К. Кларк и М. Холквист считают, что отличительной чертой Бахтина, как выдающегося мыслителя ХХ века, является то, что он никогда не переставал давать дифференцирующие ответы на ту же самую совокупность вопросов (63).
"A distinctive feature of Bakhtin's career as a thinker is that he never ceased pursuing differing answers to the same set of questions".
Ключевая черта бахтинской мысли, по мнению авторов, состоит в попытке понять комплексные факторы, делающие диалог возможным. Диалог понимается не как простой разговор двух людей, а представляется как экстенсивная совокупность условий, которые непосредственно моделируются в любом актуальном обмене смыслами между собеседниками, но не исчерпываются таким обменом. В окончательном варианте , диалог означает коммуникацию между одновременными различиями (9).
"Dialogue is more comprehensively conceived as the extensive set of conditions that are immediately modelled in actual exchange between two persons but are not exhausted in such an exchange of two persons. Ultimately dialogue means communication between simultaneous differences".
Бахтинское 'self/other' воспринимается интегрально. Одно 'self' никогда не является целым, так как оно может существовать только диалогически, ибо чтобы определить себя, необходим авторитет других. Самонедостаточность 'self' означает: быть значит быть для другого, и посредством другого для себя (65).
Бахтин, подчеркивают авторы, различает художественную коммуникацию (эстетика словесного творчества) и коммуникацию в повседневной жизни, но нет статических единиц, свойственных только литературе или повседневной речи; существуют лишь различные функции тех же самых слов и приемов в упомянутых сферах (202)
"Bakhtin refers to the non-self sufficiency of the self. To be means to be for another , and through the other for oneself".
"Bakhtin distinguishes artistic communication from the sort of communication that reigns in everyday life... . He assumes that there are no static items peculiar either to literature or to everyday life. There are only different functions of the same words and devices in both spheres".
Отличительной чертой повседневного дискурса является не лексикон или синтаксическая модель, а относительная зависимость от непосредственного контекста. С точки зрения смысла, утверждения в повседневной жизни зависят от двух факторов. Один фактор - это формальные признаки самого высказывания, которое может быть названо текстом утверждения. Но вербализации самого высказывания недостаточно. Оценочные утверждения "that's true", или "that's a lie", будь они этическими, когнитивными или политическими, включают в себя больше, чем строго вербальные факторы. Необходим экстравербальный контекст, который включает три момента: 1) общие пространственные границы собеседников; 2) общее знание и понимание ситуации; 3) общая оценка этой ситуации (202-3).
"The distinguishing of everyday discourse is not its vocabulary or syntactic pattern, but its relative dependence on immediate context. Statements in everyday life depend for their meaning on two factors. One factor is the formal features of the utterance itself, which might be called the text of the statement. But this is never enough. In addition, such statements depend on the context, the situation in which they are uttered, not merely the verbalization of the utterance itself. Evaluative statements such as "that's true" or "that's a lie", be they ethical, cognitive, or political, take in a good deal more than what is enclosed within the strictly verbal ... factors of the utterance... . This extraverbal context of the utterance is comprised of three factors: 1. the common spatial purview of the interlocutors; 2. the interlocutors' common knowledge and understanding of the situation; 3. the common evaluation of that situation".
Бахтинская точка зрения на язык, по мнению авторов, от двух современных концепций языка. Первая точка зрения, названная "персоналистской" и ассоциируемая с В. Вундтом и К. Фосслером, утверждает, что "я обладаю значением". Она диаметрально противоположна другой точке зрения, обозначенной как "деконструкционистская", которая утверждает, что "никто не обладает значением". Бахтин же выдвигает свою точку зрения, утверждая, что "мы" обладаем значением" (11).
"Bakhtin's view of language differs from two other current conceptions of language. The first view, called "Personalist" and associated with W. Wundt, K. Vossler, holds that "I own meaning". It is at the opposite pole from another current view of language, called "deconstructionist", which holds that "No one owns meaning". Bakhtin holds the contrary view that "We own meaning".
