Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано...
Увы, некрасовская грусть и печаль живет и ныне.Наш кроткий сатирик, пожалуй, лучший представитель молодой литературной когорты, тоже оказался, как увидим, в плену сумеречных иллюзий. Но он приложил максимум усилий, чтобы покончить с ними. И победил, но какой ценой. Об этом чуть позже, а сейчас продолжим прерванный разговор.
Немного успокоившись, я продолжал заниматься изучением жизни и сочинений Полякова. Ему, бесспорно, присуще чувство юмора. Об этом свидетельствует хотя бы такое его безапелляционное утверждение: "...положительный герой - все-таки прерогатива романтической литературы". Смешно? Посмотрим.
В тяжелые времена, в смутные переходные эпохи, когда жизнь напоминает собой ландшафт, усеянный обломками традиций и верований, идеалов и незыблемых ранее норм нравственности, добра, справедливости - идея положительного героя обретает особое значение. "Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только не брался за изображение положительно прекрасного - всегда пасовал. Потому что эта задача безмерная". Достоевский ставил вопрос в широком плане - образ положительно прекрасного человека отнюдь не идеален, но он, как никто другой, воплощает в себе важнейшие идеалы времени.
И тут, естественно, встает вопрос: а каковы у нашего автора жизненные и эстетические принципы? Как я ни всматривался в облик его персонажей, но так и не смог найти четкий ответ на сей вопрос. Тогда прозвучал другой: кто же является покупателем и читателем его быстро исчезающих с книжных прилавков книг? Да все те же действующие лица поляковских сочинений - люди с узкими взглядами на жизнь, обыденным сознанием, то есть та немногочисленная общественная прослойка, которая получила прозвище "новые русские". Тут и комментировать нечего.
Несколько неубедительно звучит и утверждение Юрия Михайловича, будто он является продолжателем сатирического направления в современной литературе: "У меня действительно есть хорошие учителя - Гоголь, Салтыков-Щедрин". Очень хорошо!
Прежде всего, укажем на тот факт, что двойственность в убеждениях обнаруживает в сатирике совершенно неуместную в его ремесле шаткость воззрений на жизнь. Вообще сатира не может замыкаться в кругу общественных курьезов и странностей, к чему склонен Поляков. Далее. Сатира требует от писателя изображения не идеальных людей, а идеала, ибо честное, сознательное отношение к социальной действительности "уже само по себе представляет высшую нравственность и высшую чистоту" (Салтыков-Щедрин). В этом свете чрезвычайно существенно то, что настоящей сатире присущ пафос отрицания осмеиваемого явления, ее критика носит с о ц и а л ь н о-п о л и т и ч е с к и й х а р а к т е р и отличается резкостью, эмоциональностью и бескомпромиссностью. В арсенале сатиры - сарказм, ирония, презрение. Громкий смех сатиры является выражением борьбы, а не примирения, она призвана вызывать чувство презрения и негодования к осмеиваемому явлению. Равнодушие к злу противопоказано сатирику, безразличие губит сатиру. Н. В. Гоголь заметил однажды, что в "Мертвых душах" ему "всякая строка досталась потрясением..." Для того, чтобы высказать свое отношение к реакции, осмеять ее, "нужно, чтоб внутренности дрожали" - говорил Салтыков-Щедрин. Сатирик призван иметь свой идеал, ибо всякое отрицание, чтоб быть живым и поэтическим, должно делаться во имя идеала. Именно это имел в виду Маяковский, когда утверждал, что ""Баня" сделана и показана с точки зрения рабочих..." А с чьей точки зрения ведет осмеяние Поляков? И как понимать его утверждение, что всех-то он одинаково любит (либералов-западников, консервативно-белую и красную идею), а сверх того горой стоит за некую национальную идею? Даже Ельцина порицает: "Сколько горя, сколько бед принес этот человек России" (запомним эти слова о Ельцине) и прочая и прочая. "Ай-да, Юрий, ай-да молодец", - восхитится какой-нибудь профессиональный патриот, не подозревая подвоха в словах Полякова. А его "продвинутые" друзья из "наполовину антисоветчиков" засуетятся: "Ты что, обалдел?.. Ты что, совсем больной?.. Как, ты все просчитал?.." Уймитесь, Юра отменно здоров, все также умен, а з а н е г о в с е п р о с ч и т а л и другие то, что он под прикрытием аморфных лозунгов литературного либерализма добросовестно озвучил.
