– Что это с тобой? – подозрительно спрашивает Пенни, садясь за столик в кафе.
– Да ничего.
– Ты улыбаешься.
– Правда?
– Прикончил уже свою «Альфу»?
– Нет. Есть вообще-то одна идейка, но я пока ею не занимался.
– Пошел, выходит, другим путем?
– Каким другим? – Теперь он и сам чувствует, что улыбается.
– Фу, смотреть противно. Ты разочаровал меня, Стивен.
– Ну и пусть. – Джонс смеется.
Во вторник, в десять утра, отдел обслуживания персонала наполняется ароматом теплого, сладкого теста. Люди встают с мест, оглядываются. В дверь въезжает тележка с горой – все протирают глаза – с горой дымящихся пончиков!
Служащие выбегают из клетушек. Кажется, что сейчас произойдет свалка и горячий джем заляпает перегородки, но Роджер, его секретарь и еще два человека, выигравших тендер, стоят твердо.
– Ждите в своих отсеках, – распоряжается секретарь. – Пончики к вам сами придут.
Все послушно усаживаются. Желудки урчат, уши ловят скрип колесиков.
Фредди, Джонс, Холли и Элизабет молчат. Они знают, что будет дальше. Под общее чавканье и хлюпанье тележка въезжает к ним. У Роджера в руке пончик, губы в сахарной пудре. Остальные трое приканчивают свою порцию. На тележке три пончика.
– Последний отсек, – объявляет Роджер. – Фредди, Джонс, берите.
Оба осторожно берут по пончику, но не решаются надкусить.
– Холли.
– Спасибо, я не хочу.
– Хочешь, хочешь. Бери.
– Нет, правда. Их, наверное, слишком мало…
– Возьми пончик.
Холли нехотя берет и опускает голову, занавесив лицо светлыми волосами.
– А ведь ты права, – говорит Роджер. – Одного не хватает.
– Ничего. Я не возражаю, – пожимает плечами Элизабет.
– Я мог бы поклясться, что количество правильное. По одному на каждого служащего.
Элизабет в тонком сером пальто, которого теперь никогда не снимает, резко встает. Глядя в потолок, она часто дышит.
– Могу предположить только одно: кто-то взял два пончика. Но кто на такое способен? – растерянно качает головой Роджер. – Взять лишний пончик, зная, что крадешь его у коллеги? – Его взгляд устремлен на секретаря.
– Ума не приложу, Роджер.
– Джонс, Фредди, Холли, есть идеи? Нет? А у тебя, Элизабет?
Она заливается гневным румянцем.
– Это я взяла твой пончик. Ты это хочешь услышать? Да. Его взяла я. Была голодная, вот и съела его. Госпожи, до чего же ты мелочный!
– Значит, мой пончик взяла ты, – скрещивает руки Роджер.
– Да!
– Вендела уволили из-за этого пончика. Ты себе отдаешь отчет?
Элизабет закрывает лицо руками.
– О господи.
– Я ценю, Элизабет, что ты наконец-то созналась, но ты должна понимать всю серьезность ситуации. Дело не только в пончике. Дело в уважении к товарищам по команде. Что, по-твоему, должен думать человек, у которого ты крадешь пончик? Что это говорит о твоем к нему уважении?
– Я не могу сопротивляться тебе.
– Налицо печальное состояние… Что?
– Я все время о тебе думаю. Ничего не могу поделать. Это меня просто с ума сводит. Я… я хочу тебя!
Элизабет зажимает себе рот. У Фредди отваливается челюсть. Глаза Джонса ширятся, занимая все лицо.
– Понятно, – шипит Роджер. – Юмор.
– Я умираю по тебе, – шепчет Элизабет.
Губы Роджера сжимаются в едва заметную линию, желваки на челюсти работают. Джонс, Фредди и Холли как один отъезжают на стульях с линии огня. Затем Роджер поворачивается на каблуках и уходит. Трое его изумленных приспешников торопливо разворачивают тележку и бегут за ним. Команда отдела продаж слушает, как удаляется скрип колес.
– Бог ты мой, – говорит Фредди.
– Хороший пендель, Элизабет. Прямо в задницу, – говорит Холли.
– Мне надо сесть. – С лица Элизабет сбегают все краски. Холли вскакивает. Элизабет, держась за ее руку, нашаривает пластмассовый подлокотник, переводит взгляд с одного пораженного лица на другое. – Знаете… это не было шуткой.
– Господи, ну конечно, – говорит Холли. – Вот почему вышло так смешно.
– Да. – Элизабет пробирает дрожь. – Именно.
Роджер захлопывает за собой дверь так, что сотрясаются жалюзи. Идет к столу, хватает телефонную трубку. Он успевает набрать первые три цифры отдела кадров – и останавливается. Если позвонить, Элизабет выгонят вон через десять минут, и она окажется вне его власти, а история его унижения будет жить в корпоративной памяти вечно. И поставит крест на его карьере.
С глухим рычанием он грохает трубку обратно, бросается в кожаное кресло, подпирает руками голову.
На столе перед ним лежит большой желтый конверт внутренней почты, доставленный, вероятно, пока его не было. Один конец как-то странно оттопыривается. Роджер вскрывает конверт и вытряхивает на стол пластиковую чашечку с желтой крышкой. На ярлычке с надписью ФАМИЛИЯ, РЕГИСТР, № – и оставлено место, чтобы вписать то и другое.
В конверте обнаруживается меморандум – циркуляр сидела кадров менеджерам всех прочих отделов. В интересах повышения производительности, говорится там, «Зефир холдингс» вводит практику тестов на наркотики. Каждую неделю один служащий из отдела, выборочно, должен будет сдать анализ мочи. В случае положительного результата или отказа сделать анализ данный служащий будет уволен. Это предусмотрено пунктом 38.2 стандартного трудового контракта – Роджер помнит, что обратил внимание на этот пункт, когда устраивался в «Зефир». Кадровик тогда сказал, чтобы он не беспокоился, что это чистая формальность и на самом деле «Зефир» тестов на наркотики не проводит.
К меморандуму приложен список всех служащих, выборочно назначенных для первого тура. Менеджерам советуют по возможности не предавать дело огласке. Отобранные не должны почувствовать, что их как-то выделяют.
