АА ответила, что близки они были ведь очень недолго. "До 14 года - вот так приблизительно. До Тани Адамович... Николай Степанович всегда был холост. Я не представляю себе его женатым".
Я спросил АА, как произошло у Николая Степановича расхождение с Адамович? АА рассказала, что она думает об этом. Думает она, что произошло это постепенно и прекратилось приблизительно где-то около выхода "Колчана". Резкого разрыва, по-видимому, не было.
Таня Адамович, по-видимому, хотела выйти замуж за Николая Степановича, потому что был такой случай: Николай Степанович предложил АА развод(!).
АА: "Я сейчас же, конечно, согласилась! - Улыбаясь: - Когда дело касается расхождения, я всегда моментально соглашаюсь!"
Сказала Анне Ивановне, что разводится с Николаем Степановичем. Та изумилась: "Почему? Что?" - "Коля мне сам предложил". АА поставила условием, чтоб Лева остался у нее в случае развода. Анна Ивановна вознегодовала. Позвала Николая Степановича и заявила ему, тут же при АА: "Я тебе правду скажу, Леву я больше Ани и больше тебя люблю..."
АА смеется: "Каково это было услышать Николаю Степановичу, что она Леву больше, чем его, любит?"
АА снова рассказывала, как она "всю ночь, до утра" читала письма Тани и как потом никогда ничего об этом не сказала Николаю Степановичу.
Я говорю, вспоминая сообщения Зубовой40, что благородство Николая Степановича и тут видно: он сам курил опиум, старался забыться, а Зубову в то же время пытался отучить от курения опиума, доказывая ей, что это может погубить человека.
АА по этому поводу сказала, что при ней Николай Степанович никогда, ни разу даже не упоминал ни об опиуме, ни о прочих таких слабостях и что, если б АА сделала бы что-нибудь такое, Николай Степанович немедленно и навсегда рассорился бы с нею. А между тем АА уверена, что еще когда Николай Степанович был с нею, он прибегал к этим снадобьям. АА уверена, что Таня Адамович нюхала эфир и что "Путешествие в страну Эфира" относится к Тане Адамович.
АА задумчиво стала пояснять: "Жизнь была настолько тяжела, что Николаю Степановичу так трудно было, что вполне понятно его желание забыться..."
Зимой Гумилев организовал "Готианскую комиссию" по поэзии Теофиля Готье.
1 марта в издательстве М. Попова вышел сборник Теофиля Готье "Эмали и камеи" в переводе Н. Гумилева.
Знаток французской литературы А. Я. Левинсон так оценил эту книгу:
"Мне доныне кажется лучшим памятником этой поры в жизни Гумилева бесценный перевод "Эмалей и камей", поистине чудо перевоплощения в облике любимого им Готье. Нельзя представить, при коренной разнице в стихосложении французском и русском, в естественном ритме и артикуляции обоих языков, более развитого впечатления тождественности обоих текстов. И не подумайте, что столь полной аналогии возможно достигнуть лишь обдуманностью ремесла: тут нужно постижение более глубокое, поэтическое братство с иностранным стихотворцем".
Из воспоминаний С. М а к о в с к о г о: " Гумилев настолько восхищался французским учителем, что хотел быть похожим на него и недостатками. Готье не понимал музыки. Не раз говорил мне Николай Степанович не без гордости, что и для него симфонический оркестр не больше как "неприятный шум".
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
28.05.1925
АА говорила о том, что Николай Степанович читал Готье, который "открыл" французских поэтов, до этого забытых, стал сам изучать этих поэтов, обратился к ним, вместо того чтобы воспринять от Готье только прием и перенести его на русскую почву, самому обратиться к русской старине например. к "Слову о полку Игореве" и т. д.
От этого и получился - "французский Гумилев". Объясняет это АА исключительной галломанией, до сих пор существующей в России. То же происходит и в живописи. Так отчасти делает Бенуа (с французами, открытыми Гонкурами, - Грез и др.). Правда, Бенуа параллельно с изучением французов изучает и русскую древнюю живопись, которая прекрасна.
Но у Николая Степановича есть период и "русских" стихов - период, когда он полюбил Россию, говоря о ней так, как француз о старой Франции.
Это - стихи "от жизни", пребывание на войне дало Николаю Степановичу понимание России - Руси. Зачатки такого "русского Гумилева" были раньше например, военные стихи "Колчана", в которых сквозит одна сторона только православие, но в которых еще нет этих тем.
Правда, "Андрей Рублев" написан под впечатлением статьи об Андрее Рублеве в "Аполлоне". Впечатление - книжное, но это нисколько не мешает отнести его к "русскому Гумилеву". К этому же циклу относятся и такие стихи, напр., как "Письмо" и "Ответ сестры милосердия" - сами по себе очень слабые, очень злободневные и вызвавшие еще тогда, в 15 году, упреки АА, Лозинского и других. Потом - период "русского Гумилева" прекращается, последнее стихотворение этого типа - "Франция" (18 года). Отблеск этого русского настроения есть и в "Синей звезде" ("Сердцем вспомнив русские березы, звон малиновый колоколов..."). А после "Франции" - ни одного такого стихотворения.
