Странно было бы приписывать Бодлеру все те переживания, которые встречаются в его стихах. Чем тоньше артист, тем дальше его мысль от воплощения ее в действие. Веками подготовлявшийся переход лирической поэзии в драматическую в девятнадцатом веке наконец осуществился. Поэт почувствовал себя всечеловеком, мирозданьем даже, органом речи всего существующего и стал говорить не столько от своего собственного лица, сколько от лица воображаемого, существующего лишь в возможности, чувств и мнений которого он часто не разделял. К искусству творить стихи прибавилось искусство творить свой поэтический облик, слагающийся из суммы надевавшихся поэтом масок. Их число и разнообразие указывает на значительность поэта, их подобранность на его совершенство. Бодлер является перед нами и значительным, и совершенным. Он верит настолько горячо, что не может удержаться от богохульства, истинный аристократ духа, он видит своих равных во всех обиженных жизнью, для него, знающего ослепительные вспышки красоты, уже не отвратительно никакое безобразье, весь позор повседневных городских пейзажей у него озарен воспоминаниями о иных, сказочных странах. Перед нами фигура одинаково далекая и от приторной слащавости Ростана, и от мелодраматического злодейства юного Ришпена. Зато и влиянье его на поэзию было огромно".
В 1920 году н а п и с а н о:
В начале года - пьеса "Охота на носорога" (по заказу изд.-ва "Всемирная литература" для "Серии исторических картин");
9 января закончен перевод "Фитули-Пуули" (первые 156 строк были переведены 1 января); к 20 января закончен перевод "Бимини" Гейне.
В феврале - стихотворение "Сентиментальное путешествие"( посвященное О. Н. Арбениной);
В марте - стихотворение "Заблудившийся трамвай".
Не позже 5 мая закончен перевод четырех сонетов Антеро де Кентала (для изд.-ва "Всемирной литературы");
В июне - " Канцона вторая " ("И совсем не в мире мы, а где-то...").
Летом - стихотворения: "Слоненок" и "Шестое чувство".
6 июля - первая постановка пьесы "Гондла" ( Ростов-на-Дону);
Не позже 30 июля переведены "Баллада о темной леди" Кольриджа ; стихотворение "Эрнфила" Ж. Мореаса (для "Всемирной литературы");
Не позже 18 августа переведены стихотворения Ж. Мореаса : "Воспоминанья", "Ага-Вели", "Посланье", "Вторая элегия".
Не позже 3 сентября переведены, по подстрочнику А. В. Ганзен, четыре скандинавские народные песни ("Брингильда", "Гагбард и Сигне", "Лагобарды", "Битва со змеем") ;
Сентябрь - октябрь - "Поэма начала" (Песнь первая).
Не позже 10 октября закончен перевод стихотворений Д. Леопарди (220 строк).
В октябре - стихотворение "У цыган"( посвященнное Н. А. Шишкиной);
Не позже 25 октября переведены стихотворения "Без названья" и "Распутник" Ж. Мореаса (для изд.-ва "Всемирная литература");
18 октября или 1 ноября в студии поэзотворчества "Института живого слова" коллективно, но с преобладающим участием Н. Гумилева написано стихотворение "Наш хозяин щурится как крыса...".
В ноябре - стихотворения : "Эльга, Эльга!..", "Пьяный дервиш".
25 октября или 15 ноября в студии поэзотворчества "Института живого слова" коллективно, но с преобладающим участием Н. Гумилева написано стихотворение "Суда стоят, во льдах зажаты...".
В декабре написано стихотворение "Звездный ужас".
6 декабря в студии поэзотворчества "Института живого слова" коллективно, с преобладающим участием Н. Гумилева, написано пять вариантов стихотворения "Внимали равнодушно мы...".
Не позже 25 декабря переведены две французские народные песни: "Вечный Жид" и "Адская машина"(для изд.--ва "Всемирная литература");
В декабре - стихотворения: "Звездный ужас", "Индюк", "Нет, ничего не изменилось...", "Поэт ленив...", "Ветла чернела...", "С тобой мы связаны одною цепью...".
В течение года о т р е д а к т и р о в а н ы следующие переводы:
"Эндимион" Китса (в январе - апреле); "Соловей", "Страх в одиночестве" (в январе - феврале), "Гимн перед восходом солнца", "Франция" - Кольриджа (к 29 октября); английские народные баллады (несколько в январе - феврале, шесть баллад к 20 мая, одна к 20 июля); "Гяур" (к 24 апреля), "Дон-Жуан" (часть в январе, песнь первая к 19 мая, песнь вторая к 20 июля, конец второй песни к 18 сентября) Байрона; стихи к романам "Морской волк" и "Когда боги смеются" Дж. Лондона (к 18 сентября); "Вер-Вер" Грассе (к 5 января); "Орлеанская девственница" Вольтера (песнь 8 к 24 апреля, песни 9, 10 к 30 июня, песни 6, 7, 9 к 18 августа); "Теофиль Готье" Бодлера (к 8 июня); "Смерть любовников" и "Путешествие" Бодлера (к 15 июля); "Авель и Каин" Бодлера (к 27 мая); "Эриннии" (к 18 августа), "Притчи Брата Гюи" Леконта де Лиля (к 26 ноября); "Сирано де Бержерак" Ростана (с 20 июля по 30 июля); "Хмельной гимн" Мюссе (к 19 сентября); рассказ "Ами и Амиль" Мореаса (к 15 ноября); "Антология французских поэтов-символистов и эстетов" (к 26 ноября); "Утешение" Одина (к 10 мая); 23 избранные баллады Дана (к 5 января); "Шведские народные песни" (часть в январе, 5 песен к 24 августа, 5 песен к 26 августа); "Ирод и Мириамна" и "Генофева" Геббеля (к 11 февраля); "Агасфер в Риме" Гамерлинга (к 18 февраля); "Веселый ужин шутников" Бенелли-Сема (к 19 марта); "Счастье и конец короля Оттокара" Грильпарцера (к 23 апреля); несколько стихотворений Фердинанда фон Заара (к 18 сентября); "Пелле Завоеватель" и "Канун св. Агнесы" Нексе (к 20 июля); "Заложница императора Карла" Гауптмана (к 30 июля); "Стихотворения" Вордсворта (5 стихотворений к 20 июля, 2 стихотворения к 30 августа, 2 стихотворения к 18 сентября); "Пикколомини" Шиллера (к 28 ноября) и другие.