Роджер, обладающий поистине энциклопедическими сведениями о штате «Зефира», отмечает, что все выбранные наугад служащие – женщины от двадцати до сорока лет. В его отделе жребий пал на Элизабет.
На днях, когда Ева в подземном гараже играла галстуком Джонса и хихикала над его остротами про рубашки Тома Мандрейка, мимо прополз «порше» Блейка. Из-за тонированных стекол Джонс не понял, заметил ли Блейк их с Евой, но с того дня тот стал еще ехиднее. Джонс очень старался не выдавать себя, но сейчас одиннадцать, Холли и Фредди вышли куда-то, и ему трудно думать о чем-нибудь, кроме Евы. К черту все! Надо ее повидать.
Пружинисто поднявшись, он идет к лифтам. Он знает, где она: вчера отдел кадров объявил, что на контроле вполне достаточно одного секретаря и нет необходимости обеспечивать помощью Еву, пока Гретель Монаднок отсутствует. Нa утреннем собрании «Альфы» все очень веселились по ному поводу (кроме самой Евы и руководимого дипломатией Джонса). Кульминацией послужило предложенное Блейком пари, что она и до конца недели там не протянет. Хочешь сказать, я не умею обращаться с телефоном?» – огрызнулась Ева, а Блейк ответил, что именно это и хотел сказать. «Увидишь», – бросила она, но Джонс подумал, что Блейк знает, о чем говорит. Ева определенно будет нуждаться к моральной поддержке.
Выйдя из лифта в вестибюле, он бодрым шагом направляется к столу. Ева, хмурая от напряжения, даже не глядит в его сторону.
– Господи боже, – говорит она в микрофон, – как вы за помнить не можете? Называйте фамилию, иначе я не смогу вас соединить! – Увидев Джонса, она срывает наушники. – Черт знает что. Звонят и звонят!
Он бормочет нечто сочувственное.
– Если Гретель завтра не выйдет, я сделаю так, что она вообще сюда не вернется, богом клянусь! Сколько ее уже нет, две недели? Безобразие. Ну что, пошли обедать?
– А разве тебе можно отлучаться? – моргает Джонс.
– Да плевать. Не могу больше. – Она встает. – «Зефир» не рухнет, если эти чертовы звонки на пару часов останутся без ответа.
– От других-то ты требуешь, чтобы они исполняли свои обязанности, – замечает Джонс. За стеклом на улице стоит Фредди с сигаретой в руке. Он смотрит на Джонса, и лицо у пего какое-то не такое.
– Ничего. – Ева берет свою сумочку. – Мы ведь с тобой не другие, правильно?
– Ева, ты не знаешь, что с Фредди? А? Ева!
– Я сказала ему.
Джонс так ошарашен, что не сразу находит слова. У него и голове не укладывается, что она это сделала.
– Про нас?!
– Слушай, он пришел сюда и начал приставать. У меня времени не было с ним возиться, вот и сказала. – Она выходит из-за стола. – Все равно он узнал бы, Джонс. Жестоко было держать его в неведении.
– Раньше-то ты держала! Полгода водила его на веревочке!
– Раньше у него был шанс. – Она с улыбкой склоняет голову набок, что обычно так нравится Джонсу. – Но теперь… – Она тянется к его галстуку.
Джонс отталкивает ее руку. Лицо Евы, словно от щелчка невидимого выключателя, каменеет. Проходит секунда, другая. Они смотрят друг на друга и чувствуют, как почва уходит у них из-под ног.
– Не смей распускать руки, – тихо произносит она.
Фредди по-прежнему следит за ними через стекло, но отворачивается, встретив взгляд Джонса.
– Извинись, – говорит Джонс.
– За что, интересно? Что я такого сделала? Выдала секрет, что мы с тобой трахаемся? – Джонс морщится. Он хорошо помнит о микрофонах и камерах, передающих все это на тринадцатый этаж. – Или оповестила Фредди, что его лучший зефирский дружок ему врет?
– Скажи еще, что это хороший урок…
– А что, он тебе нужен? – поднимает брови она.
– Да пошла ты!
– Это смотря куда.
Когда Джонс выходит на улицу, Фредди там уже нет. Щурясь на солнце, Джонс замечает его исчезающую за углом спину и переходит на бег. Фредди шагает быстро, но Джонс догоняет его у нового загона для курильщиков, под томными взорами нарисованных коров.
– Фредди!
Тот оборачивается. На лице у него улыбка – вернее, судорожная попытка улыбки.
– А, Джонс.
– Фредди, прости ради бога…
– Да ладно. Не надо ничего говорить. Все равно из этого бы ничего не вышло. Холли права. Я не тот парень, которому достаются девушки вроде Евы. Я тот парень, который за пять лет никуда не продвинулся. – Он издает короткий тающий смех. – Так что все к лучшему. Сэкономил мне на цветах сорок баксов в неделю.
– Нормальный ты парень, Фредди. Слишком хороший для этой конторы, – от всей души заверяет Джонс. Фредди явно думает, что он говорит так только из вежливости, и это распаляет его еще больше. – Здесь все неправильно, Фредди. Все надо менять. Просто необходимо. А если администрация ничего менять не хочет, – само собой вырывается у него, – то надо ее саму поменять.
– Чего?
– Нам требуется бунт. Революция. Сопротивление. Чтобы в «Зефире» опять хорошо работалось. – Джонс осекается – он не уверен, что в «Зефире» когда-либо работалось хорошо. – Почему компания о тебе совсем не заботится? Почему ей на тебя наплевать? Ты ведь не какой-нибудь расходный материал, ты личность. Эта компания опустошает себя изнутри, разбрасываясь своими служащими. Перемены нужны не только потому, что мы заслуживаем лучшего, ко и потому, что только так можно прекратить это самоедство.
– Ты, похоже, малость того, Джонс.
– Почему компания не может перемениться к лучшему? Только потому, что администрации это ни к чему. Значит, ее надо взять под контроль. И мы это сможем, если будем действовать все вместе. Как они нас остановят? Компания – это мы. Надо только объединиться. Создать союз.
Фредди моргает.
– Или, если хочешь, сопротивление.
– «Сопротивление» как-то лучше звучит.
– Значит, ты «за»?
