7 - Он пел разлуку и печаль... - Ср.:
Когда расстались мы, прелестный друг, с тобой,
Скажу ль? из глаз моих ток слезный не катился,
Но грудь оледенил мне холод гробовой,
Тоска стеснила дух и свет в очах затмился
(Олин В. Н. Стансы к Элизе, 1822-1823.
В кн.: Поэты 1820-1830-х годов, с. 129).
На жалобы мои, казалось отвечали
И камни дикие, и быстрых вод струи;
И преклонялся лес, исполненный печали,
На жалобы мои...
(Крылов А. А. Разлука [1821], там же, с. 241).
Не спрашивай, зачем я так уныл!
Ты знать должна вину моей печали
(Крылов А. А. Недоверчивость, элегия (1821), там же, с. 248).
Я слышу вновь обеты разлученья,
Прощальной речи томный звук...
(Туманский В. И. Элегия, 1823, там же, с. 271).
8 - И нечто, и туманну даль... - выделены цитаты из статьи В. К. Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии...": "У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто что-то [...] В особенности же - туман" (Кюхельбекер, с. 456-457).
Кюхельбекер выделяет курсивом "чужую речь" романтических штампов, а П - двойную цитату из романтической поэзии и статьи Кюхельбекера. См. с. 244.
9 - И романтические розы... - мистический средневековый символ розы (см.: Веселовский А. Н. Из поэтики розы. - В кн.: Веселовский А. Н. Избранные статьи. Л., 1939, с. 132-139; J.-P. Bayard, La symbolique de la Rosй-Croix. Paris, 1975) получил исключительно широкий отклик в романтической литературе. Многочисленные примеры см.: Алексеев, с. 320-377.
10 - Он пел те дальние страны... - Смысл цепи романтических перифраз в том, что одной из тем поэзии Ленского была Германия ("дальние страны"), где он
среди мирных университетских занятий ("лоно тишины") оплакивал разлуку с Ольгой ("лились его живые слезы"). Германия часто фигурировала в русской романтической поэзии (Жуковский, Кюхельбекер и др.).
13-14 - Он пел поблеклый жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет.
Тема преждевременной смерти или раннего душевного увядания после предсмертной элегии Жильбера и "Падения листьев" Мильвуа сделалась общим местом элегической поэзии. В сочетании с байроническим культом разочарования она отразилась и в лирике, и в южных поэмах П. Но в момент написания строфы тема эта уже звучала для П иронически; ср. в письме Дельвигу 2 марта 1827 г.: "Лев был здесь - малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у вашего Andrieux 400 рублей и [себе] ублудил жену гарнизонного майора. Он воображает, что имение его расстроено, и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно" (XIII, 320). Andrieux - парикмахер.
XII, 5 - За полурусского соседа... - Полурусского выделено как чужая речь - слова соседей.
14 - Приди в чертог ко мне златой!.. - Ср. примечание П: "Из первой части Днепровской русалки" (VI, 192). Имеется в виду ария русалки Лесты из оперы "Днепровская русалка" - переработки оперы "Das Donauweibchen" ("Фея Дуная"), текст Генслера, музыка Ф. Кауера, русский текст Н. Красно-польского, музыкальные дополнения С. Давыдова. Премьера в Петербурге состоялась 26 октября 1803 г. Опера шла и в дальнейшем с неизменным успехом. Ария вошла в песенники и была популярна, особенно в провинции.
XIII-XVII - Видимо, по первоначальному замыслу споры энтузиаста Ленского и скептика Онегина должны были составить основное содержание главы. С этим связаны наброски:
От важных исходя предметов
Касался часто разговор
И русских иногда поэтов
Со вздохом и потупя взор
Владимир слушал как Евгений
[Венчанных наших сочинений]
[Парнасе] [достойных] [похвал]
[Немилосердно] поражал
(VI, 279).
Передавая Онегину собственные критические оценки русского романтического Парнаса, автор предельно приблизил героя к своей позиции повествователя. Это подчеркивалось тем, что, развивая тему в черновом варианте, П, возможно, собирался использовать стихи, которые в дальнейшем вошли в "Демона" и знаменовали "победу" Онегина над поэтом и конечное слияние их воззрений (см. VI, 279-280).
Если добавить, что черновой текст позволяет говорить и о сближении Онегина с образом Алеко, над которым П работал в это же время ("Какие страсти не кипели В его измученной груди..." - VI., 280), то станет очевидным, что в этот момент работы над второй главой центральный герой романа настолько приблизился к повествователю, что создалась угроза их слияния и как бы возрождения принципов романтической поэмы. Чтобы не произошло этого, П попытался прибегнуть к условному снижению образа повествователя. Когда Онегин стал воплощением высших возможностей личности автора, условное "я" носителя речи должно было обрисовать его низшего двойника. Если в "измученной груди" Онегина "кипели страсти", то и носитель авторской речи, сделавшийся вдруг объектом иронии и, следовательно, отчужденный от авторской точки зрения, не остался им чужд:
Что до меня, то мне на часть
Досталась пламенная страсть.
XVIIб
Страсть к банку! ни любовь свободы
Ни Феб, ни дружба, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры
Задумчивый, всю ночь, до света
Бывал готов я в эти лета