Но шляхте казалось и такое положение короля еще недостаточно обеспечивающим золотую вольность шляхты. Поэтому сеймовые конституции и обычай узаконяли при известных условиях право шляхты отказывать королю и великому князю в повиновении. По конституции 1607 г. подданные освобождались от повиновения королю в том случае, если он нарушает основные права государства или не исполняет…
Приблизительно такое же условие было принято уже и внесено в присягу при избрании королем Генриха Французского. Поэтому конституция 1607 г. только подробнее описывает самую процедуру отказа государю в повиновении. Эта процедура должна заключаться в том, что предварительно Сенат обязывался довести до сведения короля о нарушении конституции, а конституция 1609 г. приглашает всю шляхту зорко следить за нарушением конституции.
Такими же способами охраны нарушения прав были еще два любопытных обыкновения — конфедерация и рокош.
Под конфедерацией разумеется союз шляхты, вызванный каким-нибудь определенным поводом, притом союз вооруженный, скрепленный клятвой конфедератов. Этот союз заключается на известное время между отдельными воеводствами или поветами или даже группами шляхетства. В бескоролевьи конфедерация имеет целью удержание порядка в государстве или в его части, охрану прав и свобод, иногда принимает задачи поддержки того или другого кандидата. Но иногда конфедерации собирались и при жизни короля, когда та или другая часть шляхетского народа ставила себе задачей защиту нарушенных прав или проведение той или другой политической идеи. Это обыкновенно бывало тогда, когда обыкновенные вальные сеймы не могли удовлетворить возбужденных протестом умов. Иногда конфедерацию начинала небольшая группа шляхетства, которая потом приглашала других к ней присоединяться.
В бескоролевье к конфедерациям примыкали и города, при короле же города обыкновенно не принимали участия в конфедерации, хотя однажды Вильно приступило к конфедерации и при жизни короля. Раз завязывались конфедерации, то государство представляло из себя несколько военных лагерей, в которых обсуждались политические дела и точились мечи на противников. Королю тогда представлялось [право] выбрать ту или другую сторону и примкнуть к ней. Иногда конфедерации завязывались для защиты королевской власти. Так, Вислицкая конфедерация под главенством Адама Синявского выступила в защиту Сигизмунда III против Зебржидовского. При Яне Казимире встречаем Тышовецкую конфедерацию, которая обязывала своих членов поддержать короля, свободу и отечество против шведов.
Иной характер носил рокош. Слово «рокош» заимствовано у венгров и означает собрание, союз. Рокош является союзом шляхты, имеющим целью обсудить факт нарушения ее прав высшими сановниками или королем. Это собрание вооруженной шляхты, отказавшей государю в своем повиновении. Рокош считался самым крайним средством в защите свободы. Рокош и конфедерация, по мнению поклонников-современников польской свободы, «последняя утеха нашей милой отчизны», охрана вольностей государства. По мнению современников, собрание рокоша должно иметь высший авторитет в государстве, выше сеймового авторитета. Шляхтич обязан охранять свои права на сейме. Но если король нарушает права, если сенатор ему потворствует, то рыцарский стан имеет право заключить союз и начать рокош для исследования фактов нарушения прав. Когда начинался рокош, то воеводства созывались на посполитое рушение, кроме того, из воеводства выбирались особые депутации. Обыкновенные суды закрывались и начинались рокошовые суды. Вся власть переходила к рокошовому колу. Первый пример рокоша относится еще к эпохе Сигизмунда I, когда шляхта собралась под Львовом, отказалась идти против валахов и занялась обсуждением государственных дел, отделившись от короля и сената. Известен знаменитый рокош Зебржидовского, направленный против Сигизмунда III. Наряду с Николаем Зебржидовским, воеводой краковским, видное участие в этом рокоше принимал подчаший виленский Януш Радзивилл, глава литовских диссидентов. Оба они уверяли шляхту в том, что король стремится к самодержавию и угрожает шляхетской вольности. На Варшавском сейме 1606 г. королю был предъявлен целый ряд обвинений. Радзивилл сорвал сейм, хотя король оправдывался. Тогда Зебржидовский собрал вокруг себя до 100.000 шляхты, объявил посполитое рушение и предъявил королю 68 пунктов обвинений и требований. Сигизмунд не согласился, двинулся с войском против рокоша и Зебржидовский с Радзивиллом должны были сдаться. Оба виновника рокоша извинились перед королем и дело на время на этом закончилось. Но тогда малопольская шляхта снова подняла неприятные для короля вопросы и снова во главе ее появился Зебржидовский. Тогда король созвал, наконец, сейм, который в значительной мере удовлетворил требованиям рокошан. Но последние этим не удовлетворились и отказали в повиновении королю Дело кончилось новым сражением между королевскими войсками и рокошанами, а Зебржидовский и Радзивилл после некоторого упорства ограничились новым извинением перед королем.
Таким образом, рокош был известного рода легальной формой восстания против королевской власти.
Мы познакомились с теми основами, сначала литовско-русского права, а потом и общего польско-литовского права, характеризующего основные черты народного представительства и власти короля и великого князя. Период по смерти последнего из Ягеллонов, был блестящим периодом развития шляхетской вольности. Это был период золотой свободы, но уже современники видели в характере этой вольности дезорганизацию и деморализацию, которая подтачивает свободу государства и самый факт его существования. Уже Сигизмунд Август перед смертью не раз призывал поляков и литовцев к единству действий и проникновенно остерегал шляхту от тех ошибок, которые она допускала. В своем завещании последний Ягеллон выражал мысль: «После спасения души нашей всего пламеннее желаем и просим у бога одного: да сохраниться Речь Посполитая такою же как приняли мы ее от наших предков, т. е. в целости, покое, доброй славе. А ничто не может соблюсти ее в целости, кроме сгоды, взаимной любви, совокупности, единодушия». Сигизмунд заклинает свои народы, чтобы они «навеки оставались одним телом, одним народом, одной нераздельной Речью Посполитой». Он заклинал потомство держаться братской любви и братских отношений. И это понятно. Последний король понимал многие недостатки в создавшемся строе государства, боялся за свое же создание — унию Литвы и Польши и особенно отчетливо представлял себе тот беспорядок, который водворится в годы бескоролевья. И еще на Люблинском сейме в 1569 г. он умолял шляхту выработать заранее закон и порядок относительно избрания нового короля, указывая им на те беды, которые проистекут вследствие отсутствия такого закона. Но это был тщетный призыв, и шляхта до падения Речи Посполитой не выработала определенных условий, касающихся избрания нового государя.
