Но вообще, с течением времени исключительные законы перестали иметь значение в крае и белорусские губернии постепенно получали все те органы управления, какие присущи великорусским губерниям. Однако, наиболее важные и нужные мероприятия в Белоруссии вводились или с запозданием, или с урезками. Так, судебные реформы введены были в 1883 г., т. е. почти 20 лет спустя после введения их в центральной России. Городовое положение было введено своевременно. Но Белоруссия была лишена такого важного органа, как земское самоуправление.
Когда в Великороссии вводились земства, то в бюрократических сферах появился целый ряд опасений и колебаний. Земства введены не были. Не было в нашем крае введено и того вида полубюрократического земского управления, какой достался юго-западными губерниями. Только в 1906 г. поднят был серьезно вопрос о введении земства в белорусских губерниях. В проекте оказались ограничения против польского элемента, против чего восстали депутаты Думы из числа поляков. Только осенью 1911 г. введено было земство и то только в трех белорусских губерниях. Закон допускал участие в выборах только избирателей, владеющих недвижимой собственностью стоимостью не менее 7500 руб. Уездные избиратели разбиваются в уезде на 2 курии, из которых одна была русской курией, другая польской. Волости избирали своих выборщиков. За духовенством также признано право избирания. Только евреи были устранены от выборов. Уездное земство избирает губернских земских гласных, причем один из гласных от каждого уезда должен быть из крестьян. Земство это, однако, многого сделать не успело, ибо его смела революция.
Все сказанное выше подтверждает тот взгляд, что русское правительство считалось в крае только с дворянским польским элементом, оно игнорировало белорусскую национальность. Это особенно сказывалось в области просвещения и даже в области религии, о чем нам еще придется говорить. Эта политика не имела определенного направления, в общем склоняясь к русификации края, невольно, своими неуместными мерами поддерживая полонизм. С другой стороны отдельные представители этой администрации своими личными отношениями и поступками часто вызывали крайне резкое отношение и к себе лично, и к русскому правительству, представителями которого они являлись. Особенно тяжелую память оставили по себе многолетний попечитель Виленского учебного округа педантичный Сергиевский, сдерживавший развитие образования и большой самодур из жандармских офицеров граф Оржевский, бывший последним генерал-губернатором.
Совсем особое и выдающееся место занимают в истории русской политики в крае вопросы аграрной политики. Периодами русским правительством овладевала мысль создать в Белоруссии прочный землевладельческий класс из великороссов, взамен, или, по крайней мере, в противовес компактному в национальном и экономическом отношении польскому или полонизованному белорусскому элементу. Но и эта идея проводилась рядом мелких мероприятий, не соответствующих масштабу и средствам сильной власти и крупного государственного организма. Без цели и без плана, в силу случайных настроений, эта политика водворения русского землевладения то усиливалась, то смягчалась, производила много шума, отзывалась репрессиями и произволом, но приводила к чрезвычайно жалким результатам. Стремясь образовать противовес польскому дворянству, именно крупному, в виде насажденного русского дворянства, правительство не учло некоторых особенностей польской национальности, отсутствующих у великороссов, напр., любви к своей родине и сельско-хозяйственной культуре, ни того, что в белорусском крае оно при малейшей неудаче может вызвать разнородный и несплоченный элемент, склонный не к проведению и насаждению великорусской культуры, но к легкой наживе. Наряду с прочным старинным польским дворянством, поколениями жившим в данной местности, получившим там влияние, двигавшим сельско-хозяйственную культуру, богатым и зажиточным, появился великорусский помещик, случайный человек в крае, случайно получивший в награду за службу имение, или купивший его по низкой цене. Такой помещик наезжал на имение, наскоро его эксплуатировал, вырубал вековые леса, закладывал и перезакладывал и при удобном случае продавал, или просто бросал имение кредиторам. Это — помещик — чиновник, не расстававшийся со службой в столице, а иногда в местном центре, не имевший ни средств, ни желания поддерживать сельско-хозяйственную культуру. Таким образом, почти как общее правило, — явился великорусский помещик в Белоруссии, долженствующий составить противовес польской культуре.
Если к этому прибавить, что сильные административные связи в губернии или в столице давали такому помещику производить такие эксперименты, которые явно противоречили законам и под защитой которых фактически продолжало существовать польское и еврейское землевладение, то мы исчерпываем все качества того русского землевладения, которое так усердно и так бесплодно насаждалось русским правительством.
Фактическая история вопроса такова: еще при Николае I подымался вопрос об усилении русского влияния, посредством привлечения в край русских помещиков (1836 г.). Но это предположение окончилось ничем и в результате его было учреждено только 2 майората. В начале восстания 1863 г. генерал-губернатор Назимов предлагал конфискованные за участие в мятеже имения передать русским помещикам. Эта мысль очень понравилась в Петербурге, о ней поговорили, но ничего конкретного не сделали. Но с Муравьева этот вопрос принял конкретные формы: к 1863 г. издан был ряд законов, коими имелось в виду облегчить водворение русских помещиков в крае. Ряд земель был пожалован чиновникам за их участие в усмирении мятежа. Затем изданы были законы о льготной продаже конфискованных и казенных земель лицам «русского» происхождения. Земельным фондом для таких раздач и продажи были конфискованные земли и казенные. Приобретение земель и долгосрочная аренда их лицами польского происхождения были категорически запрещены. Но применение этого сложного законодательства на практике не всегда соответствовало ожидаемому результату.