Диалогический обмен между постоянно неустойчивой действительностью и статичными знаками, моделирующими такую реальность, был описан С. Карцевским в 1929 году (Звегинцев 1965: 85-90). Лишь благодаря асимметричному дуализму структуры знака может развиваться лингвистическая система. "Адекватная" позиция знака постоянно "смещается" посредством адаптации к острым необходимостям конкретной ситуации .
Авторы полагают, что Бахтин идет дальше в своем убеждении, что слово это двусторонний акт. Оно определяется в равной степени как тем, кому оно принадлежит, и тем, кому оно предназначено. Слово является общей территорией как для адресанта, так и для адресата(14-5).
"... The dialogic exchange between a constantly fluctuating reality and the static signs used to model such a reality was described by Kartsevsky... it is thanks to the asymmetric dualism of the structure of the sign that a linguistic system can evolve: the ' adequate' position of the sign is continuously displaced through its adaptation to the exigencies of the concrete situation... the word is a two-sided act. It is determined equally by whose word it is and for whom it is meant... A word is territory shared by both addresser and addressee... ".
Вслед за Бахтиным авторы утверждают, что любое высказывание это звено в сложной цепи коммуникации. С точки зрения говорящего, его слова не только "всегда уже там", но их "до этого никогда нет", потому что эти слова должны быть произнесены в контекстах, которые являются совершенно уникальными и новыми для говорящего. Например, мы знаем не только то, что обозначает "радость", но также и смысл выражения "Любая радость сейчас является горькой для меня" (217).
"Any utterance is a link in a complex chain of communication... From the point of view of the speaker, his words are not only 'always already there' ; they are also 'never ever before' because those words must be spoken in contexts that are utterly unique and novel to the speaker. For instance, we know not only what 'joy' signifies but also the meaning of locutions such 'Any joy is now bitterness to me'.
Текст живет, полагают авторы, лишь выходя за свои пределы с живым импульсом по отношению к другому объекту; и если мы изолируем себя от этого импульса полностью, то останется лишь "обнаженный труп" слова (58).
"... discourse lives, as it were, beyond itself, in a living impulse toward the object; if we detach ourselves completely from the impulse all we have left is the naked corpse of the word".
Для Бахтина, пишут авторы, существует принципиальная разница между "кодом" и "контекстом". Контекст, в отличие от кода, потенциально незавершен и код не имеет когнитивной и творческой значимости (57),
"For Bakhtin , there is a crucial difference between 'code' and 'context'. A context is potentially unfinalized; a 'code' must be finalized. A code is only a technical means of transmitting information; it does have cognitive, creative significance.
Авторы подчеркивают бахтинскую идею о том, что каждый раз когда мы говорим, мы отвечаем на то, о чем уже говорили до этого, и занимаем определенную позицию по отношению к предшествующим высказываниям, которые могут быть враждебными, сочувствующими, авторитарными или лояльными, социально близкими или дистантными. И все это формирует содержание и стиль ответного высказывания. Если ответ не вызывает новый вопрос, то он выпадает из диалога (56).
Это фундаментальное свойство бахтинского диалога тонко уловили авторы монографии и приводят пример Бахтина, который приглашает рассмотреть два предложения: 'Life is good' и 'Life is not good'. Между двумя предложениями существует логическое отношение отрицания. Но между ними нет и быть не может диалогических отношений. Они никоим образом не взаимодействуют друг с другом. В качестве контраста представим двух коммуникантов с двумя высказываниями. Второй отвечает на первое высказывание: A: Life is good. B: Life is good. С точки зрения лингвистики мы наблюдаем повтор того же самого предложения. С точки зрения логики мы наблюдаем специфическое логическое отношение тождества. Но с точки зрения металингвистики мы имеем совершенно различные вещи, а именно, диалогическое отношение согласия. Второе лицо, из своего опыта подтверждает суждение первого , который пришел к этому в результате опыта другого. Можно, например, представить, что второе лицо имеет ввиду следующее: "Даже из перспективы моей жизни, которая, как вы знаете, была наполнена болезнью и трагедией, жизнь мне представляется хорошей, хотя, возможно, не по причине, о которой вы думаете" (56).