И в самом деле, выборы нового короля каждый раз вносили такое разногласие в среду шляхты, что государство оказывалось на краю гибели. В дни элекции шляхта вооружалась и все государство превращалось в военный лагерь. Уже первая элекция, происходившая под Варшавой, собрала до 40.000 вооруженной шляхты, кроме отрядов, принадлежащих отдельным магнатам, прибывших вместе со своими господами. Многие паны прибыли на избирательное поле с артиллерией. При таких условиях главнейшую роль в выборе играл тот, кто был сильнее. В результате редкая элекция проходила без кровавых стычек. При избрании Сигизмунда III, избирательное поле было обильно полито кровью и даже оказалась сожженой изба, в которой заседали сенаторы. При избрании короля Михаила произошло настоящее сражение, так что сенаторы и послы начали разбегаться, иногда дело доходило до убийства в самой Посольской избе.
Неудивительно, что современники оставили нам ряд горьких жалоб, характеризующих свободу избрания с самой отрицательной стороны, да и вообще весь тот колорит свободы, какой она приобрела. Знаменитый Петр Скарга называл эту свободу «чертовой вольностью» и характеризовал ее с самой отрицательной стороны. Многие памфлетисты того времени даже самое падение нравов приписывали развитию вольности. «Ныне, — говорит один памфлет 16 в., - в сердцах людей угасла любовь к славе и бессмертию, проникла вольная доблесть. На ее месте воцарилась лень, да лежебочничество.
От того нас стали громить чужеземцы. Они с живых нас дерут кожу, причиняют нам всевозможный вред». В другом памфлете шляхтич хвалит старину и грустит о настоящем. «Мы теперь брезгаем всем, что хорошо в старину и поступаем противоположно. Вместо добродетели мы предались пороку; вместо мудрости, презрев свободные искусства, откуда она проистекает, мы стали пробавляться хитростью, жидовскими уловками, посредством которых отлично вымываем друг друга и без щелоку, вместо любви к Речи Посполитой мы привязались к своим личным интересам. Мы называем мужеством дерзкое нахальство, которое притом употребляем не против государственных врагов, а против себя самих…. Мы насмехаемся над теми, кому вверено попечение об этом благе общественном; осыпаем их бесконечными клеветами и, выставляя их, таким образом, в ненадлежащем свете, мешаем им отправлять их великую службу отечеству. Наконец, пролагая пути к собственным личным выгодам, мы многоразличными способами даже отгоняем от Речи Посполитой ее служителей. Сами же нисколько не заботясь о ней, увлекаясь низкой междоусобной борьбой, мы, что псы, гложущие жирную кость, разрываем ее на части своими интригами, как бы добровольно призываем к себе позорную смерть». Позднейший писатель к этой характеристике прибавляет еще одну черту — это полное бесправие, в котором оказывался всякий более или менее слабый. «Много нам рассказывают о турецком рабстве, — говорит Старовольский — но это касается военнопленных, а не тех, которые жительствуют у турок под властью, обрабатывают землю или занимаются торговлей. Последние, заплатив годовую дань, или окончивши положенную на них работу, свободны, как не свободен у нас ни один шляхтич. У нас в том свобода, что всякому можно делать то, что захочется: от этого и выходит, что беднейший делается невольником богатого и сильного, сильный наносит слабому безнаказанно всякие несправедливости, какие ему вздумается». Когда польская и литовская шляхта добивалась уступок от верховной власти, то она имела в виду установить такой порядок, при котором она могла бы освободиться от влияния магнатов и стать с ними в политическом отношении на одном уровне. Действительно, она достигла этого с точки зрения юридической: шляхтич в загроде равен воеводе — гласила польская пословица. Конституции предоставляли всякому шляхтичу такое же право участия в государственном деле, как и любому магнату. Но в действительной жизни экономическая и интеллектуальная сила магната совершенно подавляла проявление политической свободы рядового шляхтича; слишком велико было расстояние между ним и крупным паном. Отсюда в каждом повете появлялась группа магнатов, иногда даже одна фамилия, и сеймик оказывался послушным орудием в руках сильного человека. «Шляхта, — говорит в одном месте Скарга, — в простоте сердца сама не знает, что вокруг нее делается и криком на все соизволяет. Те, которые сами себя выбирают, или бывают выбраны по воле панов, вступают в свои выборные должности не с сердечным желанием добра Речи Посполитой, а с дурными желаниями». Личные интересы и угождение панам, стремление к подаркам — характеризует те задачи, с которыми шляхтич приступает к политической деятельности: «в самом же деле корольки наши делают и творят от имени братии то, о чем братия иногда не думала; братия бессмысленным криком на все соглашается, сама не замечая собственного врага». Подкупы делались открыто, без всяких стеснений. Шляхтичи любили весело пожить и в нравственном отношении не отличались щепетильностью. Нужно было магнату сделать наезд на своего соседа, стоило только предложить по два, по три червонца и немедленно составлялся отряд шляхты. Шляхта, по словам одного писателя, пользовалась правами свободного гражданина для того, чтобы продавать их на сеймиках. Каждый пан на сеймик привозил подчиненную ему или подкупленную им шляхту. Коли паны на сеймиках спорили между собой, то сеймики не обходились без кровавой схватки. Чья сторона имела больше разбитых носов и отрезанных рук, та и уступала. По окончании сеймика победители кормили, поили и расплачивались по уговору, а искалеченные не смели просить своих панов о вознаграждении. По рассказам современников, среди шляхты было много с выколотыми глазами, с изуродованными лицами, хромых и безруких. В этом подчинении рядовой шляхты магнатам и была сила последних. Когда Альбрехт Радзивилл поссорился с королем Владиславом из-за напоминания со стороны последнего о необходимости платить аренду, то он немедленно взволновал сеймики, приглашая их не принимать на счет нации королевского долга, сделанного на государственную потребность. Радзивилл в глаза заявил Владиславу, что он все это сделал, чтобы показать свою силу королю. И король должен был искать примирения с магнатом. Помирившись, Радзивилл немедленно стал на тех же сеймиках настаивать на противоположных решениях. Шляхта не сразу повернулась в противоположную сторону, но сабли приверженцев Радзивилла довели до сознания протестовавших.