– Джонс, я тебя понимаю, – вскидывает ладони Фредди. – Хорошо бы, конечно, да только ничего не получится. Во-первых, чтобы организовать здесь собрание, надо подать заявление за три недели вперед. Во-вторых, как только кадровики поймут, что ты задумал, тебя тут же выкинут.
– Знаю, но у меня есть план.
Двое курильщиков входят в загон, садятся на скамейку, хлопают себя по карманам в поисках сигарет.
– Твой план приведет к тому, что меня уволят? – спрашивает Фредди.
– Нет.
– Слово?
– Клянусь, – с полной искренностью говорит Джонс.
– Ладно, давай послушаем.
Холли сидит одна в маленькой комнате для переговоров, примыкающей к вестибюлю. Перед ней раскрытая папка и какие-то бумаги – на случай, если кто-нибудь заглянет в дверное окошко. На самом деле она ни с кем не договаривалась о встрече.
Она не думала, что ей когда-нибудь снова придется к этому прибегать. Ведь Роджер назначил ее заведовать спортзалом! Единственным местом в «Зефире», имеющим для нее хоть какой-то смысл! Сорок пять минут назад Роджер прислал ей сообщение по голосовой почте.
– Холли, я провел кое-какую работу и понял, что спортзал мы не сможем сохранить. Он себя попросту не оправдывает. Ты будешь разочарована, я знаю, но постарайся понять. Лично к тебе, поверь, это никакого отношения не имеет. Ты бы отлично справилась. Зайди ко мне, если что-то неясно.
«Я надул тебя, дура несчастная, чтобы узнать, кто стащил мой пончик». Этого он, разумеется, не сказал, но Холли и так поняла. Она повесила трубку, ощущая жжение всюду: в глазах, в ушах, в сердце. Она не смела оглянуться, боясь, что сидящая позади Элизабет увидит ее лицо и спросит, что случилось. Застыла на стуле, сглатывая снова и Снова. Но комок в горле продолжал разрастаться, и она, поняв, что вот-вот расплачется и опозорит себя окончательно, схватила какую-то папку и встала. Элизабет все-таки увидела ее лицо – красное, потное и опухшее, – но Холли, не дожидаясь расспросов, выбежала вон. Первые три переговорные комнаты были заняты, и она испугалась, что разревется прямо здесь, в вестибюле, но четвертая, слава богу, оказалась свободной. Холли влетела туда и села спиной к двери.
Она, наверное, круглая идиотка. Фредди такой подвох за милю учуял бы. Может, он и чуял, потому и обращался с ней так сурово. Ей больно представить себе, как отреагирует Фредди. Больно думать, что он разочаруется в ней.
В дверь кто-то стучит.
– Занято! – кричит она, но дверь все равно открывается. – Говорю же, занято!
– Это я.
– Фредди? – каменеет она. – Ты мне мешаешь.
– Извини. – Пауза.
– Ты уже слышал.
– Да. Мне очень жаль, Холли. Роджер – козел.
– У меня встреча. – Она поправляет на столе папку. – Люди вот-вот придут.
Ей слышно, как он топчется на месте.
– Холли, мы с Джонсом кое-что задумали… тут я не могу объяснить. Может, выйдешь на секунду? Это важно.
– Конечно. Только встречу закончу, хорошо?
Тогда Фредди делает то, чего она совершенно не ожидала, нечто такое, что может стоить ему работы: он наклоняется и легонько целует ее в щеку.
В шестнадцать десять по всему «Зефиру» распространяется анкета, напечатанная на фирменном бланке и озаглавленная ИССЛЕДОВАНИЕ УДОВЛЕТВОРЕННОСТИ ПЕРСОНАЛА. Большинство понятия не имеет, откуда эти анкеты взялись, но некоторые мельком заметили парня в красивом пепельно-сером костюме, или коротышку в очках, или блондинку с потрясающе накачанными ногами. По имени их никто не знает, но все припоминают, что видели их где-то в «Зефире». Служащие берут свои анкеты и начинают читать.
Спасибо за участие в проводимом «Зефир холдингс» исследовании. Ваши ответы помогут определить, насколько эффективна трудовая политика компании, и улучшить условия работы всего персонала.
Анкеты анонимны, поэтому личные данные просим не писать.
Служащие презрительно фыркают. Всем известно, что такое «анонимные опросы» в «Зефире». Они проводились и раньше, а потом менеджеры вызывали к себе подчиненных для дальнейших разъяснений, и конфиденциальные беседы заканчивались записями в личном деле. Анкеты осматривают на предмет скрытых регистрационных номеров и водяных знаков.
1. Хорошо ли, по вашему мнению, организован труд в «Зефир холдингс»?
Повсюду слышатся взрывы циничного смеха и предупреждения: «Поосторожнее с первым вопросом». К грубым методам, которыми пользуется компания для обмана своих служащих, все уже привыкли, но вера руководства в то, что подобные методы помогают, не перестает удивлять. Никто, впрочем, не собирается говорить об этом открыто. Положительная обратная связь ценится высоко и порой помещается в ежегодных отчетах, отрицательная приводит к кадровым расследованиям. Поэтому все, кто проработал в компании больше пяти минут, пишут то, что от них ожидают, вставляя термины типа «ориентированная на команду среда», «широкие возможности» и «производительность». Видя, как стажеры честно выводят «Я работаю здесь уже полгода и никого из администрации в глаза не видел», или «Никто не объяснил мне, с какой целью производилось слияние отделов», или «Эта анкета – первый признак того, что компанию интересует степень удовлетворенности ее персонала», старики откладывают перья, усаживают молодых и учат их уму-разуму.
2. Как, по вашему мнению, можно улучшить условия труда в «Зефир холдингс»?
