178908.fb2
Чтоб вы старались,
Чтобы пытались,
Воздвигнуть другую
Такую!102
(Перевод С. Шервинского)
Этот сказочный храм возник с невероятной быстротой,. меньше, чем за неделю, чему найдена потрясающая по своему трагизму мотивировка: в основание церкви, исполняя предсказание, заживо замуровывают жену мастера, и строители торопятся, чтобы скорее прекратились ее душераздирающие крики. Поскольку повествование о том, как возникла постройка, заменяет ее описание, необычность предмета, его качество, выражается в необычных путях его создания, в частности, в необычности сроков, т. е. получает и временное (количественное) выражение.
Нарушение традиционного событийного времени (а вместе с тем и царской воли) привело к еще одному отличию сербской песни от обоих поэм: сюжет песни в одном существенном моменте не совпадает с той версией, которая нам известна. Эти различия, в принципе, можно было бы предсказать, исходя из типологических особенностей средневекового эпоса. Для этого следовало бы вспомнить, как былинный князь Владимир, разгневавшись на Илью Муромца, велел
Посадить его в погреб глубокие,
В глубок погреб да сорока сажен.
Не дать ему ни пить ни есть да ровно сорок дней,
Да пусть он помрет, собака, и с голоду103
и как, однако, запертого в подвал богатыря выручает Апракса, жена Владимира (в ряде вариантов-его племянница Забава Путятична),--к неописуемой радости раскаявшегося в своей горячности князя:
Становил-то он Илью да супротив себя,
Целовал в уста его сахарнии...104
Мог ли остановиться перед ослеплением не угодивших ему зодчих реальный Иван Грозный-человек, в гневе убивший собственного сына? Эпос по поводу даже этого последнего обстоятельства вступает в спор с историй. В русской исторической песне казнь сына (здесь его зовут Федором) не состоялась: шурин царя, Никита Романович, спасает приговоренного к смерти царевича. Царь раскаивается в своем поступке, и, увидев сына,
Взял его за белы руки
И целовал его во уста во сахарные...
Сам же говорил таково слово:
"Ай же ты, Микитушка Романович!
Чем тебя пожаловать?.."105
"Не потому ли эта песня так богата вымыслом, что о совершенном убийстве нельзя было громко говорить?"106-так пытается объяснить расходящуюся с действительностью развязку В. И. Чичеров. Думается все же, что не потому, во всяком случае-не только потому (не исключено, что песня о намерении царя убить своего сына Федора сложена до убийства им сына Ивана). В эпосе одни лишь внешние конфликты доводятся до полного напряжения. Что же касается внутренних, социальных, то их убедительно характеризует Е. М. Мелетинский: "Конфликт Ильи и Владимира никогда не приводит к полному разрыву именно потому, что Владимир продолжает мыслиться естественным главой эпического Киевского государства... Даже во многом развенчанный "князь" остается средоточием идеального эпического мира. Последний ... представляет собой не только национально-историческую, но и социально-историческую утопию. Эпический историзм в принципе не включает широкого изображения классовых конфликтов, последние получают в нем лишь косвенное отражение"1ОТ. "Отходчивые" государи действуют и в русском, и в старофранцузском, и в итальянском, и в казахском, и в ойротском эпосе108.
Нет ничего удивительного в том, что и сербская песня о судьбе создателей храма, который строился прежде всего как преграда на пути внешнего врага, выдержана в том же духе. В гневе царь приказал казнить зодчих, но его любимец воевода Милош, которому поручена расправа, поступает так же, как Забава Путятична в былине или Никита Романович в исторической песне: тайно от царя сохранив им жизнь, он велит
поить их и кормить. Между тем царица Милица, узнав о якобы совершенной казни, горько упрекает Лазаря (ведь мастера - ее братья): почему хотя бы одного из них- самого старшего или самого младшего-он не оставил в живых. Раскаявшийся царь заявляет, что ничего не пожалел бы для Милоша, если бы тот догадался сделать это. Следует признание воеводы Милоша:
Свагда сам те послужио вjерно,
А данас те послужио нисам:
Ни jеднога погубио нисам,
Погубио, ни стара, ни млада,
(Я всегда служил тебе верно,
А теперь службу не сослужил:
Ни одного я не погубил,
Не погубил ни старого, ни молодого)
в ожидании того часа,
Доке нам се, царе, поодльутиш.