Кроме влияния на сеймиках, у каждого крупного магната была своя мужицкая шляхта, пользовавшаяся всеми политическими правами, но, разумеется, служившая только своему господину. Особенно это было развито в Литве и на Руси. Эта огромная толпа слуг всегда окружала своего господина. Но, рассказывает Гвагнини, как только пан идет к столу, сейчас и слуги усаживаются вместе с ним. У этих слуг есть еще свои слуги, но уже простые люди, хлопята. И все эти люди живут при дворе пана, который их кормит и одевает, которые и пьянствуют в корчмах на счет своего пана. Когда слуга несколько дней пропадает в корчме, а потом пан его спросит, где он был, то получает в ответ, что пил за здоровье своего пана. Тот же автор рассказывает, что однажды один бискуп расплачивался со своими слугами-шляхтою, среди них оказался неведомый ему человек, который тоже протянул руку за получением платы. Бискуп удивился и спросил, что же он делает и кому служит. Тот отвечал, что он служит и делает то, что другие, т. е. два раза в день приходит за стол есть и пить. Бискуп выдал ему жалованье. И, действительно, занятие всей этой массы слуг, по свидетельству современников, проходило в беспробудном пьянстве и обжорстве. Целые легенды создавались относительно тароватости тех или других хлебосолов-панов, о громадных кубках, которые ходили за столом и т. п. Но зато, когда нужно было пану, то вся эта благородная голытьба подымалась, как один человек и вынимала из ножен оружие не только во время бескоролевья, но даже и в обычное время. Государство иногда страдало вследствии борьбы и споров между крупными магнатами, причем эти споры превращались в настоящую войну. Так, по смерти короля Яна Собесского, гетман литовский Казимир Сапега заставил сенат при помощи войска назначить его сына Юрия, старосту жмудского, маршалком. Но этим назначением была обижена фамилия Огинских. Тогда один из последних, Станислав, разослал универсалы ко всем литовским и жмудским поветам с приказанием явиться на сборный пункт. Тогда гетман Сапега и его сын Юрий обложили Огинских в Бресте и голодом заставили их сдаться на капитуляцию. Обе стороны помирились только на время, но вскоре ссора возобновилась уже по избранию короля. Огинский собрал до 20.000 человек и стал грабить имение Сапеги. Сапега, не имея готового войска, сначала обратился было за помощью к королю, но затем собрал такое же войско и начал воевать с Огинским. Король и сенат пробовали было примирить враждовавших. Но тут случилось совершенно особое обстоятельство. На улицах Вильны встретились кареты гетмана Сапеги и молодых князей Михаила и Януша Вишневецких. Гайдуки Сапеги не разобрали, кому принадлежала карета и решили, что в ней сидит один из врагов их господина, Коцелл. Началась свалка, в которой один из свиты Вишневецких, минский ротмистр Цебровский, неудачно выстрелил в самого Сапегу. Началась перестрелка, в которой оба Вишневецких были ранены. Ошибка была понята поздно, но в результате ее с Огинскими против Сапеги соединились князья Вишневецкие. Война продолжалась между обеими партиями, Сапега потерпел сильное поражение и бежал в Варшаву. Начались грабежи и расправы со сторонниками Сапеги. Только тогда король, наконец, обратил внимание на эту борьбу и в конце концов сам пристал к партии Огинских.
Такова была сила шляхты и таково было положение вещей в период развития золотой свободы.
Перед нами обширная страна, превосходившая размерами своими Великобританию или Норвегию. Вся Литва и Белоруссия со смоленской восточной частью доходила, вероятно, до 6,5 тыс. кв. миль. Почти совершенно равнинная, покрытая большим количеством рек и озер, громадными болотистыми пространствами и вековым девственным лесом, это — наша Белоруссия и связанные с нею Литва и Жмудь.
Почва мало плодородная и во многих местах песчаная. Еще в конце 19 в. в пределах Верхней Двины было 51 % лесной площади, в местности Пинско-Березинского Полесья — 41 % и даже в Минской губ., где леса по тому времени были сильно вырублены, все же они занимали 25 % всего пространства. Даже в это позднее время, когда население доросло до 9–1/2 млн. [человек] все еще в Подвиньи пахотн[ая] земля составляла 14,7 %, в пределах Пинско-Березинского Полесья — 19,7 % и только в пределах Минской губ. — 41,6 %. Неудобные земли составляли большой процент, для отдельных уездов переходя иногда в 30 % и падая до 7 %. Все эти условия делали страну мало проходимой. Масса человеческого труда потребовалась бы на прокладку дорог и до конца 18 в. эта болотисто-песчаная страна страдала отсутствием сколько нибудь сносных сухопутных путей сообщения. Только реки и речонки были путями, связывающими части Белоруссии между собой и с внешним миром. Но на последнем пути стояли преграды, случайно выросшие в силу исторических условий. Обширный бассейн Двины, тянувший к себе бассейн Верхнего Днепра, имел выход к морю через узкую полосу, населенную латышами и находящуюся в политическом владении немцев. Веселые воды Немана с его зеленеющими берегами в истоках своих входили в пределы Прусского Ордена, т. е. опять таки во враждебный лагерь. Из глубины Полесья, из притоков Припяти и Верхнего Побужья открывался путь в широкую Вислу, и только устье этой реки до конца Речи Посполитой было в пределах объединенного государства. Но этот водный путь затрагивал весьма небольшую часть Белоруссии. Во всяком случае прямого непосредственного общения с морем для Белоруссии не было.
