Компания - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

4-й кв. 1-й месяц: Октябрь

Фредди, только что доставивший кучу папок наверх, в бизнес-менеджмент, делает зарядку.

– Кто пойдет обедать? У меня теперь аппетит будь здоров – от физических упражнений, наверное.

– Сейчас, только закончу печатать для Сидни, – говорит Холли. Ее компьютер единственный подсоединен к отдельному принтеру, поэтому всем, кому нужны распечатки, приходится обращаться к ней. Кнопка ее дисковода захватана пальцами, усталый механизм жалобно поскуливает.

– Знаете, что нам надо сделать? – прерывает зарядку Фредди. – Основать черный тотализатор. Каждый вносит по десять баксов.

– Что основать? – переспрашивает Джонс.

– Ты серьезно? – интересуется Холли.

– А что?

– Пакость это, вот что.

– Что такое черный тотализатор? – допытывается Джонс.

– Делаем ставки, кто вылетит следующий. Ладно вам, интересно же. Можешь первая выбирать, Холли.

Она колеблется, поглядывая на Джонса.

– Эй, – говорит он.

Из Западного Берлина приходит Роджер с видавшим виды диском в руке. Холли рефлекторно протягивает руку, но Роджер не спешит передать ей диск.

– Пари держите, а?

– Банк закладываем, – говорит Фредди. – Плати десять баксов, и ты участник.

– Идет. – Роджер раскрывает бумажник. – Кого уже выбрали?

– Никого пока.

– Стойте, – вмешивается Холли. – Ты сказал, что я буду первая.

– Так ты тоже участвуешь?

– Раз все, то и я. Ставлю на Джонса.

– Почему на меня-то?

– Да так просто.

– Моя ставка – я сам, – объявляет Фредди. – Хоть получу что-то, если выгонят.

– Я выбираю Элизабет, – говорит Роджер.

После неловкого молчания Фредди спрашивает:

– Почему Элизабет?

Роджер скромно пожимает плечами:

– Просто догадка.

Дверь Сидни щелкает. Все оборачиваются. Сидни – в костюме столь черном, что трудно различить его составные элементы – следует через Восточный Берлин к столу Холли.

– Готов отчет?

– В принтере.

Сидни вытаскивает листок и замечает Фредди и Роджера, застывших в момент передачи денег.

– В чем дело?

Фредди прочищает горло.

– Играем в тотализатор. Ставим на то, кто первый уйдет из «Зефира».

Зеленые глаза Сидни впиваются в Фредди.

– С чего вы взяли, что кто-то должен уйти?

– Ни с чего. Просто игра такая.

– Понятно. Можно и мне участвовать в таком случае?

Фредди смотрит на Холли, на Роджера и совсем уж безнадежно на Джонса.

– Ну… это… увольняешь ведь ты, так что это, наверное, будет нечестно.

Его слова рассмешили Сидни.

– Не хочешь же ты сказать, что я из-за выигрыша кого-то уволю.

– Нет. Ничего такого.

– Ну так как?

Фредди сглатывает.

– Ну… тогда конечно. Прекрасно. Десять долларов.

– Чудненько. Моя ставка – Джонс.

– Вообще-то его уже Холли выбрала.

Сидни морщит свой носик-кнопку. Роджера передергивает.

– Ну и что?

– Каждый должен выбирать своего кандидата.

– Почему бы Холли не выбрать кого-то другого?

– Так ведь она уже сделала выбор… это не совсем честно…

– Понятно-понятно. А на Холли кто-нибудь ставил?

– Нет.

– Тогда я выбираю ее. – Улыбнувшись сперва Фредди, потом Холли, Сидни достает из черных брючек купюру. Фредди берет бумажку так, точно она кусается. Все молчат, пока Сидни не уходит, и даже тогда продолжают молчать.

– Ну спасибо тебе, Фредди, – говорит наконец Холли.

– Это просто игра, – защищается он. – Вряд ли она… Это игра.

* * *

Джонс поспешает за Сидни, Роджер уходит в Западный Берлин. Холли, резко выдохнув, заявляет:

– Я пошла обедать.

– Я с тобой, – вскакивает Фредди. – Одну секундочку…

– Я, кажется, никого с собой не звала.

Она удаляется. Фредди снова садится, не зная, как быть дальше, и замечает, что на его телефоне мигает красный огонек голосовой почты. Странно: минуту назад ничего не мигало. Кто-то послал ему сообщение в записи.

Он берет трубку. В ней звучат переливы бархатного голоса:

– Доброе утро. Говорит отдел кадров. Мы получили ваше заявление на инвалидность, и у нас есть вопросы. Прошу вас при первой возможности явиться на третий этаж. Спасибо.

Фредди хочет положить трубку, роняет ее, хватает снова и с размаху кидает на рычажок. Руки трясутся. Он полагал, что бюрократическая машина перемелет его заявление без всякого разбирательства. Оказывается, оно не ушло от внимания кадровиков. Горящее око чудовища остановилось на Фредди. Ссылка на глупость внезапно представляется ему крайне глупой затеей.

Не проигнорировать ли вызов? Скажет, что ничего не получал, да и все. Но нет, это уж полный идиотизм. От кадров не уйдешь. Остается встретить судьбу по-мужски.

Он решает идти наверх в пиджаке. Он бы доспехи надел, будь у него таковые. К монитору приклеивается записка: УШЕЛ В ОТДЕЛ КАДРОВ.

Если с ним что-то случится, люди будут знать. Холли, в частности. Фредди на одной силе воли шагает к лифтам. Слезы подступают к глазам. Смертник! Смертник идет!

* * *

Створки лифта начинают закрываться, и Джонс, ринувшись вперед, просовывает между ними руку. В щели видна крохотная фигурка Сидни, стоящей со сложенными руками.

– Что за спешка?

Джонс заходит в лифт.

– Извините, я не знал, что вы здесь. – Вранье, конечно, но он уже усвоил, что Сидни требует к себе уважения. В этом она похожа на Роджера – а если подумать, то и на всех менеджеров, которых он знает. Значит ли это, что Роджеру предназначено стать менеджером? Сколько человек из группы, особо чувствительных к публичному признанию, действительно достигнет высот корпоративной иерархии? Пока Джонс размышляет об этом, Сидни набирает номер на своем мобильном. – Знаете… – Она поднимает на него глаза. – Я хотел бы узнать, чем занимается «Зефир». В целом то есть, в качестве основного источника прибыли. Никак не могу этого выяснить – странно, правда? – смеется он.

Взгляд Сидни снова возвращается к телефону.

– Это как с винтиками, Джонс. Им не надо знать, как работает вся машина. Их дело крутиться.

– Да, понятно. Ну а если одному винтику захотелось узнать, как работает вся машина, и его так на этом заклинило, что он плохо крутится?

– Неудачная мысль, – по-прежнему не глядя на него, отвечает Сидни.

Двери открываются. Сидни идет через вестибюль, цокая каблуками по плиткам с логотипами «Зефира», но Джонс, будучи дюймов на десять выше, легко догоняет ее.

– Ведь это же не секрет – чем наша компания занимается? – Они проходят мимо контрольного стола: Гретель, Ева, Евин букет… и Джонс слегка потеет. – Нет ведь?

– Разумеется, нет. Ты читал нашу программу?

– Да, но…

– Ты понимаешь, что мы – холдинговая компания?

– Да, – Джонс испытывает фрустрацию, – но это ни о чем мне не говорит. – Слушайте, если это не секрет, почему вы просто не скажете мне, что делает наша компания?

Сидни останавливается так неожиданно, что Джонс чуть не налетает на нее. Двери вестибюля разъезжаются перед ними, дыхание теплого дня проникает внутрь.

– Ты меня не слушаешь, Джонс. Это не секрет, но твой вопрос выдает неумение мыслить масштабно. Подумай сам: что будет с компанией, если каждый служащий захочет быть в курсе наших стратегических планов? Если все начнут предугадывать решения администрации? Компанией, в которой восемьсот директоров, управлять невозможно. Определять корпоративную стратегию – не твоя работа, не моя и не его. – Она показывает на пожилого уборщика со шваброй, который облокотился на стол поболтать с Евой Джентис. – Кто этого не может понять, тот не способен играть в команде.

Джонс, вдоволь насмотревшийся на мотивационные постеры, чувствует всю серьезность обвинения.

– Ясно, да? – Зеленые глаза всматриваются в него.

– Ясно. – Не успевает он это вымолвить, Сидни выпархивает на улицу, а он тащится назад к лифтам. Потом вспоминает о чем-то и сворачивает к контролю. Ева Джентис и уборщик смотрят на него с заметным интересом, но его вопрос обращен к Гретель: – Ну что, ты узнала, как можно попасть в административный отдел?

– А, да. Никак.

– Никак, – тяжело повторяет Джонс.

– Тебе нужно поговорить со своим менеджером или воспользоваться ящиком для предложений. Ты знаешь, где он?

– Значит, так. – Джонс барабанит пальцами по столу. – Без договоренности на второй этаж не попасть. Договориться нельзя, потому что сначала надо обратиться к Сидни. Сидни могла бы ответить на мой вопрос, но спускает на меня всех собак за то, что я его задаю. Правильно я рассуждаю? – Джонс повышает голос. Никто ему не отвечает – ни Гретель, ни прекрасная Ева Джентис, ни седой уборщик. – Может, мне расположиться на паркинге и подождать, пока ко мне не выйдет кто-нибудь из администрации? У них там места зарезервированы – что будет, если я пойду и сяду на чей-нибудь «BMW»?

– Думаю, что они вызовут охрану, – говорит Гретель.

– Ну еще бы! А пока стража будет тащить меня прочь, мне еще и лекцию прочтут о надлежащих каналах связи. Это ж надо – никто во всей компании не имеет понятия, чем она занимается!

– Сынок, – говорит уборщик, – вон там на стенке висит наша программа.

– Сссс, – говорит Джонс, выпуская воздух сквозь стиснутые зубы, и вдруг замечает, что уборщик заклинил дверь на лестничную клетку своей тележкой с моющими средствами. Как стало известно после августовской аварии, обычно эти двери всегда заперты. Джонс, смерив взглядом расстояние между дверью и уборщиком, потихоньку двигается туда.

На глазах у наблюдателей, не успевших понять, что у него на уме, он преодолевает больше половины пути. Ева спохватывается первая и спрашивает:

– Ты куда? – Что-то странное в ее тоне, не совсем страх и не совсем угроза, воспламеняет решимость Джонса.

– Эй! – кричит уборщик, и Джонс переходит на бег. Ногой он сшибает с дороги тележку, которая ударяется о стену и переворачивается, раскидывая пластиковые бутылочки с разноцветными жидкостями. Лестница обдает его стужей, как холодильник, – здесь на добрых десять градусов холоднее, чем в вестибюле, здесь гуляет эхо и пахнет бетоном. Дверь захлопывается за его спиной с радующим душу лязгом – без ключей ее точно теперь не открыть. Через две ступеньки он устремляется вверх. Смешно, но он почему-то не чувствует, что губит свою карьеру.

* * *

Фредди приезжает на третий этаж. Здесь так высоко, что голова кружится и коленки подкашиваются. Хотя, может быть, дело не в высоте, а в вывеске ОТДЕЛ КАДРОВ.

Здесь все по-другому. Свет приглушен. Стены темно-синие, а не кремовые, как везде. Ни мотивационных постеров, ни черно-оранжевых логотипов, ни графиков-диаграмм. Мягкие тона и полумрак. Ковер заглушает шаги идущего по коридору Фредди, а стены, как ему кажется, дышат.

Контрольный стол черен, гладок и пуст. Секретаря за ним нет. И телефона нет, и блокнота, и керамических мишек. Даже звонка нет с надписью ЗВОНИТЕ. Фредди нервно озирается. Справа и слева две одинаковые двери. Может, это тест такой? Одна ведет в рай, а другая в ад? Или обе в ад – это ведь отдел кадров. Фредди прикусывает губу. Лучше, пожалуй, остаться на месте.

Левая дверь щелкает и открывается.

– Хелло? – Фредди подходит к двери, заглядывает внутрь. Длинный коридор с одинаковыми дверями по обе стороны.

Стиснув зубы, он переступает через порог. Вот сейчас дверь захлопнется, свет погаснет, и он услышит в темноте маниакальный хохот. Ничего такого, конечно, не происходит. Он просто идет по коридору в отделе кадров, борясь с желанием улепетнуть назад к лифтам.

Все двери закрыты, таблички отсутствуют. Одна, слева, щелкает, и Фредди останавливается. Дверь открывается. За ней темная приемная без стола, с одним пластмассовым стулом посередине. Фредди осторожно заходит.

– Хотите, чтобы я сюда сел?

Молчание.

Фредди идет к стулу, садится и видит перед собой огромное зеркало.

Откуда-то звучит голос, тот же, что в телефоне:

– Ваша фамилия.

* * *

Миновав дверь с цифрой «15», Джонс начинает ощущать некоторую слабость в ногах. На подходах к десятому они у него трясутся, и рубашка прилипает к спине. На пятом он спотыкается, плюхается на ступеньку и пользуется случаем втянуть воздух в горящие легкие. Пот, точно дождавшись этого, выступает на лбу, и Джонс не очень успешно вытирает его рукавом. Вряд ли он произведет хорошее впечатление на администрацию в таком виде.

Снизу доносится шум. Слышатся голоса: «Вверх или вниз?» – «Вверх, наверное». Что это, погоня?

– Эй, Джонс! – кричит кто-то. – Вам не разрешается находиться на лестнице. Мы должны вас проводить в отдел кадров. Вы там? Мистер Джонс! Лучше уладим все побыстрей.

Это решает дело. Джонс встает и продолжает подъем.

Еще несколько минут геркулесовых усилий, и перед ним дверь с цифрой «2». Охранники все еще отстают не меньше чем на пять этажей. Джонс, прежде чем взяться за ручку, медлит и смотрит наверх. Он добрался до второго этажа, но на первом сидит Дэниел Клаусман, генеральный директор. Зачем ограничиваться вторым, пройдя такой путь?

Ноги протестуют, но Джонс одолевает еще два бетонных пролета. Вот она, дверь с цифрой «1». Дальше идти некуда.

Она такая же, как двери на всех прочих площадках. Джонс, подсознательно ожидавший золотых врат, пушистых облаков и ярких лучей, немного разочарован, но ладно. Он тянет вниз железную ручку. «Кррак» – отдается на лестнице, как пистолетный выстрел. Охранники кричат что-то снизу. Эхо мешает разобрать слова, но ничего хорошего Джонсу, похоже, не светит. Он и без них это знает. Остается надеяться, что на первом охраны нет. Претерпеть такое ни за что было бы совсем уж паршиво. Он толкает дверь плечом.

Ветер чуть не сбивает его с ног. Он хватается за дверь. Это так противоречит его ожиданиям, что мозг отказывается что-либо понимать. Джонс просто висит на двери, глотая воздух, и пытается сфокусировать взгляд. «Нехилый у него офис», – приходит в голову первая мысль.

Джонс стоит на крыше.

* * *

– Вы знаете мою фамилию, – говорит Фредди. – Вы сами просили меня прийти.

– Ваша фамилия, – повторяет голос.

Фредди сглатывает. Это, наверное, для записи. А может, они технику так настраивают. Он слышал, что при тестировании на детекторе лжи сначала задают простые вопросы, чтобы настроить параметры, а уж потом переходят к основным.

– Фредди Карлсон.

– Номер служебного удостоверения.

– 4123488.

– Ваш отдел.

– Продажа тренингов, четырнадцатый этаж. – Фредди откашливается. – Все это указано в моем заявлении.

– Вы инвалид.

Фредди ерзает на стуле. Его отражение в зеркале делает то же самое.

Выглядит оно очень виновато.

– Да.

– Инвалид по глупости.

– Что ж поделаешь. В школе я старался, да без толку. Наверное, я от природы такой.

– В вашем заявлении, видимо, допущена ошибка.

– Возможно, и не одна, при моей-то тупости.

– В вашем заявлении сказано, что вы глупы.

– Правильно.

– Мы полагаем, что глупость вы приписываете отделу кадров.

– Нет, что вы!

– Вы знаете политику отдела кадров по отношению к инвалидам.

– Да… вроде бы слышал.

– Вы знаете, что отдел кадров неукоснительно соблюдает закон федерации и нашего штата.

– Думаю, да.

– Вы знаете, что «Зефир холдингс» предоставляет равные возможности каждому служащему.

– Нуда, наверное.

– Сколько будет семью три?

– Дв… – Фредди прикусывает язык. Хитрый ход! Вот он, первый настоящий вопрос. – Не знаю, у меня с собой калькулятора нет.

– Сторона, противоположная востоку?

– Левая.

– Что растет вверх, сталактиты или сталагмиты?

– Понятия не имею, – с полной правдивостью говорит Фредди.

– Работа в команде – жизненный принцип компании. Правда это или нет?

Фредди колеблется. Снова подвох. Даже самый тупой олигофрен не может не знать, что такое для «Зефира» работа в команде.

– Правда.

Пауза. После нее голос звучит тоном ниже, почти гневно.