"Every time we speak, we respond to something spoken before, we take a stand in relation to earlier utterances about the topic. The way we sense those earlier utterances - as hostile or sympathetic, authoritative or feeble, socially and temporarily close or distant - shapes the content and style of what we say... If an answer does not give rise to a new question from itself, it falls out of dialogue... Bakhtin asks us to consider two sentences: 'Life is good' and 'Life is not good'. A specific logical relation exists between these two sentences, namely, negation. But between them there are not and cannot be any dialogic relationships; they do not argue with one another in anyway. By contrast, let us imagine two specific people speaking the following two utterances, the second person replying to the first: A: Life is good. B: Life is good. From the point of view of linguistics we have repetition of the same sentence. From the point of view of logic we have a specific logical relation, namely, identity. But from the metalinguistic point of view we have something quite different, the dialogic relation of agreement. The second person, from his own experience confirms the judgement of the first, who has arrived at it by a different experience. One might imagine, for instance, that the second person means something like: 'Even from the perspective of my life, which, as you know, has been filled with illness and tragedy, it appears to me that life is good, though perhaps not for the reasons you might give'".
В результате изучения дилогической концепции Бахтина авторами выявлено, что существование "я" в диалоге является самонедостаточным и оно должно рассматриваться в комбинации с "другим". В речи нет статических знаков, существуют лишь различные функции одного и того же слова как в художественной коммуникации, так и в повседневной речи. Слово функционирует под магическим воздействием "мы". Бахтин проводит существенную разницу между высказыванием и кодом, за которым остается лишь техническая сторона передачи информации. Изучение диалогических отношений входит, по мысли Бахтина, в новое направление - металингвистику, которую авторы называют транслингвистикой.
D. Danow. The Thought of Mikhail Bakhtin: From Word to Culture. N. -Y. , 1991.
Д. Данау выделяет фундамент бахтинской мысли - транслингвистику: "As the fundament of his project, Bakhtin proposes in his remarkable book on Dostoevsky a new scholarly discipline termed 'translinguistics', intended as the study of concrete dialogic exchange" (12).
По мнению Д. Данау, Бахтин бросил вызов традиционной лингвистике, прокламируя фундаментальное различие между предложением как единицы языка и высказыванием как основной единицы речевой коммуникации: "Arguing thus, Bakhtin challenges the entire field of linguistics to revise its basic mode of expression. In calling into question the purpose of linguistics, he proclaims a fundamental distinction between the sentence which he views as a unit of language and the utterance which he conceives as the basic unit of speech communication (13)
Бахтин воспринимает слово как драматически вовлеченное в бесконечный диспут, предоставляя потенциал для дальнейшего диалога и большего понимания. Д. Данау считает, что бахтинская ценная концепция слова требует дальнейшей разработки: "Bakhtin perceives the word as dramatically engaged in continuous dispute, affording the potential for further dialogue and greater understanding... Bakhtin's rich concept of the Word needs further elaboration (18).
Для Бахтина традиционная лингвистика имеет дело лишь со словом как лексическим элементом, имеющим объект или референт. "Взаимопроникновение" двух коммуникантов в пределах одного высказывания способствует, в конечном результате, установлению специфической траектории значения. Слово в таких случаях не может быть отнесено на счет уровня лексической единицы, так как в этом слове может быть обнаружена интенция или "голос" другого. Если в пределах одного слова или высказывания различаются два голоса, это высказывание воплощает диалогическое отношение. Слово понимается как олицетворение отношения к высказыванию другого как абсолютно необходимого элемента. Слово понимается прежде всего как диалогическая сущность, так как оно познает слово другого говорящего до момента высказывания, или в момент высказывания. Слово представляется как знак не только несущий значения или имеющий референт, но как потенциально вовлеченное в бесконечный диалог. Эта концепция диалогического слова применима ко всем сферам коммуникации: "Traditional linguistics, for Bakhtin, is narrowly concerned with the word as a static lexical item... the two 'interpenetrating' the single utterance, establishing as a result, the specific locus of meaning. The word in such cases cannot be relegated to the level of lexical item, since another's 'voice' (or intention) can be detected in the word. If, within a single word or utterance there are distinguished two voices, that utterance is understood to embody a dialogic relationship... That is, it is understood to incorporate a relationship to someone else's utterance as an indispensable element ... The word, first of all, is understood as being dialogical, since it takes cognizance of another speaker's word perhaps even prior to or at the very moment of utterance. It is conceived as a sign not only bearing meaning or having a referent, but as being potentially engaged in continuous dialogue. This concept of the dialogic word applies to all spheres of communication (24).