Воды этой страны обладали большим количеством рыбы, о чем говорят источники. Она, по-видимому, была в большом употреблении как пищевой продукт, потому что реки и озера были покрыты езами, места ловли строго разграничены, защищены законом и обычаем. Ловля рыбы, т. е. запас пищевых продуктов был делом общественным и целый ряд обычно-правовых институций определяют время и способы улова целым селом или даже целой волостью. Но рыбные продукты не могли быть предметом вывоза. Это были обычные породы речной рыбы, не вызывавшие спроса из-за моря.
Леса при условиях весьма экстенсивного хозяйства, т. е. при условиях крайней разреженности населения, доставляли меха пушных зверей, воск и мед. Это уже товары, имевшие широкий спрос. Но дорогой пушной зверь ушел, вероятно еще в древний период. В 16 в. осталась куница, быстро впрочем исчезавшая, как промысловый зверь, ибо уже в начале 16 в. дани ею заменяются деньгами, осталась лиса, однако не первосортная, волки, лани, лоси и особенно бобры. В Подвинье и Пинщине и во многих других местах ловля бобров, бобровые гоны составляют существенное занятие населения. Пчеловодство составляло также очень важный предмет промыслов. Еще в первой половине 16 в. целые местности Подвинья и Приприпятья в сплошную заняты бортничеством и бобровничеством, и занятие сельским хозяйством, добывание хлеба является лишь подспорным занятием. Но все эти приемы весьма экстенсивного хозяйства, разумеется, когда пчеловодство имеет форму бортничества. Для бортного пчеловодства нужен был глубокий лес и отбор вековых деревьев, расположенных друг от друга на большом пространстве. Для получения 2 каменей воска (76 фунтов) нужно было занять от 70 до 100 таких деревьев.
Но уже в половине 16 в. уплотняющееся население должно переходить к более интенсивному типу хозяйства — к сельскому и промыслы остаются только там, где для их уничтожения еще не наступила очередь.
Промысловое лесное хозяйство есть временная форма хозяйства, обусловливаемая редкостью населения. В стране, природные условия которой мы только что описали, хлебопашество и скотоводство являются естественной сферой приложения человеческого труда, и рост интенсификации находится в зависимости от роста населения. Огромное пространство, занятое Белоруссией, было пространством редко населенным. Конечно, учет населения для исторических эпох — дело чрезвычайной трудности и нередко безнадежен, если не вдаваться в фантазии. Поэтому о малонаселенности приходится пока делать исключение на глаз, в зависимости от наблюдений над теми или иными явлениями жизни. Во всяком случае, если верить (а к этим цифрам с некоторым доверием можно отнестись) данным известного русского статистика Германа, человека очень осторожного, то на рубеже 18–19 вв., уже по данным русской статистики, население Белоруссии и Литвы давало около 3 млн. 800 тыс. — 3 млн. 900 тыс. — это цифра населения бывшего Северо-Западного края. Это дало на 1 кв. мил. около 800 человек, т. е. плотность населения равнялась, приблизительно плотности Пруссии, во всех отношениях бедной страны (около 1700). Но плотность была более чем в 3 раза меньше плотности Бельгии на рубеже 17–18 вв. Белоруссия была значительно беднее населением Англии конца 17 в. и пр. Если рост населения в 17 и 18 вв. был таким же замедленным, сравнительно с другими частями России, как и в 19 в., особенно в первой его половине (и Герман и другие свидетельствуют о слабом росте белорусского населения), то, вероятно, около 1700 г. население Белоруссии и Литвы едва ли переходило 1,6 млн. В 17–18 вв. в годы нарастания крепостного права, религиозной борьбы, тяжелых войн и экономического оскудения на усиленный рост и не приходится рассчитывать. Несколько иную картину надо предполагать для 16 в. и, предположительно, к концу 16 в. население всего государства было не менее 1 млн. Пописы войск начала и середины 16 в. дают общую картину довольно устойчивого нарастанья населения. Как ни гадательны эти цифры, все же они подтверждают наблюдения других источников, говоривших о громадных пространствах леса, вод и о слабой заселенности страны.
Период образования Литовско-Русского государства был болезненным процессом в истории Белоруссии, который не мог способствовать развитию хозяйства, наоборот, давал некоторую его деградацию. Старые торговые связи с югом оборвались, на севере дряхлела Ганза, внутри страна была раздираема политической и национальной борьбой. Все это вело к изживанью старой городовой Руси, к преобладанию сельскохозяйственного промысла и господству натурального хозяйства.
По платежу даней, по отбыванию крестьянами повинностей, по общему колориту устройства помещ[ичьего] двора не трудно заключить о полном господстве потребительных целей каждого хозяйства. Связь с рынком незначительна и оживление начинается только около половины 16 в. До этого времени хозяйство в общей массе носит безобменный характер. Деньги были редки и дороги. Государственная служба оплачивалась пожалованьем земель и других доходных статей. Казна великого князя Казимира, расходные записи которой сохранились за несколько десятков лет, состояла из мехов, жита, сена, шуб, из сукон, вымененных на меха. Наличные деньги в ней были редкостью. Даже в начале 16 в., когда воевода виленский принимал у себя Сигизмунда I, то он сделал своему государю подарок, достойный крупнейшего вельможи — 60 флоринов.
Основной производственной единицей был панский двор. Сам пан расплачивался со своими слугами так же, как и великий князь со своими, т. е. давал им землю. От своих подданных помещик получал в виде дани продукты натурой. В этих расчетах деньги роли не играют и входят в обиход позже.
В виду трудности дать ясный отчет о хозяйстве страны в этот период мы возьмем несколько оазисов и характеризуем их в самом сжатом виде. Мы уже знаем, что восточные области дольше сохранили черты архаичного быта. Действительно, Полоцкая ревизия 1552 г. представляет собою весьма архаичную структуру хозяйства, сосредоточенную главным образом на производстве для потребления самих производителей-крестьян и помещичьего двора.