Как хотелось бы, чтоб это было не так и чтобы этот плодовитый писатель сумел сберечь себя для отечественной литературы. Но сегодня он гнет свое. "В принципе в нашем трагическом бытии очень много смешного, - вскакивает он на своего любимого конька Трали-вали. - Взять пример с тем же Ельциным. Когда этот человек появлялся на телеэкране в последние свои годы президентства, он был настолько нелеп, смешон, что можно было от смеха упасть с дивана. Но никто не падал, потому что все понимали, сколько бед принес этот человек России и сколько судеб поломалось из-за того, что на переломе веков история втюхала (!) нам такого деятеля". Далее еще круче: "...во главе государства встали люди, место которым или в тюрьме, или в дурдоме, или на интеллектуально-духовный инвалидности".
Но как относиться к тому, кто в тюремно-дурдомовском окружении "бухого Борьки" был самым близким и доверенным лицом, которого он протолкнул в президенты? Юрия Михайловича оставляет комическое воодушевление как только он начинает защищать Путина от оппозиции. Поскольку, как он выражается, "...за этим стоит разрушительная идея; не только разорвать страну территориально и пространственно, но и разорвать ее во времени, отделить дореволюционную эпоху от революционной, советскую от постсоветской. А самое страшное, когда распадается связь времен. И, если я правильно понимаю, это идет вразрез с теми целями, которые ставит перед собой Путин. На мой взгляд, он все-таки настроен на собирание во всех направлениях. Но что получается? Государство наконец-то пытается страну поднимать, восстановить связь поколений, сплотить ее территориально". Хорошо пишет Юрий Михайлович, ей Богу, хорошо. А дальше еще лучше. Как сатирик: "А наша интеллигенция такое впечатление, словно она вообще из другой страны приехала, продолжает работать на разрыв, причем губительный (...). В основном наша интеллигенция воспитана на абстрактном и глупо-прозападном гуманизме. А национальная идея сейчас не может быть сформулирована однозначно. Объясняю почему: все прошедшее десятилетие в России главенствовали три направления нашей мысли: либерально-западническая, консервативно-белая и красная идеи. Они существовали, как бы замкнувшись в своих интеллектуальных гетто. Между ними не было серьезного диалога, речь шла о нюансах".
Ну зачем же все так отчаянно упрощать! Между тремя ветвями литературных направлений были не только диалоги, но и борьба мировоззрений, эстетических установок, национальных традиций и т. д. И она ожесточается, обретая классовый характер.
Вот в чем суть проблемы литературного либерализма на современном этапе, ярким представителем и выразителем коего является преуспевающий Поляков.
Ничего не скажешь, умен редактор "Литературной газеты", способный балансировать на грани - и делает это, надо признать, с большим искусством.
Разрушение великого государства, геноцид, Россия на краю гибели, ввергнутый в пучину бед народ и другие не менее ужасающие тенденции - это, по его убеждению, "нюансы"...
Поищите дураков в другой деревне!
Впрочем о подобных "нюансах", разумеется, в совершенно другом тоне писал в свое время великий русский мыслитель. То, что происходит сегодня, русский народ вынес на своей согбенной и исполосованной кнутами спине. 155 лет тому назад. 15 июля 1847 года В. Г. Белинский писал Н. В. Гоголю из Зальцбурга: "...Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещении, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и неволе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где (...) нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей".
Трагизм народов современной России усугубляется тем, что кроме моря бед на них накатывается угроза разрушения вековых устоев Отечества и исчезновение его с политической карты мира... На повестке дня, стало быть, не только борьба с принципами, но и с конкретными носителями оголтелых реакционных поползновений, а равно и с самим собою, т. е. своими прежними убеждениями, верованиями и политическими амбициями. В классовой борьбе, как в огне, брода нет.