– Вы знаете, что ни один инвалид, работающий в «Зефир холдингс», не подвергается дискриминации по причине своей инвалидности.

– Как скажете.

Молчание.

– Да, – говорит Фредди.

– Их переводят. – Голос делает легкое, но хорошо заметное ударение. – Их сплавляют. Их выживают. Их съедают. Но дискриминации они не подвергаются.

– Д-да, – выжимает из себя Фредди.

– Их нагружают повышенной ответственностью за ту же зарплату. Их вводят в команды с психологической несовместимостью. Им поручают проекты с взаимоисключающими целями. Их бросают на финансовую отчетность нашего клуба. Их заставляют чистить покупательскую базу данных. Их делают наставниками стажеров.

– Ладно, ладно. Послушайте…

– Их обходят поощрением. Слухи связывают их с самыми непривлекательными коллегами. Их мониторы выходят из строя. В их стульях лопаются пружины. У них пропадают шариковые ручки. Их подчиняют сразу нескольким менеджерам. Их…

– Хватит! – говорит Фредди. – Я понял!

Голос делает паузу, чтобы насладиться моментом.

– Сколько будет семью три?

* * *

Холли, вернувшись с обеда (салат, съеденный в одиночестве за стойкой ближайшего кафе), находит Восточный Берлин пустым. Джонса не видно, Фредди тоже исчез, УШЕЛ В ОТДЕЛ КАДРОВ, судя по записке на его мониторе, – опять, наверное, острит. Холли вздыхает. Ей как-то не по себе.

Она направляется к кулеру. Когда заканчиваешь восьминедельный курс аэробики, нужно поддерживать водный баланс. Наполнив бумажный стаканчик, она запрокидывает голову и пьет до дна. Роджер, проходя мимо, смотрит на ее грудь. Поймав ее взгляд, он подмигивает:

– Холли.

– Роджер. – К чему она не может привыкнуть, так это к откровенному нахальству бизнесменов. Холли не хочет быть стервой, но никак не может понять, почему каждый обрюзгший пузатый засранец с раздутой самооценкой полагает, что имеет шанс ее заполучить. Проблема в том, что по месту работы их самооценка оправданна – их положение, во всяком случае, выше, чем у нее. Поэтому какой-нибудь мокрогубый менеджер из обработки заказов чувствует себя вправе с ней флиртовать – без неприличных предложений, что было бы грубым нарушением правил компании, но так, можно сказать, еще хуже. Приходится делать вид, будто это обыкновенные приятельские отношения, хотя в подходящей обстановке она послала бы такого деятеля куда следует.

Поднимись она немного по служебной лестнице, к ней бы так не подкатывались. Да и она, возможно, не возражала бы, если б они выглядели получше или не были, как Роджер, полными мудаками. Им кажется, что лучший метод борьбы с выпирающим пузом не полчаса в день на тренажерах, а рубашка хорошего качества. (Иногда галстук из-за живота отстает от рубашки, иногда он лежит практически горизонтально.) Если им наплевать на собственную внешность, почему они позволяют себе пялиться на стройную Холли? В «Зефире» ей многое непонятно, но законы служебного флирта достают больше всего остального. Она не приемлет их, а на нее навешивают ярлык склочницы.

В ее лотке для входящих лежит пара листков. Элизабет хочет, чтобы Холли подбила итог того итога, который делала для Сидни пару часов назад. Холли чувствует признаки мигрени. Интересно, что будет, если она скроется в спортзале до конца дня.

Приходит Фредди и бессильно падает на свой стул. Холли ждет объяснений, но он молча смотрит на клавиатуру компьютера.

– Что стряслось?

– Я написал что. – Он снимает записку с монитора и медленно рвет на кусочки.

– Да нет, я серьезно.

Фредди не отвечает.

– Ты правда ходил в отдел кадров? – оживляется она. – Ну как там? Они тоже сидят в загородках?

– Я не хочу говорить об этом.

– А, ну как хочешь. – Фредди хранит молчание. – Да ну тебя, рассказал бы хоть что-нибудь.

Он трясет головой.

– Ладно, ладно. – Она отворачивается к своему компьютеру.

* * *

Джонс делает несколько осторожных шагов по крыше, прикрыв дверь так, чтобы она не захлопнулась и не отрезала ему выход. Серая бетонная плоскость усеяна пометом миллиона голубей, многие из которых смотрят на него с разных надстроек. С одной стороны торчат верхушки небоскребов, более высоких или расположенных выше по холму; через каждое окошко можно заглянуть в миниатюрный деловой мир. Джонс подходит к парапету и видит поток автомобилей, ползущих по Первой авеню. С высоты кажется, что они движутся на удивление тихо. Ветер ерошит волосы и сушит потную спину.

Через минуту мозг включается снова, и Джонс соображает, что если подсуетится, то успеет съехать на второй этаж до прихода охраны. Можно слегка модифицировать первоначальный план и спросить у администрации, почему кабинет Дэниела Клаусмана – это крыша. Вернувшись к двери, он замечает, что тут же рядом расположен служебный лифт. Голоса на лестнице звучат подозрительно громко – открыв дверь, Джонс оказывается лицом к лицу с двумя красными, распаренными мужчинами в голубой форме охраны.

– Ты, – произносит один из них. Джонс, не дожидаясь определения, которое должно за этим последовать, захлопывает дверь, запирает ее на засов и нажимает на красную резиновую кнопку вызова лифта. – Мистер Джонс, – слышится через дверь, – если вы сейчас же не оставите мистера Клаусмана в покое, последствия будут очень серьезными.

Приходит лифт. Джонс заскакивает в кабину, нажимает на кнопку «2», и двери, к его великому облегчению, закрываются.

Он переводит дух, поправляет манжеты и галстук. Гордо поднимает голову. Неизвестно, сколько кадровиков и охранников ополчились против него, но беспардонное надувательство, которому подвергаются служащие этой компании, уравнивает его шансы с противником. Он ждет, когда лифт прозвонит и двери откроются.

Этого, однако, не происходит. В окошке цифра «4», вместо которой у него на глазах появляется «5». Кнопка под цифрой «2» не светится. При нажатии она загорается и тут же гаснет. Он пробует «5», потом «6», пробегает по всему ряду кнопок. Все загораются не дольше чем на секунду. Он опирается рукой о стенку кабины. Кажется, налицо ускорение? Вот как, осеняет его, избавляется «Зефир» от служащих, которые больше не нужны: сбрасывает их на лифте в подвал.

Лифт замедляет ход. Может, все еще обойдется. «11» в окошке меняется на «12». Похоже, лифт идет на четырнадцатый, в продажу тренингов. Раздосадованный Джонс вздыхает. Там уже, не иначе, ждут охранники с его пожитками в картонной коробке.

Цифра «12» гаснет, лифт останавливается. После диковинно долгой паузы происходят две вещи сразу: раздается звонок, и в окошке выскакивает «13».

Джонс смотрит на панель. Может, у него внезапное помрачение рассудка? Не похоже. Кнопки «13» как не было, так и нет.

Двери лифта разъезжаются в стороны.

Первое, что Джонс замечает, – освещение. Никаких режущих глаза «дневных ламп». Мягкий, приглушенный свет идет откуда-то с потолка. Второе: ковер здесь не ярко-оранжевый, а спокойного синего цвета. Третье: лифт открывается в коридор, что само по себе нормально, но стены в коридоре стеклянные, и за ними видны офисы с такими же стеклянными стенами. Офисы! Стены! Вот что поражает по-настоящему. Оправившись от шока, он начинает замечать менее значительные детали вроде стоящей перед ним группы людей. В центре группы седой уборщик, рядом с ним Ева Джентис.

– Мистер Джонс, – говорит уборщик, – я Дэниел Клаусман. Добро пожаловать в проект «Альфа».

* * *

– Вообще-то полагалось бы вышвырнуть вас на улицу. – На Клаусмане все тот же комбинезон, но Джонс не может отвести глаз от его пышной серебряной гривы. Именно она убеждает его, что этот человек в самом деле генеральный директор «Зефир холдингс»: настоящая руководительская шевелюра. Клаусман тем временем, взяв Джонса под локоть, ведет его по коридору. – Распространяется слух, что вас поймали на краже компьютера, тут и делу конец. Не впервой.

Джонс смотрит на Еву, на ее ослепительную улыбку. Эти сверкающие зубы заставляют его нервничать еще больше.

Клаусман останавливается – и тут же останавливаются все остальные.

– Но в вас, мистер Джонс, есть кое-что особенное. Мы с самого начала это заметили, правда? – Ева кивает, а когда Клаусман отворачивается, подмигивает. – Всё решил этот номер с крышей. Так далеко еще никто не забирался. Любопытство взыграло, да? Нам такие ребята нравятся. Даже очень. Интересно бы за вами понаблюдать, но раз такая возможность теперь отпадает, мы хотим сделать вам одно предложение.

– Вы играете роль уборщика, – говорит Джонс. Не слишком прозорливое замечание, но ему хочется подтвердить кое-какие общедоступные факты.

– Некоторые руководители устраивают настоящее шоу из работы на передовой. Ну, знаете, как менеджеры «Макдоналдса» – один день в году они работают на раздаче, прерываясь каждые пять минут, чтобы позвонить к себе в офис, и считают себя героями. А я, мистер Джонс, живу на передовой. Никто не может быть ближе к своим подчиненным, чем я. – Он улыбается и явно ждет от Джонса одобрительной реплики.

– А Ева в самом деле не секретарша.

– Она такая же секретарша, как я уборщик. – В уголках губ Клаусмана играет улыбка.

– То есть она секретарша, но большей частью кто-то еще.

– Идемте.

Джонс озирается. Сквозь стеклянную стену видны ряды мониторов, показывающих все помещения «Зефира».

– Вы следите за всем, что происходит в компании.

– Почти попал. Как насчет гол забить?

Джонс набирает воздуха.

– Настоящая цель «Зефир холдингс»… – Он колеблется. Если он ошибается, все вокруг помрут со смеху. Ева ободряюще кивает, и он решается. Какого черта! – «Зефир» – это испытательный полигон. Лаборатория, где отрабатывается техника менеджмента и изучаются результаты. Экспериментальная компания.

Никто не смеется. Клаусман обводит всех взглядом.

– Ну, что я вам говорил, а?

– Вы опять это сделали, – говорит кто-то.

– Я есть альфа и омега,[2] – разводит руками Клаусман.

Вот теперь все смеются. Через какое-то время Джонс присоединяется к ним.

– «Система Омега». – Его пошатывает. – Это вы ее написали. На основе полученных здесь данных.

* * *

С Элизабет происходит нечто ужасное: ее тянет к Роджеру. Предатель-организм и подстегнутые беременностью гормоны подшутили над ней, но ей не смешно. Роджер! Только человек, который совершенно ее не знает, мог бы найти между ними что-то общее. Элизабет шокирует мнение, которое составил о ней ее собственный организм.

Она не знает, как быть в такой ситуации. Сначала все казалось очевидным: в ее карьере ребенку нет места. Потом первоначальная реакция прошла. Возросло влияние некой тайной части сознания – возможно, той самой, что отказалась от презерватива. По мере того как эта тайная часть просачивается в ее спинной мозг, Элизабет теряет почву под ногами. Этот процесс ужаснул бы ее, не будь он таким анестезирующим. Всю его мощь она чувствует лишь в такие моменты, как этот, – когда ловит себя на том, что смотрит через проход на Роджера и что рот у нее открыт.

Роджер, перехватив ее взгляд, удивленно моргает. Элизабет, захлопнув рот. поворачивается к своему столу. Ее руки стиснуты в кулаки. О боже, только не это!

* * *

– Не знаю, почему все так удивляются, – говорит Клаусман, сидя за самым большим столом, который Джонс когда-либо видел. Мимо двух стеклянных стен его кабинета плывут низкие облака. Джонсу кажется, что небоскреб сейчас опрокинется, и он невольно отклоняется влево, чтобы удержать равновесие. – Я всего лишь применяю в бизнесе методы научного исследования. Ученые ведь не ставят опытов на живых людях, у них на то существуют лаборатории. У нас точно такой же подход.

– Но вы-то экспериментируете на живых людях, – замечает Джонс.

– Нет-нет-нет. «Зефир холдингс» создан искусственно и не имеет клиентов. А, понял: вы имеете в виду персонал. Это так, но ведь мы не делаем им ничего плохого. Мы даем им работу – бесполезную, да, но они-то об этом не знают. Почти всякая работа бесполезна, если разобраться как следует. Сократите любую должность, и оставшиеся найдут способ обойтись без нее. Мы проверили это на отделе логистики.

– Но ведь есть же какие-то этические…

– Служащим «Зефира» живется даже лучше других: им не приходится иметь дела с клиентами.

– А что дурного в клиентах?

Клаусман смеется, все прочие ухмыляются.

– Простим ему, он еще так молод. – Клаусман подается вперед: – Клиенты, мистер Джонс, это болезнетворные бактерии. – Он говорит на полном серьезе. – А компания – живой организм, система. Она построена на как можно более эффективном повторении одного и того же набора функций. Враг любой системы – разнообразие, а его-то как раз и вносят клиенты. Им нужен специальный продукт в уникальных обстоятельствах. Они пытаются протащить договоры с послепродажными условиями и шлют жалобы в отделы продаж. Мое наивысшее достижение, мистер Джонс, совершенно честно, – не система «Омега» во всех ее многочисленных вариантах (очень прибыльное дело, к слову сказать), а «Зефир». Компания без клиентов. В прежние времена мы пытались их моделировать, и это привело к катастрофе. Загубило весь проект на корню. Когда мы начали сызнова, я убрал все отделы, имевшие клиентов вне компании. Отстрелил, как стаю бешеных псов. Я не утверждаю, что теперешний «Зефир холдингс» – совершенство, но мы приближаемся к идеалу, мистер Джонс. Приближаемся.

– Это все надо переварить, – говорит Джонс.

– Я дал бы вам пару дней на размышление, но не могу. Боюсь, что либо вы с нами, либо против нас.

– Вы предлагаете мне работу? Какую?

Клаусман выставляет ладони вперед.

– Я лишь намечаю курс. Ева, пойди, пожалуйста, с мистером Джонсом и введи его в детали.

* * *

Ева встает, подмигнув Клаусману.

– Ты с ним поласковее, – говорит он.

Оба смеются, приводя Джонса в замешательство. Ева берет его под руку, выводит в коридор.

– Хочешь на солнышко? Здесь я больше пары часов не выдерживаю.

Джонс говорит что-то – он не помнит что, потому что чувствует бицепсом левую грудь Евы. Когда она вызывает лифт, ее медово-каштановые волосы задевают его щеку, а запах духов вторгается прямо в мозг, где начинает жать на клавиши и щелкать тумблерами.

– Иногда тут по пять минут ждешь, – говорит Ева, поглядывая на табло. – Лифт останавливается, только если он пустой. В обеденный перерыв… ага, есть. – Она входит в кабину, Джонс за ней. В зеркалах до бесконечности отражаются он и Ева, Ева и он. – Должна сказать, меня здорово впечатлило, как быстро ты нас вычислил. Большинство работничков «Зефира» тупы как пробки. Нет, правда. Прямо на мозги действует. Придешь иногда домой, смотришься в зеркало и напоминаешь себе, что ты-то не такая.

– Ты кто вообще? Какая у тебя должность?

– А как мы, по-твоему, контролируем «Зефир»?

Задумчивый взгляд Джонса падает на панель с кнопками, и его озаряет.

– Через кадры. Это не настоящий отдел, а часть «Альфы».

– Вообще-то нет, – усмехается Ева. – Кадры есть кадры. Мы предоставили им развиваться свободно, и вот что вышло. Ты бы почитал их отчеты – дух захватывает. Они там настоящие человеконенавистники. Нет. «Альфа» внедряет в отделы своих агентов. Нас всего-то двенадцать, и большей частью мы наблюдаем. Но когда нам хочется изучить что-то определенное, мы дергаем за соответствующие ниточки, и это случается.

– А в «Зефире» никто не врубается.

– Точно, – сверкает она улыбкой. – Если увидишь кого из знакомых, держись естественно.

– Чего?

Двери лифта открываются. Ева цокает каблучками по вестибюлю, Джонс, крайне смущенный, шагает за ней. Он даже не может толком ответить Гретель, которая улыбается и машет рукой. Интересно, она знает? Он замечает камеру слежения под потолком и вдруг сознает, что видел такие же в других помещениях. Видел, но не фиксировал в сознании.

Автоматически открываются входные двери. Ева роется в сумочке, ее «ауди» бибикает, она швыряет ключи Джонсу. Он машинально их ловит.

– Умеешь водить такую модель?

– Ты серьезно?

– Вполне. – Она открывает дверцу со стороны пассажира, закидывает внутрь свои длинные ноги, барабанит по щитку. – Залезай, не стой.

«Неужели я сейчас поведу вот эту машину? – спрашивает себя Джонс и отвечает: – Да».

Под одобрительный шепот мягкой кожи он устраивается на водительском сиденье, кладет руки на руль и делает несколько глубоких вдохов и выдохов.