В 1865 г. издано было высочайшее повеление о продаже казенных земель в белорусских губерниях лицам русского происхождения. Но эта операция шла туго. На имение назначались торги, которые обыкновенно, большей частью оказывались безуспешными, несмотря на льготы, предоставлявшиеся покупателям. Так, участки в 20–50 дес. земли предполагались к раздаче сельским учителям и волостным писарям, а участки в 50-1000 дес. земли продавались с рассрочкою на 20 лет.
Водворение русского землевладения, несмотря на старания правительства, большого успеха не имело. Виленский губернатор должен был признаться в отчете за 1881 г., что русское землевладение не достигло тех целей, которые ему ставило правительство, и правительственная политика потерпела крах. Во всем белорусско-литовском крае число русских землевладельцев в это время было не более 0,16 числа поляков, переход недвижимости в руки русских людей совершенно сократился, между тем, как польское землевладение росло обходными путями. При рассмотрении этого дела в комитете министром, выяснилось, что закон 1865 г. плохо исполнялся на практике просто потому, что из него сделали изъятия в пользу отдельных лиц. Поэтому были приняты некоторые меры против отдельных изъятий и против обхода закона, но меры эти имели паллиативный характер, напр., было ограничено приобретение акционерными компаниями участков не более 200 дес. Паллиативные меры продолжались и в последующие годы царствования Александра III. В 1885 г. был закрыт кредит в Государственном дворянском банке польским дворянам. Делались разные льготы отдельным покупщикам польских имений.
Вообще закон 1865 г. не отличался достаточной определенностью и давал повод местной высшей администрации проводить свою политику в землевладении. Так, генерал-губернатор Потапов поддерживал исключительно крупное землевладение. Он добился того, что было запрещено крестьянам-католикам, т. е. белорусам приобретать земельную собственность. Он был уверен в том, что при определении политической благонадежности надо руководствоваться не происхождением, но вероисповеданием, что никакие административные распоряжения, имевшие целью поддержать местные национальности, успеха не имели. Это значит, что его политика была направлена, прежде всего против местных национальностей и к усилению вероисповедной розни.
Однако, впоследствии эта сторона потаповской политики получила исправление. Закон 1885 г. разрешал крестьянам-католикам покупать землю в размере, однако, не более 60 дес., но впрочем, этот закон создавал очень сложную процедуру для получения разрешения, вследствие чего пользование им для крестьян было делом затруднительным.
В 1904 г. последовало уже более значительное ослабление этого закона. Поляки, т. е. лица польского происхождения, получили право покупать землю, но только бывшую до тех пор у лиц такого же происхождения. Парцеляции крупной собственности в сильной мере способствовали крестьянский банк, с помощью которого значительное число крупных имений перешло в крестьянские руки. Замечательно, однако, что к крестьянам перешла земля, по преимуществу, от русских землевладельцев, что указывает на слабость этих землевладельцев.
Результаты водворения русского землевладения в конечном итоге выразились в том, что только в Минской, Могилевской и Витебской губерниях они достигли более или менее серьезных результатов. В Могилевской губ. и Витебской, где раздача земель русским началась с Екатерины II, к 1904 г. русское землевладение в Могилевской губернии составляло 63 %, в Витебской только 42 %, а в Минской 41 %, в Гродненской 40 %, а [в] остальных значительно меньше.
Таковы результаты водворения русского землевладения в крае. Столь же скромны были результаты и по водворению великорусского землевладения крестьянского типа. В 1839 г. издан закон по управлению казенными имуществами западных губерний, об упрочении там русской колонизации. Этот закон, однако, серьезного значения не имел. Гр[аф] Муравьев признал за старообрядцами право долгосрочной аренды по прежним ценам и это распоряжение Муравьева впоследствии вошло в закон и, таким образом, нашелся ряд арендаторов, которым помещик не мог отказать в аренде земли и в то же время не мог поднять арендную плату. После 1863 г. стали возникать в крае русские поселения, состоявшие из крестьян-колонистов, но несмотря на обилие свободных земель, эта мера проводилась слабо и условия колонизации едва ли могли быть привлекательными для великороссов. В 1867 г. таких поселенцев оказалось всего около 1200 дворов с наделом около 1,5 дес. на двор. Тогда же выяснилось, что все это дело велось не рационально, пособия на заведение выдавались недостаточные, поселение производилось совершенно случайно, многие из поселенцев бросали свои наделы и т. п., поселенцы оказались в положении людей обездоленных и в крайней бедности. Это расследование ничему не научило позднейшую администрацию и весь вопрос о русских поселенцах замер. Даже в 80-х годах русских поселенцев числилось не более 2 тыс. дворов, но из них около одной четверти бросило свои наделы и разбрелось. Так, эта мера осталась только одним из многочисленных проектов.
Если в предшествующий период народное образование служило для целей противников единения Белоруссии с Россией, т. е. для целей полонизационных тенденций, то с Николая I правительство стремилось овладеть делом народного образования в своих видах. Но ему не сразу удалось это сделать. Политика правительства повела в конечном итоге не к расширению образования, а к его сокращению, не достигнув, однако, тех политических целей, которые оно преследовало.
