1.09.1927
Павлик, гроза дельфинов! (узнаете стиль?)
Живем очень хорошо, в мире. Не пишут Вам, говоря: "Уехал от меня, и не буду писать" - и тут же прибавляет: "Уедет дурак в море с дельфинами своими и еще потонет... Николаша, напишите, чтоб не смел ловить дельфинов" (тоже цитата!). Очень гуляют и хотят идти к Фроману, но туда не пускают.
АА нарядная, красивая, в новых туфлях. Тапа привела, Вольдемар (Владимир. - В. Л.) Казимирович приедет к 1 октября. Собираемся с 6 сент. жить в Детском, только очень плохо с деньгами; не знаете ли, у кого можно занять рублей 50 - на Детское, если знаете, сообщите. Отдать могу в декабре. Собираемся также в Москву в конце сентября, т. к. к этому времени прибудут картины из Японии.
Был в "Звезде", спасибо за протекцию; пишу для них статью, если уедем в Детское - там быстро кончу.
Погода приличная, похолодало только последние три дня, но у Тапа все четыре уха здоровы. Карточки почти не вышли, недодержали, и не в фокусе; внимал АА в виде "борца" - ничего борец, "что надо"; посылаю не фиксированную новую карточку - если бы не фон, пожалуй, было бы интересно, "Борца" посылать не велит.
Приезжал Лева, гуляли и были у нас, снял их.
Мануйлов сидит на диване и с жаром разговаривает о "Графе Нулине" и "Онегине", по-моему, это серьезный соперник и зря Вы его сюда посылали. До Вашего приезда обещаю уберечь, а там уж смотрите сами. Пушкинианцев вообще следует попридержать, почва слишком благодатная!..
Воображаю, как мне попадет, когда АА прочтет это письмо, но я рыцарски верен Вам, как и Вы мне, поэтому все готов выдержать.
С полным самоотвержением жму Вашу руку. Н. Пунин.
ЛУКНИЦКИЙ - ПУНИНУ
14.09.1927
Дорогой Николагасаки!
Получил письмо Ваше - радовался много. Уж очень бедовал, что нарядная и красивая. В том, что "нарядная", еще нет греха, а вот попросили бы, чтоб подождала быть красивой до... ну, хоть до моего возвращения. И завидовал Мануйлову - эдакий сорванец - и о Нулине и об Онегине!.. Но попридержите, пожалуйста, попридержите, а то худо мне теперь будет. Я и то уж по духанам пошел... Вот сейчас слева - музыка, конечно, абхазская, охает в бубнах, извивается на смычках, лепетом ходит по бандурам, сверху - полная луна осела в пальмовый белый цвет; справа - плющ, и за ним гуторит гортанная, непонятная абхазская речь; внизу. У ног моих, - зверь... лежит, скрестив передние лапы, и глядит на меня умильно, видно, и он кахетинского хочет. Впереди - море, как жидкая медь; качаются пузатые черные шхуны, и от них на слабом ветерке прилетает клохочущая греческая ругань. На горизонте собираются тучи и медленно-медленно пожирают трепетное звездное небо. Ночь душная, тяжелая, разлилась вокруг, как черное молоко. И электрические лампочки совсем разъярились, побелели от жара...
Сегодня был в Синопе. Тропики забрались сюда и совсем расхозяйничались: какая-нибудь пальмовая, сплетенная с бамбуковой роща, даже солнце не хочет к себе пускать. Стоит темная, как первородный грех. Влажно в ней, чуть страшно, и кажется, за каждым стволом обезьяны попрятались. Да и вправду есть здесь обезьяны. Видел их, за руку здоровался: здесь большой обезьяний питомник с профессором Тоболкиным во главе... Вот он, Сухум какой!.. Отсюда уеду либо пароходом, либо на шхуне "Алешка Чепаридзе". Управделами Предсовнаркома Абхазии обещал организовать поездку.
А забавен же сам Предсовнаркома Абхазии т. Нестор Лакуба. Простота здесь необычайная: заходи к нему в Совнарком или на дом всякий, кто захочет, никаких формальностей не надо. Запросто. А вечером если увидишь его в духане - подсаживайся, пей турецкий кофе, разговаривай о чем хочешь и сколько хочешь. Очень мне это нравится...
Оленю ручки целуйте, скажите, что... "Но ты сказал, и я буду покорен"... и не обижайте Оленя, знаю, все вы такие, погонщики... Самозабвенно П. Лукницкий.
В 1926 году в Москве устраивали Пушкинский вечер в пользу Ахматовой. Лукницкий имел неосторожность, придя в ШД, рассказать об этом ей. Она очень рассердилась и стала говорить о том, что она этого не хочет, не желает, что она не примет этих денег, что нельзя устраивать вечер в чью-либо пользу, не спросив разрешения. В студии Морозова град упреков из-за того же упал на Лукницкого от Замятиной. Потом Пунин напустился на него с тем же.
Безумная щепетильность Ахматовой... Она попросила Павла Николаевича написать скорее, что она денег все равно не примет, что она совсем не нуждается...
Маршак оказался мудрее. Правда, это было гораздо позже...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
19.11.1927
Звонил С. Я. Маршак, спрашивал, нет ли у АА в виду человека, которому можно было бы поручить написать детскую книгу о Пушкине.