Между тем писатель Поляков, как и положено, исправно несет "государеву службу" и уже пожинает плоды своего предприятия, кое никак не противоречит, как говаривал незабвенный гоголевский Манилов, "дальнейшим видам России".
Да, оная поляковская "негоция" (торг с властью) никак не противоречит "дальнейшим видам" нынешнего политического режима. Правда, слишком экзальтированные патриоты порою впадают в такой неистовый раж, что готовы изображать шефа "Литературной газеты" чуть ли не троянским конем в стане абрамовичей, лужковых, грефов, касьяновых и прочих. Уймитесь, о други, тут дело гораздо сложнее и серьезнее, чем кое-кому кажется. Ну начала газета освобождаться от старых зубодробительных приемов, иной становится общий тон, да и светлее на страницах, воздух чище...
Но разве изменилось ее главное направление, а ее хозяева при надобности не урезонят редактора? Подвергая критике (что отмечалось выше) тупую, алчную и продажную ельцинскую клику, коя и теперь заседает в Кремле, дорогой Юрий Михайлович ничего не имеет против антинародного режима, более того, возлагает благие надежды на ставленника Ельцина, который с особым рвением проводит прежний курс на закрепощение народа и окончательный развал государства. Далее. Он громогласно ратует за согласие и изменение общественного сознания, но ничего не говорит против господствующей социально-экономической системы, основанной на эксплуатации человека человеком. Впрочем, достаточно и сказанного, чтоб понять суть свободы слова в условиях буржуазной демократии... Не потому ли столь характерна для него двойственность - будучи реалистом, т. е. объективным в художестве, он в плане политическом остается субъективным, лояльным по отношению к правящим структурам. Благими намерениями дорога вымощена в ад.
Да, "жизнь сумрачна, но свет искусства ясен", - заметил как-то Ф. Шиллер. В этом убеждает нас и водевильная стихия иных сочинений Полякова. Проникнемся и мы юмористическим духом, со смехом указав на одну из занятных черт нынешнего творческого процесса. Речь идет о роли образа льдины в жизни современных авторов - гордости и надежде российской словесности. Наши доблестные критики еще не установили, что послужило причиной популярности вышеозначенного предмета, но факт остается фактом - она играет огромное значение в формировании миропонимания иных тружеников пера. Говорят, что сие - изобретение незабвенного Валентина Григорьевича Распутина, осенившее его в пору ответственно-мучительных раздумий о том, как выразить глубочайшую благодарность Солженицыну по случаю присуждения ему солженицынской же премии. Как бы то ни было, он первый в истории всемирной литературы отважно взгромоздился на ее скользкую поверхность и, ухватившись за острый край, вожделенно вздыхал о прелестях и утехах жизни обитателей проходящего мимо него лайнера под прекрасным, надо полагать, американским флагом. Ему что-то кричали, жестами звали к себе, но он никак не мог сдвинуться с места по причине примерзания известных органов к холодной поверхности... Так и остался на нашей бедной земле, сохранив, правда, за собой титул "патриота" и "духовного лидера народа". Но что это значит по сравнению с западным раем, коим насладился его кумир Александр Исаевич?!
Лиха беда начало. За ним последовал Проханов. Он смело раздвинул рамки образа, придав ему масштаб. Обладая буйным воображением, Александр Андреевич придал льдине экспрессию, звучание и цвет. "Я, - пишет он в своей удивительной статье "Я - певец красной империи", - словно одинокий рыбак сижу на к р а с н о й л ь д и н е (разрядка моя. - Н. Ф.)... меня куда-то несет, а я сижу и не хочу, чтобы прилетел вертолет (у Распутина льдина без окраса и вертолета. - Н. Ф.). Потом эта льдина стала колоться. Потом остался на маленьком крохотном кусочке среди этой черной, страшной, плещущей воды и по мне еще стали стрелять из танков" ("Советская Россия", 11 июля 2002 г.). Страшно, аж жуть.... Наши современники знают, что все это мужественно выдержал, превозмог, сдюжил Александр Андреевич... Слава ему! "Но, дорогие старики и старушки, возопил далекий от литературы вития ярко выраженного пенсионного обличья, как все это понимать? В пору глобального потепления, когда донельзя цивилизованная Европа с вытаращенными глазами барахтается в мутной воде по случаю известных погодных условий, лучшие наши литературные авторитеты вольно или невольно способствуют таянию затверделых водных ресурсов, ускоряя глобальное потепление... А представьте себе, что вслед за нашими корифеями и просто "живыми классиками" все сочинители, коих много тысяч, извините, рассядутся на персональных льдинах - что тогда? Произойдет тотальное потепление, и в пучине тающих ледовитых морей и океанов сгинут архипелаги и континенты, государства и партии... Дак это же вселенский потоп"!