Многолетним руководителем дела народного образования при Николае I был граф С. С. Уваров. Он писал красивые доклады императору об общих принципах народного просвещения, но оказался плохим политиком в отношении западных окраин. Он сам далеко не был чужд тех предубеждений, которые тогда были в ходу, и которые видели в Белоруссии, прежде всего, господствующую польскую национальность, рассматривали ее как дворянскую страну и менее всего считались с коренным населением белорусским и литовским. Оттого меры графа Уварова отличаются половинчатостью. Они раздражали поляков и полонофильствующих белорусов и в действительности не были способны провести те идеи объединения Белоруссии и России, какие хотелось Уварову провести своими циркулярами. Уварову казалось, что он дает «генеральное сражение» «на поприще вековой борьбы с духом Польши». Поэтому он и избрал, по его собственным словам, «средний путь» среди двух крайних мнений. С одной стороны, он понимал, что польское дворянство стремится к преподаванию на польском языке. Но, с другой стороны, он признавал, что резко противоположные меры сделают невозможным правильное образование возрастающих поколений. Поэтому он придумал тонкую политику, заключавшуюся в стремлении слить «враждебное начало с надлежащим перевесом русского». Это была очень сложная и темная идея. Сначала Уваров полагал устроить лицей в Орше, который мог бы заменить закрытый Виленский университет. Но в конце концов белорусский лицей не был открыт и все средства пошли на Киевский университет. Так Белоруссия прежде всего лишилась высшей школы. Правда, придуман был паллиатив: 50 «благонадежных» воспитанников белорусских гимназий разрешалось послать в Петербургский и Московский университеты с назначением казенных стипендий (1833 г.), а позже было учреждено по пяти казенных стипендий при всех тогдашних четырех университетах.
Лишив край даже надежд на высшую школу, Уваров стал реформировать среднюю. Реформа долженствовала иметь особый вид: учебные заведения должны быть устроенными «в русском духе», но под наружность прежних наименований, «чтобы испугать поляков, надо снисходить на первое время к их требованию, а между тем постепенно вести дело к определенной цели и тем воспользоваться доверием высшего класса». Все это были только фразы.
Учебное дело польским восстание было совершенно расстроено, школ не существовало, средств казна на школы отпускать тоже не собиралась. Для этой цели были назначены частью фундуши бывшего Виленского университета, частью доходы с имений закрытых монастырей. В 1834 г. был издан указ, которым предписывалось открыть в Виленской, Гродненской и Минской губерниях и в Белостокской области 7 гимназий, из коих 2 приходились на Вильну, 12 уездных училищ для дворян и 6 таких же училищ для мещан. Через два года предписывалось в Витебской и Могилевской губ. учредить 3 гимназии, 5 дворянских уездных пятиклассных училищ и 3 трехклассных уездных училища. В конце 30-х годов и в начале 40-х было еще прибавлено несколько уездных училищ и 3 трех классных уездных училища. Разумеется, этих школ было мало и они, главным образом, имели в виду образование дворянского класса. Правда, указ 1835 г. разрешал устройство по мере надобности приходских училищ, издавались для них правила, но все это были большей частью платонические пожелания.
Это — числовая сторона дела. Но министерство не забывало и о главном орудии полонизма — польском языке. Еще закон 1829 г. разрешал преподавание польского языка в гимназии и уездных училищах Белорусского учебного округа. Но во 2-й половине 30-х годов преподавание польского языка постепенно было прекращено. Уварову казалось, что наилучшим средством перевоспитания полонизованного дворянства является система закрытых учебных заведений. Поэтому он учреждает благородные пансионы в Вильне и Гродно и даже Виленская 2-я гимназия переименовывается в Дворянский институт. Затем он учреждает при гимназиях пансионы и общие квартиры, полагая, что тут юношество будет находиться под присмотром и этим путем будет достигнуто перевоспитание его.
С половины 30-х годов министерство принялось и за женские учебные заведения. Ревизовавший Белорусский учебный округ граф Протасов нашел в женских школах «дух враждебный правительству и русской национальности», то же было и в женских школах при монастырях. Министерство оказалось в трудном положении и начало писать циркуляры о том, как преодолеть «народные предубеждения», ибо оно видело народ в одном только польском дворянстве. С конца 30-х годов оно открыло ряд женских пансионов (всего шесть), с производством частным предпринимателям довольно жалкого пособия от казны. В 1837 г. в Белостоке был открыт Институт благородных девиц. В 40-х годах были закрыты женские училища при монастырях. На место закрытых школ министерство, однако, почти не открыло новых, за исключением Виленского женского пансиона и одноклассных школ в Витебске, Минске и двухклассных в Вильне. В конце концов женское образование сосредоточилось в небольшом количестве частных пансионов. Но тут оказалось, что все они содержимы лицами польского происхождения. Таким образом, в конце концов меры Уварова расстроили старую школу, лишили край высшего учебного заведения, дали краю те же дворянские школы только с русским языком, ничего не дали для народного образования, но полонизованного дворянства не примирили с Россией.
Меры конца царствования Николая I были в том же духе. В 1850 г. образован был Виленский учебный округ в составе губерний Виленской, Гродненской, Минской и Ковенской; Витебская же и Могилевская отошли к Петербургскому округу. Но управление Виленским округом было возложено на виленского губернатора Бибикова. Генерал предложил целый ряд мер воспитательных: учреждение при гимназиях «военного класса», предложил принимать в гимназии только детей дворян и купцов первой гильдии и нек. др. Но это были последние мероприятия николаевского режима. В начале царствования Александра II в общем были сохранены уставы, введенные при Николае I. Но были сделаны некоторые послабления польскому влиянию. Впрочем, 19 дворянских училищ было закрыто, взамен чего учреждено 7 новых гимназий. Общими квартирами-пансионами правительство перестало интересоваться и большей частью закрыло их. Женское образование было освобождено от многих стеснений. Восстановлено преподавание польского языка в учебных заведениях.
Однако, восстание 1863 г. показало правительству, что оно стояло до сих пор на этом пути, который не примирил дворянство с Россией.
