Незнакомка потерла запястье, поморщилась. Пробурчала:
— Какая кровь? Какой розыгрыш? Ничего не понимаю. Ты о чем вообще?
— О чем? — я нагнул голову, демонстрируя затылок. — Вот об этом.
И не успел распрямиться. Девушка тихо охнула, пробежалась пальцами по моей шевелюре, выдохнула:
— Кто тебя так?
Я возмущенно засопел. Мне хотелось выпалить ей в лицо, все что я думаю об этой идиотской затее. Объяснить, где таким розыгрышам самое место. Сдержался с трудом. Ответил вопросом на вопрос:
— Это я хотел от тебя узнать. Кто?
— Я не знаю, — сказала она беспомощно. — У тебя там рана, Мишань, большая рана. Ты упал? Ударился? Где?
Я возмущенно вырвался из ее рук. Совсем оборзели. Вывезли в лес, раздели догола, натянули чужие трусы. Девку эту подсунули. Сволочи!
От возмущения опять заломило башку. Я потер затылок ладонью и вновь опешил — рана болела, как самая натуральная. Как они это делают, гады? Почему все так правдоподобно получается?
— Не три, — возмутилась незнакомка, — грязь занесешь!
Сыграно было на высшем уровне. Вон какие глазищи! И выражение на лице как раз под стать моменту, ни намека на улыбку. И сама так вполне… Надо будет к этой артисточке присмотреться повнимательнее. Потом, когда отсюда выберемся. Пока же я только фыркнул, сказал ехидно:
— Не притворяйся, что тебе меня жалко. То же мне, мать Тереза.
Она опять удивилась:
— Кто? Я не Тереза, я Наташа! Твоя Наташа!
Наташа? Вот еще. Что я свою Наташку не помню? Она совсем другая. И грудь, и задница, и… Я мысленно представил контуры моей Натахи. Нет, точно не она. Эта по сравнению с моей какая-то плоскодонка. Хотя тоже вполне себе аппетитная. Снять с нее эту дурацкую косынку, сапоги, зеленые штаны. Стянуть идиотскую куртейку. Приодеть в модные шмотки, подкрасить, причесать и будет не стыдно людям показать.
А пока…
— Мне надоело это шоу, — тон у меня вышел внушительный, не терпящий возражений. — Пора закругляться. Все, баста телепузики, игра окончена. Я хочу домой. Где моя одежда? Где вещи?
— Там, — девушка совсем растеряно махнула рукой. — Миш, ты не шутишь? Ты правда ничего не помнишь?
— Какие уж тут шутки. — Я даже не стал с ней спорить. Что толку? Ей сказали играть роль, вот она и старается. Деньги ей за это платят. Просто велел: — Веди.
И она повела.
Идти пришлось совсем недолго. За это время я раз десять успел наколоть непривычные ступни. Разгуливать по лесу в одних носках — тот еще квест. Но некстати проснувшееся упрямство не позволило просить принести кроссовки. А здешняя Наташа сама не предложила. Обувь не была предусмотрена ее сценарием.
Мы почти сразу вышли на вполне себе обжитую поляну. С трех сторон ее окаймлял лес. Последняя широкая сторона упиралась в берег озера. Я напряг мозг, но подобного пейзажа в наших местах вспомнить не смог. Значит увезли черти подальше от дома. И не лень же им было?
Наташа остановилась, сказала:
— Пришли.
Тут я разозлился. Пришли — это классно, здорово, превосходно. И что с того, если я понятия не имею, где тут и чего лежит. А на поляне, я даже пересчитал, стояло четыре доисторических палатки. Раньше я такие видел только в кино. Ну и у еще деда на фотографиях времен бурной молодости. Не палатки, а страшенные брезентовые монстры. То ли дело современные…
Я осмотрелся. Нет, все-таки реквизитор у них настоящий ас. Надо же, как четко воссоздал обстановку. И палатки где-то раздобыл. И для кухни брезентовый навес соорудил вполне натуральный. Правда, кривой на один бок. Я пригляделся и тихонько присвистнул. В глубине стояла антикварная штука для готовки. Черт, как же ее называют? Забыл… Примус? Керогаз? Какая разница! Главное, что все, как взаправду. Ни одной современной шмотки. Даже донки на берегу торчат самодельные. А рядом на траве старинная надувная лодка.