(Пока, о царь, не пройдет твой гнев)
И царь радостно встречает тех, кого недавно велел извести. Ибо для песни одинаково важны и причина конфликта (нарушена царская воля), и повод: зодчие, проявив излишнюю старательность, нарушили эпический этикет, а это уже не реальный конфликт, но поэтический знак конфликта, и притом знак условный. Царь в данном случае выступает как выразитель общепринятого ("так видят все"), В чешской версии легенды-иная, но по-своему тоже утопическая развязка: ослепленный мастер Гануш выходит из борьбы победителем, навсегда остановив староместские часы (которые, кстати, идут и поныне). В записи 1924 года Грозный тоже раскаялся, правда, уже после учиненной расправы. Как тут не вспомнить В. Жирмунского, который писал: "Типологические сравнения, недостаточно представленные в предшествующей литературе, имеют чрезвычайно важное значение, так как в повторяющихся явлениях сюжетики и стиля эпоса позволяют раскрыть социально обусловенные закономерности их развития"109.
Из всех известных нам фольклорных версий о расправе над зодчими наиболее бескомпромиссно болгарское предание "Крилатият майстор"; оно заканчивается трагической гибелью зодчего. Однако перед нами не исключение из правила, а его подтверждение: храм строится по повелению турецкого султана, и это вполне согласуется с историческими фактами, с той, однако, существенной разницей, что в предании действует безымянный болгарский мастер, тогда как известен подлинный строитель одринской мечети-знаменитый турецкий архитектор Синан, умерший в 1678 или в 1588 году. (Он, следовательно, был современником создателей Василия Блаженного) . В основе легенды лежит конфликт между зодчим и чужеземным поработителем, и в первой публикации текст не случайно был озаглавлен "Джамията Сулеймание в Едрене" - по имени турецкого султана. Так идеальное эпическое время связано с вполне определенными принципами сюжетосложения, основанными на "закругленности" конфликта - если только это не конфликт с пришедшей извне силой.
Кедрин, ссылающийся на "летописца сказанье", в исходном пункте традиционен: поводом для возведения собора служат внешние обстоятельства. Двадцать лет спустя Вознесенский находит новую мотивировку. У него царь строит храм,
Чтоб даря сторожил,
Чтоб народ страшил.
Исходный момент-иной. Казань-даже не упомянута. Причина-не в победе над врагом, хотя и вековым, но уже ушедшим в небытие. Рамки конфликта-не годы, не столетие, а "двадцать веков".
В эпической песне противоречия, как правило, сглажены. У Кедрина они нарастают в ходе повествования. У Вознесенского они существовали и прежде, до начала событий.
По-разному мотивируется и царское решение. В старинном предании зодчие лишь на время оказались в немилости. Кедрин все внимание сосредоточивает на трагической участи мастеров (хотя и намекает на моральное торжество зодчих: "И стояла их церковь..."). При этом стилизация "под сказанье" подчас не выдерживает современной идейной нагрузки: чтобы зодчие "не построили лучшего храма, чем храм Покрова", достаточно было их ослепить; страшные истязания остаются немотивированными-здесь скорее голос автора современной исторической повести, чем "летописца сказанье" (это как раз одно из тех мест поэмы, где нарушены и временные отношения).
У Кедрина зодчих ослепили, "чтобы белого света увидеть они не могли". У Вознесенского - потому что страшились глядеть им в глаза:
Очи - ой, отчаянны!
При подобной силе
Как бы вы нечаянно
Царство не спалили!..
В поэме Вознесенского мастеров ослепляют не для того, чтобы они не построили такой (или еще лучший) храм в других землях, но как раз за то, что они воздвигли на родной земле именно такой храм, призывающий к мятежу110.
У Кедрина все согласны в оценке храма: "Лепота". Пока никаких разногласий нет. Конфликт обнаружился в тот момент, когда оказалось, что зодчие готовы воздвигнуть другой храм. Это конфликт между тираном и мастерами. Зодчие ослеплены, другого храма не будет.