Общее недоумение. Все совещаются, разбившись на группы. Хитрый вопросик, правильно? Что отвечать-то? «Никак», что ли? Это даже для «Зефира» уже чересчур. Какой-то новый уровень подхалимажа. Завязываются дебаты. Ветераны, крепкие орешки, давно уже существующие в режиме выживания, говорят, что самооценку администрации нельзя переоценить, и недрогнувшей рукой пишут «Никак». Идеалисты – в основном стажеры – принимают вопрос за чистую монету. Места для ответа оставлено много, и они заполняют его своими идеями. Остальные отвечают более осторожно, используя обороты «Если еще возможно что-то улучшить» или «Это, вероятно, слишком дорого обойдется, но»… Далее начинаются мечты. Почему служащий, уходя с работы рано, получает выговор, а если задерживается, ничего не получает? Нельзя ли компенсировать одно другим? Не лучше ли проявить к служащему немного доверия, чтобы он не заполнял график каждые десять минут, а сам поискал более продуктивные методы труда? Почему бы «Зефиру» не признать, что у человека есть какая-то жизнь и помимо компании, что он не является на свет, приходя утром на работу, и не исчезает, когда уходит? Безумные, крамольные мысли такого рода изливаются на бумагу одна задругой.
3. Не кажется ли вам, что вы и ваши коллеги заслуживаете такого улучшения?
Ого! На лицах тревога. Дискуссионные группы становятся еще теснее. Факт, что сама администрация так не думает, иначе условия улучшались бы без всяких анкет. Но приличия по крайней мере соблюдались всегда. На общих собраниях высшие чины в отутюженных костюмах вещают о том, что самое ценное достояние компании – это работающие в ней люди. Не слишком вяжется с бесконечными увольнениями и сокращениями, зато слушать приятно. Этот вопрос говорит о том, что рубеж перейден: если администрация ждет отрицательного ответа, то приличия больше не соблюдаются.
4. Верите ли вы в то, что администрация «Зефир холдингс» действительно улучшит условия вашего труда в результате данного опроса?
Все замолкают. Нет, разумеется. Только идиот или стажер способен в такое поверить. Именно поэтому задавать подобные вопросы не следует. Цель этой анкеты, как и ящика для предложений, – показать, что администрация интересуется мнением персонала, хотя на самом-то деле ей глубоко наплевать. Этот вопрос означает одно из двух: либо администрация отрастила себе сердце, либо опрос проводит не администрация.
5. Если вы заслуживаете лучших условий, но не верите, что администрация их улучшит, согласны ли вы, что единственный способ добиться улучшения – это удалить некомпетентную, корыстную, коррумпированную администрацию и заменить ее новой?
«Дзыннь!» На втором этаже этот звук возвещает о революции. Джонс, Фредди, Холли выходят из лифта, и головы секретарш медленно поднимаются над столами.
Так вот он какой, второй этаж! Кабинеты, кабинеты, сколько хватает глаз – никаких стойл. Солнце льется в огромные, от пола до потолка, окна. Растения сияют здоровьем. А ковер-то! Мягкий, как мох, и нет в нем дорожек, протоптанных к кофеварке и туалету. Что это, водопад? Нет, просто-напросто кулер. Но и водопад был бы только к месту в этом краю меда и клевера. Именно так они и представляли себе райские кущи, где сильные мира сего вкушают виноград, подаваемый секретаршами – ну, не виноград, так кофе, – в то время как простой люд внизу надрывается на каторжных работах. Порой эта земля обетованная показывается на обложках ежегодных отчетов в виде фона для улыбающихся руководителей, но реальность поражает куда сильнее. Где разгороженные пространства? Где затягивание ремней?
– Извините, – подает голос одна секретарша (Фредди узнает в ней девушку, пропавшую из отдела тренингов около года назад – он думал, ее уволили), – но как вы сюда попали?
Следовало бы ответить, что у Джонса есть допуск, но Джонс об этом умалчивает. Он даже Фредди и Холли ничего не сказал – они думают, что он воспользовался услугами хакера для взлома системы.
– Мы пришли, чтобы встретиться с администрацией. В полном составе.
Секретарши переглядываются.
– Нужно договариваться заранее. В любом случае к нам вы не должны приходить. Для этого имеются переговорные комнаты…
– Давайте ваших боссов сюда, – говорит Джонс. – Прямо сейчас.
Секретарши, между которыми, очевидно, выработалась некая телепатия, приходят к решению посредством одних только взглядов.
– Я позвоню мистеру Смитсону. Не хотите ли присесть?
– Нет, – говорит Холли.
У Стэнли Смитсона, вице-директора отдела обслуживания персонала, пилотирующего по своему кабинету на кожаном кресле, звонит телефон. ВАНЕССА, показывает определитель. Ванесса – его секретарша, и час назад Стэнли, кажется, достаточно четко высказал ей просьбу не беспокоить его. Стэнли сокрушенно вздыхает. Он не требует от Ванессы ничего экстраординарного. Принести иногда кофе, распечатать кое-что с его диктофона (идеи, планы, наброски меморандумов; окончательный текст составляет она, на то у нее и степень по филологии). Она же, что самое главное, должна обеспечить Стэнли покой, когда ему надо собраться с мыслями. Ничего сложного, казалось бы, верно? Не слишком превышает полномочия вице-директора большой корпорации? Видимо, превышает, поскольку вот она звонит.
Он откладывает проспект по учету налетанных миль. Главное для руководителя – свежесть мысли, поэтому Стэнли, спасаясь от корпоративных стрессов, выделяет себе время для медитации. Приказывает Ванессе ни с кем его не соединять, достает эту брошюрку и прикидывает, куда мог бы слетать за так. Это очень успокаивает. Порой у Стэнли появляется гнетущее чувство, что вся его карьера основана на обмане, удаче и подхалимаже; что на его месте вполне мог быть, скажем, Джим из охраны (простите, из службы безопасности); Джим с тем же успехом мог бы сидеть здесь и размышлять над оптимизацией процесса, а он, Стэнли, патрулировал бы гараж, следя, не тырит ли кто лазерный принтер. Но проспект авиакомпании убеждает его в обратном, поглаживает его самолюбие, снимает сомнения. Получается, что Стэнли незаурядно талантлив и прозорлив, поскольку он может слетать бесплатно в Берлин, а Джим, предположительно, не может позволить себе даже машину, выпущенную в новом столетии.
Он ждет, пока телефон прозвонит несколько раз, чтобы дать Ванессе понять, насколько она неправа. Затем нажимает кнопку громкой связи.
– Да?
– Извините, что беспокою, но к вам тут пришли.
– Вы не говорили, что у меня встреча.
– Ее и не было. Мне кажется… вам лучше выйти сюда. Стэнли хмурится. Это уж вовсе из ряда вон.