Волей-неволей, но мысленно я проникся уважением к этой конторе. Столько усилий из-за одного меня. Сколько же им заплатили? Сколько может стоит подобный спектакль? Дохрена! Я уважительно присвистнул.
Только антураж здесь какой-то странный. Возле навеса валялась большая алюминиевая кастрюля. Вокруг нее серыми кучками лежала рассыпанная гречка. Валялась потрошенная рыба. Одна из опор навеса была надломлена по середине. Удивительно, как вообще не разлетелась на две половины. Народ вокруг стоял озадаченный, очумелый. Что парни, что девка. Интересно, а почему парней четверо, а девка, если не считать «Наташу», одна? Не смогли поровну подобрать? Не нашлось подходящих актрис? Чушь! Среди этой братии всегда уйма желающих подзаработать. Здесь какая-то другая причина. Или сценарий… Что я знаю об их сценарии? Ровным счетом ничего. И знать не хочу.
В этот момент меня увидели. Один из парней белобрысый, долговязый, в нелепой майке на выпуск осклабился и протянул:
— О, Мишка нашелся! Красавец, нечего сказать! К русалкам что ли ходил? И как? Понравилось? Им тут тыщу лет голого мужика не показывали.
Он довольно заржал. Остальные его не поддержали.
— Пошел в жопу! — огрызнулся я. — Не смешно.
Незнакомая девчонка приструнила шутника:
— Юр, прекрати. Не до шуток.
— Чего это не до шуток? — Взъерепенился тот. — Плакать что ли прикажешь?
Я сделал морду кирпичом и гордо прошествовал к озеру. Вникать в их разборки не было ни малейшего желания. Зато ужасно хотелось смыть с головы бутафорскую кровь, ополоснуть лицо и понять наконец, что же там так болит.
— Миш, ты куда? — Пролепетала «Наташа».
— На муда, — ответил я совсем невежливо.
— Куда? — Она сделала вид, что не поняла, махнула рукой в сторону лагеря. — Вот наша палатка. Пойдем. Хоть оденешься.
Я только плюнул на весь этот провинциальный театр, отвечать не стал. Дошел до воды, хотел присесть на корточки, да так и застыл. Из недр озера смотрело не мое отражение.
Парень в отражении был прилично младше меня — чуть-чуть за двадцать. Темноволосый, коренастый, широкоплечий, не очень высокий. Здоровяк, но совершенно ненакачанный. Ему бы потягать слегка железа или… Я аж потряс головой, пытаясь прогнать наваждение. Нашел, о чем думать! Дебил. Тут такое творится! Получается, все это — не розыгрыш? А что тогда? Глюки? А Наташа настоящая?
Я украдкой оглянулся. Девушка смотрела с состраданием. На мою Наташу по-прежнему не походила ни капельки. Ладонь сама зачерпнула воды, плеснула в лицо. Потом еще раз и еще.
Да ну, какие же это глюки? С комарами? С водой? Да я, пока по лесу шел, все ноги исколол! Не-е-ет, на глюки это не тянет. Так что же тут творится?
Я невольно застонал, обхватил руками голову и опустился на борт лодки. Черт, кто бы мне объяснил?
Тот из парней, что шутил про русалок, подошел ближе, встал возле Наташи. Спросил громким шепотом. Серьезно, без подковырок:
— Натаха, что здесь происходит? Что с ним?
Девушка шмыгнула носом. Сказала расстроено:
— Не знаю. Но мне кажется, что он ничего не помнит. Видишь, он головой ударился. Может, сотрясение? Может, пройдет?
Какое, к чертям собачьим, сотрясение? Башка у меня, конечно, трещала знатно. Но это совсем ничего не объясняло. Хотя…
У меня мелькнула совсем абсурдная мысль. Я резко обернулся, едва не свалился в воду и почти выкрикнул:
— Ребят, а какой сейчас год?
Мои новые знакомцы переглянулись, белобрысый парень пожал плечами и ответил:
— С утра был семьдесят третий.
— А где мы?
Тот, кого звали Юркой, заржал, окончательно убедился, что я шучу, что последний вопрос просто не может быть правдой, и припечатал:
— В тайге.
Изнутри палатка была такой же убогой, как и снаружи. Точнее, убогой для меня человека, избалованного технологиями двадцать первого века, привыкшего совсем к другим материалам, выросшего в комфорте. Наташу все это, вероятно, устраивало абсолютно.