Мы подсчитали состав 10-ти крупных помещичьих имений, чего совершенно достаточно для характеристики всего района. Панская местность состоит из весьма разнообразного населения, находящегося в неодинаковых отношениях к своему сюзерену. Во владениях крупных панов имеются местечки. Это небольшие поселения с населением от 6 до 63 домов. Занятие мещан — торговля пивом и водкой, но главным образом они тоже занимаются землепашеством из четвертой доли урожая, т. е. на условиях половнической аренды. Таких мещан оказалось 7 % среди подсчитанного населения. Но основную массу населения имений составляют почти в равной доле 2 группы — людей тяглых отчизных, т. е. уже прикрепленных крестьян и людей вольных, т. е. свободных арендаторов, дающих землевладельцу также четвертый сноп. Первых оказалось почти 23 %, а вторых ровно 30 %. Остальное население разбито на более мелкие группы, соответственно обязанностей их по отношению к двору. Так, слуг путных оказалось 8 %.
Не многим менее 3 % оказалось бояр, которые несли конную военную службу в почтах панов. Бояре пользовались землей за свою службу. Они имели своих отчизных крестьян и огородников в среднем по 1 двору на 1 боярский двор. Был и еще контингент слуг высшего ранга, которые ходили на войну, посылались [с] листами (3 %), но это не были путные слуги в обычном смысле. Они приближались к боярам — шляхте, имели своих людей. Иногда они назначаются «домовыми» слугами, такого же типа «люди домовые» (2 %), которые имеют свои земли, но «с сукни», служат, т. е. за плату, которая дается натурою, платьем. Характер их службы неясен, но, вероятно, это придворная служба. Наконец, в имениях встречаются совсем в небольшом количестве арендаторы-крестьяне, сидящие на воле, на куницах, люди-ремесленники, повинность которых составляла в ремесле на двор, и «люди в заставе», т. е. находящиеся в залоге. В подсчитанных имениях челяди нет, в других же имениях, кое где она мелькает в очень небольшом количестве. Во всем этом хозяйстве преобладают расчеты натурой. Барщина еще слабо развита, господствует половническая аренда. Барская запашка незначительна, ее отбывают огородники, иногда арендаторы отбывают также толоки. Даже у мелких бояр, имеющих по 1–2 двора, запашки нет и их крестьяне дают своему боярину 4-й сноп с упаханины.
Зато остатки промыслового производства еще держатся при дворе так, при дворах встречаем в довольно большом количестве псарцев, что указывает на остатки промысловой охоты. Бобровными гонами заняты сами земяне. Они же имеют дворовые борти. Вероятно, дворовое скотоводство должно иметь место, т. к. крестьянские дани состоят только из хлеба, меда, бобров и куниц.
Более древние акты Подвинья еще более подчеркивают натуральный характер повинностей: крестьяне волочат на двор озеро, забивают езы, в качестве повинностей дают мед, сокола, куницу, дают пиво, мед, жито, дают бобровщину или деньгами за бобры. Когда Свислоцкая волость ссылается на старинные порядки эпохи Витовта, то она называет исключительно натуральные дани в виде меда, жита, овса, вепров, куниц, сыра, масла. Денежная дань собирается только взамен полюдного старинного полюдья. Тот же порядок мы замечаем в Могилевской волости.
Западные дворы имеют такую же структуру, но здесь собственное хозяйство помещиков по-видимому в ранний период имеет большое значение. Вот для примера состав двора Радошковичей Виленского повета. Здесь также встречаем мещан, занятие которых составляет держанье корчем, бояр — шляхту, имевших своих крестьян и огородников, бояр путных. Дворовые нужды обслуживаются паробками, т. е. рабами, которые имеют свои земли, но кроме того получают месячину. Но сверх того при дворе живет челядь, не имеющая собственного хозяйства. В деревнях встречаем тяглых крестьян, бортников и огородников. Половническая аренда, «куничный плат» здесь — редкое явление.
Такое хозяйство было слабо связано с рынком, оно отпускало на рынок весьма небольшое количество продуктов и это были по преимуществу продукты звероловства и бортничества. Так, напр. , приднепровские крестьяне [продавали] куницы, лисицы, бобры и вообще (зверь косматый), а также мед пресный. Наряду с этим они продают и живность, имеющую, впрочем, второстепенное значение. Однако, все же отпуск на рынок продуктов сельского хозяйства начинает постепенно играть роль. Прежде всего выдвигается продажа скота. Крестьяне многих приднепровских волостей жалуются на то, что державцы запрещают им вольный торг «животиной», среди которой они называют яловец, баранов, свиней: сами державцы принуждают крестьян продавать им живность не по рыночным ценам. Это значит, что рынок скота начинает интересовать и крестьян и помещиков.
В Бобруйской волости взимается чинш, затем натуральные дани хлебом, курами, гусями, яйцами, сеном, льном, медом. Кроме того волощане отбывают подводы, 2-х дневную барщину, толоки, сторож[евую], добыча воска и меда имеет еще большее значение. В волости водятся бобры и бобровые гоны составляют подспорье к крестьянскому хозяйству. Однако устава уже запрещает крестьянам продавать бобр[ов] на сторону. Вряд покупает бобр[ов] по справедливым ценам и только в случае его нежелания [покупать], разрешается продавать на сторону. Великого зверя уже нет в бобруйских пущах, только случайно этот зверь появляется переходом. В бобруйской уставе строго запрещается устройство новых дорог. Также устава рассказывает, что в селах были свои скупщики продуктов крестьянского производства, были сельские торговцы, скупавшие мед, бобровые меха и пр. Кроме того в села приезжали торговцы из Бобруйска, а также и чужие. Таким образом, крестьянину не нужно было передвигаться в город. Устава восстает против этого обычая, т. к. наезжие торговцы обижают крестьян, понижая цену и требуют, чтобы крестьяне свои продукты отвозили в Бобруйск в торговые дни. Таким образом с рынком связаны только такие формы производства, от которых несет глубокой стариной и которые представляют собою крайне экстенсивные способы эксплуатации природных богатств — лесов.