– Хорошо, – говорит он, красноречиво вздохнув в микрофон. – Иду.
Легкая улыбка на лице Стэнли быстро гаснет при виде Джонса, Фредди и Холли. Это явно не руководители, не инвесторы и не прочие имеющие значение лица. Он пробегает глазами их беджи (сам Стэнли такой не носит, считая, что это ниже его достоинства).
– Вам что-то нужно?
– Мы представляем здесь коллектив «Зефир холдингс», – говорит молодой человек. – У нас есть ряд требований.
Улыбка снова появляется на лице Стэнли, но никто из этих троих его не поддерживает, и он хмурит брови.
– Это, видимо, шутка.
– Нет. Это очень серьезно. Нам нужно видеть администрацию в полном составе.
– Это невозможно. Как вы вообще попали сюда?
– Мы полагаем, что условия труда в «Зефир холдингс» нуждаются в улучшении, – заявляет другой, низенький. – И хотим обсудить это с администрацией.
– В компании существует ящик для предложений. – Стэнли зол. Он понятия не имеет, кто эти люди, но ни один парень в обшарпанных ботинках не будет указывать Стэнли Смитсону, что ему делать. Нужна куда более дорогая обувь, чтобы командовать Стэнли. – Я просто не вижу, чего вы пытаетесь добиться, врываясь сюда таким…
– Вы нас не слушаете. Речь не о предложениях.
– Ну, довольно. Уходите немедленно. – Стэнли пытается оттеснить их к лифту, забывая при этом, что люди подчиняются ему, поскольку им платят за это, а вовсе не потому, что он являет собой образец харизмы и мужественности. Никто из троих даже с места не двигается, и Стэнли чувствует, что краска заливает его лицо. – Я звоню в службу безопасности. Надеюсь, вы понимаете, что винить за это вам придется только себя.
Он направляется к ближайшему секретарскому столу, снимает телефонную трубку. Рука у него дрожит. В физические конфликты такого рода он не вступал с семнадцати лет. В трубке что-то щелкает: незнакомая блондинка последовала за ним и выдернула шнур из розетки.
– Никто никуда не звонит, – заявляет она.
Дэниел Клаусман расхаживает по финансовому отделу, вытряхивая корзины для бумаг и наблюдая за интересной политической борьбой трех бухгалтеров. В это время у него в кармане оживает мобильник, поставленный на режим виброзвонка. Уборщик с сотовым телефоном мог бы встревожить работников «Зефира», навести их на мысли о соотношении их собственной трудовой деятельности и получаемой ими зарплаты. К такой же скромности он призвал всех агентов «Альфы», и большинство с ним согласились. Исключение составила Ева Джентис, которая паркует синий спортивный автомобиль прямо напротив здания. «Раз Блейк ездит на работу в такой машине, то почему мне нельзя?» – заявила она – и тот факт, что Блейк работает в администрации, а она отвечает на звонки, ее ничуть не поколебал. Клаусман уважает Еву, восхищается ею, но слишком уж заметна в ней эта жадность. Его уже давно грызет ощущение, что когда-нибудь Ева – по крайней мере политически – собьет его с ног и переступит через его неподвижное тело.
Оторвавшись от назревающей среди финансистов интриги, он идет в служебную комнату. Эти чуланы хороши тем, что любопытные сюда не заглядывают; кроме того, здесь в отличие от большинства помещений «Зефира» нет электронного наблюдения. Так было не всегда: камеры убрали после одного инцидента, когда Клаусман сказал что-то нелестное в адрес агента, сидевшего в это время у мониторов. Притом в чуланах иногда занимались сексом, кассеты с записью этих сцен любили крутить на рождественских вечеринках «Альфы», и Клаусман опасался, что, если тайна «Альфы» когда-нибудь раскроется, это будет выглядеть очень скверно. Орно дело построить модель компании, чтобы тайком наблюдать за служащими – даже если это когда-либо станет известно, Клаусман сможет все так же высоко держать голову в любом джентльменском клубе страны, – и совсем другое снимать скрытой камерой порнографию. Это представило бы их проект в совершенно неверном свете.
Закрыв дверь, Клаусман выуживает из кармана мобильник.
– Да?
– Мистер Клаусман, – это Мона, до странности напряженная, – можно спросить, есть ли у Джонса какой-то проект, связанный с администрацией?
– Конечно, нет. Это епархия Блейка.
– Тогда вам, думаю, лучше приехать на тринадцатый. Прямо сейчас.
– А что стряслось-то?
– Мм… сама не знаю.
Стэнли Смитсон отступает, но лишь для того, чтобы привести подкрепление. Вскоре он возвращается с Фениксом, хорошо известным Фредди и Холли. Для большинства зефирцев администрация – жюри, составленное из незнакомцев, но Феникса знают все. Шея у него толстая, лицо красное, рубашка голубая, волосы с проседью. Его рукава закатаны по самые бицепсы – последние, правда, стали уже не те, как в бытность Феникса грузчиком, но все еще впечатляют на фоне атрофированных мышц его коллег по администрации.
Согласно широко известному принципу, каждый человек в процессе карьерного роста должен достигнуть уровня своей некомпетентности, хорошего работника повышают, пока он не начинает работать плохо; на этой должности он и остается. Феникс, исключение из правила, плохо справлялся с любой работой, но это не мешало ему продвигаться по службе. Когда его обязанности заключались в перетаскивании ящиков, он часами просиживал у контрольного стола в вестибюле и шел работать лишь после нескольких телефонных звонков. После этого груз загадочным образом исчезал и оказывался на месте назначения не раньше, чем дня через два. Кроме того, скоро стало известно, что Феникса в коридоре миновать так просто нельзя. Спасения от него не было. Болельщики подвергались получасовой беседе на тему заработков в спорте, не-болельщики – ознакомительной лекции. Если у кого-то хватало глупости высказать свое мнение, Феникс набирал громкость и грозно хмурил густые брови. Если вы и тогда с ним не соглашались, он начинал тыкать в вас пальцем. Люди стали притворяться, что у них проблемы со слухом, или ждали, когда Фениксу попадется другой несчастный, прежде чем проскочить мимо с низко опущенной головой.