Та же самая идея о диалогичности слова и его диалогическом взаимодействии, пишет Данау, кратко сформулирована в изысканиях американского семиотика Ч. Пирса, который утверждал, что мышление всегда происходит в форме диалога и все мышление по форме диалогично (All thinking is dialogic in form). Бахтин непременно согласился бы с этим выводом, однако он подчеркивает, что диалогические отношения лежат в области дискурса, ибо дискурс по своей природе диалогичен. Соответственно, диалог представляется Бахтину имманентным свойством языка, базой всей человеческой коммуникации и эта точка зрения, сформулированная в однозначной манере, утверждает, что вербальное взаимодействие - основная реальность языка и диалог - самая естественная форма языка: "A special emphasis emerges, however, when Bakhtin proclaims that dialogic relations lie in the realm of discourse, for discourse is by its very nature dialogic. Accordingly, dialogue is perceived as immanent to language as the basis of all human communication. Formulated repeatedly in an unequivocal manner, that view asserts that verbal interaction is basic reality of language and that dialogue is the most natural form of language (23).
Диаметрально противоположная позиция - вероятность монологического высказывания, манифестируется Бахтиным однозначно: слово автора воспринимается как сознательно и интенционально претендующее на кажущийся неоспоримый авторитет. В этом смысле диалог исчезает: "But as a diametrically opposed position, the possibility of monological utterance is manifested in one sense when an author's word is perceived as consciously and intentionally claiming a seemingly indisputable authority. In this sense, dialogue is precluded" (24).
Когда Бахтин, пишет Данау, объявляет что дискурс живет на границе между своим и чужим контекстом, он говорит о временной ориентации слова, так как каждый контекст с необходимостью является последующим контекстом. Когда Бахтин говорит, что неодинаковое мнение лежит на границе между "сам" и "другой", он объявляет пространственную ориентацию с точки зрения пользователей, при этом пространственный план рассматривается как имплицирующий определенное коммуникативное пространство: "When Bakhtin declares discourse lives, as it were, on the boundary between its own context and another, alien context, he is affirming the word's temporal orientation, since each context is necessarily a successive context... When Bakhtin states as a living... concrete thing, as heteroglot opinion for the individual consciousness, lies on the borderline between oneself and the other, he is declaring the word's spatiel orientation in terms of its users, whereby the spatiel plane is viewed as implying a certain communicative space" (47).
С точки зрения Бахтина, нет такого понятия как "слово как таковое", за исключением его существования в словаре, а есть живой факт - слово всегда контекстуально. Более того, слово входит в высказывание не из словаря, а из жизни, от высказывания к высказыванию. Отсутствие дифференциации между живым диалогическим словом и его безжизненным двойником представляет для Бахтина главную неудачу лингвистики: "In Bakhtin's view, there is no such thing as the word as such - except , as it exists in the dictionary; as a 'living thing', the word is always contextual. Moreover the word does not enter the utterance from a dictionary, but from life, from utterance to utterance. The lack of a distinction made between the living, dialogic word and its lifeless counterpart represents for Bakhtin the chief failure of linguistics" (49).
Динамика дискурса, подтверждаемая диалогикой Бахтина, по мнению Данау, может быть выражена с помощью следующего триадного отношения: слово произносится индивидуумом в данный момент; оно обязано своей композицией нюансами, коннотациями и значениями уже принадлежащими ему, предшествующему употреблению другими многочисленными индивидами; в то же самое время оно направлено на еще не произнесенное ответное слово других... Слово во временном аспекте проявляется как "двунаправленный знак", который обращает внимание на прошлые употребления другими, но чьи интенции в настоящем одновременно фокусируются на потенциально будущем ответе собеседника, вовлеченного в диалог. Итак, внутренне диалогизированное слово является как многоликим, так и многонаправленным, существующем при слиянии двух планов: "The dynamics of discourse affirmed by Bakhtin's dialogics may be expressed in the following triadic relation: the word is uttered by a single individual at a given moment, it owes its 'composition' - its nuances, connotations, and its meanings already adhering to it - to previous usage by numerous other individuals ; at the same time it is directed toward the as yet unuttered responsive word of still others ... The word in its temporal aspect thus appears a 'dual - directed sign' that takes cognizance of past usages by others, but whose present intentions are simultaneously focused upon the potential future response of a current interlocutor engaged in dialogue. In sum, the internally dialogized word is both multifaceted and multidirected, existing at the confluence of two planes" (41).