По-видимому, это была скрытая форма предложения самой АА - Маршак знал, что АА ничего не зарабатывает...
"А вы в Москву не раздумали ехать?" - спрашиваю АА. Быстро ответила: "Денег нет", но спохватилась и, желая убрать эту причину, заговорила о том, что она больна, да и желания у нее сейчас особенно ехать в Москву нет... "Нашли вы еще что-нибудь интересное в области сравнений произведений Пушкина разного времени?" Сказала, что ничего не нашла, потому что не искала, - ей нужно переводить монографию о Сезанне, она перевела еще очень мало, страниц 20 - 30, а в книге 400 страниц, и это отнимает у нее все время, и для себя уж ничего не может делать - не остается времени...
Это была весна 1926 года. Когда Лукницкий пришел к Ахматовой в очередной раз, она лежала в постели с повязанной платком головой и грустно и тихо говорила ему, что совершенно не имеет времени для работы по Гумилеву, потому что все ее время уходит на перевод Сезанна. Что ей приходится работать для Пунина - переводить статьи по искусству, с французского, подготавливать доклады для Института истории искусства. Что время у нее разбито из-за того, что она не имеет своего жилища и живет между ШД и Мр. Дв.
Вот тогда-то Ахматова и сказала Лукницкому: "Выходя из дома Гумилева, я потеряла дом!"
Итак, все восполнялось неукротимым увлечением духовными богатствами. Особенно она пристрастилась к изучению архитектуры старого Петербурга.
Павел Николаевич рассказывал, что она могла перечислить и описать творения многих десятков архитекторов, создававших город с петровских времен. И не было в Ленинграде старинных зданий, монументов, решеток, ворот, мостов, подведя к которым спутника, Ахматова не могла рассказывать об их творцах все подробно и в деталях. Под влиянием Пунина она вошла в среду изобразительного искусства. Со своей стороны Пунин пользовался помощью Ахматовой. Это было, конечно, обогащением взаимным.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
22.11.1926
Пунин, узнав вчера, что сегодня ему нужно доклад читать... стал просить АА приготовить его к сегодняшнему дню.
Всю ночь АА работала, прочла книгу об Энгре в 120 стр., и к 7 часам утра все было сделано...
20.03.1926
Пунин говорил о том, как хорошо с АА проработал Давида. Сегодня у него был кто-то из Эрмитажа, кто, казалось бы, должен знать о Давиде очень много, и однако Пунин превзошел его своими познаниями и дал ему много указаний о Давиде.
Пунин при мне выражал свое неудовольствие по поводу того, что Шилейко не уезжает, потому что его присутствие здесь препятствует АА регулярно работать по Сезанну...
18.11.1926
АА не любит говорить по-французски, потому что сознает, что не может находить слова с той точностью, с какой находит их, когда говорит по-русски...
Три дня подряд прилежно переводила французскую монографию об одном из художников и составляла конспект лекций для Пунина. Занимается этим постоянно. Так, подготовила старых - XVIII века - французов и французов XIX века. Раньше конспектировала с трудом 2 - 3 страницы. Теперь в один присест - страниц по 150. Об одной из школ, о которой были только английские и немецкие монографии, не могла прочесть и сделать конспекта по незнанию этих языков.
1927-1928 годы в Фонтанном доме Лукницкий продолжал бывать у Ахматовой так же часто, как и в Мраморном дворце. Ахматова, в свою очередь, бывала у Павла Николаевича - чаще одна, редко с Пуниным.
Сложность ее быта Лукницкий, как мог, ей облегчал со всей энергией юного, здорового человека. С родителями его Ахматова поддерживала доброе знакомство. И когда она подолгу лежала в постели, Евгения Павловна посылала ей обеды. Павел Николаевич отвозил их на велосипеде и разогревал на примусе. Он доставал ей лекарства, ездил по разным делам к ее друзьям и знакомым, получал по доверенностям ее пенсию в ЦКУБУ и зарплату Шилейко в академии, когда тот отъезжал в Москву, писал за Ахматову письма, телеграммы, иногда под ее диктовку, иной раз под ее контролем, а то и просто по ее поручению. Кроме того, ей всегда нужен был человек, с которым она могла бы делиться всеми трудностями своих отношений с людьми в ее сугубо личной жизни. Можно было бы сказать "семейной жизни", если бы слово "семья" хоть в какой-то степени могло быть приложено к "отдаленной" от всех натуре Ахматовой. Ее суждения о людях, даже самых близких, оставались при нем. Он никогда ни в чем не подвел ее.Лукницкий выполнял ее поручения, а она охотно возлагала их на него, ощущая абсолютную веру в преданность человека, бескорыстными услугами которого пользовалась.
Не было вопроса, какой он не мог бы ей задать. Хотя, впрочем, благодаря высоко ценимому Ахматовой его такту, он этим не пользовался. И не было случая с ее стороны, когда он прочел? бы фигуру умолчания или неполную доверительность.
Создателями этой формы отношений были они оба, потому что если бы не его - и природные, и воспитанные им самим - качества, так устраивающие ее, не его всецелая преданность, то дружба вряд ли бы состоялась.
И ты меня не упрекнешь
Ни в чем - ни сердцем, ни мечтою,
Ты знаешь, что не может ложь
Лечь между мною и тобою.
Все так же чту, все так же верю,
Все так же, до конца, люблю.