Настал день, когда склад сократили. Все тихо возрадовались свободе передвижения без риска нарваться на речь о падении мастерства бейсболистов – но Феникс, к всеобщему ужасу и удивлению, всплыл в отделе инвентаризации. Два года спустя этот отдел вследствие очередной глобальной перестановки влился в логистику. Двенадцать человек были уволены, но Феникс остался. Еще через десять лет, после неисчислимых катастроф, его поставили во главе проекта «Сигма-шесть». Проект, протянув десять месяцев, рухнул, и никто о нем больше не поминал. Всех его участников распустили или распихали по задворкам компании – всех, но не Феникса: за эти годы он накопил столько неиспользованных отпусков, что увольнять его стало слишком дорого. Его отправили обратно в логистику, несмотря на возражения менеджера. Дело дошло до вице-директора, и тот поставил ультиматум: он или я. К сожалению, вице-директор неудачно рассчитал время. Его положение в администрации было непрочным, и оппоненты, воспользовавшись случаем, взяли на его место другого, более покладистого. Так Феникс стал вице-президентом логистики, и «Зефир» уверовал в его бессмертие.
Фредди и Джонс при его появлении обмениваются нервными взглядами, глаза Холли прикованы к буграм мускулов под рубашкой.
– Чего приперлись? – громыхает Феникс, надвигаясь на них, как сердитый медведь. – Тут вам администрация, а не кафетерий. Катитесь отсюда.
– У нас есть ряд требований… – говорит Холли.
– Да хоть бы золотая медаль. – Феникс знаменит такими изречениями, якобы остроумными, но напрочь лишенными смысла. – Убирайте свои задницы со второго этажа.
Трое пятятся перед ним, но позади внезапно слышится «Дзыннь!».
Из лифта вываливается целая куча зефирцев. Они задержались из-за спора о грузоподъемности кабины. Все рассматривали табличку с указанием предельного веса и мерили взглядом чужие талии и зады. Затем перед первой партией, загрузившейся в лифт, встала задача: вовремя вытащить карточку Джонса и передать ее оставшимся, пока двери не закрылись. При первой попытке одна женщина, бывший дизайнер, так ловко управляющаяся с компьютерной «мышью» и прочей техникой, застряла в дверях; пришлось выходить на пятом и начинать снова.
Но теперь они здесь – больше двадцати человек: клерки, гномы, эльфы, бухгалтеры, инженеры. Они лезут из лифта, как клоуны из маленького автомобильчика: думаешь, что больше там поместиться никак не может, но вот, смотрите-ка, еще двое. Глаза Стэнли округляются. Феникс делает шаг назад.
– Мы не хотели действовать таким образом, – говорит Джонс, – но на всякий случай приготовились.
Рейды обычно предпринимаются на рассвете, когда противник максимально дезориентирован. Так же обстоит дело и на втором этаже «Зефир холдингс», хотя теперь половина пятого вечера. Администрация утомилась, весь день повышая стоимость акций; выпитое за ленчем вино уже выветрилось, а кофе в последний раз пили больше часа назад. Когда служащие врываются в их кабинеты и отнимают у них телефонные трубки, администраторы так одуревают, что не могут сопротивляться. Каждого. Блейка Седдона в том числе, вытаскивают из кожаного кресла, волокут в комнату для совещаний и усаживают за большой дубовый стол. Там они и сидят в полном шоке, окруженные гневной толпой. Каждые несколько минут слышится новое «дзыннь», и прибывает очередная партия мятежников. Вскоре толпа становится такой плотной, что превращается в единое существо, зверя-зефирника, обычно смирного и легко поддающегося дрессировке, теперь же агрессивного и непредсказуемого, не надо было его провоцировать. В комнате мелькает калейдоскоп блузок, рубашек, галстуков, стоит громкий говор, висит запах разгоряченных тел.
Администрация пытается протестовать, но служащие сердито трясут ее стулья. Она пытается общаться между собой с помощью мимики. Никто не имеет ни малейшего понятия, что здесь происходит, но когда какой-то молодой человек залезает на стол и поднимает руки, прося тишины, вся администрация с замиранием сердца осознает, что бастион ящика для предложений пал.
Шум утихает, Джонс откашливается. В этот момент для него очень важно не сплоховать, но знать это – одно, а вести себя соответственно – совсем другое. Он чувствует дрожь в коленках, видит ярость в глазах Блейка Седдона. Он сглатывает слюну, и горло у него сжимается, не пропуская ни звука.
Администратор – не Блейк, а пожилой, бровастый – теряет терпение.
– Что вы, собственно…
– Я собираюсь зачитать кое-что! – выкрикивает Джонс. – Это старая речь, но мы ее модернизировали. Главное то, что суть ее до сих пор остается верной. А вы, – его голос крепнет, перекрывая ответные реплики администрации, – будете сидеть на месте и слушать!
Мы признаем самоочевидной истиной, что все служащие созданы равными и наделены неотчуждаемыми правами, в том числе на достоинство, уважение и жизнь помимо работы.
Поэтому, если компания посягает на эти ценности, служащие вправе учредить новое правление, руководствующееся такими принципами, как их счастье и безопасность.
Благоразумие требует, чтобы это делалось лишь по самым серьезным причинам, и опыт показывает, что служащие предпочитают терпеть, пока зло еще терпимо, нежели чем восстать против привычной им власти. Но если длинная цепь оскорблений и унижений, предпринимаемых ради снижения затрат, приводит к абсолютному деспотизму, то право и долг обязывают их свергнуть такое правление.
Посему мы, служащие «Зефир холдингс», торжественно провозглашаем себя свободными и независимыми; мы заявляем, что более не подчиняемся администрации, и объявляем ее низложенной. – К этому времени многие стараются его перекричать, поэтому он повторяет еще раз, до предела напрягая голосовые связки: – Низложенной![5]
Воцаряется бедлам. Администрация вырывается из цепких рук служащих, крича что-то о надлежащих каналах. Служащие выкрикивают что-то в ответ. Атмосфера накаляется, копившийся годами гнев изливается наружу.
– Мы не кадры! – орет красный от натуги Фредди. – Мы люди! Поняли наконец? Доходит до вас?
Тишину, некоторое время стоящую в мониторном зале тринадцатого этажа, нарушает слабый, неуверенный голос Моны:
– Что он делает?