– У тебя что, сдвиг на тачках?

– Я думал, что нет.

– Ладно, поехали, – смеется она.

* * *

– Я пока молчу, – говорит Ева, – потому что вождение поглощает тебя целиком.

Джонс переключается на четвертую скорость, и машина делает рывок. Доверие, которое оказывает ему «ауди», не перестает его поражать. Его старенькая «тойота», ныне стоящая на втором субэтаже служебной парковки, задумывается над каждой его командой, а эта принимает каждый чих как евангелие. Джонсу трудно ехать ровно – машина реагирует даже на стук его сердца, слышный сквозь подошвы ботинок.

– Интересно, да? – говорит Ева. – Насколько больше самодисциплины требует высококлассная техника. Надо самому стать немножко машиной. – Она сидит, наслаждаясь осенним солнцем. Джонсу хочется посмотреть на нее, но он не решается – машина как раз огибает рекламный щиток. – Черт, отличный денек! Мне вкручивают, что из всей Америки жить можно только в Калифорнии, а я вот не понимаю, как можно всю жизнь ходить в одном летнем. – Она стягивает волосы в подрагивающий на ветру хвост. – Ну ладно, ближе к делу. Ты вроде бы умный пацан, поэтому обойдусь без продажи, идет?

– Спасибо.

– Если откажешься работать в «Альфе», твоей карьере конец.

Машину слегка заносит, белый «форд» сигналит.

– А если с продажей?

– Если согласишься, – смеется она, – для начала тебе положат 125 тысяч в год. Ты окажешься в первых рядах мирового менеджмента, приобретешь опыт, который ни за какие деньги не купишь. Вместо работничков, которые весь день карандаши точат и глядят на часы, будешь играть с большими ребятами. Чем не кайф?

Джонс рискует взглянуть на нее.

– А почему в противном случае моей карьере конец?

– Что, по-твоему, произойдет, если все узнают, что «Зефир» – это фальшивка?

– Ну, наверно, эксперимент завалится. Придется вам прикрыть свою лавочку.

– Именно поэтому мы не можем допустить, чтобы ты разгласил эту информацию. И предпримем все, чтобы тебе помешать.

– Например?

– «Стивен Джонс был компетентным специалистом. Показывал хорошие результаты. Использовал Интернет для скачивания порнографии с зоофильским уклоном».

– О Господи!

– Шучу, – смеется Ева, – но основную идею ты ухватил. Характеристика, которую мы тебе напишем, тебя не удовлетворит. Можешь, конечно, придумать что-нибудь для объяснения пробела в своей биографии, но работодателей такие вещи всегда настораживают. Доведись мне выбирать между тобой, загадочно отсутствующим во всех программах набора выпускников, и кем-нибудь еще – я бы знала, кого взять на работу.

– А если я пообещаю не говорить никому о проекте «Альфа»?

– Мы предпочитаем обезопаситься. Ставки слишком высоки.

Джонс молчит.

– К чему зацикливаться на негативе? Подумай, какие возможности тебе открываются, и просто скажи «да».

– В ответ на что? Я даже не знаю, чего вы от меня потребуете.

– Того же, что от всех остальных: стать нашим агентом. Ты сохранишь свое официальное место, но параллельно начнешь работать на «Альфу». Если Клаусмана твои идеи устроят, будешь разрабатывать свой проект. Может, он даже войдет в следующее издание «Системы Омега». Огребешь недурной гонорар. Иногда мы внедряем свои разработки в другие компании, адаптируем решения к их обстановке. Это лучше всего. Летаешь по всей стране, останавливаешься в пятизвездочных отелях, все за счет клиента. Не то что заполнять чужие расходные декларации, Джонс. Ты уж мне поверь.

– И никто в «Зефире» не будет знать, чем я занят.

– Правильно понимаешь. Никто.

Он тормозит на красный свет и смотрит на Еву. Она, выставив локоть наружу, тоже смотрит на него сквозь темные очки и улыбается.

– Не знаю, как у меня получится шпионить за своими сотрудниками, – упрямо говорит он.

– Ухх. – Похоже, что Еве говорили это уже миллион раз. – Слушай сюда. Все компании шпионят за своими работниками. Через камеры, электронную почту и прочее. И работники знают, что за ними следят. У нас просто все лучше организовано.

– Камеры слежения – одно, а сидеть рядом и притворяться, что ты свой, – другое. Тебе не кажется? – уточняет Джонс, не дождавшись ответа.

– Если честно, то нет. Если ты видишь, что твой коллега обкрадывает компанию, и докладываешь об этом своему менеджеру, что тут плохого? Именно это мы и делаем: отслеживаем непроизводительные расходы и стараемся навести порядок.

– Но…

– Хочешь лекцию по этике? У нас и такая есть, на видео. Про то, как мы повышаем эффективность бизнеса, сошлем рабочие места и помогаем Америке стать еще сильнее. Когда кассета кончится, ты придешь к выводу, что по-другому думают одни коммунисты. Мы ее показываем самым набожным инвесторам. У тебя как с религией?

– Не очень, но…

– Это у нас юмор такой. Как кто-нибудь просит показать кассету с моральными ценностями, так нам ясно, что он уже готов вложить деньги. Им просто нужно какое-то оправдание, чтоб совесть не мучила. Моральные ценности, Джонс, люди придумали специально для оправдания своих поступков. Вам в колледже читали курс деловой этики?

– Да.

– Учили, что поведение определяется моральными ценностями, да? Фигня. Когда наблюдаешь за людьми так, как мы, понимаешь, что все совсем по-другому. Я верю в то, что делает «Альфа», а этичны разные детали или нет, меня не волнует. Потому что этика – понятие растяжимое. Поговори с неплательщиком налогов, с серийным убийцей, с растлителем малолетних, и каждый, оправдывая себя, выдаст тебе свою этику. Они вполне серьезно объяснят тебе, почему им пришлось сделать то-то и то-то. И что плохими они из-за этого не стали. Тут-то весь и фокус: когда л юди толкуют про этику, себя они исключают. Когда кто-то где-то скажет, что он персонально поступил неэтично, я пересмотрю свои взгляды.

Кто-то сигналит. Джонс видит, что включился зеленый, и бросает машину вперед.

– Я прямо удивляюсь тебе. За такое обеими руками надо хвататься. Боишься рискнуть? Как же ты тогда пришел на работу в «Зефир», о котором ничего не слыхал?

– Я пришел, потому что… – Заканчивать Джонсу как-то не хочется. – Риска я не боюсь.

– Так скажи «да». Какой у тебя еще вариант? Хочешь ближайшие десять лет пробивать себе дорогу в среднее руководящее звено? Все работы на девяносто пять процентов дерьмо, потому за них и платят. А мы тебе предлагаем элитные пять процентов. Работа интересная плюс зарплата хорошая. Любой из отдела продаж за такое горло бы перерезал. Чего тут думать?

Десять лет, которыми пугает его Ева, до жути правдоподобны. Легко представить, как вкалываешь день за днем, вникая в корпоративные интриги и постепенно теряя энтузиазм, – пока не осволочишься достаточно, чтобы занять должность, которую предлагают прямо сейчас.

– Пупсик ты мой, – улыбается Ева. – Все на лице написано.

Смущенный Джонс подводит машину к обочине, с большим огорчением выключает мотор.

– Ладно. Я в игре.

– Вот и чудесно. Я рада. – Ева стискивает его бедро. – Ну, поехали назад. Надо сказать, что история с порнушкой нам не понадобится.

* * *

В четыре часа рушится отдел кредитования. До сих пор он занимался тем, что подтверждал кредитоспособность заказчиков. Последними, само собой, являются все остальные отделы «Зефира», но одни умудряются распоряжаться своими финансами лучше других. Бывали случаи, когда некоторые отделы – не будем уточнять какие – заказывали что-то, а потом пытались отсрочить платеж. Подразделения подобного рода – смертельные враги отдела кредитования, и для борьбы с ними используется страшное оружие: приостановка кредита.

Такое оружие, примененное с умом, делает жертву калекой, лишая ее жизненно важной способности что-либо покупать. Яд проникает в ее финансовую систему. Единственный способ вылечиться – убедить кредитование в ужасном состоянии ваших финансов, что трудновато сделать, пока все операции парализованы. Каждый отдел, пораженный приостановкой, неизменно погибал – что, по утверждению отдела кредитования, вполне оправдывало упомянутую санкцию, предусмотрительно против него использованную.

Ставились большие деньги на то, кто одолеет в последней схватке. Кредитование удушит кадры или кадры сократят кредитование? Битва гигантов назревала давно, и предупредительные выстрелы производились с обеих сторон. В прошлом месяце кредитование послало кадрам предупреждение относительно раздутых расходных ведомостей; кадры в ответ урезали кредитованию две штатные единицы, оставив в отделе двадцать шесть человек. Давление нарастало. В темных совещательных комнатах создавались коалиции. Прошел слух, что администрация намерена сделать приостановку кредита чисто совещательной функцией. Эта перспектива превратила войну в неизбежность: она вынуждала кредитование атаковать кадры, пока не поздно. Работники обоих отделов спешно уходили в ежегодные отпуска.

Теперь все это стало историей из-за двухсот пропавших печатных бланков. Бланки исчезли в понедельник утром сразу после выхода из отдела снабжения. Пропажу можно было возместить доллара за три, но кредитный менеджер заявил, что это не просто кража, а покушение на самое святое – работу в команде, и потребовал вернуть похищенное. Началось следствие. Служащих по одному вызывали на собеседование. Изучались служебные досье. Ящики столов выдвигались, их содержимое пристально рассматривалось. Высказывались беспочвенные обвинения. Моральный дух кредитчиков, и без того уже подорванный противостоянием с кадрами, упал ниже некуда.

В этот день придя на работу, они нашли на столах меморандум своего менеджера. Трем сотрудницам выносилось порицание за плохую работу, что вскрылось благодаря расследованию. Подчеркивалась важность завершения двух ключевых проектов. В конце мимоходом упоминалось, что менеджер обнаружил недостающие бланки: он сунул их себе в стол, а потом забыл. Словом, дело закрыто.

Возмущенные кредитчики штурмуют кабинет менеджера. Тот вовремя успевает запереть дверь и прячется за столом. Пока подчиненные кричат и колотят в стеклянную стену, он набирает номер отдела кадров. Он хочет, чтобы уволили весь его отдел, всех до единого! Отдел кадров счастлив удовлетворить его требование. Через пару минут из лифтов высаживается десяток охранников в голубых рубашках.

Когда последнего из бунтовщиков вытаскивают за дверь и охрана начинает зачистку, кадры рассылают всей компании голосовое сообщение. Отдел кредитования, объявляют они, в целях сокращения затрат решил уволить всех своих служащих, оставив только одного человека. А поскольку группа менее десяти человек не может считаться отделом, отдел кредитования аннулируется. С этого времени право приостановки кредитов переходит к отделу кадров.

* * *

– Ты где был? – спрашивает Фредди. – Один парень приходил смотреть твой компьютер. Мы думали, тебя выгнали.

– Смотреть мой компьютер?

– Ну да. Охранник. Но он вроде бы только поставил новые драйверы.

– Откуда ты знаешь?

– Он так сказал.

– А тебе он тоже что-нибудь ставил? Или Холли?

– А Фредди-то прав, – говорит Холли, идущая к кулеру. – Ты становишься параноиком.

– Тебе не кажется странным, что… – Джонс умолкает. – Да. Ты прав. Извини.

Фредди ждет, пока Холли пройдет обратно.

– Кстати о странном. Я слышал, ты ездил кататься с Евой Джентис? – Его улыбка вызывает жалость.

– А, да.

– Ну надо же! Не пойму, как это ты ухитрился.

Джонс понимает, что напрямую Фредди ни о чем не решится его спросить.

– Да мы, понимаешь, заговорили об этих цветах. Она подумала, что их послал я, а я сказал, что нет, ну и…

– Она на тебя подумала? Я посылал ей цветы, когда тебя тут еще и близко не было.

Джонса прошибает пот.

– Да. Странно.

– Как же она могла подумать, что цветы от тебя?

– Не знаю. Короче, я сказал, что цветы не мои, но я, может быть, знаю, кто их послал. А она: скажи да скажи. Я, конечно, не говорю, – поспешно вставляет Джонс, видя, что Фредди на грани сердечного приступа, – а она все допытывается, вот проехаться предложила… ну и вот. – Фредди молчит, и Джонс добавляет: – Эти цветочки ее по-настоящему интригуют. Думаю, тебе лучше сознаться.

– Да. Надо с ней, наверное, поговорить.

– Вот именно. Познакомишься с ней поближе, а она и так уже знает, что ты клевый парень, раз букеты ей посылаешь.

Фредди медленно кивает.

– Спасибо. Спасибо, Джонс. Знаешь, сначала я подумал, что ты сам клинья к ней подбиваешь, – смеется он.

– Да брось ты!

На этот раз Фредди улыбается от души.

– Хороший ты мужик, Джонс.

– Перестань.

* * *

7:15. Раннее утро. Окна «Зефира» светятся в тумане, как иллюминаторы тонущего корабля. Рассвет уже просачивается в ночное небо, но «Зефиру» все равно: там внутри благодаря вечно горящему «дневному свету» всегда девять утра. Выключить электричество значило бы навести служащих на мысль, что они работают не круглые сутки. Поэтому свет в «Зефире» горит всегда, независимо оттого, есть кто-нибудь в здании или нет.

Джонс, хрустя гравием, шагает через автостоянку. Для этого времени суток он удивительно бодр, хотя еще не пил кофе, – это потому, что он спешит на свое первое тайное заседание «Альфы». Он входит в вестибюль, ботинки поскрипывают. Все четыре лифта открыты и ждут его.

Он заходит в кабину, ставит кейс на пол. Ева проинструктировала его, как попасть на тринадцатый этаж: 1) выбрать лифт, где больше никого нет; 2) сунуть в прорезь свое (усовершенствованное) удостоверение; 3) нажать кнопки «12» и «14» одновременно; 4) когда лифт, по твоим расчетам, поравняется с тринадцатым, нажать кнопку ОТКРЫТЬ. Ничего вроде бы сложного, но Джонс предполагает, что долго будет болтаться между этажами, пока не отработает четвертую стадию. Он потому и пришел на пятнадцать минут раньше. Однако все получается с первой попытки: в окошке вспыхивает «13», двери открываются, впереди синий ковер и приглушенный свет. Джонс немного гордится собой.

Следуя по стеклянному коридору на звук голосов, он находит комнату для совещаний. Там уже собрались с полдесятка человек, включая Еву Джентис – она опирается на дубовый стол размером с квартиру Джонса. Стол никак не может быть сделан из одного куска дерева, это просто смешно, но похоже, что так и есть. Поверхность теплого коричневого оттенка не столько отражает мягкий свет, сколько рассеивает. Это так красиво, что невольно привлекает внимание Джонса, хотя Ева стоит прямо здесь, перед ним, в коротенькой черной юбке и блузке на пуговицах.

– Джонс, – говорит она, – ты мне выигран пятьдесят долларов. – Она показывает на ряды мониторов за стеклянной стеной. – Тринадцатый с первой попытки! Том думал, нам придется тебя вызволять.

– Привет, – говорит Том, мужчина средних лет в ярко-голубом галстуке, берущий что-то с фуршетного стола на другой стороне комнаты.

Джонс кивает.

– Я как-то попробовала этот трюк в нью-йоркском «Хайятт-отеле», – говорит Ева, – нажала «12» и «14», а потом ОТКРЫТЬ на тринадцатом – и всполошила кучу фэбээровцев. Честное слово.

Все посмеиваются. Джонс тоже снимает с лица ошеломленное выражение, заменяет его улыбкой и смотрит, куда бы деть кейс.

– Под стол, – говорит Ева. – И возьми себе что-нибудь вкусненькое.

Это, а также знакомство с другими агентами «Альфы», занимает его следующие пару минут. Все довольно общительны, но видно, что мозги у них – первый сорт. Ему, похоже, придется какое-то время бежать в хвосте.

– А, вундеркинд! – Джонс оборачивается – с порога ему улыбается Блейк Седдон, человек «Альфы» в администрации. Возраст – под сорок, темный загар, костюм в мелкую полоску, зубы сверкают так, что Джонс щурится. Интересно, его родители просто поставили на то, что он вырастет амбалом с квадратной челюстью и густой шевелюрой, или на это как-то повлияло имя, которое они ему выбрали?[3] Вечный вопрос о роли среды и наследственности. – Ну, раз ты у нас самая горячая новость, не мешало бы справить себе новый костюмчик.

До Джонса доходит, что ему нанесли оскорбление. Он смотрит на свой костюм, купленный два месяца назад и стоивший ему четыреста долларов.

– Отвали, Блейк, – беззлобно говорит Ева. Седдон смеется, Ева садится и ест круассан. – Занимай место, Джонс, – с набитым ртом произносит она.