Интересно, что бытованье древних форм производства вело за собой и сохранение старинных способов промысла, вполне естественных, впрочем, в таких промыслах, как звероловство, бортничество и рыболовство. Так напр., бобровые и рыбные ловы производились всей общиной совместно на отведенном общине участке. Существуют особые обычаи бортницкие, которыми руководствуются при сбереганьи бортного дерева и которые частью закреплены Литовским статутом. Но такие экстенсивные формы производства возможны при условии крайне редкой населенности и пока слабый спрос на деньги покрывается рыночным спросом на продукты бортничества и звероловства. Оба эти условия изменились в половине 16 в. Рынок, особенно западный рынок, стал предъявлять спрос на продукты сельского хозяйства и на лесные. Количественный состав населения не мог оставаться неизменным, хотя мы плохо знаем историю роста населения Белоруссии. Во всяком случае о сгущении населения около этой эпохи можно догадываться по тому факту, что разложение древних служб и дворищ дало значительный прилив земледельческого населения в новые поселения. Поэтому мы замечаем перелом в хозяйстве страны, смену производственных форм, стремленье к рынку и денежному обращению. Под влиянием этих условий меняются взгляды на правителей хозяйства, владельцев крупных имений и прежде всего господарск[ого] скарба, который стоял во главе обширнейших домен[ов]. Так, и великие князья и землевладельцы переводят старые дани на деньги. При ревизии Пинского староства старые дани переведены на деньги, но по составу даней бывш[его] Пинского княжества можно судить о преобладавшем здесь охотничьем и скотоводском хозяйстве, о слабом развитии земледелия. Ревизия пущ дает ряд прекрасных иллюстраций того же положения. Она сообщает об исключительно охотничьих и скотоводч[еских] селах, которые обязаны давать дань овсом в том случае, если будут заниматься пахотой. Правда, в той же ревизии уже заметны стремления усилить дворовое хозяйство, напр., посредством превращения огородников в барщинных крестьян. Такие же явления замечаются и в Гродненской экономии, т. е. перевод повинности на деньги и стремление завести дворовое хозяйство. И вообще в задачу деятельности ревизоров господарских добр входило стремление уяснить, где полезнее завести дворовое хозяйство и поставить крестьян на барщину, где выгоднее взимать с крестьян дани натурой или деньгами и пр.
Один наказ господарского скарба половины 16 в. старостам и державцам отражает на себе черты нового направления в области сельского хозяйства. Он интересуется развитием именно сельского хозяйства. Эта устава стремится удержать крестьянское население на пашне. Она стремится к тому, чтобы труд челяди при дворах был использован рационально. Она заботится об устройстве дорог, мельниц, развитии лесных работ, стремится к разработке железных руд. Она заботится о том, чтобы усилить развитие ремесел в деревне, для чего старосты должны отдавать крестьянских детей ремесленникам. Она стремится к увеличению тяглого крестьянства путем уменьшения количества осочников, рыболовов и других специалистов. Она заботится о дворовом скотоводстве, рекомендует ставить волов на откорм для продажи. Выкормка свиней, по-видимому, была широко поставлена. Она заботится о том, чтобы весь хлеб был рационально распределен на нужды двора и остаток его был отправлен в Крулевец или Гданьск, или, Наконец, продан на местных базарах.
Наконец, мы уже знаем, что эти стремления сделать хозяйство более продуктивным выразилось в переходе на волоки. Этот переход обозначал внутрен[нюю] цивилизацию, разработку лесных пущ, переход от лядинной или переложной системы к устойчивому трехполью. Правда, в начале этот трехпольный севооборот был довольно неправильным, по крайней мере в некоторых дворах; не принципиально, конечно, переход на волоки сопровождался улучшением техники хозяйства. Правда, эта техника была еще не высока, господствовала старинная соха, унаваживанье едва ли играло серьезную роль, но во всяком случае помещик из собирателя даней превращается в сельского хозяина и в торговца сельско-хозяйственными и лесными продуктами. Причем этот помещик, особенно крупный, является человеком начитанным в тогдашней экономической литературе, стремится к новаторству. Даже в частных уставах 60-х годов дается ряд предписаний войтам относительно улучшения некоторых сторон хозяйства. Так напр., требуется, чтобы усадебные крестьянские земли, расположенные в низинах, были осушаемы. Предписывается устраивать хорошие дороги, мосты, соблюдение трехпольной системы предписывается строжайше. Встречаем предписания устраивать для скота хлевы и оборы. В конце 16 в. встречаем уже частные имения, в которых засажены сады, судя по размерам, могущие иметь промысловый характер. Рыбоводные пруды становятся довольно обычным явлением.
Наряду с упорядоченьем полевого хозяйства, проявляется стремленье к планомерной эксплуатации лесов. Скарб начинает заботиться об уяснении размеров лесных богатств и о надзоре за лесными площадями. Раньше господарем широко раздавались права на входы в пущи, т. е. на право охоты, бортничества или рыбной ловли в лесных озерах. Это создавало запутанную сеть сервитутных владений. Эти старые порядки по возможности теперь ликвидируются или, по крайней мере сервитуты приводятся в известность и сверяются с выданными привилегиями во избежание злоупотреблений. Ревизия «пущ и переходов звериных», произведенная в 1559 г. Григорием Богдановичем Воловичем, дает понятие о громадных размерах лесной площади. Леса тянулись, начиная к северу от Киева к Кобринской и Беловежской пущам, затем с юга поднимались к северу. Ревизия имела целью установить законность сервитутных прав, разграничить господские пущи от частных владений; выяснить права частных владельцев, Наконец, определить характер охраны пущ. Ревизия показывает множество злоупотреблений, которые допускались соседними владельцами. Ревизия способствовала упорядочению господарского лесного хозяйства, причем иногда обменивала государственные леса на частные в целях упорядочения границ. Она установила доходы с сенокосов и крестьянских земель, расположенных среди пущ. Все дело лесного хозяйства было завершено изданием «лесной уставы» 1567 г., имевшей назначение точно определить организацию лесной администрации и правила эксплуатации пущ и надзора за ними.
В области скотоводства раньше всего было обращено внимание на положение конского стада, с этой целью была издана в 1577 г. при короле Генрихе «ординация стадная», дающая предписания о способе содержания лошадного стада и вообще дающая подробную инструкцию администрации стад.