Клаусман не отвечает. Он пока еще не испытывает ни гнева, ни шока, ни даже удивления. Просто тупо наблюдает за Джонсом.
– Разве он не понимает, что эта компания не настоящая? – жалобно продолжает Мона. – Не администрация управляет «Зефиром», а мы. Чего он хочет этим добиться? – Молчание босса придает ей уверенности, голос крепнет. – Вот возьмем и уволим половину этого митинга.
– Нет, Мона. Если уж увольнять, то всех. – Растерянность Моны отражается на лицах полудюжины других агентов, находящихся здесь. Они так привыкли действовать изнутри, что успели забыть обо всех внешних факторах. – Если мы вмешаемся, то раскроем «Альфу», и «Зефиру» придет конец.
– Там нет никого из отдела кадров и безопасности, – замечает Том Мандрейк. – Пока мы их контролируем…
– Джонс знает принцип нашей работы, – раздраженно перебивает Клаусман. Жаль, что Евы здесь нет – ей бы ничего не пришлось разжевывать. – Если он получит контроль над администрацией, все другие отделы подчинятся ему, можете быть уверены.
– Не понимаю, как такое возможно, – храбро возражает Мона. – Администрацию нельзя распустить просто так. «Зефир» – не демократическая структура, а корпорация.
– Джонс, вероятно, полагает, что одна концепция не исключает другую.
– Блейк ему не позволит, – упорствует Мона. – Он все это прекратит.
– Надеюсь. Не хотелось бы начинать все заново в шестьдесят три года.
Джонсу кажется, что ему все удалось и администрация Сломлена, но тут сквозь гвалт пробивается голос Блейка. Блейк не кричит – он просто говорит очень внятно, подняв голову, и все вдруг начинают прислушиваться к нему. Умеет завладеть аудиторией, ничего не скажешь.
– Хотите, чтобы эта компания перестала существовать? Я понял именно так. Вы хотите, чтобы «Зефир» обанкротился. – Блейк встает, и никто его не удерживает. Он поправляет манжеты, оглядывая толпу голубым глазом. – Вы недовольны условиями работы. Вы думаете, что мы о вас не заботимся. Да, правильно. В задачи «Зефира» не входит забота о вас. Это корпорация. Если вы думали, что у нас тут парк аттракционов, увольняйтесь. Если готовы работать, оставайтесь. Но не требуйте от нас заботы, которую «Зефир» не может себе позволить.
Восставшие поколеблены. Они не совсем понимают принцип корпоративного финансирования – с их точки зрения, «Зефир» выглядит неисчерпаемым источником денежных средств, независимо от того, насколько разумно эти средства расходуются, – но в словах Блейка явно присутствует доля правды.
– Мы брали вас на работу не для того, чтобы осчастливить. Наша цель – благополучие «Зефира», не ваше. Вы хотите вывернуть все наизнанку, поставить свои интересы выше интересов компании. Так вот, говорю вам прямо: это погубит «Зефир» на корню, и все вы останетесь без работы.
Плечи служащих никнут.
– Но ведь можно же сделать хоть чуточку лучше… – говорит кто-то.
В Джонса закрадывается страх. Он пришел сюда не для чуточных улучшений. Он пришел захватить власть. Любой компромисс для него смерти подобен.
Блейк, почуяв победу, смягчается и картинно воздевает руки вперед ладонями.
– Послушайте. У нас позади длинный день. – Он просто образец рассудительности, особенно по сравнению с потным взбудораженным Джонсом на столе заседаний. Блейк – это спокойное, твердое руководство в костюме за пять тысяч долларов. Как раз тот, кого хочется видеть в роли человека, обеспечивающего твой заработок. – Понятно, что все мы слегка перевозбуждены и, может быть, не всегда говорили то, что имели в виду. Конечно же, «Зефир» о вас заботится. Вы самое ценное, что у нас есть. Вы поступили правильно, обратив на это наше внимание. Мы действительно нуждаемся в переменах. Не в роспуске администрации, не в банкротстве компании, но в переменах. Чтобы доказать это, я обещаю: завтра администрация первым же делом возьмется за ящик для предложений и очень, очень внимательно рассмотрит его содержимое.
Служащие переговариваются, поднимают брови, пожимают плечами.
– Что ж, это уже кое-что, – долетает до Джонса. – Они хотя бы прислушиваются… – Он понимает, что это конец. Все убеждены, что плохая работа лучше, чем совсем никакой.
– Нет! – кричит он, потрясая кулаком – аргумент не из самых веских, но он попросту не может сдержаться. – Ты, Блейк, говоришь о том, что хорошо для компании, асам даже не знаешь, что такое «Зефир»! Это не логотип, не баланс, не инвесторы, не клиенты, – последнее слово Джонс произносит с максимальным сарказмом, – это мы! Погляди вокруг – видишь? Мы и есть «Зефир»! Мы здесь проводим полжизни, если вычесть время на сон. Лучше нас компанию никто не знает, и заботимся мы о ней больше кого бы то ни было. Когда люди занимаются какой-то работой, Блейк, у них с ней развивается эмоциональная связь. Мы не единицы информации, не машины. Нельзя сократить кого-то из нас и надеяться, что все будет идти, как и шло. Вы хотели бы, чтобы с нами было полегче? Не повезло: с людьми всегда трудно. И у нас есть, черт возьми, своя жизнь помимо работы. Хватит отщипывать от нее куски! Хватит приносить нас в жертву балансу! Если вы только это и умеете, пусть такая компания катится к чертям. Ничего, кроме смерти, она не заслуживает!
Одобрительный рев. Джонс поражен. Он-то думал, это так, предсмертный хрип, а выходит, народ снова на его стороне. Все дружно орут, поддерживая своего лидера.
Скандировать начинает не Джонс. Он слишком ошарашен, чтобы закрепить преимущество за собой. Но другие голоса поддерживают зачинщика, и хор крепнет, заглушая возражения Блейка.
– До-лой! До-лой! До-лой! – снежным комом катится по комнате.
Администраторов, пытающихся протестовать, не слышно. Напрасно Блейк Седдон машет руками, требуя тишины, – его полностью игнорируют. Трепыхающемуся Фениксу не дают встать.