При обсуждении проекта уставов общеобразовательных заведений в 1860-61 гг. польские круги прямо заявили о том, что это край польский и настаивали на оставлении преподавания на польском языке и на учреждении польского университета. Тогдашний попечитель Виленского учебного округа князь Ширинский-Шихматов должен был официально признаться в том, что все мыслящее общество состоит из противников правительства и русской национальности. Начавшееся восстание напомнило правительству, что кроме полонизованного дворянства есть еще сельское и городское население, состоящее из литовцев и белорусов. Появилась мысль об устройстве сельской школы. Новый виленский генерал-губернатор М. Н. Муравьев в официальных записках подверг резкой критике всю предшествующую деятельность министерства. Критика была верна в том смысле, что министерство, ухаживая за дворянством, совершенно забыло о низших классах населения. Муравьев указывал на то, что созданных до сих пор учебных заведений слишком много, а учащихся в них мало. Он указывал на то, что польское дворянство поддерживало эти школы для того, чтобы обучавшаяся в них местная шляхта могла занимать места в администрации и этим путем бороться с русским влиянием. По убеждению Муравьева, нужно было обращать внимание на народные школы, на образование крестьян и горожан. Прежние школы только создавали особый шляхетский пролетариат, стремившийся к чиновным местам. Свою критику деятельности Министерства народного просвещения Муравьев дополнил представленным им проектом народного просвещения. Он предлагал оставить лишь самое небольшое число гимназий, прогимназий и дворянских училищ, в городах устроить двухклассные школы и особенное внимание обратить на размножение низшей школы.
План Муравьева был утвержден. Ближайшим сотрудником его в деле образования был новый попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов. Последовало закрытие Виленского дворянского института и 5 гимназий и прогимназий, на место дворянских училищ было учреждено три прогимназии и около 40 уездных училищ. Предположена сеть народных училищ и на них отпущены средства, учреждена Молодечненская учительская семинария.
Сравнительно с тем, что нужно было, сделано немного, но важно, что положено новое начало в деле народного образования. Однако, в последующее время мысли Муравьева не были доведены до естественного их конца, частью извращены. В годы министерства Д. А. Толстого, т. е. с половины 60-х годов до начала 80-х годов мысли Муравьева получили такое направление: открывать средние школы казалось министерству вредным по политическим соображениям, если в этих школах будет преобладать дворянство, и по практическим, так как считалось опасным давать крестьянам гимназическое образование и тем ставить их «в несвойственное их рождению положение». Одним словом, правительство боялось и польской интеллигенции, и нарастающей белорусской интеллигенции. Эта основная мысль была преобладающей до конца 19 в. Кроме того, граф Толстой рекомендовал соблюдать постепенность, т. е. не особенно торопиться с мерами, клонящимися «к усилению русской народности», чтобы не встретить противодействия. Это опять-таки указывает на его боязнь усиления в крае белорусской интеллигенции и боязнь остатков в крае полонизма. Этот взгляд правительства нам объясняет, почему Белоруссия не получила при старом режиме высшего учебного заведения и почему у нас вообще было очень слабо поставлено народное образование. Правительство ограничивалось лишь мелкими мерами. Так, при Толстом учреждено несколько новых учительских семинарий (в Полоцке, Поневеже, Несвиже), учрежден в Вильно учительский институт. На месте гимназий в Свенцянах и Новогрудке открыты двухклассные уездные училища. На женское образование никакого не было обращено внимания. Оно обслуживалось только несколькими гимназиями ведомства императрицы Марии и низшими школами.
Немногое было сделано и при преемниках Толстого по министерству.
В самом деле, в царствование Александра III замечается даже падение числа гимназий и числа в них учащихся. Так, к 1 января 1882 г. в Виленском учебном округе числилось всего 8 мужских гимназий и 5 прогимназий, в 1895 г. — 9 гимназий и 4 прогимназии. Но учащихся в первом году было 5330, а во втором только 3962. Это падение числа учащихся больше всего отражалось именно на белорусах, потому что с течением времени в гимназиях начинает преобладать по официальной статистике, число православных над числом католиков, т. е. иными словами, усиливается прилив низших элементов в средние учебные [заведения]; кроме гимназий в округе было 5 реальных училищ в 1882 г. с 1372 учащимися и 7 реальных училищ [в] 1835 г. с 1840 учащимися. Женская гимназия была всего одна в 1895 г., одно высшее Мариинское училище в Вильне и одна прогимназия, всего 1061 учащ[ийся], два учительских института (русский и еврейский) со 100 учащимися, пять учительских семинарий с 325 учащимися.
В 1895 г. уездных училищ было всего 25, с 1663 учащимися, 16 городских училищ с 2175 учащимися, 1547 начальных народных училищ с 97464 уч[ащимися].
Мы привели эти цифры для того, чтобы показать, в каком жалком положении находилось дело народного образования к исходу 19 в.
Но все же цифровые соотношения последних дореволюционных годов не блестящи. В Витебской губернии в 1912 г. на 1000 жителей приходилось 48,9 учащихся, в Минской — 51,3, в Могилевской — 62,7, в Смоленской — 63,2, в Гродненской — 54,3, а в Виленской — только 27,3. В этот счет входят учащиеся средних и низших училищ.
Общественные деятели и даже администрация (напр. витебский губернатор Стрельцов) тщетно добивались устройства высшего учебного заведения в крае. Между прочим, был проект устройства духовной академии взамен университета. Общественные круги настаивали на университете, местом которого большей частью, предполагался Витебск, благодаря влиянию в этом направлении члена Государственной думы покойного А. П. Сапунова. Только в предреволюционном проекте мин[истра] нар[одного] просвещения гр[афа] Игнатьева предположен был для Белоруссии университет в Смоленске.
В конечном итоге следовало бы прибавить цифру тогда зарождавшихся церковно-приходских школ. Но эта цифра не изменяет того общего впечатления, что дело народного образования у нас было весьма плохо поставлено. Только в начале 20 в., особенно после революции 1905 г., появилось значительное число школ, особенно средних, благодаря открытию частных гимназий.