Он так и делает. Стул, уступающий одним частям тела и поддерживающий другие, изумляет его. Дорогой стульчик, сразу видно. Джонс экспериментирует, ерзает туда-сюда, выгибает спину. Становится еще удобнее. Он понятия не имел, что стулья на такое способны. Подумать только – всю свою жизнь он ориентировался на комфорт стандартного уровня, в то время как элита наслаждалась вот этим.

– Не обращай на Блейка внимания, – советует, не понижая голоса, Ева. – Его просто завидки берут.

– Почему?

– А ты не знаешь? Пупсик ты мой.

И как на это реагировать, спрашивается? Джонс останавливается на чем-то среднем между улыбкой и сомнением.

– Прекрасное утро! – восклицает, входя в комнату, Дэниел Клаусман.

Судя по общей реакции, здесь это служит обычным приветствием. На Клаусмане его рабочий комбинезон, к чему Джонс еще не совсем привык. Он занимает громадное кожаное кресло во главе стола. Агенты воспринимают это как сигнал к началу, но не очень торопятся – не то что, например, в отделе продаж, когда Сидни устраивает собрание. Значит, Клаусмана протокол не слишком волнует.

Босс, перегнувшись вправо, рассматривает десерт, лежащий на салфетке перед молодой женщиной в элегантных очках.

– Это что, Мона? Пирожное?

– «Тысяча лепестков». – Мона проглатывает, деликатно прикрыв рот рукой. – Французский рецепт. Слоеное тесто, заварной крем и, кажется, чуточку миндаля.

– Вкусно?

– Очень.

– Это хорошо. Цены, конечно, бешеные, но они обещают качество.

– И обеспечивают, – вставляет Ева. – Я на той неделе от одной такой штучки прямо оргазм поимела.

– Стало быть, они превосходят ожидания. – Клаусман обводит взглядом стол. – Ну что ж, начнем?

– Проект 3811, – с ходу стартует Блейк. – Отдел тренингов. Проводится эксперимент по установке пределов выносливости в условиях отодвигаемого крайнего срока. Мы отобрали четверых добровольцев для решения чрезвычайно важной задачи, как им было сказано, поместили их в комнату для совещаний и каждые несколько часов меняем мелкие, но существенные параметры этой задачи, чтобы вынудить их продолжать работу.

– Гм-м. Едой-питьем они обеспечены?

– Да-да. Они заказывают пиццу и все такое. Очень интересный опыт. Они сидят там уже двадцать восемь часов, и ни один не ушел. Видимо, никто не хочет подводить остальных, хотя домой хочется всем. Нет нужды говорить, какой в этом заложен потенциал. Имеются, однако, и побочные эффекты: выкрики, повышенная агрессивность, растущее пренебрежение к дресс-коду компании, в таком вот роде.

– Спорим, что больше двух суток ты их там не продержишь, – говорит Ева.

– Принимаю, – вскидывает брови Блейк.

– На бутылку «Дом Периньон»?

– Ты мне одну уже проспорила.

– Значит, получишь две.

– Так я и поверил. Одну зажала, а две выставишь.

– Туше.

– Дети, – укоряет Клаусман, – перенесите это в оффлайн, пожалуйста. Как у тебя с деперсонализацией, Том?

– Результаты смешанные, хотя… – Том откашливается, глядя на Джонса.

– Ах да, конечно, – говорит Клаусман. – Вы, мистер Джонс, сами того не ведая, входили в этот проект. Мы не указываем имена на беджах, побуждая служащих называть друг друга по фамилиям. Вот, например, как на вашей.

– Надо же, а я и не понял.

– Моя теория состоит в том, что это фокусирует внимание на рабочих качествах объекта, а не на личных, – объясняет Том. – Практика наподобие армейской. Можно узнать, что на этот счет думали вы? Судя по моим наблюдениям, вы как будто не возражали.

– Да вроде бы нет… Находил это странным, но после стал принимать как должное.

Том удовлетворенно кивает.

– Эксперимент начат недавно, однако мы уже отметили тенденцию к сокращению нерабочих разговоров у кулеров и по телефону.

Слышен одобрительный гул. Джонс, видя, как Ева улыбается Тому, чувствует укол глупой ревности.

– Очень хорошо. Ты записала, Мона?

– А как же. – Она наговаривает что-то в прибор, похожий на диктофон, – можно не сомневаться, что заодно он служит ей телефоном, органайзером и отпирает ее машину.

– Идем дальше. Джонс?

– Да, сэр.

– Что ты для меня приготовил?

Все взоры теперь обращены к Джонсу.

– Вы имеете в виду новый проект?

Раздаются смешки. Блейк, сидящий напротив, смеется чуть громче и дольше, чем кажется необходимым Джонсу. – Да, – говорит Клаусман. – Именно для этого ты и здесь. Джонс откашливается.

– Все это, конечно, для меня ново, и общая тенденция мне не совсем ясна… но я бы занялся курильщиками. – Он делает краткую паузу на случай, если кто-нибудь скажет: «У нас уже такой проект есть» или «И этот туда же». – Вам, разумеется, известно, что среднестатистическая компания теряет пять целых семь десятых рабочих дня в год на каждого курящего служащего – из-за дополнительных перерывов. Дискриминировать курильщиков незаконно, но компания, которая борется с курением, может добиться значительного подъема. Не говоря, конечно, о пользе для здоровья работников.

– Точно, – говорит Том. – Из-за курильщиков у нас увеличиваются страховые выплаты.

– Да, и это тоже, – соглашается Джонс. – Поэтому я, во-первых, предложил бы дать некурящим дополнительное свободное время – скажем, один день в год.

– И отнять тот же день у курильщиков, – добавляет Блейк. – Или обязать их отрабатывать сверхурочно.

– Нет, это было бы незаконно. – Джонсу не хотелось бы связываться с Блейком, поэтому он воздерживается от слов типа «всем нам ясно, что».

– Бац! – говорит Ева.

– Мне думается, – продолжает Джонс, – это обеспечит нам поддержку со стороны персонала. Многие служащие недовольны перекурами, которые устраивают себе их коллеги. Решение о дополнительном дне отдыха сделает их недовольство оправданным и усилит общественное давление на курильщиков, поощряя тех отказаться от вредной привычки. Ход довольно рискованный, но учитывая, что это делается для блага самих же курильщиков, попробовать, думаю, стоит.

– Ничего мальчик, а? – улыбается Ева.

– Во-вторых, – обретает уверенность Джонс, – предлагаю устроить для курения определенное место. Сейчас они все кучкуются по двое и трое у выходов.

– Погоди, – говорит Том, – чем это поможет в борьбе с курением?

– Установим загородку с надписью «Загон для курящих». В виде общественного порицания.

Вокруг стола прокатывается смех.

– Мне нравится, – говорит Клаусман. – Похоже, ты тут на месте, Джонс. – Выждав пару секунд, он продолжает: – Займись этим. Только не объявляй о добавочных отгулах официально. Пустим слух, что руководство об этом подумывает. А загон можно поставить у аварийного генератора, как думаете?

– Я могу дать поручение хозяйственникам, – говорит Блейк.

– Вот и отлично. – Клаусман складывает губы трубочкой. – От этих разговоров мне самому курить захотелось.

– И мне, – сознается Ева, – а я уже год как бросила.

– Значит, объявляется перекур, – встает с места Клаусман. – В десять продолжим.

* * *

Меган, секретарша отдела продаж, тяжело входит в спортзал на семнадцатом этаже. На ней обвисший спортивный костюм, приклеенный к телу, как ей кажется, целым галлоном застывшего пота. Сердце бьется так, что стук отдается в ушах. В это утро она решила идти на работу пешком. Когда вдали показался «Зефир», она прибавила шагу, а под конец побежала трусцой. Она не делала этого со времен средней школы, и пробежка чуть не доконала ее.

Тем не менее она счастлива. Вчера вечером, переключаясь с одного дурацкого телешоу на другое, она наткнулась на мотивационную речь. «Достигнуть желаемого в ваших силах, – сказал ведущий с не допускающей возражений квадратной челюстью, и палец Меган задержался на пульте. – Единственное, что вам мешает, – это вы сами».

Ночью в своей одинокой постели Меган не переставала думать о его словах. Почему она, интеллигентная в пределах разумного женщина двадцати четырех лет, сидит сорок часов в неделю за столом у стенки, где даже поговорить не с кем, и переставляет туда-сюда керамических мишек? Почему отмечает каждое движение Джонса (которого последнее время часто не бывает в отделе – она надеется, что у него нет проблем со здоровьем), вместо того, чтобы завести с ним разговор? Сидни изолировала ее от всех остальных, это так, и на секретарей в «Зефире», как правило, не обращают внимания – но изменить это в ее силах. Если ее уверенность в себе окрепнет, она перестанет дичиться людей. Если она немного сбросит вес и купит себе что-нибудь модное…

Сплошная фантастика. Но тот человек в телевизоре сказал, что Меган мешает только сама Меган, и если это правда, то она и Джонса способна добиться.

От одной мысли об этом она краснеет, как последняя идиотка. Смешно даже представить, что Джонс может влюбиться в нее. Он молод, динамичен и окружен девушками, которые без всяких усилий превосходят ее внешне, вроде Холли Вейл (стройной атлетической блондинки), Гретель Монаднок (красотки) и Евы Джентис (непозволительно красивой). Меган всю свою жизнь провела в тени таких девушек с блестящими волосами и сверкающими улыбками – они встряхивали этими своими волосами, смеясь над шутками мальчиков, которые нравились Меган. Она все про них знает. Они флиртуют, хотя у них уже есть бойфренды (всегда есть и всегда самые лучшие), и без всякого умысла притягивают к себе всех мужчин поблизости, напоминая им, как выглядит желанная женщина. Вот так она выглядит в отличие от очкастой толстухи Меган, которая с тем же успехом могла бы принадлежать к другому биологическому виду.

Сейчас она идет в душ при спортзале. Каждый шаг причиняет ей боль, но Меган кажется, что все ее тело поет. Она в полном изумлении. Не потому ли люди занимаются физкультурой? Если боль и изнеможение будут сопровождаться такими вот ощущениями, она уж как-нибудь выдержит. Каждый день будет бегать на работу и когда-нибудь станет такой, как Холли, – стройной, привлекательной, выходящей из душа в этот самый момент.

Меган замирает на месте. Холли, прикрытая одним только белым полотенцем, удивленно моргает.

– Привет, – говорит Меган, но в этом участвуют только губы – горло отказывается озвучить сказанное. Попытавшись его прочистить, она издает похожий на сморкание звук и замолкает, совсем уничтоженная.

– Не знала, что ты спортсменка. – Холли ставит ногу на скамейку, наклоняется вперед, сушит волосы другим полотенцем.

– Я только начала, – выдавливает из себя Меган; ей невыносимо стоять тут и смотреть, как играют мускулы на загорелых плечах Холли – плечах, так не похожих на ее собственные. Пройти мимо этих плеч в душ так трудно, что тело не сразу повинуется ей. Пальцы до боли сжимают сумку с рабочей одеждой.

– Молодчина, Меган, – говорит вдруг Холли.

Меган в шоке. Похоже, Холли сказала это совершенно искренне.

* * *

Четырнадцатый этаж делится на две половины: продажу тренингов, направо от лифта, и собственно тренинги, налево. Оба отдела похожи, словно зеркальные отражения. Все отделы «Зефира» похожи друг на друга, есть много анекдотов о рассеянных служащих, которые приходят в чужой отдел, садятся за стол и жалуются, что не могут войти в свой компьютер.

В совещательной комнате отдела тренингов жалюзи опущены и на внутренней стеклянной стене, и на окнах. Вокруг стола молча сидят четверо. Один, Саймон Хаггис, смотрит на Карен Нгуен – точнее, на черную выпуклую родинку у нее под носом. За те два года, что они проработали вместе, он никогда не обращал внимания на ее родинку, но после тридцати четырех часов в этой комнате ни о чем другом думать не может. Эта родинка внушает ему отвращение. Закрывая глаза, он продолжает видеть ее, угнездившуюся в изгибе ноздри. За последние два часа у него сформировалась уверенность: Карен знает, как раздражает его эта штука, потому и не удаляет ее.

Карен поднимает голову от листка с записями.

– В чем дело?

– Ни в чем. – Саймон достает мятный леденец. У всех остальных вырывается вздох.

– Саймон, – говорит Даррел Кпюстермен мягким страдальческим голосом – как врач, извещающий пациента, что опухоль неоперабельна. Он сидит рядом с Карен. Все они сидят на другой стороне стола, потому что от Саймона якобы пахнет. Так они заявили десять часов назад. Сговорились против него, ясное дело. – Не надо больше, пожалуйста.

Саймон медленно, шурша целлофаном, разворачивает леденец.

– Саймон, – говорит Хелен Пателли. Он видит только ее седеющую макушку, потому что она положила руки и голову на стол. – Еще одна мятная конфетка, и я тебе врежу, клянусь.

Саймон кладет леденец в рот и сосет его более энергично, чем требуется, при этом слегка причмокивая.

– Ну пожалуйста, – говорит Даррел. – Мы почти закончили. Давайте напряжемся еще на полчасика, а потом пойдем по домам.

– Ты это еще вчера обещал, – бормочет в сложенные на столе руки Хелен. – Вчера! – Ее голос ломается.

– Но мы же договорились. Последний рывок. Если будут еще какие-то изменения, пусть ими займутся другие. Надо только собраться для последнего…

Дверь открывается, в комнату проникает свет. Все оборачиваются, даже Хелен поднимает голову. На пороге стоит красивый загорелый мужчина, на нем красивый, в мелкую полоску костюм. Саймон не узнаёт его.

– Я не помещал, нет? Блейк Седдон, администрация. – Он улыбается, и сетчатка Саймона надолго фиксирует вспышку. – Решил заглянуть и сказать еще раз, какие вы фантастические работники. Вся администрация знает о вашем самопожертвовании, в том числе и Дэниел Клаусман.

Это вызывает у четверки волнение.

– Дэниел Клаусман знает про нас? – переспрашивает Хелен.

– Он под большим впечатлением. Распорядился, чтобы вам по окончании предоставили все, что вы пожелаете. Отгулы, премия – как скажете, так и будет.

Трое коллег Саймона дружно скалятся. Он не сразу понимает, что они делают, – он уже сутки не видел, чтобы они улыбались. Даже бородавка Карен Нгуен временно прячется за ее носом, и Саймону становится чуть легче дышать.

– А пока… – Блейк смотрит на листок у себя в руке, и Саймону делается плохо. То же самое произошло два часа назад, и за три часа до того, и столько раз, что Саймон уже и счет потерял: кто-нибудь приходит их похвалить, а потом… – Вы знаете, что в график надо ввести вот эти данные за пять лет, не так ли?

Все выпучивают на него глаза. Ничего такого они, конечно, не знали. Когда их задание уточнялось в последний раз, о пятилетней проекции никто не упоминал, и в позапрошлый раз тоже – вообще ни разу, даже когда этот кошмар только начинался и они еще были людьми.

Даррел откашливается. Саймон знает, что будет дальше. Даррел объяснит, в чем дело, а этот, в полоску, нахмурится и скажет, что не понимает, как такое могло случиться; после пяти минут выматывающего душу диалога станет ясно, что их тридцатичетырехчасовая работа практически бесполезна без пятилетней проекции, и все решат, что надо поднапрячься еще разок. Чтобы прекратить это, Саймон встает. Его штаны, чмокнув, отклеиваются от стула. Все смотрят с тупым удивлением, как он неверным шагом обходит стол.

– Да? – говорит Блейк.

Что-то поднимается по ногам Саймона в торс. Он сам не понимает, что это, пока оно не вливается через правое плечо в руку. За оставшуюся долю секунды он успевает спросить себя, действительно ли ему хочется заехать этому мужику в морду, и его кулак невербально отвечает на вопрос. Блейк с воплем падает навзничь, растягивается на ковре. Саймон спокойно стоит над ним. Он готов пойти дальше и убить Блейка, но сейчас пока наслаждается содеянным.

– Саймон! – визжит Хелен.

Он оборачивается. Смотри-ка, как они рты раззявили. Клоуны.

– Уп! Уп! О господи! – Блейк отползает, пытаясь унять кровь, капающую из носа ему на рубашку.

– Заседание окончено, – объявляет Саймон.

Карен поднимается первая. Другие реагируют медленнее, но тоже встают, отодвигают отсыревшие стулья и тащатся к двери. Потоптавшись на пороге, они обнимаются. Глаза Хелен полны слез. Все выходят из полумрака, щурясь на лампы дневного света.

* * *

Джонс, сунув руки в карманы, наполняет легкие воздухом. Утро понедельника выдалось солнечное и свежее – предвестие близкой сиэтлской зимы сочетается с отзвуком прошедшего лета. Джонс прогуливается по плитке у заднего входа в «Зефир». Курильщики, стоящие группками, уже вылезли на первый утренний перекур. Он для того и пришел сюда, чтобы за ними понаблюдать.

