Красивых стволов и гики диких игр,
Ржавые листья топчет гость влюбленный,
Кружащийся в толпе бенгальский тигр.
Капли крови текут с усов колючих,
Томно ему, он сыт, он опьянел,
Слишком, слишком много бубнов гремучих,
Слишком много сладких, пахучих тел.
Ах, кто помнит его в дыму сигарном,
Где пробки хлопают, люди кричат,
На мокром столе чубуком янтарным
Злого сердца отстукивающим такт?
Девушка, что же ты? Ведь гость богатый,
Стань перед ним, как комета в ночи,
Сердце крылатое в груди косматой
Вырви, вырви сердце и растопчи!
Шире, все шире, кругами, кругами
Ходи, ходи и рукою мани,
Так пар вечерний плавает лугами,
Когда за лесом огни и огни.
Ах, кто помнит его на склоне горном
С кровавой лилией в узкой руке,
Грозою ангелов и светом черным
На убегающей к Творцу реке?
Нет уже никого в живых, кто мог бы вспомнить эту встречу. Да и был ли кто-нибудь, кто знал о ней? Когда она произошла? В 1918, 1919, 1920-м? Когда? По черновикам его стихов - возможно, и раньше. Гумилев не имел обычая рассказывать о знакомых женщинах. Да и время было не то: не девятый, не тринадцатый год. Люди разбегались, не вникая в чужую, тем паче - интимную жизнь.
Может быть, мела метель, может быть, лил дождь, или осенние листья тихо падали в аллеях Летнего сада... А они были вместе. Она была его тайной пристанью в шумном, гневном мире. Он, одержимый, утомленный, рядом с ней отдыхал. В то тяжелое время ему было легко только у нее. Она, ничего не требуя, всегда нежно и терпеливо успокаивала его и пела ему. Она сочиняла музыку на его стихи, которые он писал на ее коленях, и пела их ему.
В 1923г. Нина Алексеевна Шишкина-Цур-Милен подарила своему близкому другу Павлу Лукницкому часть архива Гумилева и более двух десятков беловых автографов его стихотворений и черновых вариантов. Что-то он писал у нее, что-то приносил. Сохранились в памяти рассказы Лукницкого о его отношениях с Ниной Алексеевной и стихи, написанные ей Лукницким, но, поскольку Ахматовой общение это было неприятно вдвойне, то в дневниках Лукницкого почти отсутствуют подробные записи (может быть, вырезаны, выброшены?) о знаменитой певице - цыганке Нине Шишкиной и ее судьбе. Лишь отдельные, обрывочные фразы. А рассказывать по памяти... ох уж эта память! Лукницкий часто повторял, что память - великая завиральница, а Ахматова вообще рекомендовала двадцать процентов литературоведческих "цитат" по памяти подвергать непременному осуждению.
В архиве сохранились надписи на книгах:
На верстке сборника "Жемчуга" издательства "Прометей" (СПБ. 1918):
"Богине из Богинь, Светлейшей из Светлых, Любимейшей из Любимых, Крови моей славянской прост(ой), Огню моей таборной крови, последнему Счастью, последней Славе Нине Шишкиной-Цур-Милен дарю я эти "Жемчуга".
Н. Гумилев,
26 сентября 1920".
На "Шатре":
"Моему старому и верному другу Нине Шишкиной в память стихов и песен.
Н. Гумилев
21 июля 1921 г.".
Если судить только по этим двум датам и текстам - перед нами не "мимолетный роман", не "донжуанский" или "шахский" порыв, не случайная девушка из его многочисленных учениц-поклонниц. Женщина. Неизвестная, впрочем, до поры до времени в его биографии...
В конце 1920г. Гумилев уехал в Москву, читал стихи в Политехническом музее. Москва тогда его огорчила и напугала своей беспросветностью, ограниченностью. Ему не писалось и не думалось здесь. Все вокруг казалось бессмысленно-мрачным.
Из Москвы на несколько дней уехал в Бежецк к матери, жене, детям. Отдел народного образования Бежецка попросил Гумилева выступить. Гумилев сделал доклад о современном состоянии литературы в России и за границей. На встречу с ним собралось громадное для уездного города количество слушателей. Местное литературное объединение просило Гумилева походатайствовать о включении объединения в качестве подотдела во Всероссийский Союз поэтов.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
04. 11.1925
Я заговорил о том, что во всех воспоминаниях о последних годах Николая Степановича сквозит: организовал то-то, принял участие в организации того-то, был инициатором в том-то и т. д.
АА очень серьезно ответила, "что нельзя говорить о том, что организаторские способности появились у Николая Степановича после революции. Они были и раньше - всегда. Вспомнить только о "Цехе", об "Академии", об "Острове", об "Аполлоне", о "поэтическом семинаре", о тысяче других вещей. Разница только в том, что, во-первых, условия проявления организаторских способностей до революции были неблагоприятными ("пойти к министру народного просвещения и сказать: "Я хочу организовать студию по стихотворчеству!""). После революции условия изменились. А во-вторых, до революции у Николая Степановича не было материальных побуждений ко всяческим таким начинаниям... Все эти студии стали предметом заработка для впервые нуждавшегося, обремененного семьей и другими заботами Николая Степановича. Они были единственной возможностью - чтобы не умереть с голоду.
Одно - когда Николай Степанович упоминает о быте, так сказать, констатирует факт, описывает как зритель. Это часто сквозит в стихах. И больше всего - в черновике канцоны... И совсем другое - осознание себя как действующего лица, как какого-то вершителя судеб".
Н. О ц у п: "...В 1918 - 1921 гг. не было, вероятно, среди русских поэтов никого равного Гумилеву в динамизме непрерывной и самой разнообразной литературной работы ....
Секрет его был в том, что он, вопреки поверхностному мнению о нем, никого не подавлял своим авторитетом, но всех заражал своим энтузиазмом".
<>
26.05. 1926
Говорили об окружении Гумилева в те последние годы. Попутно АА говорила о Блоке, считая, что Блок, вдавшись в полемику, закончившуюся статьей "Без божества, без вдохновенья"54, поступил крайне неэтично и нехорошо. А Гумилева же упрекнула в отсутствии чуткости, позволившем ему вступить в полемику с задыхающимся, отчаивающимся, больным и желчным Блоком. АА не оправдывает последних лет жизни Гумилева, причины их находит во всех условиях тогдашнего существования, считает, что если бы Гумилев не умер, то очень скоро бы сильно переменился, узнав историю с Кельсоном, он прекратил бы отношения с Г. Ивановым, Н. Оцупом; студии ему достаточно надоели (например, по словам Ф. Р. Наппельбаум, он хотел отказаться от руководства "Звучащей раковиной")... Рассказывала о непримиримом отношении Гумилева к ней...
В самом конце года в Доме литераторов состоялся организованный Гумилевым вечер Бодлера. В первом отделении Гумилев сделал доклад о Бодлере, и все второе отделение читал свои переводы из него. Выступление проходило в переполненном зале и с большим успехом.