Вопросы религиозные и в эту эпоху стояли на первом плане и затемняли собою вопросы национальные. Представители католической религии не различали дела религии от дела национального. Русское правительство, желая стеснить расширение влияния польской национальности, тоже обращалось, прежде всего, к вопросу религиозному. Так, уже в 1782 г. русское правительство уменьшило количество католических епархий в Белоруссии. Во главе католического духовенства был поставлен архиепископ Могилевский, в конце столетия получивший звание митрополита римско-католических церквей в России. Кроме того, были епархиальные архиереи в Вильне, Ковне и Минске. Такое разделение просуществовало до 1857 г., когда прекратила свое существование Минская епархия. Митрополит Могилевский имел свою обычную резиденцию в Петербурге.
Правительство принимало меры к тому, что[бы] лишить католическое духовенство прав непосредственных сношений с Римской курией. Таких законов издано несколько. Ими запрещалось объявление папских распоряжений и посланий без согласия правительства. Переписка с Римом должна была проходить через министерство. Таким образом, правительство пыталось контролировать деятельность католического епископата.
Высший контроль над деятельностью католической церкви сосредоточивался в особой юстиц-коллегии, в которой с 1797 г. учреждается особый департамент под председательством римско-католического митрополита, при вице-председателе из светских лиц по назначению, и из духовных и светских членов. Этот департамент вскоре был преобразован в особую римско-католическую коллегию, приблизительно в таком же составе. Эта коллегия первоначально вела и дела униатской церкви. Римско-католическая коллегия сделалась высшим органом управления католической церкви в России.
Положение католической церкви колебалось в зависимости от правительственной политики. Первоначально она пользовалась высоким положением и наложенное на нее стеснение было незначительно. Архиепископ Могилевский, впоследствии митрополит, Богуш-Сестренцевич даже пользовался сильным влиянием на императора Павла, борясь с доминирующим значением иезуитского ордена. Но когда иезуиты взяли верх при дворе, то Богуш-Сестренцевич также подвергся ссылке. Впрочем, при Александре I он был восстановлен в своих правах и вообще до 30-х годов католическая церковь не подвергалась особым стеснениям. Ограничено было только количество костелов в соответствии с количеством приходов, так, чтобы на 100 домов или на 400 лиц приходился один католический приход.
После восстания 1831 г. правительство стало принимать ряд более решительных мер к борьбе с влиянием католической церкви. Католическому священнику запрещено было отлучаться от прихода без особого разрешения. Имения католических церквей были конфискованы, а духовенству назначено было жалование. Вместо Виленского университета с его богословским факультетом была учреждена в Вильне духовная римско-католическая семинария, переведенная в 1842 г. в Петербург. Воспитанникам католических семинарий приказано было преподавать только предметы на латинском или русском языках. Приказывалось также обучать их произнесению проповедей на языке большинства населения, т. е. на местных языках. К сожалению, белорусский язык от этого не выиграл, ибо правительство упорно в нем видело или польский или русский язык.
Параллельно с этими мерами и рядом с мелкими полицейскими стеснениями, принимались меры к уменьшению католических церквей и монастырей. За участие в восстании в 1832 г. упразднен был 191 монастырь из 304, с обращением их большей частью в приходские костелы. Восстание 1863 г. повело к дальнейшему закрытию многих костелов и к закрытию более 30 католических монастырей. Эти меры продолжались и в следующие годы. При таких условиях неудивительно, что борьба религиозная достигла высокого напряжения. Оппозиция католической церкви выражалась в стремлении усилить фанатизм в среде своей паствы.
Так как открытый переход в лоно католической религии был категорически воспрещен, то началась практика тайного совращения в католичество. Это кончилось репрессиями административно-полицейского характера и вело к новому раздражению.
Присоединив Белоруссию, Екатерина довольно индифферентно отнеслась к религиозному вопросу, потому что он для нее теперь потерял характер политического вопроса. Присоединение Белоруссии отразилось на большом стремлении униатов к соединению с православием. Даже среди епископов заметно было колебание. Но Екатерина II не воспользовалась этим настроением, она обеспечила свободу и неприкосновенность униатской церкви наряду с католической. Во главе униатской церкви в то время был архиепископ Полоцкий Смогоржевский, человек преданный унии и польским политическим стремлениям. Правда, в 1784 г. на его место был назначен Ираклий Лисовский. Деятельность Смогоржевского оставила неприятное впечатление на Екатерину II, почему она начала благосклонно смотреть на вопрос о присоединении униатских приходов. Это развязало руки православному духовенству и, благодаря деятельности Виктора Садковского, воссоединение шло довольно быстро, охватывая значительные районы, особенно в восточной части Белоруссии, где уния так и не успела пустить глубоких корней. Насчитывают более полутора миллионов униатов, перешедших в 90-х годах в православие. Известны случаи, когда переход совершался десятками тысяч человек. Католическая церковь тогда еще не успела соорганизоваться при новой власти для борьбы против перехода из унии в православие. Положение унии при императоре Павле сделалось довольно неопределенным. Император не терпел униатов и покровительствовал католикам. Униатская церковь оказалась под управлением римско-католической коллегии в Петербурге, не имея даже представителей от униатского духовенства. Еще Екатерина поставила вопрос о сокращении базилианских монастырей в виду уменьшения числа адептов этой религии. Указ императора Павла сокращал число базилианских монастырей, но этим указом воспользовались католики и подчинили базилиан своему управлению. В то же время началось реформирование управления униатской церкви. Во главе ее стояли архиепископ Полоцкий, известный нам уже иерарх Лисовский. Как глава униатской церкви, он оказался в весьма тягостном положении, потому что