Десять минут одиннадцатого. Именно сейчас они всегда собираются, с точностью практически до минуты. О причине Джонс догадался не сразу, но затем понял, что раньше, до сокращения службы доставки, в это время по отделам разносили завтраки. Теперь их привозят от девяти тридцати до одиннадцати (выпечка либо черствая, либо сырая, фрукты холодные и твердые, как ледышки), но курильщики своей традиции не изменили. Джонса, разобравшегося наконец что к чему, это потрясает. Он побывал в разных стратегических точках здания и везде видел одно и то же. Это как зов невидимой сирены, которую никто, кроме них, не слышит. Курильщики, все одновременно, начинают ерзать на стульях, отвечать невпопад, хлопать себя по карманам в поисках сигарет и зажигалок. По одному и по двое они устремляются прочь из своих отделов, заполняют лифты и стекаются к заднему входу. Здесь их настроение улучшается: они улыбаются, здороваются и говорят о вещах, никоим образом с работой не связанных. Пока они тут, более счастливых людей в «Зефире» найти невозможно.

«Что это? – думает Джонс. – Воздействие никотина? Или некурящим тоже не помешали бы такие короткие перерывы?» Надо набрать контрольную группу и попробовать. Если получится, это может войти в новое издание «Системы Омега», и его открытие будет применяться во всем деловом мире.

Но больше здесь болтаться нельзя, иначе он вызовет подозрения. Джонс, испытывая радостный подъем, идет обратно в «Зефир». Распахнув дверь, он сталкивается нос к носу с Фредди.

– Джонс! Ты что тут делаешь?

– Так, подышать вышел. А ты?

Фредди проверяет, не слышит ли их кто-нибудь.

– Ее с утра нет на месте, ну я и решил потусоваться с ребятами.

– Ясно. – Джонс уступает ему дорогу.

– А ты, часом, не разнюхиваешь по-новой? – подозрительно щурится Фредди.

– Чего? А, нет. С этим все.

– Почему? Что-то уже разнюхал?

Джонс героическим усилием воздерживается от слов: «А что?»

– Нет, не то чтобы. Просто решил, что не мое это дело. Мне и своей работы хватает.

– Та-а-ак. Похоже, и тебя обломали. Дай поглядеть кнопку на животе.

– Чего?

– Ничего, просто прикалываюсь, – смеется Фредди. – Рад, что ты взялся за ум.

* * *

Джонс намеревался вернуться в продажу тренингов, но в лифте больше никого, и он решает заглянуть на тринадцатый, внести дополнения в свой проект. Он вставляет удостоверение, нажимает одновременно «12» и «14» и следит за табло, держа большой палец на кнопке открывания дверей. С каждым разом это приносит ему все более приятные ощущения. Кнопка нажимается в нужный момент. «Дзынь!» Тринадцатый.

В мониторном зале поставлены четыре компьютера для пользования агентов. Джонс, пройдя между рядами экранов, открывает свой новый файл. Через десять минут он увлекается и подскакивает на стуле, когда Ева Джентис выдыхает ему в ухо:

– Скажите, как интересно.

– Эй, – смеется он. – Не делай так больше.

– Ты просто фонтанируешь идеями. Дэниел в тебе не ошибся.

– Спасибо. – Губы помимо его воли разъезжаются в ухмылке.

Ева присаживается на его стол. Сегодня на ней сравнительно официальная серая юбка ниже колен.

– Можно спросить – ты в четверг вечером свободен?

– А что?

– У нас на «Сейфко филд» корпоративная ложа. Ты бейсбол любишь? Судя по лицу, да, – улыбается она.

– Все наши идут?

– Нет, я просто подумала: может, тебе захочется.

– Да. Конечно. Здорово.

– Я заеду за тобой в полседьмого. Баркер-стрит, да?

– Ты знаешь, где я живу?

– Мы, Джонс, знаем все, – укоризненно произносит она. Слезает со стола, удаляется. Джонс борется с желанием оглянуться. – Да, вот еще что, – говорит она.

Он оглядывается.

– Теперь ты работаешь в «Альфе» и не должен принимать близко к сердцу то, что происходит в «Зефире». Ты наблюдатель, и только.

– Я понимаю.

– Пока чисто теоретически. Когда это коснется тебя на практике, смотри не наделай глупостей, ладно?

* * *

В среду Джонс, Фредди и Холли идут обедать в «Донован», кафе через дорогу. Работая в «Зефире» третий месяц, Джонс ест здесь почти каждый день – как, очевидно, и большинство зефирских. Начиная с полудня, поток деловых костюмов выливается из лифтов, струится через вестибюль, собираясь в лужицы у дверей, затем течет через улицу, становится в очередь за булочками и сандвичами, обсуждает корпоративные новости. Джонс разглядывает их – финансистов, юристов, снабженцев. Теперь они не столько его коллеги, сколько подопытные.

– На Меган обратили внимание? – спрашивает Холли. – Когда мы уходили, она так и ела Джонса глазами.

Джонс предполагает, что это шутка. Фредди, изучая сандвичи под стеклом, бросает:

– Меган? Странное дело.

– Утром я ее опять видела в спортзале. Она молодец.

– Зря они завтраки сократили – теперь до обеда еле дотягиваешь, – жалуется Фредди. – Эти привозные, наверное, не так питательны.

– Вот и хорошо, – говорит Холли. – Я веду строгий учет калорий.

– Сократили только пончики, – замечает Джонс, – а они не особо питательные.

– Господи. Давайте не будем больше о пончиках, а? Мне и Роджера хватает.

– Не может быть, чтобы Роджер до сих пор думал про тот пончик, – беспокоится Холли. Фредди смотрит на нее с недоумением. – Дело закрыто. Его пончик взял Вендел, а Вендела больше нет.

– Роджер считает, что пончик взял не Вендел, – говорит Джонс, ища глазами свободный столик. – Теперь он думает на Элизабет. Слушайте, вы когда-нибудь подсаживаетесь к людям из другого отдела?

После ошеломленного молчания Фредди говорит:

– Это невозможно в принципе, Джонс.

– Кто сказал?

– Новый шимпанзе, что с тебя возьмешь. – Подходит их очередь. Фредди шлепает на стойку пять долларов, улыбается раздатчику. – Мне как обычно, спасибо.

* * *

Роджер, оставшийся один в Западном Берлине, потягивается, заложив руки за голову. Взор его блуждает. На уме у него Элизабет и пончики.

Ему ясно, что здесь с самого начала имела место подстава. Элизабет знала, что он сделает неправильный вывод и обвинит Вендела. Она им манипулировала. А теперь уж поздно наводить на нее указующий перст, поскольку Вендела выгнали – не из-за пончика, правда, но суть не в этом. Суть в том, что Вендел тут больше не работает, а потому все отдельские проблемы будут списывать на него. Роджер ориентируется в этом лучше других – он сам, переводясь в отдел продаж, повесил пару особо паскудных промашек на уволенных прежде коллег. Никто еще не уходил из «Зефира», не будучи впоследствии разоблачен как лгун, ворюга и полный кретин. Бывшие виновны в жутких перерасходах, в мошеннических заказах, в неправильно заполненных формах. Им посмертно приписываются обреченные на провал проекты. Элизабет по определению не может быть повинна в том, что можно свалить на Вендела, потому что Вендел ушел, а она пока здесь.

Она загнала Роджера в угол. Ее политические таланты отчасти восхищают его, но оставшаяся, гораздо более крупная часть не находит себе места от беспокойства. Одно дело, если Элизабет руководствовалась обидой и гневом за то, что он ни разу не позвонил ей после того перетраха. Это было бы понятно и даже приятно. Он знает, как вести себя с людьми, которые его ненавидят. Что его достает до печенок, так это мысль о неуважении. Роджер – сильный, уверенный, симпатичный мужчина – просыпается по ночам от страха, что другие вовсе не считают его таковым. В анкете, которую он заполнял при поступлении в «Зефир», был вопрос: «Что вы предпочитаете – быть успешным или пользоваться уважением?» «Вопрос на засыпку», – ответил Роджер, и это вошло в легенду.

В последнее время он стал замечать взгляды, которые украдкой бросает на него Элизабет. Однажды она пялилась на него без всякого выражения секунд пять, и его кольнул страх. Издевается, ясное дело.

Он не знает пока, как с этим быть, но предпринять что-то просто необходимо. Этого требует его честь, его эмоциональное равновесие. Элизабет еще пожалеет, что его пончик попался ей на глаза.

* * *

В четверг, в шестнадцать тридцать, Меган должна прийти к Сидни на предмет полугодовой аттестации. Меган не волнуется – для нее это всегда было чистой формальностью. Она подозревает, что аттестации проводятся только из-за нежелания «Зефира» открыто признать секретарей неполноценными служащими. Эта никому не нужная обязаловка всегда откладывается на самый последний момент, когда что-то отменяется или нужно срочно куда-то бежать.

Она переставляет медведей – рыбаки лучше всего смотрятся с левого края, где их удочки хорошо видны, – и стучится к Сидни. Следует пауза – Сидни ждет, чтобы Меган послала того, кто стучит, подальше. Через десять секунд Меган стучится повторно.

– Кто там?

– Я.

– Заходи.

Сидни сидит за столом, и Меган видны ее не достающие до пола ножки. Голову и верхнюю часть туловища скрывает огромный компьютерный монитор. Меган не хочется думать, что Сидни компенсирует этим свой маленький рост, но такого большого монитора она ни у кого другого не видела.

– Что, уже время?

– Да.

Меган садится напротив. Теперь она видит и Сидни, и весь ее заваленный бумагами стол. Одни бумаги, ни единой безделушки. Несколько мишек ей совсем бы не помешали.

– Хорошо. – Сидни перекладывает несколько бумажек – судя по всему, наугад. – Думаю, тебе не понравится то, что я собираюсь сказать.

– Да? Почему?

– Потому что я хочу, чтобы ты ушла.

– Куда ушла? – спрашивает Меган, сознавая, как это глупо.

– Из компании. – Сидни смотрит ей прямо в глаза. – Я тебя увольняю.

Меган слишком ошарашена, чтобы это переварить.

– Но… почему?

– Если честно, из-за твоих показателей. Я была вынуждена поставить тебе низшую оценку: «нуждается в улучшении». – Взгляд Сидни шарит по лицу Меган, но та до сих пор не реагирует. Сидни, явно теряя к ней интерес, складывает несколько листков вместе и ищет степлер. – Правила компании предписывают нам избавляться от служащих такой категории. Мне приходится эти правила соблюдать.

– А почему я нуждаюсь в улучшении? – У Меган свело горло, и она способна издавать только жалкий писк.

– Существуют критерии, согласно им я тебя и оценивала. – Сидни обнаруживает степлер, скрепляет бумаги, смотрит на результат. – А, черт!

Меган никогда не слыхала о таких критериях.

– В последний раз ты сказала, что формальная аттестация нам не нужна.

– Компания этим недовольна. – Сидни хмурится, как будто именно Меган навлекла неприятности на отдел. – Они хотят, чтобы я аттестовала персонал с полной ответственностью. А ты провалилась по нескольким ключевым позициям. Во-первых, беспорядок на столе. У тебя там медведи.

Рот у Меган открывается сам собой.

– При чем тут мои медведи?

– Порядок должен быть на рабочем месте, вот при чем. Посмотри. – Сидни обводит рукой собственный стол, где на краю болтается степлер.

– Ты никогда не делала мне замечаний!

– Это не я, Меган, это критерии. Слушай, что я тебе говорю. Пункт второй: ты не работаешь в команде.

– Я готова работать, если ты этого хочешь! Я ведь даже сижу отдельно от всех!

Сидни кладет руки на стол.

– Какой теперь смысл жаловаться?

– Зачем же тогда ты говоришь мне все это?

– Это входит в процесс. Я показываю, над чем тебе надо поработать.

– Значит, если я исправлюсь, то…

– Не здесь. Исправляйся в другом месте. Ты уволена, Меган. Это наш заключительный разговор, и проводится он ради твоего блага. Могла бы и спасибо сказать.

Меган, пожевав губами, выдавливает:

– Спасибо.

– Пожалуйста. Эти два критерия сильно повлияли на твою оценку, но самое главное – цели, которых ты не сумела достичь.

– Какие цели?

– В том-то и дело, что их у тебя нет. – Сидни помахивает серебряной авторучкой, пуская солнечные зайчики в глаза Меган. – Мы должны были определить их на последней аттестации, но так и не определили. Так что в графе «достигнутые цели» я поставила минус.

– Но если бы у меня были определенные цели, я бы, может, чего-нибудь и достигла.

– Может, и достигла бы. Трудно сказать.

– Как же ты можешь меня увольнять за недостижение целей, которых у меня не было?

– Ты же не хочешь, чтобы я указывала несуществующие результаты, правда?

– Но это неправильно! – Шок у Меган проходит, организм начинает реагировать адекватно, и теперь она говорит очень громко. – Я хорошо работала! Хорошо! – Она закрывает лицо руками.

Сидни молчит. Меган плачет, содрогаясь всем телом. Ей стыдно за истерику, устроенную в кабинете у босса, но она ничего не может с собой поделать. Потом ей вдруг начинает казаться, что Сидни смотрит на нее с улыбкой, что ее, Меган, позор Сидни не смущает, а только смешит. Движимая этой ужасной мыслью, она вскидывает голову и застает Сидни врасплох. Улыбка с запозданием сходит с лица менеджера, губы сжимаются.

– Бесполезно тратить мое время на споры. Решение принято. Это больше не в моей власти. – Сидни складывает руки на груди. – Тебя ждет охрана.

Меган сползает со стула, бредет к двери. Так и есть – у ее стола поджидают двое мужчин в голубых рубашках. Весь отдел, включая Джонса, выглядывает из-за перегородок.

– Меган Джексон? – спрашивает один из охранников.

Они стоят рядом, пока она складывает мишек в сумку одного за другим. Когда Меган хочет закрыть письмо, которое оставила на компьютере, охранник ее останавливает.

– Не трогайте компьютер, пожалуйста.

Все ее здешнее имущество собрано, и охрана ведет ее через Восточный Берлин. Меган чувствует, как смотрят на нее все эти люди, с которыми она работала в отделе продаж, так и не узнав их как следует. Ей почти смешно, невзирая на унижение: вот когда они впервые заметили ее по-настоящему! Она проходит мимо клетушки Джонса, длинного прекрасного Джонса, которого видит в последний раз. Лицо у него бледное, потрясенное, взгляд прикован к ней. Да, теперь он ее увидел.

* * *

На этот раз все не так, как в августе с Венделом. Когда они вышли из совещательной комнаты, его уже не было. Сегодня охрана увела человека у них на глазах. Они чувствуют себя как антилопы, когда львы, завершив охоту, волокут прочь убитую добычу. При виде охраны, вернувшейся за компьютером Меган, все невольно сбиваются в кучу, раздув ноздри и насторожив уши. Составные части компьютера поочередно выносят, стол протирают, задвигают под него обрызганный чем-то стул. Джонс смотрит на это не отрываясь.

– За что уволили Меган? – выпаливает он наконец. – В чем дело?

– Все в порядке, Джонс, – успокаивает Холли. – Бывает. Ничего не поделаешь.

Над Берлинской стеной вырастает голова Роджера.

– Фредди, а Фредди?

Фредди горбится, зная, что будет дальше.

– Чего тебе?

– Тотализатор. Кто ставил на Меган? Кто выиграл?

– Никто.

– Ага, – оживляется Роджер. – Значит, играем дальше?

– Играем дальше, – говорит Фредди.

* * *

Ева уже добрых пять минут стучится в квартиру Джонса.

– Ну перестань, – слышится из-за двери. – Это смешно. Я же знаю, ты там.

Как она в дом-то попала? Домофон он десять минут назад проигнорировал, а без ключа в подъезд не войдешь.

– Ты ее и не знал почти. Ты в «Зефире» три месяца и говорил с ней раза четыре. Время от времени людей увольняют, Джонс. Это входит в цикл бизнеса.

Джонс запускает руку в пакет, вытаскивает пригоршню чипсов. Он сидит на своем обшарпанном коричневом диване перед телевизором – звук он выключил, когда Ева начала стучать в дверь. Видя, что обмануть ее не удалось, он запихивает чипсы в рот и хрустит ими.

– Что ты дуешься, как маленький? Три дня назад я спрашивала, понимаешь ли ты свое положение, и ты сказал, что да.

– Если они работают непонятно для чего, – кричит Джонс, – зачем тогда их увольнять? – Мокрые крошки чипсов разлетаются по всей комнате.

– Потому что это часть программы. Мы наблюдаем за тем, как людей принимают, как они адаптируются, как работают и как уходят с работы. В нашу задачу не входит создавать корпоративную фэнтези, где всем дают работу пожизненно. Мы моделируем реальность. – Пауза. – Впусти меня, и я объясню.

– И без того понятно, – раздраженно бросает Джонс.

– Тогда поехали на бейсбол.

Это злит его так, что он вскакивает с дивана.

– У Меган были друзья в «Зефире». Это была ее жизнь. – Вообще-то он не очень в этом уверен и говорит наобум. – Она была славная. Что с ней станет теперь? Или это вас уже не волнует?

– Она получит хорошее пособие и станет искать другую работу. А мы распустим слух, что ее взяли к себе наши конкуренты.

– «Усердие».