...Как стало известно из достоверного источника, пожелавшего остаться неизвестным, Юрий Михайлович Поляков в ближайшее время не собирается покидать газету и усаживаться на льдине по причине триумфального вступления в пропрезидентскую партию власти "Единая Россия".
Finita la commedia! (ит. - комедия окончена.)
* * *
Да, мутные волны измены, холуйства и фарисейства смыкаются над твердынями отечественной литературы. Это реальность, от которой никуда не уйти, но которую во что бы то ни стало необходимо преодолеть. И тут уж не до галантерейных отношений с противником. Призыв А. И. Герцена, прозвучавший 150 лет назад в самую мрачную пору разгула реакции и раболепия, - "Мы не можем поступиться литературой!" - с особой силой звучит в наше время. И взоры тех, кому дороги духовные святыни России, в конечном счете ее судьба, обращены к Московской писательской организации как бастиону патриотического сопротивления.
К концу века жизнь общества обрела явно выраженный фетишистский характер (вещи, бизнес, политические интриги и т. д.) в то время как сам человек становится средством для достижения этих целей, т. е. превращается в связующее звено между лихоимством и потреблением. Сытость и пресыщенность западной цивилизации обернулись гримасой равнодушия и моральной деградации. Сегодня почти все западное искусство - это искусство непонимания того, что в основе человеческой жизни лежит высокая нравственность и духовность. "Высшая степень понимания, которая достигается этим искусством, касается условий человеческого существования, но не причин, вызывающих эти условия, - писал Джеймс Олдридж. - Но именно причины нужны нам, если мы хотим раскрыть условия жизни человека наших дней. Без этого мы можем чувствовать, симпатизировать и даже создать умный художественный комментарий, но он останется лишь комментарием к нашим условиям - ему будет недоставать понимания того, что делает нас такими, какие мы есть".
Между тем, истинное искусство не замыкается в кругу обыденного сознания либо утилитарных потребностей общества. Не теряя из вида грешную землю, оно дерзостно устремляется к вопросам сложным и вечным, к истинам высоким, к трепетной земной красоте и спокойной, величавой красоте вечности. Ставит ли перед собой эти задачи наше современное искусство? И не уготовано ли место художнику у подворотни истории?
Разумеется, мы не можем оставаться равнодушными к тому, даст ли новые побеги зеленая ветвь русской литературы в XXI столетии или она полностью исчерпала свои жизненные ресурсы. Многие ("живые классики" особенно) убеждены, что на них кончилась литература вообще, а ее злостные недоброжелатели с концом советской власти связывают исчезновение русской изящной словесности с карты мировой культуры. Они не принимают в расчет ни своеобразия наших многовековых традиций, ни национального русского характера, ни специфику художества, которое по своей природе н е п р е р ы в н о. Торопятся гробокопатели... Между тем, даже после пятнадцатилетнего (!) унижения, блужданий в политических сумерках и кабальных условиях рыночного беспредела, поставивших русских писателей в положение изгоев, литература продолжает жить и исповедовать традиционные гуманистические идеалы народа: душевное беспокойство, сострадание и социальную справедливость. После революции она второй раз проходит испытание на прочность и, судя по художественным явлениям последнего пятилетия, с честью выдерживаю его.
