- Все дело тут в том, - объяснил Холмс, - что Толстой и Грибоедов совершенно по-разному смотрели на свою натуру. Не только на Настасью Дмитриевну Офросимову, а на весь этот круг людей, которых они стремились изобразить. Грибоедов ненавидел и презирал лицемерное фамусовское общество. Он стремился сатирически разоблачить его.
- А Толстой?
- А Толстой относился к своей натуре совершенно иначе. Вот, прочтите-ка, что он писал в черновом наброске предисловия к "Войне и миру".
Л. Н. ТОЛСТОЙ. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ
К "ВОЙНЕ И МИРУ"
Несколько слов в оправдание на замечание, которое наверное сделают многие. В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредоточивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, мне понятна, интересна и мила.
- Никогда бы не подумал, - сказал Уотсон, - что Толстой может такое написать. А почему вы сказали, Холмс, что это черновой набросок? Он что, потом написал это предисловие иначе?
- Он потом вообще от него отказался. Не стал печатать.
- Вот как? А почему?
- О, это очень интересный вопрос... Я думаю, главным образом потому, что в процессе работы над романом Толстой изменил отношение к своей натуре. Роман о подвиге народа в великой войне не мог быть населен одними аристократами. В нем неизбежно должны были появиться и мужики, которые вынесли на своих плечах главную тяжесть войны, и такие люди, как, например, капитан Тушин - отнюдь не аристократ по происхождению, - и такие, как Платон Каратаев. Да и жизнь аристократов в конце концов ему стала далеко не во всем мила. Иначе не появились бы в его романе такие люди, как князь Василий Курагин, его сын Анатоль и дочь Элен. Коротко говоря, Толстой сперва хотел написать один роман, а написал - другой...
- Если я вас правильно понял, - прервал его Уотсон, - вы хотите сказать, что в процессе работы над романом взгляд Толстого как бы приблизился к воззрениям Грибоедова?
- В какой-то мере. Хотя роман Толстого, в отличие от грибоедовской комедии, - это, разумеется, не сатира. Фамусов - сатирический образ, а старый граф Ростов - отнюдь нет. Хотя у них немало общего. Вообще, если вдуматься, в романе Толстого можно найти более или менее прямую аналогию едва ли не каждому грибоедовскому персонажу. Есть в нем и свой Чацкий...
- Это Пьер?
- Хотя бы... И свой Скалозуб, как мы с вами только что убедились. Хоть он и не занимает в романе такого заметного места, какое Скалозуб занимает в комедии Грибоедова...
- Да, пожалуй. Но такого человека, как Молчалин, бьюсь об заклад, вы у Толстого не найдете, - сказал Уотсон.
- Вы в этом уверены? - с обычной своей иронической улыбкой спросил Холмс.
Увидав эту улыбку, Уотсон сразу потерял по крайней мере половину своей уверенности.
- Я, конечно, не Бог весть какой знаток, - дал он задний ход, - но по-моему...
- Так вот, дорогой мой Уотсон, - сказал Холмс. - Смею вас уверить: есть в романе Толстого и свой Молчалин. На обеде у графов Ростовых он, кстати, сидел неподалеку от вас.
- Это тот, с которым я разговаривал?.. Как его... Берг?..
- Да, и в Берге, конечно, есть черты Молчалина. Но я имел в виду не его... Чтобы не утомлять вас, сошлюсь только на один небольшой эпизод. Вот, взгляните! - И он протянул Уотсону раскрытый том "Войны и мира".
Уотсон взял книгу в руки и прочел указанную Холмсом страницу.
Л. Н. ТОЛСТОЙ "ВОЙНА И МИР"
Том первый. Часть третья. Глава седьмая
- Батюшки! как ты переменился! - Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы. Ну, что ты, как? Уже обстрелен?..
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и указывая на свою подвязанную руку.
- Вот как, да, да! - улыбаясь, сказал Борис, - а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы - я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу - один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц.
- О гвардия! - сказал Ростов. - А вот что, пошли-ка за вином.
Борис поморщился.
- Ежели непременно хочешь, - сказал он.
И, подойдя к кровати, из-под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
- Да, и тебе отдать деньги и письмо, - прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать.
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
- Вот глупости! Очень мне нужно, - сказал Ростов, бросая письмо под стол.
- Зачем ты это бросил?
- Письмо какое-то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
- Как чорта ли в письме? - поднимая и читая надпись, - сказал Борис. Письмо это очень нужное для тебя.
- Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
- Отчего же? - спросил Борис.
- Лакейская должность!
- Ты все такой же мечтатель, я вижу, - покачивая головой, сказал Борис.
- А ты все такой же дипломат. Ну, да не в том дело. Ну, ты что? спросил Ростов.
- Да вот, как видишь. До сих пор все хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться на фронте.
- Зачем?
- Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
- Да, - задумчиво сказал Уотсон, дочитав эту сцену до конца. - Вы правы. Ростов, конечно, не Чацкий. Но Друбецкой - это и впрямь второй Молчалин. Право, я бы ни чуть не удивился, если бы оказалось, что у Друбецкого и Молчалина был один и тот же прототип. Наверно, так оно и было?
- На этот счет мне ничего не известно, - покачал головой Холмс. Впрочем, не думаю. У Молчалина, скорее всего, был не один, а множество прототипов. Да и у Друбецкого тоже.