Какие-то уже совсем "тени от тени" этого - строчки есть в "Шатре" о России (но это уже экзотика наизнанку) и в "Заблудившемся трамвае" - это тоже уже совершенно другое. "Это уже стихи от стихов..." А вообще впервые слово "Русь" встречается у Гумилева в ( )41, но какая это фарфоровая Русь! Это та Русь, какую мы видим в балете, в каком-нибудь Коньке-Горбунке...
АА, рассказывая это, говорит: "Вот - и это период, вот как нужно искать периоды. Я уверена, что эти стихи и технически отличаются от всех других..."
26 марта Гумилев участвует в юбилейном чествовании Т. Карсавиной, происходившем в "Бродячей собаке".
Вспоминает С. С у д е й к и н: "...а вечер Карсавиной, этой богини воздуха! Восемнадцатый век - музыка Куперена. "Элементы природы" в постановке Бориса Романова, наше трио на старинных инструментах. Сцена среди зала с настоящими деревянными амурами 18-го столетия, стоявшими на дивном голубом ковре той же эпохи, при канделябрах. Невиданная интимная прелесть. 50 балетоманов (по 50 рублей место) смотрели затаив дыхание, как Карсавина выпускала живого ребенка - амура из клетки, сделанной из настоящих роз".
Гумилев восхищен балериной, ярким художником, волшебной женщиной, легко и щедро дарящей людям праздник. Он посвятил и подарил ей прекрасное стихотворение:
Ангельской арфы струна порвалась, и мне слышится звук.
Вижу два белые стебля высоко закинутых рук...
"...Есть средство узнать душу поэта, - писал Гумилев, - как бы искусно он ее ни скрывал. Надо вчитаться в его стихи, по вспыхивающим рифмам, по внезапным перебоям ритма угадать биение сердца".
Проза жизни тем не менее вела свой счет...
16 апреля в разговоре с С. Городецким выяснилось их полное разногласие в теоретических воззрениях на акмеизм, на "Цех" и т. д. В результате разрыв отношений.
Правда, разрыв назревал давно, и ничего удивительного не было в том, что два поэта, по-разному воспринимавшие мир и искусство, наконец резко столкнулись, и то, что на короткий период соединило их - их же и разъединило, ибо идея эта каждым воспринималась совершенно по-разному.
Городецкого возмущали и раздражали "изысканность" Гумилева, скрупулезность, его повышенные требования к слову, к форме, манера оценивать все по самому высокому счету. Городецкий считал такие "изыски" - пижонством, как бы мы сказали сейчас, его привлекало в искусстве совсем другое - ему нравилась размашистость, красивость образов - все, что так беспощадно изгонял Гумилев. Они обменялись письмами.
Г о р о д е ц к и й: "...будучи именно акмеистом, я был, по мере сил, прост, прям и честен в затуманенных символизмом и необычайно от природы ломких отношениях между вещью и словом. Ни преувеличений, ни распространительных толкований, ни небоскребного осмысления я не хотел совсем употреблять. И мир от этого вовсе не утратил своей прекрасной сложности, не сделался плоским".
Г у м и л е в: "В том-то и ошибка эстетов, что они ищут оснований для радостного любования в объекте, а не в субъекте. Ужас, боль, позор прекрасны и дороги потому, что так неразрывно связаны со всезвездным миром и нашим творческим овладением всего. Когда любишь жизнь, как любовницу, в минуту ласк не различаешь, где кончается боль и начинается радость, знаешь только, что не хочешь иного".
Не только взаимное раздражение лидеров "Цеха", но и наступавшее лето, когда все разъезжались из города, а затем начавшаяся война - все это положило конец заседаниям. "Цех" распался.
В мае Гумилев с семьей уехал в Слепнево. В конце июня отправился в Либаву и в Вильно, где жила Т. В. Адамович.
О. А. М о ч а л о в а: "Свой сборник "Колчан" Гумилев посвятил Татиане Адамович, о которой говорил: "Очаровательная... книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька".
К середине июля Гумилев возвращается в Петербург, живет на Васильевском острове (5-я линия, 10) у своего друга В. К. Шилейко. Обедать ходили на угол 8-й линии и набережной, в ресторан "Бернар". Иногда втроем - с М. Л. Лозинским.
15 (28) июля Австрия объявила войну Сербии. Гумилев принял горячее участие в манифестациях, приветствовавших сербов; присутствовал при разгроме германского посольства. И сразу же решил пойти на фронт.
И в реве человеческой толпы,
В гуденье проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: б ди, б ди.
Вспоминает А. Я. Л е в и н с о н: "Войну он принял с простотою совершенной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности. Патриотизм его был столь же безоговорочен, как безоблачно было его религиозное исповедание. Я не видел человека, природе которого было бы более чуждо сомнение, как совершенно, редкостно чужд был ему и юмор. Ум его, догматический и упрямый, не ведал никакой двойственности".
23 июля Гумилев отправился в Слепнево проститься с семьей; через день вернулся в Петербург вместе с Анной Андреевной. Два дня пожили у Шилейко, и Гумилев уехал в Царское - хлопотать о зачислении на военную службу, ведь в 1907 году он был освобожден от воинской повинности из-за болезни глаз. Надо было во что бы то ни стало получить разрешение стрелять с левого плеча. Это было нелегко, но Гумилев добился своего и был принят добровольцем - тогда называлось "охотником" - с предоставлением ему выбора рода войск. Он предпочел кавалерию, и был назначен в сводный кавалерийский полк, расквартированный в Новгороде.