фактически униатская церковь оказалась в полном порабощении у римской церкви. Римско-католическая коллегия усердно действовала в смысле слияния обеих церквей. Она нередко отдавала униатские монастыри католическим монахам, позволяла униатским священникам исправлять священнослужение в католических костелах, последовало очень большое сближение в обрядовой стороне обеих церквей, изданы были униатские молитвенники на польском языке. Униатские и католические священники совместно совращали в католичество и униатов, и православных. Архиепископ был в большом затруднении, потому что он был сторонником строгой обособленности униатской церкви и даже предлагал папе поднять вообще вопрос о соединении церквей, ввиду того неопределенного положения, какое заняла униатская церковь. При Александре I Лисовский добился некоторых уступок в пользу униатской церкви. В 1806 г. он получил сан митрополита, что давало ему возможность посвящать епископов. Он вступил в борьбу с базилианами, бывшими главными проводниками католического влияния в униатской церкви. Он достиг того, что римско-католическая коллегия была разделена на два департамента, из которых один ведал делами униатской церкви и состоял из представителей униатского духовенства. Лисовский всеми мерами старался поднять значение белого униатского духовенства. Он добился того, что базилианам не было дано право исключительного устройства униатских школ. Он возвысил положение униатских семинарий — Лавришевский и Сверженский и сверх того на собранные средства содержал в Полоцкой епархии учителей для приготовления униатского духовенства. Наконец, он добился того, что доказал принадлежность захваченных полоцкими базилианами имений и возвратил их Полоцкой кафедре. На эти средства была образована Полоцкая семинария, преподавание в которой получило новый характер: отсюда выходили священники, проникнутые идеями самостоятельности униатской церкви. Но эта идея по существу уже сближала униатское духовенство с православным. Заложенные Лисовским взгляды продолжали развиваться и после его смерти. Так, в число епископов проходят теперь большей частью не базилиане, но лица, вышедшие из белого духовенства. Он продолжает вести борьбу с базилианами, хотя одним из преемников Лисовского с 1817 г. сделался Иосафат Булгак, вышедший из базилиан и в то время бывший единственным представителем этого ордена в среде епископата. Но он уже не мог поддержать значение этого ордена против начинавшегося похода со стороны белого духовенства. Во главе этого движения стал Брестский капитул. В 20-х годах Брестский капитул подал записку, в которой настаивал на уничтожении вредного влияния Базилианского ордена, на подчинении его местным епископам и на упразднении тех монастырей, которые незаконно захватили церковные фундуши. Таким образом, в лоне самой униатской церкви началась очень усиленная борьба. Когда поднялся в правительственных сферах вопрос согласно указанной записки о закрытии монастырей, то Брестский капитул выступил с предложением закрыть 23 монастыря из 32-х, а Полоцкая консистория предлагала упразднить 11 монастырей из числа 19-ти. Это были такие радикальные меры, на которые не пошло полностью правительство Александра I. Борьба белого духовенства — это была борьба окрепшей униатской церкви с окатоличиванием ее. У боровшихся просыпалось чувство национальной независимости. В числе боровшихся мы как раз видим воспитанников Полоцкой и Жировицкой семинарии, т. е. людей, получивших белорусское национальное образование. Это все белорусы, кроме честолюбивого Иосифа Семашки, украинца по происхождению, не желавшие подчиняться польскому влиянию, незнакомые и с русским влиянием, но исключительно преданные своей народности. Их главной задачей было отгородиться от польского влияния. В числе этих лиц мы видим известного ученого слависта-каноника Бобровского, Лужинского, Анатолия Зубко и некот. др.
Все эти деятели впоследствии сделались деятельными поборниками идеи соединения униатской церкви с православной.
Наиболее видная роль в этом деле принадлежит Иосифу Семашко, окончившему главную семинарию в Вильне. Уже в 24 года мы видим его занимающим видное место среди луцкого духовенства и избранным в асесcоры униатского департамента римско-католической коллегии в Петербурге. В качестве члена департамента он выделяется как борец против католического влияния в униатской церкви. В конце 20-х годов Семашко передал императору записку, в которой изложил свои мысли об униатской церкви в смысле постепенного ее соединения с православной. Эта записка нашла сочувственный отклик у государя, а в числе главных пособников Семашко оказался такой видный вельможа, как граф Блудов. С тех пор начинается быстрое возвышение самого Иосифа Семашко и постепенное падение униатской церкви. Изданный в 1828 г., по мысли Семашко указ отдалял униатскую церковь от католической. Он устанавливал две униатские епархии — Белорусскую в Полоцке и Литовскую в Бресте. Все базилианские монастыри подчинены были местному епархиальному начальству. Престарелый Иосафат Булгак должен был согласиться на все новые меры, за что за ним сохранены все его доходы. Фактическим руководителем церкви сделался Семашко, вскоре потом хиротописанный викарным епископом. Новая униатская самостоятельная коллегия, члены которой, кроме Семашко, не знали еще, к чему клонится дело, с энергией стали добивать своих давних врагов-базилиан и в первые три месяца закрыли более 60 базилианских монастырей, передав их фундуши белому духовенству. Работа шла как бы в смысле обновления униатской церкви. В 1828 г. открыта Жировицкая семинария. Вообще, предполагалось поднять образование белого духовенства. Наличные представители его получили награды и высокое положение при соборных церквах. Церковь стала освобождаться от латинских обрядов, восстанавливалось древнее богослужение, согласно папской булле 1595 г. Появлялись и новые викарные епископы, в числе которых мы видим Василия Лужинского, Антония Зубко, Иосафата Жарского. Но это обновление церкви как бы не соответствовало настроению ее паствы: в 30-х годах униаты десятками тысяч переходят в лоно православия. В одних случаях этому переходу содействовала администрация, в других случаях переход был естественный, в силу сближения обеих церквей.