– Точно. Мы изобрели это пугало, чтобы пресечь контакты с бывшими служащими.

– Ей, само собой, ничего не скажут? Сколько бы лет человек ни работал на вас, правды он не узнает.

– Само собой, нет. Вообрази только, к чему бы это привело. Представь, как это может подействовать на человека – узнать, что последние годы он занимался ничем .^Засиживался допоздна, оставался без обеда, вкалывал, чтобы поспеть к сроку? Здравый рассудок обеспечивает только вера, что их работа имеет смысл. А ты хочешь у них это отнять?

Джонс молчит, стоя посреди комнаты с недоеденным пакетиком чипсов.

– Слушай, – голос Евы смягчается, – мне нравится, как ты к этому относишься. Увольнять людей гнусно, это факт. Но чего ты добьешься, встав в такую вот позу? Ведь совсем нетрудно найти компромисс. Тысяча менеджеров среднего звена сейчас едут домой, слушая аудиозапись «Системы Омега». Что мы им порекомендуем, то они у себя и внедрят. Так к чему это нытье? Действуй. Ищи способ получше.

Джонс идет открывать дверь. Он заготовил парочку ехидных замечаний насчет преобразования коррумпированных систем изнутри – взять хотя бы нацистов. Но при виде Евы горло у него опять перехватывает. На ней надето – если можно обозначить этим словом тончайшие лепестки ткани, прильнувшие к некоторым частям ее тела, – черное шелковое платье, в ушах и на шее блестят бриллианты. Медового цвета грудь манит к себе, ноги ниже колен поют сладкую песнь. На фашиста она совсем не похожа. Ни капельки.

– И поехали на бейсбол – зря я, что ли, вырядилась, – говорит она.

– Это еще не значит, что я с тобой согласен, – обороняется он. – И чувствую я себя все так же плохо.

– Ладно, ладно. – Ее взгляд падает на его футболку и замызганные тренировочные штаны. – Ты не собираешься…

– Да. Пойду переоденусь.

* * *

В школе Джонс бейсболом не увлекался. Сам он играл неважно, на игру смотреть не любил, и ему не нравилось, что девчонки вечно толпятся за левым краем, следя, как мальчишки отрабатывают удары. Но в колледже произошло нечто, связанное с большим телевизором в рекреации и с ребятами, которые там собирались. Произошло это не сразу – он постепенно стал интересоваться подъемом и спадом игры, трагедиями и триумфами, которые разделяла какая-нибудь доля секунды, пока в один прекрасный день не понял, что любит бейсбол. Джонс уже и не помнит, сколько раз был на «Сейфко филд», но еще ни разу он не съезжал по пандусу на подземную стоянку, его ни разу не провожали к гостевому лифту, и нога его не ступала по кремовому покрытию коридора с надписью «Для служебного пользования».

Кто-то – консьерж, что ли? – открывает перед ними дверь, обозначенную табличкой «Альфа». Внутри сплошные кожаные диваны, полумрак и высокие блестящие холодильники. Стена из тонированного стекла открывает такой вид на поле, что Джонс понимает: никогда уже он не сможет наслаждаться бейсболом с дешевых мест.

– Да ты болельщик! – Ева набрасывает свою шаль на вешалку. – То-то я смотрю, ты притих. Первый раз в ложе?

Джонс не может оторваться от поля.

– Да.

– Я лично бейсбол терпеть не могу, но ложа мне нравится. Уютная, правда?

– Даже не верится, что мы тут одни. Разве другим не хотелось?

– Не-а. Она почти все время пустует. – От возмущения Джонс лишается дара речи. – Ты думаешь, нам следовало бы открыть ее для широкого доступа? Пускать сюда ребятишек, больных раком?

– А почему бы и нет, черт возьми?

– Джонс, – усмехается она, – эту ложу делает элитной не кожаная мебель, не обслуга и не обзор. Она элитная потому, что мы здесь, а они, – Ева показывает на трибуны, – они там.

– Родители не учили тебя делиться? – морщится Джонс.

– Очень даже учили. – Ева идет к бару, рассматривает ряды бутылок, отражаясь в зеркале позади. – Мама вообще запрещала нам с сестрами иметь что-то свое. Все общее, и конец. – Она выбирает темную квадратную бутылку с неизвестным Джонсу напитком, берет два больших бокала. – Может, вся моя жизнь – это бунт против хипповых предков.

– Это многое объясняет.

– Фишка в том, что иметь – это кайф. – Она садится на диван, похлопывает по коже рядом с собой. – Я, к примеру, совсем не разбираюсь в машинах. Понятия не имею, сколько в моем «ауди» цилиндров, и вообще смутно себе представляю, что такое цилиндр. Просто люблю свою машинку за то, что она моя и такой красивой нет больше ни у кого.

– Слыхал я кое-что и похуже, но редко.

Ева подает ему бокал с чем-то коричневым на льду.

– Нет ничего дурного в том, чтобы жить хорошо. Что еще мы можем, в конце-то концов? – Она пьет из собственного бокала.

Джонс садится с ней рядом.

– Не хочу выглядеть радикалом, но как насчет того, чтобы помогать другим? Стараться сделать мир лучше?

Ева, закашлявшись, со второй попытки ставит бокал на столик, лезет в сумочку за бумажным платком, промокает глаза.

– Боже, так и убить можно. Ууууух. Скажи, а как ты оправдываешь покупку новых ботинок?

– Что?

– Ну как же! В Африке голодают, а ты тратишь двести баксов на обувь? Стоит вникнуть в эту парадигму, и ты пропал. Ни от чего уже не сможешь получить удовольствие, пока в мире есть бедные и голодные, а они есть всегда. Так и будешь себя чувствовать виноватым лицемером. А я вот последовательна. Я честно признаюсь, что мне все равно. Ты хочешь услышать от меня, что «Альфа» соответствует этическим нормам, но не услышишь, потому что этика – это брехня. Шаблон, который мы прикладываем к жизни, чтобы оправдать свои действия. По-моему, оправдания нужны только мелким людям.

Джонс пробует питье. Это скотч, сразу согревающий все по жилки.

– Если я верю в этику, это еще не значит, что я мать Тереза. Должно же быть что-то среднее.

– Ах уж это знаменитое среднее. – Джонсу кажется, что Еве очень нравится их разговор – ему, если честно, он тоже нравится. – Ты, Джонс, из тех, кому никогда не приходилось выбирать между моралью и результатом. В колледже тебе сказали, что у компании, где персонал всем доволен, показатели выше, а ты и обрадовался. Еще бы – теперь ведь не надо думать, что бы ты сделал, доведись тебе выбирать между одним и другим. Главное, не работать на плохую фирму, которая производит табак или там оружие; работать надо в хорошей, думать о нуждах потребителя, об улучшении качества, а попутно – надо же, какое совпадение! – увеличивать компании прибыль и успешно делать карьеру. Но теперь ты живешь в реальном мире и скоро убедишься, что иногда между моралью и результатом приходится выбирать, что в бизнесе, даже в «хороших» компаниях, это случается каждый день – и карьеру делают именно те, кто выбирает результат. Ты будешь маяться из-за этого пару дней, месяцев, а может, и лет, пока не поймешь, что без жестких решений нельзя, что в бизнесе все так поступают. А поскольку ты чувствуешь себя виноватым из-за шестизначного жалованья и машины последнего года выпуска, ты берешь на попечение ребенка в Судане, даешь десять баксов в год «Юнайтед Вэй»[4] и остаешься высоконравственным человеком, пока оно не мешает твоей работе. Это ничего, что ты малость привираешь, поворовываешь или работаешь в фирме, использующей труд малолетних индонезийских подростков, ты все равно хороший парень, только об этике рассуждать перестал. Вот это и есть твое среднее.

В дверь стучат.

– Войдите! Мог бы, между прочим, и спасибо сказать. Я тебя избавила от долгих лет борьбы с больной совестью.

– Поверить не моту. Можно подумать, что ты злодейка какая-нибудь.

Какой-то человек вкатывает к ним длинную вешалку с одеждой в пластиковых футлярах. Ева перебирает вещи и, кажется, остается довольна. Служитель уходит со счастливым лицом – то ли из-за чаевых, то ли из-за самой Евы. А может, Джонс просто переносит на него то, что чувствует сам.

– Иди сюда, – приказывает она.

– Ты сказала, чтобы я не обращал на Блейка внимания.

– Тогда, при всех, – да, но он дело говорил. – Она снимает с вешалки один из костюмов – дорогой, это видно даже сквозь пластик. – К твоим глазам надо что-нибудь темное.

– Я не могу себе позволить новый костюм.

– Костюмы. Тебе нужно несколько штук. Не волнуйся, потом отдашь.

Она протягивает ему пиджак. Он не двигается с места.

– Это всего лишь костюм, – улыбается она. – Свою мораль я тебе не навязываю.

– Слушай, я же не идиот. Я понимаю, что бизнес – это когда делаешь деньги. Я просто хочу обращаться с нашими служащими по-людски. Заботиться о них, знаешь ли.

– Если честно, с заботой у нас плоховато, но ты можешь внести свои коррективы.

Она роняет костюм. Джонс рефлекторно подхватывает его.

– Может, и внесу.

Она с улыбкой отворачивается к окну.

– Примерь.

Он медлит, боясь слишком откровенно отразиться в тонированном стекле, потом начинает раздеваться. Снимая синтетику, он вдыхает свежий, уверенный запах дорогой ткани.

– Посыпают горку пылью, – комментирует Ева. – Зачем это надо? Она ж земляная. Знаешь, у нас с тобой в «Альфе» похожие проекты.

Джонс продевает в брюки ремень.

– Да? А какая у тебя тема?

– Беременность. Ну что, готов? – оборачивается она.

Он застегивается.

– Беременность?

Она оглядывает его, одергивает пиджак, подтягивает галстук, заправляет рубашку.

– Слишком дорого обходится. Оплачиваемый отпуск – только верхушка айсберга. Чем больше срок, тем меньше она работает. Зарплату получает ту же, а перерывы делает чаще, уходит раньше, теряет концентрацию, чаще звонит по личным делам и дольше болтает с другими, в основном о своей беременности. Последнее вызывает у ее сотрудниц небольшой, но стабильный рост желания забеременеть тоже – значит она практически их заражает. Далее следует материнский отпуск, отцовский отпуск, растущие пропуски по болезни ребенка, убывающая готовность работать сверхурочно. Администрация просто обязана обратить на это внимание. – Она обходит кругом, поддергивает на Джонсе брюки. – Куда ты их? Они не должны на бедрах сидеть.

– Но нельзя же дискриминировать по причине беременности. Это незаконно, господи боже.

– А курильщиков что, законно? Я ж говорю, наши проекты похожи. Мы пытаемся помешать служащим делать то, что стоит компании лишних денег. – Ее руки ложатся Джонсу на ягодицы, в чем, пожалуй, особой необходимости нет. – Я лично не вижу повода субсидировать женщину, которой так скучно живется, что только детей и рожать.

– Как-то не очень удобно говорить о беременности, когда ты тискаешь мою задницу.

– Это я еще не тискаю. Вот так – другое дело.

– Разве в «Зефире» нет правил насчет отношений между сотрудниками?

– Как не быть? Но мы не в «Зефире». Мы в «Альфе».

– А в «Альфе» нет?

– У нас поразительно широкие взгляды.

– Ты ее так и не отпускаешь. Мою задницу.

– Это плохо?

Он вдруг решает, что ее можно поцеловать. Судя по ее действиям, она только того и ждет. Но ему все еще противно после того, что она наговорила о беременных, и он снимает ее руки со своей задницы.

– Ах так? – теряется Ева. – Ну ладно. – Она снова плюхается на диван.

– Извини. Мне показалось, это не самая удачная мысль.

– Твоя правда. У тебя бы создалось обо мне неверное впечатление… это повредило бы нашей работе… надо придерживаться профессиональных отношений.

– Правильно.

– Еще виски?

– Конечно.

Разливая скотч, Ева у него на глазах снова приходит в норму. Бокал она ему подает уже с улыбкой. Она так красива, что он начинает сомневаться в собственной правоте.

– Ну, я вижу, с тобой не соскучишься.

– Надеюсь, – улыбается он в ответ. Они чокаются.

* * *

Приткнув «ауди» к обочине, Ева снимает руки с руля.

– Вот черт! Ты, наверно, прав. Я слишком пьяная, не могу вести.

Джонс оглядывается. С фокусировкой у него проблемы, однако он соображает, что они приехали к его дому.

– Вызвать тебе такси?

– Я бы лучше поспала. – Она не столько наклоняется, сколько валится к нему. – У тебя. – Ее губы растягиваются, как резиновые.

Джонс, посмотрев на них, говорит:

– Ладно.

– Да ну? А как же профессиональные отношения? Или как там – останемся друзьями? – Она взмахивает рукой и сбивает на сторону зеркало. – Ой.

– Это все ты говорила. Твои слова.

– Мои?

– Я только сказал, что ты можешь ночевать у меня. Догола раздеваться не предлагаю.

Ева открывает дверцу, вываливается наружу, снова возникает в поле зрения Джонса.

– Ха. В жизни не поверю, что ты не хочешь со мной переспать.

Джонс вылезает из машины. Кровь бросается в голову, где и так уже много всякого разного. Обойдя вокруг, он помогает Еве подняться.

– Все хотят, – доверительно сообщает она. – Каждый из них. Не вижу, почему с тобой должно быть иначе. – Она тычет ему пальцем в грудь.

Джонс пытается попасть ключом в дверь подъезда.

– Все хотят с тобой спать? А ты почем знаешь?

– Исследования показывают, – повиснув на Джонсе, она одолевает порог, – что у мужиков очень низкие минимальные стандарты насчет того, с кем им спать.

– Значит, не ты у нас такая неотразимая, а просто мужики кобели?

– Одно другого не исключает. – Они поднимаются по лестнице. Ева вдруг останавливается, и Джонс, обнимающий ее за талию, тоже вынужден затормозить. – Поцелуй меня, Джонс.

«Это ловушка!» – вспыхивает в мозгу и поступает на речевой аппарат, но он не реагирует, потому что целует Еву. Губы ее, мягкие, просто восхитительные, начинают подергиваться, и она хихикает. Джонс отстраняется, подхватывает устремившуюся наверх обманщицу.

– Так нечестно. Я был не готов.

– Все кобели говорят то же самое.

– Сама меня соблазняешь, и я же при этом кобель.

Они добираются до квартиры. Внизу он сунул ключи не в тот карман и теперь должен отпустить Еву, чтобы достать их. Она приваливается к стене коридора.

– Потому что ты опускаешься уровнем ниже. А я вот, – она скользит вниз по стенке, – уже… опустилась. – Джонс поднимает ее, но голова Евы продолжает запрокидываться, а тело в его объятиях не подает признаков жизни.

– Ева! – шепчет он. Это не помогает. Он приподнимает ей голову. Рот у нее открыт, глаза под темными тяжелыми веками превратились в щелочки, как у зомби. Ева отключилась. Не та ситуация, которую стоит демонстрировать соседям – у них у всех в дверях есть глазки, и многие беззастенчиво ими пользуются. Он сражается с дверью, потом с Евой, которую надо втащить внутрь, ни обо что не ударив. Это труднее, чем кажется, – она стала совершенно бескостной, ее руки болтаются, описывая круги. Он тащит ее через гостиную, роняет на кровать, садится, тяжело дыша, рядом.

Она не шевелится. «А вдруг умерла?» – пугается Джонс. Нет, похрапывает. Он заботливо кладет ее голову на подушку. Она перестает храпеть, причмокивает губами. Джонс вытирает слюнки, собравшиеся у нее в уголке губ.

Заперев квартиру, сняв костюм и почистив зубы, он минут через десять возвращается в спальню. Ева лежит точно в той же позе. Он не уверен, что с нее можно снять, а чего лучше не трогать. Туфли, часы, браслет и ожерелье, решает он, юридически-моральных осложнений не вызовут.

Не рискуя вытаскивать из-под нее покрывало, он достает новое одеяло из шкафа, укрывает ее и сам ложится рядом.

–: Ммм. – Она прижимается попкой к его бедру. – Бвжж.

– Чего?

Через минуту она произносит:

– Джонс?

– А?

– Разбуди меня на работу.

– Конечно. Я будильник поставил.

– Хорошо. – Она умащивается поудобнее. – Завтра нельзя пропускать… мы ссиваеммся…

– Сливаемся?

– Угумм.

– С кем сливаемся?

– Сами с собой. – Она, похоже, смеется. Обвивает его ноги своими. – Я люблю тебя, Джонс.

Ее дыхание замедляется. Джонс лежит, прислушиваясь к нему, пока не срабатывает будильник и два горластых диджея не извещают его, что сейчас шесть тридцать утра.

* * *

– Говорит Сидни. Надеюсь, эта штука работает. Я пытаюсь довести до вас сообщение Дэниела Клаусмана. Оставайтесь на связи. Кажется, мне надо… нет, не то. Щелк. Доброе утро, это Дженис. Еще одно сообщение для всего персонала. Что делать, вы знаете. Щелк. Дженис, передай, пожалуйста, сообщение Клаусмана менеджерам отделов. Спасибо. Щелк. Доброе утро, это Мередит. У меня сообщение от Клаусмана, передай дальше. Спасибо. Щелк.