Творчество титанов русского реализма - это непрерывный поиск гармонии между человеком и природой, миром и человеком, хотя социальные условия отнюдь не способствовали осуществлению их замыслов. Так эстетический идеал Толстого (жить по совести) вступал в явное противоречие с сутью антагонистической формации. Достоевский же пришел к убеждению о невозможности такой гармонии - и виной тому, по его убеждению, сама природа человека.
В наше время этот вопрос все также стоит в центре внимание крупных писателей. Многим кажется, что человек обречен, что он всего лишь ничтожная песчинка в этом безумном мире, угрожающем разрушить народные традиции и устои и веками складывающиеся представления о мироздании и смысле жизни. Что тут может искусство? И каково признание художника: быть равнодушным к происходящему или же противостоять поразившему мир безумию? И есть ли вообще потребность в гармонии в этом вздыбленном, несущемся к пропасти мире?
Вопросы, вопросы, вопросы... Писатель восьмидесятых-девяностых годов оглушен частой сменой общественного настроения и крутых перемен, не приносящих положительных результатов. Вместе с тем он опустошен и травмирован при виде того, как доброта, благородство, искренность, вера покидают человека - и уже властно и грубо заявляют о себе низменные инстинкты... Как выстоять, как сдюжить художнику слова, если, кроме всего прочего, его захлестывают мутные волны глухого недоброжелательства, если из храма искусства изгоняются жрецы истины и красоты? А впереди его ждет испытание забвением. "Думы и вдохновения, преодоление сомнения и надежны эпохи и составляют золото литератур, живучесть которых целиком зависит от того, насколько они обеспечены историческим опытом современников, для таланта - казной всенародной, для гения - общечеловеческой, - пишет Леонид Леонов. - Все наши произведения, даже любимцев и баловней века, опускаются вместе с их создателями в могилу. Книги должны отлежать свой срок в земле, которая, впотьмах, пока наверху шумит и ликует молодое, безжалостно сдирает с них кудри и румяна моды, шпаклевку накладного оптимизма... Словом, только чистому золото дано выдержать испытание забвением".15
И вот что еще хотелось бы сказать напоследок. В свое время весьма проницательно отозвалась известная английская писательница Вирджиния Вульф о духовности русской литературы. Если мы хотим, писала она в статье "Современная художественная проза", понять, как у русских писателей. Самые скромные романисты обладают естественным уважением к человеческому духу, а "в каждом великом русском писателе мы различаем черты святого, поскольку сочувствие к страданиям других, любовь к ним ведут их к цели, достойной самых утонченных требований духа, составляющих святость... Заключения русского ума, столь всеобъемлющие, исполненные страдания, неизбежно имеют привкус исключительной грусти".16
Действительно, нашей литературе в высшей степени присуща духовность, человеческое участие, сострадательность. Не потому ли нравственное начало, идея, смысл превалируют над содержанием, идут впереди формы. И когда русский писатель, живописец, музыкант, артист передает состояние человека, он непременно соотносит со своей жизнью, со своим нравственном миром. Не потому ли Федор Михайлович Достоевский не уставал говорить об альтруизме соотечественников, мечтал о слиянии "законов личности" с "законами гуманизма". Самовольное, совершенно сознательное и никем и принуждаемое "самопожертвование самого себя в пользу всех есть признак величайшего могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Сильно развитая личность, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, как отдать ее всю всем", - писал он в "Зимних заметках о летних впечатлениях".
Это и есть святость, о которой говорила Вирджиния Вульф. И все-таки русским, в жестоких современных условиях сильно не хватает "собственного материализма", "инстинкта наслаждения", по словам той же Вульф. Что же касается художественного мира русской литературы, то ей присущ не только мотив печали и грустной вопросительной интонации, являющихся ее составной частью. Русской словесности ничто человеческое не чуждо - она насыщена всеми красками бытия, а потому находит отклик в сердцах и умах народов мира.
Хотя ныне очевидны губительные последствия для русского человека его же альтруизм, т. е. подчинение свободы собственной воли в пользу всех...
Глава пятая.
ПОЛЕМИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО
1. Групповщина или бесовщина.