Смерть Иосафата Булгака в 1838 г. поставила униатскую церковь перед таким фактом, что во главе ее фактически оказались приверженцы идеи воссоединения. В феврале 1838 г. в Полоцке собрались три епископа — Семашко, Лужинский и Зубко с высшим духовенством и подписали акт о соединении униатской церкви с православной. Так как Николай I давно уже направлял это движение, то за его санкцией дело не стало. Присоединение проходило в общем довольно спокойно, т. к. Семашко и его сотрудники заранее подготовляли влиятельное духовенство, строптивых убирали с пути воссоединения, соглашающихся выдвигали на видные места, а с колеблющихся брали особые подписки. Только в западных частях Белоруссии, а вне ее пределов — в Холмщине население и священники оказали большое упорство, почему кое-где правительство оставило оазисы унии.
Положение, занимаемое русским правительством по отношению к инославным церквам Белоруссии, казалось бы должно было его побудить к принятию мер к подъему православной церкви. В действительности этого не случилось, или, лучше сказать, случилось слишком поздно. Екатерина и Павел отнеслись ко всем трем церквам в одинаковой мере терпимо. Никаких мер к подъему православной церкви они не приняли. Императорские указы только разрешали присоединение к православию, запрещаемое польским законодательством, но требовали от администрации строгого невмешательства в дела совести. Так вопрос стоял до начала 30-х годов, фактически католическая церковь до этого часу не переставала быть господствующей. Русский поп был забитым и загнанным. Даже высшая иерархия, среди которой даже в прежние тяжелые времена появились люди с большим характером, умом и знаниями, теперь стала представлять собою ряд посредственностей, ряд бесцветных лиц. Не видно и образованного монашества, из рядов которого в прежнее время выходили борцы за православие и народность. Правительство как бы не замечало такого падения церкви. Только после 30-х [годов] оно принимает ряд мер, клонящихся к материальному улучшению клира. Действительно, положение духовенства было очень грустное. По ведомостям, доставленным в конце 30-х годов, свыше 3 тыс. церквей из числа находящихся в помещичьих имениях, были в столь неудовлетворительном состоянии, что многим грозило разрушение и потому они были запечатаны, другие по ветхости своей требовали безотлагательной помощи. Оказалось, что во многих местностях недостает церквей, а есть церкви без необходимейшей утвари, отчего в них не совершалось богослужение. В церквах, перешедших из унии, употреблялись прежние богослужебные предметы и книги. Школ при церквах не было, и дети православных посещали школы при соседних костелах, ибо там таковые имелись. Где школы были открыты духовенством, там они оказались пустыми, т. к. помещики находили нужным посылать крестьянских детей в школы при православных церквах. Вообще, церковь представляла собой весьма печальное зрелище. Правительство начало принимать некоторые меры, но многие из них по своей непрактичности, остались на бумаге.
В 1842 г. назначено было духовенству жалование, но с отобранием в казну населенных имений, где таковые были. Эта мера уравняла положение духовенства, но в некоторых случаях ухудшило его материальное положение. Во многих случаях правительство обращается к устройству приходских церквей при посредстве помещиков. Можно себе представить, что такие меры остались на бумаге, ибо католикам не было интересно поддерживать православные приходы. Кроме того, такой способ обращения ставил приходского священника в зависимость от католика-помещика. Таково, напр., распоряжение относительно устройства православных храмов и об обеспечении сельских причтов домами и пр. инвентарем при содействии помещиков, которым правительство предлагало на этот предмет ссуды на выгодных условиях. В 1851 г. правительство подтвердило помещикам, чтобы они озаботились построй[кой] и поддержкой церквей и причтовых построек. Но эти и подобные требования стали вызывать только насмешки. В самом деле, правительство игнорировало высшее духовное начальство, обращаясь к католикам с предписаниями о[…] церквей. Об образовании духовенства заботились мало. Только в 1845 г. в Вильне была устроена духовн[ая] семинария в помещении Троицкого монастыря, да и то переведенная из Жировиц. Только в 1860 г. было устроено первое училище в Вильне для девиц духовного звания.
Только около 60-х годов правительство, наконец, решило освободиться от помощи польских помещиков в деле поддержания православных приходов. Но и тут оно обратилось не к высшей иерархии, а назначило для этой цели специального чиновника в лице П. Н. Батюшкова, бывшего попечителем учебного округа. Он занялся изучением белорусской церковной старины и выпустил много полезных и интересных книг. (Атлас народонаселения Зап[адно-]Рус[ского] края, Памятники русской старины в Зап[адных] губ[ерниях] и др.). Около 10 лет до 1866 г. дело церковного строительства находилось в руках Батюшкова. По отчетам, понадобилось снабдить утварью и богослужебными принадлежностями более 4 тыс. храмов. Кроме казны по этому делу были и частные пожертвования. Увеличение жалования прав[ославному] духовенству. С 1863 г. большое участие в деле улучшения храмов и положения духовенства принял М. Н. Муравьев. Некоторые древние храмы были обновлены. Вообще, независимо от деятельности правительства к концу 60-х годов, заметно некоторое оживление симпатий к православию, обновительная деятельность зарождается в его среде. После 1863 г. возник ряд братств и вскоре число их возросло до 200. Заметно некоторое стремление к переходу католиков в православие, причем в православие переходят и некоторые крупные помещики. Общие меры, принимаемые правительством для поднятия образования в среде духовенства, принимаются и в Белоруссии. Так, в каждой епархии появляются духовные училища, мужские и женские духовные семинарии. В период обер-прокуратуры Победоносцева духовенство призывается к устройству и поддержанию церковно-приходских школ.