– Говорит Дэниел Клаусман. Разошли это менеджерам, Мередит, чтобы довели до всех поголовно.

Доброе всем утро. Хочу поблагодарить вас за добрую волю и энтузиазм, которыми вы встретили необходимость затянуть пояса в последние месяцы. Нам пришлось нелегко, но кое-какие важные перемены мы сумели произвести.

К сожалению, стоимость наших акций по не зависящим от нас причинам снизилась еще на четырнадцать процентов. Это внушает определенное беспокойство, но стоит отметить, что это меньше, чем восемнадцать процентов в прошлом квартале. Можно сказать, четыре процента мы выиграли.

Прогресс налицо, но работа еще не окончена. Теперь нам, как никогда, требуется доказать миру, что «Зефир холдингс» – промышленный лидер. Требуется осуществить намеченные нами стратегические цели. Поэтому в ближайшие несколько недель большинство отделов подвергнется слиянию.

На сегодня все. Желаю всем отличного дня. Щелк.

* * *

Это первая голосовая почта, которую все получают в пятницу. Люди приходят, скидывают пиджаки, ставят сумочки, снимают трубки, набирают код доступа и слышат вот это.

Все, кроме Джонса. Он тащится к своему столу, как выходец из могилы. Ставит локти на стол, кладет голову на руки. Мигающий огонек голосовой почты режет ему глаза каждые две с половиной секунды. Ему недостает энтузиазма покончить с этим.

– Слияние! – вопит Фредди. – В большинстве отделов! – Они с Холли поднимаются разом. – Ты спроси Элизабет, а я – к Меган. Тьфу ты! Все забываю, что ее больше нет. – Холли уже улетучилась. Фредди бежит за ней мимо Джонса – тот, судя по виду, только что вернулся с четырехчасового собеседования в отделе кадров. – Не дрейфь, Джонс. Не будем паниковать, пока что-нибудь не узнаем. А может, ты уже знаешь? – Фредди, вытаращив глаза, хватает Джонса за плечи. – Нас сливают, да?

– Господи. Не тряси меня.

Непонятно, что такое с Джонсом, но дело тут явно не в слиянии, а это сейчас главное. Холли уже в Западном Берлине и, возможно, даже разведала у Элизабет, кто уходит, а кто останется, если шепнуть про него кому надо. Может, Холли прямо сейчас обеспечивает себе новое место, пока он, Фредди, возится с Джонсом.

– Ладно, потом! – кричит Фредди и мчится в Западный Берлин.

Элизабет нигде нет, поэтому Холли насела на Роджера.

– Ну что? О чем вы? – врывается в разговор Фредди.

– Я говорю, что при слиянии перевешивает отдел с более сильным менеджером, – поднимает бровь Роджер. – У нас есть Сидни, так что кончайте паниковать.

– Точно, Сидни! Сидни нас выручит.

– Если только ее не поставят перед выбором – сохранить отдел или собственную должность.

Холли зажимает рот рукой.

– Но я уверен, этого не случится, – говорит Роджер.

Фредди в отличие от него не уверен. Холли тоже. Элизабет, бледная, чуть пошатываясь, возвращается из туалета. Последнее время она часто туда захаживает. Каждый раз, когда Холли ее ищет, она сидит в туалете.

– Элизабет, ты что-нибудь слышала? Нас будут сливать?

– Сливать? – недоумевает Элизабет.

– Голосовая почта. Может, ты знаешь… – Холли осекается, заметив мигающий на телефоне Элизабет огонек. Та еще не слышала сообщения.

Холли в шоке – Элизабет всегда узнаёт новости раньше всех остальных. Всегда – но, видимо, не сегодня. Когда все слушали голосовую почту, она была в туалете.

– Что еще за слияние?

– Ну, это… – запинается Холли.

* * *

Только все приспособились работать без местной сети, и вот этот бум со слиянием. До работы ли туг! Шестеренки останавливаются – вместо них циркулируют слухи. Через несколько минут «Зефир» уже производит слухи на мировом уровне. Если бы они продавались, такая продуктивность удостоилась бы особых похвал и церемонии награждения – но слухи, как известно даже администрации, не продаются. Осознав, что происходит, администрация связывается по селектору с менеджерами отделов. Служащим запрещается высказывать домыслы о слиянии, инструктирует она. Им следовало бы знать, что администрация старается сохранить место за каждым. Хватит пустых разговоров! За работу!

Менеджеры полностью с этим согласны. Они усердно кивают, хотя инструктаж проводится по телефону. Их голоса звучат серьезнее некуда. Они поддерживают администрацию на 110 %, если не больше.

Но инструктаж заканчивается, и градус поддержки опускается до более реалистической величины, а затем еще ниже. «Администрация еще не решила, какие отделы будут укрупняться, – отвечают менеджеры на нервные вопросы своих подчиненных. – А может, и решила, но не хочет сказать. Мои догадки ничем не лучше ваших. Не знаю, какого черта они там задумали». Напуганные подчиненные толпятся у кофеварок. Производство слухов уходит в подполье и там достигает новых высот. Лотки лазерных принтеров ломятся от свеженьких резюме.

Администрация между тем собирается в солнечной комнате для совещаний. Начинается все не совсем удачно – с несколько завуалированного высказывания, что напрасно Клаусман объявил о слиянии, еще не определившись, что, собственно, с чем нужно сливать. Неплохо бы ему сначала посвятить администрацию в свои великие планы. Администрации, пожалуй, полагалось бы знать о таких вещах раньше всех остальных.

Администрация ерзает на стульях. Клаусман на заседаниях не присутствует, но, как всем известно, знает, что на них происходит. Одни подозревают, что в цветах спрятаны микрофоны, а за глазами настенных портретов – камеры, другие думают, что среди них окопался крот. Некоторые втайне уверены, что один из администраторов и есть Дэниел Клаусман, но никому об этом не говорят – признаться, что ты никогда не видел генерального в лицо, равноценно признанию в политической непригодности. Так или иначе, все спешат выразить лояльность по отношению к его действиям. Клаусман проявил безупречную честность, поставив весь коллектив на уши, утверждают они в расчете на «жучки», кротов и самого Клаусмана. «Я уже некоторое время предвидел, что это произойдет, – говорит вице-директор бизнес-менеджмента, прогнозирования и аудита. – Анализ, который проводят сейчас мои люди, показывает, что восемьдесят процентов наших затрат можно отнести всего к двадцати процентам подразделений».

Все обеспокоенно шепчутся. «Как же так? – возражает администратор, сидящий справа. – То же самое было перед последним слиянием. Мы значительно снизили те восемьдесят процентов!»

«Это совсем новые восемьдесят процентов», – объясняет первый администратор.

Теперь все понятно. Проценты надо снижать. Предложение поддержать решение Клаусмана проходит единогласно. Что администрация хорошо умеет, так это голосовать.

Наконец-то можно передохнуть. Уфф! Проверить голосовую почту, попросить секретаршу принести кофе. В процессе этого администрация втихую, почти бессознательно разбивается на коалиции. Слияние будет эффективным только в том случае, конфиденциально шепчутся в каждом лагере, если их отделы станут базовыми. Головы кивают. Составляются стратегические наброски новой компании, где одни отделы урезываются и сокращаются, а другие раздуваются на глазах. Сердца бьются учащенно, согласие укрепляется. Каждый лагерь стремится к своей светлой цели.

Но заседание возобновляется, и становится ясно, что все остальные тоже сформировали свои союзы. Брови хмурятся. Выходит, отдельные лица, пользуясь реорганизацией, хотят взять на себя повышенную ответственность? Обвинения – сначала замаскированные, потом более откровенные, потом лобовые – сопровождаются шлепками ладоней по дубовому столу. Обвиняемые яростно все отрицают. Можно подумать, им повысят оклады, если под началом у них будет больше людей! (Между прочим, до события, известного как инцидент семи секретарей, так и делалось.) Чем больше отдел, тем больше работы!

Да, это верно. Людям, непричастным к менеджменту, может показаться, что администрация готова самоотверженно взвалить на себя лишнюю работу для блага компании. Именно поэтому такие люди не занимаются менеджментом. Чураясь ответственности, в высшие эшелоны «Зефир холдингс» не пробьешься. Ее надо хватать обеими руками, жадно заглатывать и просить еще. Администрация делает это инстинктивно, как разевающий клюв птенец. Это присуще ей от природы. Оглядывая стол и встречая повсюду голодные жесткие взгляды, администрация сознает, что день обещает быть долгим.

* * *

Элизабет выходит из туалета. К десяти утра она побывала там уже трижды. Один раз ее вырвало – значит вторая рвота по установившемуся образцу последует минут через двадцать. В промежутке Элизабет навещает Западный Берлин – не сидеть же ей целый день в обнимку с унитазом. Стоять, согнувшись над раковиной, еще хуже – вдруг Сидни увидит? Или Холли? Холли и так уже подозревает, а может, даже знает, только пока не выводит на созидательный уровень. По Элизабет еще ничего не заметно, но груди сильно набухли, и она просто падает от усталости. Она чуть не заснула на недавнем собрании, а очнувшись, заметила, что Холли на нее смотрит.

Ей снятся ленты – красные, зеленые, красные, которыми завязывают волосы девочки – или, скорее, матери им завязывают. Элизабет все время видится, как она причесывает маленькую девочку. С тех пор как полетела местная сеть, Элизабет только и делает, что предается этим глупым опасным грезам, не в силах избавиться от них.

Огонек ее голосовой почты мигает. Это не сообщение для всего персонала – его она уже прослушала. Оно напугало ее не меньше, чем Фредди и Холли, и она успела сделать с полдюжины звонков в целях сбора информации. Наверное, эта почта – ответ на один из них. Да, Элизабет немного сбавила темп и отлучается в туалет чаще обычного, но кое-что еще соображает. Она садится и набирает код.

– Доброе утро, – произносит бархатный мужской голос. – Говорит отдел кадров. Нами замечены нарушения в вашем рабочем процессе. К вам есть вопросы. Просьба явиться на третий этаж.

Первое, о чем она думает, – это Роджер. Но он говорит по телефону:

– Я, наверно, смогу устроить тебе место в тренингах, если все обслуживающие отделы объединят. А что ты мне предложишь, если уберут тренинги? – Если в этом замешан Роджер, он наверняка наблюдал бы за ней.

Значит, не Роджер. Это действительно отдел кадров. У Элизабет сводит живот. Это гораздо, гораздо хуже.

Она встает и уходит из Западного Берлина.

* * *

Несколько минут спустя она выходит из лифта на третьем этаже. За все время работы в «Зефире» она ни разу не была в кадрах, поэтому темно-синие стены и мягкий свет приводят ее в изумление. Она идет по коридору, утопая в толстом ковре, и останавливается перед пустым контрольным столом. Одна из двух дверей – та, что справа, – открывается перед ней.

– Хелло?

Ответа нет. Элизабет это не впечатляет. Кадровики всегда казались ей скользкими типами, но такое уже просто смешно. Сжав губы, она входит в другой коридор.

Здесь, кажется, теплее – или дело в ней самой? В ее состоянии это трудно определить. Блузка липнет к спине, и ее это раздражает.

Дверь слева от нее открывается.

Вся меблировка маленькой комнаты – пластмассовый стул, установленный перед зеркалом.

– Может быть, хватит? – досадливо говорит Элизабет.

Ответа нет. Она входит, подбоченивается, смотрится в зеркало.

– Намерены вы со мной говорить или так и будете прятаться?

Молчание.

– Хорошо. – Она идет к стулу. Тошнота проходит – сейчас Элизабет запросто сразилась бы с аллигатором. Она садится, кладет ногу на ногу. – Ну-с?

– Ваша фамилия, – произносит голос.

– Элизабет Миллер. А вы кто такой?

– Номер вашего удостоверения.

– 41488 39.

– Отдел.

– Вы знаете мой отдел. Вы мне звонили десять минут назад.

– Отдел.

Она сжимает губы. При своей привычке влюбляться в клиентов она и драться способна, как брошенная любовница.

– Я не собираюсь продолжать разговор в таком духе. Если хотите поговорить – выйдите и покажитесь.

– Отдел.

Элизабет молчит. Проходят секунды.

– Отдел.

– Если я на счет «десять» не увижу человеческое лицо, считайте встречу законченной.

Она ждет. Пот стекает по шее.

– Отдел.

Элизабет идет к двери. Она не слышала даже, как та закрылась, но теперь дверь на замке. Элизабет, руки на бедрах, поворачивается к зеркалу.

– Откройте.

– Отдел.

– Продажа тренингов, сами знаете! Откройте сейчас же! – Говоря это, она уже понимает, что совершила тактическую ошибку: сдалась, не получив взамен ничего.

– В вашем рабочем процессе отмечены нарушения. Частота и продолжительность ваших отлучек в туалетную комнату резко возросли.

Элизабет втягивает ртом воздух. Ходили же слухи, что отдел кадров держит туалеты под наблюдением, а она не верила. Она снова выходит на середину комнаты, лицом к зеркалу.

– Не вижу, как это может касаться вас.

– Если у вас какие-то личные проблемы, можете поделиться с нами. Мы здесь для того, чтобы помогать людям. Нас заботит только ваше благополучие.

– Тем не менее.

– Анализ предполагает несколько вариантов. Легкое пищевое отравление. Использование наркотиков. Беременность.

Элизабет молчит, но в животе у нее что-то трепыхается.

– Вы знаете, что отдел кадров соблюдает федеральный закон и закон штата относительно отпуска по беременности. Знаете, что «Зефир холдингс» – компания равных возможностей.

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Вы беременны, Элизабет? – журчит голос. – Говорите, не бойтесь. Отдел кадров – ваш друг.

– Я не беременна, – с прямой спиной и поднятым подбородком заявляет она. Судя по отражению в зеркале, ложь получается убедительной. Выдает ее только румянец, но его они не должны заметить, если только у них нет мониторов. Неужели есть?

– Вы знаете, что беременных у нас не дискриминируют.

– Не замечала также, чтобы их повышали.

– Дискриминации у нас подвергаются служащие, опаздывающие на работу. Служащие, позволяющие себе не предусмотренные расписанием перерывы. Служащие, не способные к долгой и плодотворной деятельности. Беременные дискриминации не подвергаются.

– Я съела несвежий хот-дог, ясно? Теперь вы в курсе.

– Отдел кадров беспокоит только ваша производительность. Беспокоит, что личные моменты могут стать для вас важнее работы – и это после того, что мы для вас сделали. Вы не думаете, что ваша производительность может снизиться, Элизабет?

– Нет.

– Вы знаете, что сокрытие потенциального снижения производительности приводит к разрыву контракта.

– То есть как – к разрыву?

– Согласно контракту, отдел кадров платит вам за вашу работу. Сознательное понижение способности выполнять эту работу является нарушением доверия.

– Раз я не беременна, значит, и контракт не нарушен. Молчание.

– Какое тут может быть нарушение?

– Вы знаете, что разрыв контракта приводит к немедленному увольнению.

Сглотнув. Элизабет с большой осторожностью произносит:

– Насколько мне известно, я не беременна.

Долгая пауза, в которой чувствуется самодовольство. Но, может быть, это только ее воображение. Элизабет жарко, она не потела, ей хочется в туалет.

– Отдел кадров не интересует, беременны вы или нет.

– Как это? – вздрагивает она.

– Отдел кадров предпочел бы не знать точного ответа.

– Но вы только что…

– Отдел кадров не вмешивается в личную жизнь служащих.

Элизабет ждет.

– Единственная наша забота – чтобы ваши показатели не опускались ниже оговоренного заранее уровня.

Элизабет, застыв на стуле, выговаривает сквозь стиснутые зубы:

– Лучше вам не иметь в виду того, что вы, как мне кажется, имеете.

Замок щелкает, дверь открывается.

– Спасибо, что пришли, – произносит голос.

* * *

– Джонс. Джонс!

– Что?

Фредди стоит у входа в его клетушку.

– Что с тобой?

Джонс с некоторым усилием выпрямляется.

– Не выспался, вот и все.

– Обедать пора. – Фредди смотрит на часы. – Где Холли?

– Без понятия.

– Внизу, в переговорной, – сообщает Роджер, проходя мимо. – Во всяком случае, была десять минут назад.

– В переговорной? С кем у нее может быть встреча?

Роджер, пожав плечами, уходит.

– Гм-м, – говорит Фредди.

Десять минут спустя, с сумочкой в руках, является Холли.

– Прошу прощения. Меня задержали.

– Интересно кто?

– Да клиенты. Я, если помните, ассистент Элизабет.

– Какие такие клиенты?

– То есть с кем я встречалась?

– Да.

– А тебе-то что?

– Так, ничего. Как это самоотверженно – встречаться с клиентами Элизабет, когда все остальные бегают высунув язык и стараются сохранить работу перед слиянием.

– Ты прямо как Роджер. – Она понижает голос – Роджер всего в паре перегородок от них. – Ты как думаешь, Джонс? Джо-онс!