Я опустился на спальный мешок, огляделся. У входа стояли две пары резиновых сапог — мужские и женские, зачуханные кеды. Один на другом громоздились два брезентовых рюкзака. За ними притулилась гитара с красным бантом на грифе. В изголовье меж двух спальных мест лежал китайский фонарик на батарейках поверх завернутой в газету книги. Рядом — командирские часы. Стрелки показывали начало девятого. Почему-то я решил для себя, что утра.
Рука потянулась, открыла обложку. Там было написано — «Пармская обитель» Стендаль. Ни автор, ни название не говорили мне ровным счетом ничего. Я перелистнул десяток страниц и наткнулся на блеклую картинку, где дама в высоком парике и кринолине садилась в нарядную карету. Стало понятно, что книга эта вовсе не Мишанина. Скорее, вообще не мужская. И, значит, мне вряд ли будет интересна.
За бортом моего убежища послышались шепотки, шорох. Я захлопнул книгу, уселся прямо и стал ждать гостей.
Наташа возникла в проеме палатки почти сразу. Встала на четвереньках, глянула на меня подозрительно, потянулась к рюкзакам, вытащила нижний, пихнула ко мне. Сказала:
— Миш, хватит сидеть, одевайся, здесь твои вещи.
Я у нее спросил, чисто чтобы поддержать разговор:
— А гитара чья? Тоже моя?
— Гитара? — она аж фыркнула. — С чего бы это? Ты в жизни не играл. Это моя.
Я посмотрел на ее руки с коротко остриженными ногтями, на длинные пальцы и вдруг поверил, что девушка мне не врет. Что говорит одну лишь правду. С самого начала. С первой встречи. С первого взгляда. Что все это не мираж, не морок, не глюк. И уж совершенно точно не розыгрыш.
Стало тошно. Стало так хреново, хоть волком вой. Неужели вся прошлая жизнь: учеба, родители, работа, квартира, пусть и в ипотеку, но все же… Наташа… Неужели, все что было со мной до этого, осталось где-то далеко? И тут меня прошибло, точно током. Осталось? Да оно еще не началось! У меня мать семьдесят второго! До рождения того Мишани, которым я был в прошлой жизни ни много, ни мало двадцать лет. К тому времени, когда туда доползу в этом теле, я стану натуральным старпером. Ох, блин! За что?
Не знаю, что случилось с моим лицом, только Наташа всерьез встревожилась:
— Миш, ты что? Совсем плохо? Голова болит? Давай попросим Эдика, пусть посмотрит?
— Эдик? — проронил я не сильно задумываясь. — А он врач?
— Нет, — она помотала головой, — ну, то есть не совсем, ветеринар он, будущий. Но это не важно. Он очень умный. Он все знает. Правда-правда!
Она обернулась к выходу, чтобы бежать за подмогой. Но я не дал, схватил за запястье. Почти простонал:
— Погоди. Сейчас точно семьдесят третий? Не врешь?
— Миш! — Наташа охнула, осела на пол, прижала руки к груди. — Ты, правда, ничего не помнишь?
Я покачал головой, сморщился от боли, приложил вновь руку к затылку.
— Не помню.
Мне не нужно было даже врать. Я не помнил ничего из жизни этого чужого мне Михи, в чье тело меня занесло. Не знал, и знать не мог.
Вид у Наташи стал совсем беспомощный.
— Миша, как же так? А что теперь делать-то?
Я пожал плечами, честно сказал:
— Не знаю.
Вещи в рюкзаке были чужие, но вполне понятные: две футболки, байковая рубашка в клетку, спортивные штаны, синяя кофта с воротом на молнии. В памяти всплыло диковинное слово «Олимпийка», слышанное когда-то в разговоре предков. А еще там были зелено-коричневые брюки из грубой ткани, майка, смена белья и шерстяные носки ручной вязки. На носках под резинкой кто-то любовно вывязал имя — Миша.
Вещи, кроме белья, были надеванные. Я вздохнул, засунул лишнее обратно в рюкзак, себе оставил футболку, штаны и теплую рубашку. Не ходить же голяком?
Наташа ждала снаружи. Удивительно деликатная оказалась девушка. Мешать не стала. Навязывать свое общество тоже. Я натянул шмотье, поправил, чтоб не было вкривь и вкось, из обуви выбрал кеды. Все равно ничего другого не предложили.