Правда, что уже к концу царствования Александра I, т. е. в эпоху расцвета церковно-приходских школ, в губерниях Минской и Могилевской десятки тысяч детей обучались в церковных школах (в Могилевской — 38 тыс., в Минской — 26 тыс., в Полоцкой епархии 12 тыс. и в Литовской епархии 32 тыс., получали начальное образование). При бедности в школах, при отсутствии земства — это был недурной успех. Но надо помнить, что в глазах русского либерального общества церковно-приходская школа вызывала целый ряд справедливых нареканий. Прежде всего, это была клерикальная школа, т. е. такая, которая наряду с обучением чтению и письму вдавливала в умы детей узко-религиозные, фанатические идеи. Между тем, в обществе тогда господствовал взгляд на школу, как на такое учебное заведение, которое не должно насиловать умы учащихся ни в политическом, ни в религиозном отношениях. С другой стороны, церковная школа была школой, плохо обеспеченной материально. Даже более того, школы приказано было завести сразу во всех епархиях, не сообразуясь с тем, имеется ли достаточное количество учителей, склонных преподавать за грошовое вознаграждение. Сам священник много времени уделять школе не мог. Поэтому полуграмотный дьячок, отставной унтер-офицер или иной случайный грамотей появился в качестве школьного учителя. Если к этому прибавить власть полупьяного попа, от которого сельский учитель находился в полной зависимости, отсутствие учебников, пособий и проч., то все это делало церковно-приходскую школу чаще существовавшей на бумаге, чем в действительности. Конечно, надо отдать справедливость, что к концу 19 в. и к началу 20-го многое изменилось в положении церковно-приходских школ. Увеличение числа женских гимназий дало кадр дешевого труда преподавательниц. Но все же в школах продолжал господствовать клерикальный дух и усмотрение священника.
С присоединением Белоруссии к России, в структуре хозяйства не произошло таких существенных изменений, которые могли бы повлиять на общий ход нар[одно]-хозяйственной жизни. Так было в течении 1-го полустолетия. То же крепостное право, защищаемое теперь всей силой мощной власти, и, следовательно, то же обездоленное положение трудового элемента, тот же рабский труд на пользу непроизводительного класса помещиков. Общий фон хозяйственной жизни даже несколько поблек в эту эпоху. В крестьянской массе не могли нарастать потребности, т. к. она не могла их удовлетворить. Общий тон помещичьей жизни, именно крупных помещиков, в значительной мере ослабел, т. к. одни из них устремились в Варшаву, другие в Петербург и Москву, и там проживали доход со своих латифундий. В несколько лучшем положении чувствовала себя горсточка городского класса, но это мало изменяло общую бледность хозяйственной жизни.
Ввиду только что сказанного неудивительно что отзывы наблюдателей 1-й половины 19 в. об экономическом положении Белоруссии производят очень тяжелое впечатление. Бедность крестьянства нами была отмечена и выявлена и в более раннюю эпоху. Но польские писатели слишком обще, в бесплотных чертах, говорили о бедствиях в крестьянской массе, не отличая белорусской от польской. Великорусский ученый и наблюдатель эпохи крепостного права вскрывает этот вопрос во всей его наготе, часто с цифрами и доказательствами в руках. И этот писатель, тоже крепостник, привыкший к крепостному праву, привыкший видеть тоже по существу бедного крепостного великорусского мужика, и этот крепостник стал в изумлении перед бедностью белорусского крестьянина.
С этими отзывами нам прежде всего необходимо ознакомиться, ибо они дают общую канву хоз[яйственной] жизни той эпохи. Это отзывы наводящие на грустные размышления, но с ними надо нам познакомиться, ибо это — наша родная история. Известный русский статистик 40-х годов Арсеньев в чрезвычайно мрачных красках описывает экономическое положение Белоруссии. В этом крае преобладает хлебопашество, несмотря на неблагоприятную почву. Но несоответствие лугового пространства размерам пашни отрицательно влияло на успехи земледелия, ибо земля не унаваживается. Огромное пространство болот и вод требует роста населения, труда и капиталов, применение чего, по словам статистика, дело будущего. В Витебской губ., напр., почва плохо обрабатывается, почему здесь постоянные неурожаи и падежи скота. С 1814 г. 12 лет кряду эту губернию посетили неурожаи, а в 1845 г. и необычайный падеж скота. Да и скот чрезвычайно плох. Промыслов почти здесь никаких, «Домы крестьянские здесь бедны, мрачны, без хозяйственных удобств, не отделены от жилья домашних скотов, крестьяне во многих местах не имеют даже порядочной, сытной пищи; хлеб их — смешение муки с непитательными растениями — так называемый пушной хлеб; платье и обувь крестьян не охраняет их достаточно от непогод и суровости воздуха, оттого видны всеобщее бессилие, уныние и бесчувственность ко всему; полевые орудия, ездовая сбруя и весь домашний скарб крестьянский — поразительная вывеска нищеты. Только инфлянтские уезды выглядят лучше. И в Могилевской губ. то же несоответствие между количеством полей и лугов, здесь отношение их как 10:1, почва здесь тощая и сырая, все же здесь урожай лучше». Виленская губ., по словам того же наблюдателя, дает скудный урожай, страдает часто неурожаями и падением скота. Не так грустно дело обстоит в Минской губ., где наблюдается более нормальное соотношение полеводства и скотоводства, но крестьянское хозяйство все же отмечается скудностью, чему способствует и множество шинков.