– Ну что еще?

– Что с тобой такое?

* * *

– Одно ясно, – говорит Фредди в лифте. – Никто не знает, когда будет это слияние, кого с кем будут сливать и зачем это вообще надо.

– У меня такая же информация, – вздыхает Холли.

– Зато я слышал, что Саймон из тренингов засветил Блейку Седдону. Прямо в глаз.

– Да иди ты! Блейку? Из администрации?

– И он теперь ходит с завязанным глазом, сечешь? Как пират. – Фредди переводит взгляд с Холли на Джонса, но Джонс даже не улыбается. Он уже видел эту повязку в семь тридцать, на утреннем заседании «Альфы». Его не сильно расстроило, что кто-то заехал Блейку, но это еще больше усилило впечатление, что Блейк вылез прямиком из дневного «мыльного» сериала. – Саймона, само собой, тут же вышибли, – продолжает Фредди, – и «Усердие», само собой, тут же его зацапало. Спорю, им очень пригодится чувак, который дал в глаз зефирскому боссу. Сразу тренером его сделают, точно.

– Кстати, – говорит Холли, – я звонила в кадры узнать координаты Меган, чтобы мы могли послать ей открытку…

– Хорошая мысль, – одобряет Джонс.

– Ну вот, а они не сказали. Сказали только, что она перешла в «Усердие». – Она боязливо смотрит на Джонса. – Все как ты говорил. Жутко, правда?

– Не знаю. Не очень.

– Не очень? Сам же говорил, это заговор.

– Я тут поразмыслил… – Лифт открывается, и Джонс жмурится от яркого света. – Если на рынке только две ключевые фигуры, то вполне естественно, что служащие переходят туда-сюда. – Это дословная цитата из справочного пособия «Альфы», которое Клаусман дал ему на прошлой неделе.

Холли, уже собиравшаяся что-то сказать, умолкает, потому что лифта дожидается Ева Джентис.

– Здрасьте, – улыбается Ева. – Привет, Джонс.

– Привет. – За этим следует вынужденное: – Ты знакома с Фредди и Холли?

– Мы, наверное, говорили по телефону, но я никогда не помню, как кого звать. – Она смеется, свеженькая и бодрая – а почему бы и нет? Ночью она проспала полных шесть часов. Джонс, все это время пролежавший без сна, точно знает.

– Очень рада, – говорит Холли.

– Умммммр, – говорит Фредди.

– Смешно, правда? – говорит Ева. – Столько времени здесь проводим и даже не знаем толком, кто есть кто. – На слове «толком» она делает легкое ударение.

– Ладно, пока. – Для интеллектуальных игр Джонс сегодня не в форме, поэтому предпочитает оборвать разговор.

Холли и Фредди догоняют его посреди вестибюля.

– Ты это видел? – говорит Фредди. – Она подумает, я отсталый.

Они выходят на солнце, идут по тротуару.

– Как будто в тебе два человека, – говорит вдруг Холли.

– Что? – пугается Джонс.

– Ева права. Ходишь на работу каждый день и почти никого не знаешь. Едешь в лифте с людьми, и без понятия, как половину из них зовут. Говорят, компания – одна большая семья, а для меня они незнакомцы. Даже знакомые – вы, Элизабет, Роджер, – разве я знаю, какие вы? То есть я хочу сказать, вы мне нравитесь, но ведь мы говорим только о работе. Я как-то попыталась объяснить сестре всю важность того, что Элизабет съела пончик Роджера, а она подумала, что я чокнулась. И я, знаете, с ней согласилась. Дома я сама понять не могу, почему это так важно. Потому что дома я другая. Уходя отсюда вечером, я чувствую в себе перемену. Как будто что-то переключается в голове. А вы и не знаете – вы знаете только, какая я в рабочее время, и это ужасно, потому что в нерабочее я, по-моему, лучше. Я сама себе не нравлюсь в рабочее время. Интересно, это только со мной так? Или все люди на работе одни, а дома другие? А если да, какие они на самом деле? Мы никогда не узнаем. Мы общаемся только в рабочее время.

– Господи, – говорит Фредди, – так это Элизабет съела пончик?

Холли прикусывает язык.

– Я имела в виду, что Роджер так думает.

– Ты по-другому сказала.

– Я оговорилась. – В голосе Холли прорезывается тревога. – Ты меня неправильно понял.

– Зачем она взяла этот пончик? – интересуется Джонс.

– Слушайте, если вы проговоритесь, Элизабет сразу поймет, что это я.

– Ладно-ладно, – кивает Фредди. – Все останется между нами.

– Это случилось под влиянием момента. Ну, проголодалась она, с кем не бывает. Ничего личного. Пожалуйста, обещайте сохранить это в тайне. – Лицо у Холли озабоченное, над бровями волнообразная черточка.

– Конечно, – говорит Джонс. – Правда ведь, Фредди?

– Да-да. – Фредди облизывает губы. В знании – сила, а он только что отхватил сочный ломоть этого самого знания.

Холли все еще нервничает.

– А насчет двух людей в одном я тебя понимаю, – говорит Джонс.

– Да? – В ее глазах загорается надежда. – Может, это со всеми так?

Оба смотрят на Фредди.

– А? – вздрагивает он. – Да не скажу я Роджеру про пончик, чего вы.

* * *

К концу октября производство слухов идет на спад. Без новой информации о слиянии они циркулируют вхолостую, делаясь все причудливее. Предел всему кладет сообщение, что администрация хочет сократить отдел кадров. Кто же в такое поверит? Атмосфера ужаса и полного неведения, присущая здоровым слухам, рассеивается, уступая место тихой паранойе. Воображаемые сведения ревностно приберегаются про себя. Под конец дня, когда снимаются с вешалок пиджаки и защелкиваются кейсы, в прощальных словах сквозит подозрение – вдруг коллега что-то скрывает? Каждый прикидывает, что может ждать его завтра и сколько дырок вскоре появится на кнопочной панели лифта.

* * *

Джонс болтается в вестибюле под программой компании. Это вошло у него в привычку: он надеется встретить Еву после работы, но пока еще ни разу не встретил. Официально она числится секретарем на контроле, но практически все время отсутствует – вся работа по приему посетителей ложится на Гретель. Еву он видит в «Альфе» по утрам, иногда в мониторном зале, но всегда при посторонних типа Блейка Седдона. Между тем ему просто необходимо повидаться с ней глазу на глаз и обсудить кое-какие вопросы, поднятые во время бейсбольного матча.

Он готов уже сдаться, когда слышит перестук каблучков.

– Джонс! – Ева улыбается ему еще издали. – Мне так и показалось на мониторе, что это ты. Что делаешь?

– Тебя жду, – без утайки брякает он, ободренный ее улыбкой. – Подумал, что ты, может, не откажешься выпить.

– Отличная мысль.

– Ну и славно. – Теперь уже он ухмыляется до ушей, как дурак.

– Сейчас только освежусь чуточку и приду. – Она удаляется в сторону туалета.

Джонс, заложив руки в карманы, покачивается с носка на пятку.

– Пока, – говорит кто-то, пугая его. Фредди.

– Пока, до понедельника. – Он провожает взглядом выходящего на улицу Фредди, потом бросает взгляд на пустой контрольный стол и с ужасающей ясностью осознает, что будет, когда Фредди узнает, что между ним и Евой что-то есть. Картина грядущей катастрофы замораживает кровь в его жилах.

– Ну вот. – Ева берет его под руку, сияя улыбкой. – Пошли. Я знаю одно местечко.

* * *

Она привозит его к низкому, неопределенного назначения зданию у залива. Джонс тысячу раз ездил мимо и никогда не задумывался, что здесь может быть. Оказывается, бар – до того стильный, что постарался избавиться от всех отличительных признаков бара. В пятницу, в шесть вечера, он весь залит оранжевым солнцем, а столько пар дорогой обуви в одном месте Джонс еще никогда не видел. Ева пробирается с коктейлем сквозь толпу, улыбаясь и приветствуя всех подряд. Джонс следует за ней на балкон, где давка превращает беседу в медленный танец.

– Секс на пляже, – говорит она.

– Извини?

Ева, поднимая темные очки на лоб, показывает ему коктейль.

– А-а. – У него самого скотч. Пусть она подольше пьет этот «секс на пляже» или все равно что – ему надо набраться мужества, чтобы напомнить ей о словах, сказанных той ночью в его постели.

– Клаусман в восторге от твоей задумки с курильщиками, – сообщает она. – Мы с ним как раз сегодня говорили об этом. Ты его впечатлил. И меня тоже, что в конечном счете еще важнее. Как по-твоему, хороший из меня выйдет генеральный директор?

– Трудновато будет объяснить шестистам служащим, как секретарша совершила такой скачок.

– Ну, к тому времени их будет уже не шестьсот, а гораздо меньше.

– Я, кстати, так и не въехал – для чего «Зефиру» это слияние?

– Все компании так делают, – пожимает плечами она. – Деловой цикл: рост, потом сжатие. Нас интересуют новые методы. «Зефир» у нас уплотняется не реже одного раза в год.

– А потом опять разрастается?

– Не сильно. Его ужимают с тех самых пор, как я тут работаю. Добиваемся большего меньшими средствами – ну, ты понимаешь.

– Сколько же человек лишится работы на этот раз?

– Как распорядится администрация. «Альфа» не занимается микроменеджментом – мы просто дергаем за разные ниточки и смотрим, что получается. Вот Клаусман объявил о слиянии, а мы наблюдаем, какая будет реакция.

Джонс смотрит на воду.

– Значит, масса народу станет безработными только для того, чтобы мы могли посмотреть, что получится?

Ева наклоняет голову набок.

– Это что, обличительная речь?

– Просто вопрос.

– Ой, Джонс. Не успеваю я подумать о твоих перспективах, у тебя опять слабеют коленки на предмет увольнений. – К ним оборачиваются, но Ева не обращает внимания. – Мне казалось, для тебя это пройденный этап.

– А для тебя?

– Для меня? Ну конечно. О чем ты вообще?

– Что ты помнишь про ту ночь?

– А что я такого делала? – настораживается она.

– Ну… я подумал, что ты не очень-то счастлива. – В последний момент он удерживается от слов «ты сказала, что любишь меня».

– Ну ясно, я ж напилась, – смеется она.

– Что у трезвого на уме…

– Ври больше, Джонс. Я, наверное, просто хотела с тобой переспать.

– Почему ты не хочешь сознаться, что у тебя никого нет?

– Блин, да ты серьезно, – после секундной паузы недоверчиво говорит она.

– Барахла у тебя много, это я понял. А еще чем похвалишься?

Это звучит критичнее, чем он намеревался. Ева широко распахивает глаза.

– Я напилась, наговорила каких-то глупостей, а ты уж и в душу мне заглянул? Нет, Джонс. У меня классная жизнь, классная работа, и если в понедельник из компании вылетят сто человек, я и глазом из-за этого не моргну. У меня есть все, чего я хочу. Не очень-то счастлива? Я не просто счастлива, я еще и горда.

– Ты…

– И что плохого в моем барахле?

– Ты лучше, чем хочешь казаться. Тебе не нравится то, что делает «Альфа», я знаю. Ну, скажем, не всегда нравится. – Она реагирует не так, как он надеялся (совсем никак не реагирует, по правде сказать), и он продолжает: – Фредди, с которым ты ехала в лифте сегодня. Это он каждую неделю посылает тебе цветы. Ты знала?

– Вот балда. Ну конечно, знала. У нас вся компания под колпаком.

Джонс чувствует, что краснеет.

– Ну вот, он…

– Знаешь, что написано у него в личном деле? «Не продвигать ни при каких обстоятельствах». Потому он пять лет и торчит в ассистентах. Эксперимент. Они все нужны для какого-нибудь проекта. Хочешь еще расскажу? Холли из твоето отдела заказывает комнаты для переговоров, но ни с кем не встречается. Просто сидит там, и все. Иногда журнал читает, но чаще не делает ничего. В жизни не видела такого одинокого человека. А эта толстуха, ваша бывшая секретарша, записывала все, что ты делаешь. Надышаться на тебя не могла, а ты и не догадывался. Ну и что, волнуют меня их проблемы? Нет, не волнуют. Для меня они лабораторные мышки.

Джонс уходит. Выглядит это не столь эффектно, как звучит: попробуй уйди в такой толпе, как герой со стальными челюстями от рыдающей героини. Однако он все же спускается по лестнице, выходит на улицу и садится в стоящее у тротуара такси, прежде чем Ева догоняет его и начинает стучать в окошко.

– Езжайте, – говорит Джонс водителю. Но Ева – красивая женщина в облегающем платье, и это, видимо, перевешивает приказ Джонса. Убедившись, что таксист не намерен трогаться с места, Джонс опускает окно.

– Попроси Клаусмана рассказать тебе про Харви Милпакера. Когда-то они начинали проект «Альфа» вместе. Их двое – и двадцать ни о чем не подозревающих служащих, пока Харви не одолело чувство вины. Однажды он ни с того ни с сего взял и объявил всем, что это обман. Клаусман знать не знал, что он собирается это сделать, и остановить его не успел, ну и лопнул эксперимент. Компания сворачивается, всех увольняют. Служащие с ума сходят. Грозятся убить. И знаешь, на кого они больше злятся? На Харви. Клаусман им врал, но обеспечивал работой, а из-за Харви они оказались на улице.

– Нравоучительная история? С тобой это как-то плохо сочетается.

– Бизнес-менеджером у них был Клифф Рейли. Пятьдесят восемь лет, разведенный, ни близких друзей, ни семьи, но на работе – живая легенда. Просто ужас, как трудно теперь пожилым людям найти приличное место. Это одно из направлений, которые «Альфа» исследует. Через три месяца после потери работы Клифф застрелился.

Джонс стискивает кулаки. Он всегда считал себя мирным человеком, и такая реакция удивляет его самого. Ему хочется вылезти из машины и врезать Еве от всей души.

– Так что подумай, – говорит она, – хочешь ли ты стать вторым Харви Милпакером.

– Езжайте, – говорит Джонс, а потом орет: – Трогай!! – Но таксист и ухом не ведет, пока Ева не убирает руку. Он даже уйти от нее не может без ее позволения, и по здравом размышлении ему начинает казаться, что это правильно.

* * *

На втором этаже «Зефира» заседает администрация. Позади у них длинный день – руководителям отдыхать не полагается. За панорамными окнами темно, собирается гроза, но администрации это не помеха: она доводит до кондиции план слияния.

Администрацию можно представить с двух точек зрения. С одной – это сплоченная команда, неустанно трудящаяся на благо компании. С другой – стая жадных до власти эго-маньяков, каждый из которых, ведя индивидуальную борьбу за богатство и статус, попутно делает что-то и для «Зефира». В теорию сплоченной команды никто больше не верит. Давным-давно она еще могла быть правдивой, но все кончилось, когда команда стала администрацией. Если лиса заберется в курятник, там скоро останутся одни только лисы да перья. Если в администрации когда-либо и были бескорыстные труженики, ставящие командную работу впереди своих интересов (а это очень большое «если»), их давно уже разорвали в клочья.

Это важный момент, необходимый для понимания решений администрации – в частности, плана слияния. Первоначальной его целью, намеченной неделю назад, было придание обтекаемости деловым операциям «Зефира», но всё быстро перешло в спор о границах империи. Между коалициями завязалась кровавая война. Отделы завоевывались, отвоевывались и гибли. Здравые идеи перемалывались в мясорубке, мирные служащие, сами того не ведая, попадали под перекрестный огонь. Эта неделя бессмысленных трагедий и разрушений даже саму администрацию несколько утомила.

Но вот наконец итог. Окончательный план, устраивающий в администрации всех, сокращает количество отделов «Зефира» на запредельные семьдесят процентов. Многие отделы исключаются полностью, большинство же объединяется, сохраняя за собой всю ответственность и часть ресурсов двух, трех, а в одном случае целых пяти компонентов. План передается вокруг стола. По мере того как очередной администратор ставит свою подпись, из разрозненных органов составляются чудовища. Служба безопасности одним росчерком прививается отделу кадров. Пришиваются на место хлопающие секции юридического отдела. По причинам, не имеющим отношения к эффективности, но тесно связанным с внутренней политикой, туда же подкалывается единственный уцелевший кредитчик. Молния, сверкнувшая за окнами, озаряет финальный штрих: обессиленная администрация приделывает ко всему этому голову. Вот он, новый отдел, только что порожденный на свет. Лежа на столе, уродец делает первый вздох. Желтые глазки злобно сверкают, ножки елозят, пачкая полированный дуб. Запрокинув не подходящую к туловищу головку, он испускает вопль.

Немногочисленные служащие, засидевшиеся на нижних этажах, смотрят на потолок. Им страшно. Они не высказывают этого вслух, но чувствуют: в мир пришло зло.

Слова Бога из Откровения Св. Иоанна (1:8). – Примеч. пер.
Видимо, имеется в виду Питер Блейк, персонаж популярного телесериала «Дни нашей жизни». – Примеч. пер.
Благотворительная организация. – Примеч. пер.