Д. Данау, находясь под глубоким впечатлением утверждения Бахтина о том, что "само бытие человека... есть глубочайшее общение", далее цитирует его: " To be means to communicate... To be means to be for another and through the other for oneself. A person has no internal sovereign territory, he is wholly and always on the boundary: looking inside himself, he looks into the eyes of another or with the eyes of another ... I cannot manage without another, I cannot become myself without another. I must find myself in another by finding another in myself (a mutual reflection and mutual acceptance (59).
Д. Данау еще раз подчеркивает мысль Бахтина о том, что весь диалог пронизан предшествующими и возможными будущими высказываниями других... Диалогическое слово (двуголосое) требует не только присутствия другого, но семантическая позиция другого должна быть ассимилирована в речь субъекта, чье собственное высказывание в то же самое время пытается принять во внимание интенцию другого: "All dialogue thus takes cognizance of the other's previous and possible future utterances... The dialogical word (double-voiced) requires not only the presence of another but that the other's semantic position must be assimilated into the speech of the subject, whose own utterance is at the same time attempting to take into account the other's intention... (61).
Как было отмечено, пишет Д. Данау, кто говорит, что говорит и для кого сообщение произносится, представляет триаду важных рассмотрений. Рассматриваемые через призму бахтинского мышления, эти переменные существенно меняют статическую концепцию семиотической модели человеческой коммуникации. Эта модель предназначена для схемы: отправитель, сообщение и получатель информации. Но нет указания на то, как формируется сообщение. Такой статический взгляд может быть пересмотрен в свете бахтинской диалогической перспективы, согласно которой сообщение представляется и артикулируется в последовательности того, что уже было произнесено говорящим и в отношении к его возможным будущим высказываниям, и в реакции к предшествующим высказываниям собеседника, а так же в предвосхищении будущих потенциальных ответных высказываний, которые еще не произнесены. Итак, с точки зрения совместных временных и пространственных свойств, время прошлое и время будущее как отправителя, так и получателя находятся в постоянном взаимодействии в пределах артикулированного сообщения в настоящем: "As noted, who speaks, what is said, and for whom the message is uttered represent a triad of crucial considerations. When viewed through the prism of Bakhtin's thinking, these concerns significantly alter the static conception of the semiotic model of human communication. The model provides for a sender, message, and receiver. But there no indication of how the message is formulated. Such static view may be revised in light of Bakhtin's dynamic perspective, according to which the message is conceived and articulated in consequence of what has already been uttered by the speaker, and with regard to the possible future utterances, and in reaction to the previous utterances of an interlocutor , as well as in anticipation of that speaker's potential future responses not yet said... In sum, in terms of its joint temporal and spatial features, time past and time future of both sender and receiver are in constant interaction within the articulated message of the present" (62).
Проведенный анализ позволяет Д. Данау выделить у Бахтина следующие фундаментальные свойства в его теории диалога: 1) трехвекторный (триадный) характер диалога; 2) динамическую перспективу слова; 3) высказывание как реальную единицу речевого общения; 4) новую диалогическую модель общения, в отличие от статической семиотической модели коммуникации.
3. G. Morson, C. Emerson. Creation of a Prosaics. Stanford University Press, Stanford, California, 1992.
Авторы монографии начинают с понятия единство (unity), которое, по их мысли, является не врожденным "одно - и - только одно" ("one - and - only one"), а диалогическим согласием (concordance) неслиянных голосов двух или множества коммуникантов (unmerged twos or multiples).