Таковы были новые веяния, которые мы наблюдаем в тогдашнем хозяйстве под влиянием наступивших в нем перемен в связи со знакомством с рынком.
Вообще, если суммировать в кратких словах все результаты новых форм хозяйства, то в общем это было вовлеченье сельскохозяйственного производства в рыночный оборот. Доход имений поднимался, но соотношения внутри имений принимали нездоровый характер. Развитие дворового хозяйства влекло за собою уменьшение площади крестьянского землепользования и привлечение крестьян к барщине.
В самом деле, первые же успехи в развитии хозяйства не могли не повлиять в указанном смысле на его руководителей. В конце 16 в. доход Кобринского староства от чиншев, млынов, за дякло, проч. дал в итоге немногим менее 11 тыс. польских злотых. Тот же доход в 30-х годах 17 в. давал 47 тыс., но теперь в этом доходе большую роль играет самостоятельная торговая деятельность управителя староства. В конце 16 в. ревизоры сомневались в пользе значительного развития в Кобрине дворового хозяйства. Теперь же отпуск в Гданьск хлеба дает половину дохода. Это значит, что были подняты платежи с крестьян, т. к. их доля в доходе со староства удвоилась и в то же время сильно выросло дворовое хозяйство, но и то и другое обрушивалось, конечно, на плечи тяглого крестьянства.
Чтобы со всей возможною отчетливостью уяснить этот рост панского двора, мы приведем несколько последовательных данных из истории Берестейского староства. Это староство по ревизии половины 16 в. имело 1 фольварок и 3 двора. Господарское хозяйство этих дворов давало ничтожный доход, несколько более 1 %. Весь остальной доход слагался из чиншевых и других платежей, переведенных на деньги. Всего около 30 % всего населения обязано было барщиной, которая выражалась в 2 днях в неделю работой и 4-х толок в год с 1 волоки, т. е. с большого участка, заселенного большой частью не одной семьей. Но уже по ревизии в 1588 г., т. е. через 20 лет после ревизии Сапеги, доход с фольварков вырос в 7 раз. Ревизия того же староства 1682 г. дает ряд любопытных штрихов. Во 1-х встречаемся с новым явлением: довольно много земли уплыло в руки мелкой шляхты, которая живет на волоках наряду с крестьянством. Встречаем несколько новых дворов, старые разрослись; как и в 16 в. довольно много пустых волок, но они сдаются крестьянам из 3-й части урожая. Количество платежей и повинностей крестьян сильно выросло — вообще аптекарская такса мелочная, за[то] разросшиеся поборы и повинности. Дворовое хозяйство разрослось: на гумнах хлеб считается сотнями и тысячами копен. Доходность староства выросла во много раз, несмотря на падение [стоимости] денег. Люстрация того же староства 1747 г. уже не видит барщину с тяглой волоки по 6 дней в неделю. Кроме тягла крестьяне отбывают: «заорки», «оборки», «зажинки», «обжинки», «закоски», «обкоски», т. е лишние дни работы. Доклад ревизора 1786 г. говорит уже о разорении целых сел. Дошедший до нас план Берестейского староства конца 16 в. пестрит уже господарскими дворами наряду с привилегированными землями. Это подтверждает люстрация 1783 г. Все крестьянство привлечено к тяглой повинности, к обслуживанию фольварка. Кобринская эконом[ия] тоже состоит из ключей, т. е. дворов и фольварков. Та же многочисленность повинностей [и] пр., но итоговые данные указывают на весьма значительное обеднение крестьянства, о чем придется еще говорить. Таким образом богатство пана было еще относительным. По существу он беднел, т. к. опускались книзу, державшие панское хозяйство, крестьяне.
Но действительно, с точки зрения задач хозяйства, панский двор последней эпохи, т. е. 2-й половины 18 в. значительно отличался от своего предшественника — двора 16 в. Даже внешность двора носила на себе печать хозяйственности. Количество построек разрослось, как жилых, так и нежилых. Кроме панского двора, или двора управителя, был дом административный, т. е. дом, из которого исходило управление. Затем шел больший или меньший ряд шпихлеров, стлен, стодол, кладовых, возовых, маштарен и других мастерских, кузницы, псарни. Хлеб хранился в гумнах. Для скота устраивались особые одрины, птичники для молодой птицы и для взрослой. При кухне были погреба и ледники. Тут же при дворе встречаем бровар. Корчемное дело было серьезной статьей дохода. Корчмы ставились в местечках, селах, на шляхах.
Иногда при корчме был бровар особый. При корчме строились стодолы, свирни, др. хозяйственные постройки. Корчма строилась так, чтоб ее нельзя было объехать, — въезд и выезд на дорогу были через ворота корчмы. Каждая корчма имела свой округ, чем устранялась конкуренция между корчмами.
Кроме корчем иногда при дворах встречаем и др. промышленные предприятия, напр., цегельни и даже в одном имении встречаем паперню с машинами (в Новгородском воеводстве, в имен[ии] Котлево Войниловичей).
При дворах встречаем рыбное хозяйство, сажалки, фруктовые сады, овощные огороды; количество скота весьма значительно, причем иногда выделяется украинский скот, особенно производители. Вся полевая работа лежит на пригородных крестьянах. При дворах челядь отсутствует за редкими исключениями, только у мелких помещиков сохраняются следы ее. Двор обслуживается наемными рабочими. Это люди случайно сошедшиеся из разных мест и служащие за деньги и харч. Кухарки, служащие девки, пастухи, чернорабочие фурманы, винники, огородники, гуменные и проч[ие] — все набирались из этого люда. Однако, с точки зрения техники, хозяйство недалеко ушло. Это видно прежде всего из того, что урожайность по- прежнему оставалась весьма слабой. Так, напр., по одному инвентарю, правда описывающему имение в Литве, урожай жита высчитан сам-три, ячменя сам 21/3, овса сам 4, гороху сам 2, льняного семени сам 1½, конопляного сам 3½. Но такие же результаты давало земледелие и в белорусских местностях. Напр., в Гродненском повете считали на круг сам 3 урожай всякого зерна, причем расчет сделан на основании шестилетних наблюдений. В Ошмянском повете рожь давала сам 3, пшеницы сам 2, ячмень сам 2, то же овес, гречиха, горох сам 3. В имении Рокантишках Виленского повета даже рассчитывали урожай на жито сам 2. Количество примеров можно было бы увеличить, но они не прибавят к только что сказанному.