Н а п е ч а т а н о:
Брошюра "Принципы художественного перевода" (второе, дополненное издание) со статьями Ф. Батюшкова, К. Чуковского и статьей Н. Гумилева "Переводы стихотворные" (Пг., Госиздат, 1920).
1921
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
03. 03. 1925
АА говорила о том ужасе, который она пережила в 1921 году, когда погибли три самых близких ей духовно, самых дорогих человека - А. Блок, Николай Степанович и Андрей Андреевич Горенко.
"Через несколько дней после похорон Блока я уехала в Царское Село, в санаторию. Рыковы55 жили в Царском тогда, на ферме, и часто меня навещали Наташа и Маня. Я получила письмо от Владимира Казимировича из Петербурга, в котором он сообщал мне, что виделся с А. В. Ганзен 56, которая сказала ему, что Гумилева увезли в Москву (письмо это у меня есть). Это почему-то все считали хорошим знаком.
Ко мне пришла Маня Рыкова, сидели на балконе во втором этаже. Увидели отца, Виктора Ивановича Рыкова, который подходил, - вернулся из города и шел домой к себе на ферму".
Он увидел дочь и позвал ее. Та встает, идет. Он ей что-то говорит, и АА видит, как та вдруг всплескивает руками и закрывает ими лицо. АА, почувствовав худое, ждет уже с трепетом, думая, однако, что несчастье случилось в семье Рыковых. Но когда М. В., возвращаясь, направляется к ней... (М. В. подходит и произносит только: "Николай Степанович...") - АА сама уже все поняла.
"Отец прочел в вечерней "Красной газете".
Я жила в комнате, в которой было еще пять человек и среди них одна (соседка по кровати - член совдепа). Она в этот день ездила в город, в заседание, которым подтверждалось постановление. Вернулась и рассказывала об этом другим больным.
Утром поехала в город, на вокзале увидела "Правду" на стене. Шла с вокзала пешком в Мраморный дворец к Вольдемару Казимировичу. Он уже знал.
Говорили по телефону с Алянским57 который сказал о панихиде в Казанском соборе: "Казанский собор..." Я поняла. Была на панихиде и видела там Анну Николаевну, Лозинского, были Георгий Иванов, Оцуп, Адамович, Любовь Дмитриевна Блок была и очень много народу вообще".
Последний год его жизни начинался обыкновенно, буднично, без предчувствий и тревог. Была такая же, как и прошлые две, трудная, холодная, голодная зима - надо было выживать.
Вспоминает поэтесса И. Н а п п е л ь б а у м:
"Сейчас я уже не помню, как мы с сестрой узнали о Доме искусств, о поэтической студии при нем... Для меня этот дом на Мойке стал любимейшим местом души моей. Сами стены этого елисеевского особняка, внутренняя, узкая, скрипучая, из темного дерева лестница, Белый зал - все запущенное, холодное, неживое и в то же время населенное пульсирующей новой жизнью; сами запахи этого здания - волновали, звали, манили к себе. Я не могла дождаться вечера, когда нужно будет идти на занятия в поэтическую студию.
Поэтической студией при Доме искусств руководил Николай Степанович Гумилев ... Мы занимались в узкой, длинной, ничем не примечательной комнате. За узким длинным столом. Николай Степанович сидел во главе стола, спиною к двери. Студийцы располагались вокруг стола. Как-то так получилось, что места наши закрепились за нами сами по себе. Я сидела слева от мэтра первою...
...Мы читали стихи по кругу. Разбирали каждое, критиковали, судили. Николай Степанович был требователен и крут. Он говорил: если поэт, читая свои новые стихи, забыл какую-то строку, значит, она плоха, ищите другую
Гумилев мечтал сделать поэзию точной наукой. Своеобразной математикой. Ничего потустороннего, недоговоренного, никакой мистики, никакой зауми. Есть материал - слова, найди для них лучшую форму и сложи их в эту форму и отлей форму, как стальную. Только единственной формой можно выразить мысль, заданную поэтом. Беспощадно бороться за эту исключительную точность формы, ломать, отбрасывать, менять.
...Вторая часть наших студийных занятий проходила во всевозможных литературных играх. Так мы часто играли в буримэ. Были заданы рифмы, и каждый из студийцев сочинял строку по кругу, должно было создаться цельное, смысловое стихотворение. Николай Степанович сам принимал активное участие в этих работах.
Наши поэтические игры продолжались на ковре уже в гостиной; примыкали к нам и уже "взрослые" поэты из "Цеха Поэтов": Мандельштам, Оцуп, Адамович, Георг. Иванов, Одоевцева, Всеволод Рождественский - и разговор велся стихами. Тут были и шутки, и шарады, и лирика, и даже настоящее объяснение в любви, чем опытный мастер приводил в смущение своих молодых учениц...