В последнее время получило распространение мнение, будто главной причиной заторможенности сознания общества (апатия, равнодушие, безволие и т.д.) является "историческая усталость" народа, на которого в ХХ веке обрушилась лавина бед, а именно: социальные катаклизмы, войны, революции, жестокая внутриполитическая и классовая борьба. Действительно, страна подверглась ряду кровопролитных войн (японская, первая мировая, гражданская, финская, Великая Отечественная, афганская), пережила два социальных разлома, равных революциям (коллективизация и индустриализация), наконец противостояла непрекращающемуся жесткому давлению "цивилизованного" мира. И, несмотря на все это, народ в кратчайшие сроки восстановил промышленность и сельское хозяйство, первым прорвался в космос, занял ведущее положение в области науки, образования и культуре. Новые поколения вливались в жизнь, обогащая ее свежими силами и творческой энергией.
Между тем социальные условия далеко не соответствовали необходимому материальному уровню, требованиям общества в целом и каждого в отдельности. Послевоенная власть продолжала "закручивать гайки", бросая трудовые и интеллектуальные ресурсы народа на осуществление бредовых хрущевско-брежневских планов (урезание приусадебных земельных участков в деревне и добавочный налог на них, затрата громадных средств и сил на освоение целинных казахстанских степей, укрупнение колхозов, уничтожение малых деревень и прочее). Постепенно у народа была отнята надежда на действительное, а не сравниваемое с прошлым улучшение жизни.
Если к этому добавить разгул антинаучной идеологии, то станет понятно, что за термином "усталость" скрывается целый комплекс мер, тормозящих активность и развитие национального самосознания. Короче, "теория усталости" на поверку оказалась неким отвлекающим от борьбы маневром, подобно распространяемому в девяностые годы руководством КПРФ мифу, будто Россия исчерпала свой лимит на революции. Трудно себе представить что-нибудь более нелепое и безответственное.
Подобная "теория" - следствие романтизации исторического процесса или упрощенное понимание диалектики общественного развития в виде непрерывно восходящей спирали, без учета откатов назад; тут явно не принимается в расчет угасание жизнедеятельности народов и государств, исчерпавших свои исторические возможности. Между тем славянский мир, в том числе Россия, молодая цивилизация, поэтому впору говорить не об "усталости" народа, а тем более об исчерпаемости лимита на революции, т.е. борьбы за свободу, а об устарелости и извращении идеологии, о трудном поиске новых идей и идеалов, способных овладеть сознанием масс.
Следует сказать и еще об одной вещи, о которой предпочитают умалчивать: речь идет о том, что долгие мирные отрезки времени человечество еще не научилось использовать с пользой для себя. Спокойные, без войн периоды оборачиваются благом для человека, как личности, и чреваты негативными последствиями для общества и государства - постепенно интересы общества мельчают, оно скатывается в трясину дрязг, равнодушия и идейного бродяжничества.
Но вернемся в лоно изящной словесности. Был март 1989 года. Я случайно ("шел в комнату, попал в другую") стал свидетелем бурного собрания комитета "Апрель" ППП (Писатели в поддержку перестройки). Я не член этой организации, никто меня сюда не звал. Зачем мешать добрым людям? Однако уйти не удалось. Я почувствовал на себе пристальный взгляд председателя собрания Анатолия Приставкина, с которым мы не раз встречались в "Профиздате". Он в упор разглядывал меня. Я смешался.
- Что вы скажете нам о своей бездуховности?! - вдруг вскричал он, и я от неожиданности вздрогнул. Все повернулись в мою сторону. - Вы, собственно, кто такой и почему здесь, Впрочем, это не имеет значения, - и он снисходительно улыбнулся. - Вы хотя бы понимаете, - напирал он, - что наше обществ уже не в одном поколении дебилизируется. Проще говоря, продолжал он, заглядывая в лежащий перед ним машинописный текст, - страна поражена тяжелым недугом безнравственности, безответственности, безжалостности и многими другими "осложнениями", деформирующими человека и среду его обитания.
Надо ли говорить, что все это повергло меня в уныние. Я мысленно взглянул на себя со стороны и неожиданно узрел нечто, как выразился Приставкин, отягощенное сонмом пороков - и сверх того безобразно деформированное.