Конечно, изменения в направлении хозяйства панского двора с течением времени оказываются значительными, но эти изменения носят довольно формальный характер. Наличие крепостн[ного] права не способствовало развитию техники. Трехпольный севооборот господствовал, когда на западе уже получал широкое распространение многопольный. Та же старинная соха слегка взрыхляла землю. Вопрос об унаваживаньи едва ли подвинулся вперед. Панский двор имел оживлен[ные] сношения с Гданьском, Кролевцем и Ригой. Но по существу, основные потребности двора удовлетворялись тем, что производило поместье и только предметы роскоши привозились за те деньги, которые получались за вырученный хлеб. Хозяйство даже большого двора носило еще в сильной мере натуральный оттенок, благодаря тому, что дворов[ый] ремесленник в том или ином виде сохранял свое значение. Кроме того, надо иметь в виду большую разницу градации различных типов тогдашнего хозяйства. Большой панский двор имел большой размах. Он был окружен слугами, иногда в несколько сот человек, имел большие потребности, большую продукцию хлеба или лесов, а, следовательно, и оживленные сношения с местным или заграничным рынком. Знакомство с инвентарями имений крупных панов или с их завещаниями сразу дает понятие о широких рыночных сношениях, [в них встречается] венецианское стекло, брюссельские кружева, английское или фландрское сукно, иноземная посуда, большое количество оружия, дорогие вина и т. п. Все это след[ствие] рыночных связей. В свиренках, т. е. кладовых рядового шляхтича эти признаки или отсутствуют или вкрапливаются в инвентарь в очень слабой мере: однорядка из фалендюша, т. е. дешевого сукна по-видимому переходит из поколения в поколение, лосиная шкура, обшитая китайкой, простое оружие может быть местной работы; в кладовых мед и пиво вместо иностранного вина — вот обстановка средней шляхты.
Среди орудий иногда на весь помещичий двор один топор, колесные сошки и один-другой возок с колесами на железных шинах. А мелкий шляхтич опускался до типа безобменного крестьянского хозяйства. Один публицист 18 в. Езерский, по-видимому, волынский шляхтич, так описывает хозяйство своего отца. Это был владелец крохотного земельного участка с посевом на 9 карцев озимого хлеба. Из добытого своим трудом зерна, шляхтич сам приготовлял муку и крупу в ручной мельнице. Сам чинил обувь, латал платье и не знал о существовании портных и сапожников: он сам набивал бочки, исправлял свой возок и [не] знал бондаря и колесника. Закупка железа, земледельческих орудий, обуви и соли — вот те несложные предметы, которые связывали многочисленную мелкую шляхту с рынком.
Одним словом длительный период истории хозяйства мало изменил хозяйственную структуру народной массы. Изменения коснулись только верхушки — крупного шляхетства и буржуазии крупных городов. Только эти слои в известной мере были втянуты в рыночные отношения. Обрабатывающая промышленность развития не получила. Население [увеличивалось], вероятно, слабо в силу естественных условий его роста. Но это мало влияло на рост потребностей и основной трудовой элемент страны не только не расширял потребностей и не развивал производительных сил, но нарастающие поколения, очевидно, должны были сжимать даже удовлетворение первичных потребностей при условиях нарастающего малоземелья и растущей тяготы барщины. Труд на барщине не мог быть производительным, а его непродуктивность должна была [отражаться] и на собственном крестьянском хозяйстве. Да это хозяйство и не могло иметь никаких импульсов к развитию производительности труда.
Мы наметили основные вехи форм хозяйства. Теперь нам надлежит вникнуть в формы распределения земельной собственности. Земля находилась во владении скарба, первоначально с разделением на добро, лично принадлежавшее великому князю и на дворы и волости господарские, т. е. государственные, затем во владение шляхты и церковных учреждений. В количественном отношении церковные земли, православных и католических учреждений, в общей массе большого значения не имели. Развитие церковных владений относится к 16, частью к 17 вв, но к сожалению, пока нет никакой возможности установить количественное их отношение к частновладельческому и государственному землевладению. В хозяйственном отношении всегда было различие между крупными и мелкими землевладениями по способу эксплуатации и по характеру отношений к рынку. Положение основного рабочего элемента на земле тоже не было одинаково в крупном и мелком землевладении. Большой земельный простор крупного землевладения выгодно отражался на крестьянском хозяйстве, хотя с течением времени усиленная эксплуатация крестьянского труда и нарастающее малоземелье парализовали эти выгоды. Положение крестьян на господарских землях, по крайней мере в 16 в., выгодно отличалось от частного землевладения упорядоченностью и большей планомерностью в раскладке даней и повинностей. Но к 18 в. это различие стирается.
Частное землевладение представляло собою весьма пеструю картину. С этим мы уже частью знакомы. Было громадное хозяйственное различие между избой шляхтича-земледельца и крупного магната. Середина между обоими видами землевладения была относительно очень невелика. Можно дать некоторое количественное соотношение различных типов землевладенья. Латифундии пана представляли собой целые княжества. Известный магнат Радзивилл, Пане Каханку, о котором мы говорили, владел только в пределах господарских добр 16-ю городами, 583-мя селами, 25-ю войтовствами. Весьма многие из немецких князей и герцогов не могли и мечтать о таком масштабе владения.
В 16 в. правительством было произведено несколько пописов войска Вел[икого] княжества Литовского. Этот материал имел военное назначение. Но так как каждый шляхтич должен был с известного количества оседлых людьми служб или волок выставлять определенное количество всадников и сам выходить на войну, то по соотношению количества выставляемых всадников можно судить о размерах шляхтеского землевладения. Конечно, такое суждение надо принимать весьма условно, так как пописы далеки от желательной полности. Но все же относительные числа могут дать отчетливое понятие о предмете и во всяком случае не искажают истины.