Далее авторы пишут, что книги о мыслителях требуют что-то похожее на единство, мысль которых им может и не обладать. Это осторожное утверждение особенно применимо к Бахтину, чей интеллект проявляет разнообразие озарений, которые не могут быть легко интегрированы, или аккуратно описаны с точки зрения одной "заезжанной" (overriding) идеи. В самом деле , в карьере, продолжительностью около 60-ти лет , он испытывал как драматические, так и постепенные изменения в своем мышлении, возвращался к прошлым озарениям, которые он в то время развивал неожиданным образом, разрабатывал новые идеи, отдаленно относящиеся к его ранним разысканиям (1).
Размышляя о своей научной работе, Бахтин относил некоторое непонимание своих идей к немонологическим свойствам своей мысли. Он говорит о единстве становящейся (развивающейся) идеи. "Отсюда", - пишет он, - "известная внутренняя незавершенность многих моих мыслей. Но я не хочу превращать недостаток в добродетель: в работах много внешней незавершенности, незавершенности не самой мысли, а ее выражения и изложения. Иногда бывает трудно отделить одну незавершенность от другой... Моя любовь к вариациям и к многообразию терминов к одному явлению" (Бахтин 1979: 360). Данный фрагмент даем в переводе авторов: "The unity of the emerging (developing) idea. Hence a certain internal open-endedness to many of my ideas. But I do not want to turn shortcomings into virtues: in these works there is much external open-endedness... Sometimes it is difficult to separate one open-endedness from another" (4).
Прямо противоположной точки зрения на творчество Бахтина придерживается Ц. Тодоров, который считает, что у Бахтина нет развития в его работах; его мышление остается фундаментально тем же самым, то есть повтором (Todorov 1984: 12): "Properly speaking , there is no development in Bakhtin's work. Bakhtin does change his focus; sometimes he alters his formulations, but, from his first to the last text, from 1922 to 1974, his thinking remains fundamentally the same... Instead of development, there is repetition" (ibid. : 12).
С точки зрения Г. Морсон и К. Эмерсон подход Тодорова ведет к значительному искажению идей Бахтина. Потому что Тодоров настаивает на глубинной структуре в бахтинской мысли, и он разочарован, когда ему не удается обнаружить ее. По ироническому замечанию Морсон и Эмерсон, когда Бахтин не подходит под его модель, то виноват в этом сам Бахтин. Во введении Тодоров обещает представить бахтинскую мысль как когерентную, упорядоченную и общую систему (ibid. : XII). Но Бахтин не интересовался "системой" в тодоровском смысле.
Авторы считают, что версии Тодорова фактически придерживаются К. Кларк и М. Холквист, которые полагают, что взятые вместе работы Бахтина представляют различные попытки написать одну и ту же книгу (Clark et al 1984: 63).
С нашей точки зрения Тодоров и его приверженцы стремятся монологизировать бахтинские развивающиеся идеи и мысли, завершить и "заморозить" их. Авторы тонко замечают, что нелегко реконструировать "лабиринт" сцеплений бахтинских идей: "Bakhtin did not make it easy for anyone to reconstruct the "labyrinth" of linkages among his own ideas" (3).
Хотя мысль Бахтина претерпела подлинное развитие и удивительное изменение, пишут авторы, можно обнаружить определенные проблемы, которые повторяются с варьирующей, но выразительной интенсивностью через всю его жизнь. Бахтин развил три глобальные концепции: прозаика (prosaics), незавершенность (unfinalizability, open-endedness) и диалог (the dynamics of the creative process) (10)
Бахтин использовал термины "незавершенность" и "диалог" постоянно, а третий термин "прозаика" (неологизм авторов) употребляется для обозначения концепции, которая пронизывает бахтинскую работу. Прозаика включает две родственные, но различные концепции. Во-первых, как противопоставление "поэтике", прозаика во втором смысле - более широкое понятие, чем теория литературы: это форма мышления, которая предполагает важность "повседневного", "ординарного", "прозаичного": Bakhtin used the terms unfinalizability and dialogue constantly; prosaics, however, is our own neologism. We have coined the term to cover a concept that permeates Bakhtin's work. Prosaics encompasses two related but distant concepts. First, as opposed to "poetics", prosaics designates a theory of literature... Prosaics in the second sense is far broader than theory of literature: it is a form of thinking that presumes the importance of the everyday, the ordinary, the prosaic" (15).