Удивительно, но на этом тулове вещи сидели, как родные. Хотя, почему удивительно? Для него они родными и были. Это мне все вокруг казалось чужим. А тому Мише, что жил в этой оболочке до меня… Я вздохнул, выполз наружу, поднялся на ноги. Наташа тут же схватила меня за ладонь, потянула за собой. Зашептала:
— Миш, идем. Я с Эдиком договорилась. Он твою голову посмотрит.
Я не стал сопротивляться. Если на затылке рана, то ее на самом деле нужно обработать и поскорее.
Народ на поляне рассосался, растворился в неизвестности. Грустная незнакомка подбирала разбросанный скарб. В серебристом тазике горкой лежала рыба, уже обмытая от грязи.
Эдик ждал меня возле навеса. Сидел на чурбаке. В руках у него была аптечка. Коричневая и защелкой на боку. Мы с дедом в такую прятали разную секретную мелочевку. Я вспомнил про деда и расстроился, доведется ли еще увидеться? И тут же расстроился еще сильнее. Даже если доведется, что я скажу ему при встрече? Здравствуй, я твой внук? Тьфу…
Рыжий парень не отрываясь следил за незнакомкой. Глаза у него были мечтательными, счастливыми. Нас он не замечал в упор. Наташе даже пришлось его одернуть, крикнуть в самое ухо:
— Эдик, очнись, я Мишу привела.
Парень встрепенулся, перевел взгляд, сначала смутился, потом нахмурился. Был он какой-то неуклюжий, несуразный. Долговязый, с длинными руками, светло-рыжий, весь покрытый конопушками. Его почти прозрачные голубые глаза обрамляли пушистые бесцветные ресницы.
Наташа подвела меня почти вплотную, но руку мою не выпустила, точно не верила, что я не сбегу. Повторила еще раз:
— Эдик, Мише надо помочь. У него рана на голове.
Рыжий вскочил, едва не уронил аптечку, смутился, быстро проговорил:
— Да-да, садись, конечно, сейчас гляну.
Мне почему-то показалось, что с этим недотепой каши не сваришь. Но если все считают его медиком, то хрен с ним, пусть смотрит. Короче, я уселся к Эдику спиной.
Тут же ко мне притиснулась Наташа, спросила:
— Ну, что там?
Эдик чуть отодвинул ее в сторону.
— Наташ, погоди, мешаешь. На, лучше аптечку подержи.
Голову мою наклонили, прижали подбородком к груди. Потом я только чувствовал, как разлепляют волосы, прикладывают что-то мокрое. Как что-то холодное течет за шиворот. Передернул лопатками, спросил:
— Ну, что там?
Эдик немного попыхтел над ухом, кинул на землю кровавую вату, сказал:
— Пока не пойму, но приложился ты знатно. По-хорошему надо шить, только нечем. Можно попробовать пластырем стянуть, но…
Он замолк, покачал мою голову тихонько взад-вперед.
— Что, но? — не сдержалась Наташа.
— Придется выбривать. На волосах пластырь держаться не будет.
Всего-то? Ерунда какая. Бегать с не заделанной дырой в голове в мои планы отнюдь не входило. А если вспомнить, какие лохмы у этого тела, то и вообще их не жалко.
— Брей, — разрешил я. — Хоть всю голову, хоть на лысо, лишь бы не плешинами.
— Как это брей? — от возмущения Наташа перешла на фальцет. — Как это брей. Такая шикарная шевелюра! Такие красивые волосы! Я против.
Я усмехнулся. Против она.
— Вот можешь и не бриться. Тебя никто не заставляет. А это мои волосы. Что хочу, то и делаю!
Наташа фыркнула, всучила мне аптечку и ушла. Мы с Эдиком проводили ее взглядами. Я вдруг подумал, что фигурка у девчонки то, что надо, хоть грудь на мой вкус маловата, но вполне-вполне. Моему предшественнику повезло. Правда, характер говнистый. И это — большой минус.
Эдик вывел меня из задумчивости
— Мих, так что? Бреем?
Я поразмыслил и велел:
— Брей сколько нужно, остальное оставим Натахе. Пусть радуется, раз уж ей так лохматые мужики нравятся.
Он усмехнулся и прокричал:
— Зиночка, принеси мне бритвенный станок.
— Сейчас! — отозвалась вторая девушка.
Голос ее мне показался расстроенным. Но выяснять из-за чего, не хотелось. Какое мне дело до незнакомых девиц? У них тут и без меня защитников хватает.
Станок нам принесли почти сразу. Эдик вновь нагнул мне голову, сказал:
— Потерпи, на сухую брить неприятно.