Блейк больше не старается сохранить достоинство.
– Мы не уйдем! – напрягая жилы, кричит он. – И не в нашей власти заставить нас!
Джонс в отличие от большинства других его слышит и отвечает:
– Правильно. Мы не можем вас отсюда убрать, но и подчиняться вам больше не станем. Сидите здесь сколько влезет, называйте себя администрацией, но с этого дня всем распоряжаемся мы.
Администраторы переглядываются. Джонс знает, что у них на уме. А вдруг это все серьезно? «Зефир» и так уже еле дышит после катастрофической реорганизации. Если компанией начнут управлять секретарши, клерки и торговые ассистенты, то конец недалек. У всех администраторов имеются недурные пакеты акций, в их контрактах оговорены прощальные премии – вырвать все это у обанкротившейся фирмы будет не так-то просто. Притом, если «Зефир» затонет с ними на борту, это повлечет за собой безработицу с плохими рекомендациями.
Руководитель же, уходящий из корпорации до момента ее падения – Джонс видит, как эта мысль осеняет нескольких администраторов сразу, – совсем иная статья. Он получает все положенные ему выплаты, Его характеристика излучает сияние, ибо он явно не согласен с политикой компании, чей последующий крах подтверждает мудрость его решения. У такого человека есть будущее. Его ожидает слава корпоративного гения.
– Хорошо, – произносит Стэнли Смитсон, – я, как это ни печально, подаю заявление об уходе.
– Я тоже!
– И я!
Служащие отвечают могучим ревом. Джонс смотрит на Блейка, но тут его надежды не оправдываются. Блейк только головой качает, и руки его гордо скрещены на груди. Его коллеги между тем уже пробираются в свои офисы – собирать вещи и уничтожать компромат. Холли обнимает и целует Фредди вопреки запрету на сексуальные домогательства. Весть о победе достигает тех, кто толпится снаружи, не сумев протиснуться в комнату для совещаний. Секретарши администраторов вскакивают с мест, хватаются за телефоны, распространяют новость по всему зданию. Служащие, до сих пор стоящие в очереди у лифтов, чтобы подняться на второй этаж, слышат непостижимое: администрация уволена!
Несколько вышедших на улицу курильщиков видят, как весело мигают огни на полудюжине этажей. Еще выше, на втором, у окон толкутся чьи-то фигурки, но заходящее солнце мешает их рассмотреть. Оранжевые лучи, преломляясь в стекле, спускаются вниз золотыми парашютиками.
Когда вечеринка уже раскручивается вовсю, Фредди обнаруживает в совещательной комнате стереосистему и бар-холодильник с бутылками дорогого шампанского. После этого настает анархия. На втором этаже танцуют. В вестибюле возбужденно обсуждают события дня – ничего, казалось бы, удивительного, но надо учесть, что работники разных отделов впервые за многие годы общаются друг с другом без повестки и заказанного предварительно зала собраний. На двенадцатом какой-то маркетер скатывает в комок меморандум об экономии бюджета и посылает его ногой через всю комнату. Импровизированный футбольный матч со столами вместо ворот охватывает три этажа.
Никто не знает, что будет дальше. Большинство, впрочем, и не задумывается – этот вечер посвящен празднику, а не стратегическому планированию, – но некоторым сильно не по себе. Охваченные страхом, они тихо сидят в своих клетушках. Для них этот праздник не праздник, а крушение естественного порядка вещей. Пусть старая администрация была некомпетентной, коррумпированной, пусть она состояла из полных засранцев – но эти засранцы были свои, привычные. Все равно что родители. Да, они плохо заботились о детях и запирали их в машине, чтобы сыграть свои двенадцать раундов в гольф, но теперь, когда их не стало, зефирцы чувствуют себя сиротами. Они бесцельно перебирают бумаги и просматривают списки заданий, тщетно стараясь вернуться к нормальному образу жизни.
На одиннадцатом бумажный мяч отскакивает от стеклянной стенки менеджерского кабинета. Роджер выглядывает сквозь жалюзи и тут же прячется снова. Большинство менеджеров «Зефира» делают то же самое. Во Франции рубили головы всем аристократам, даже самым дальним родственникам королевской семьи.
Безвластие в «Зефире» вызывает у Роджера повышенное слюноотделение. Он чувствует, что менеджеры отделов вот-вот будут всосаны наверх для заполнения вакуума. Но выходить из кабинета рискованно. Народ непостоянен, его страсти накалены. Зря Роджер придумывал этот тендер, зря мигалку включал. Как бы его не повесили за такие дела на собственном галстуке, если он отважится покинуть убежище.
9:30 вечера. За дубовым административным столом играют в покер на раздевание. На Джонсе остались ботинки, носки, трусы и галстук, девушка из финансового приглядывается к нему. На Фредди одни только трусы, и сидящая рядом Холли то и дело щелкает их резинкой. Фредди повизгивает, но вообще-то не имеет ничего против – такое у Джонса впечатление.
Все прикупают. На руках у Джонса три дамы.
– Хо-хо, – говорит Элизабет во главе стола. – Играйте, ребята, я пас.
Бухгалтерша выкладывает две пары, с надеждой глядя на Джонса, но Холли умывает всех – у нее флэш.
– Пощади, – говорит Фредди. Холли плотоядно ухмыляется, и это почему-то пугает Джонса. А, вот в чем дело: он никогда не видел, чтобы Холли улыбалась, никогда не видел ее счастливой.
Фредди поднимает руки в знак капитуляции, делает вид, что хочет залезть на стол, – и кидается к двери. Все провожают несущиеся мимо белые трусы возмущенными воплями, вскакивают, швыряют карты. Холли, как леопард, мчится вдогонку. Далеко Фредди не уйдет, это ясно.
Джонс вдруг чувствует, что хочет домой. День был изумительный, но не все еще закончено. Он еще должен свести счеты с «Альфой». Может быть, не сегодня, но пока он не сделает этого, покоя ему не будет. Он не может считаться полноправным зефирцем, пока не порвет свою связь с «Альфой».
Из здания он выбирается добрых полчаса: все, видя, что он уходит, хотят с ним поговорить. Он уже шагает по испятнанному бетону подземного гаража, нашаривая в кармане ключи от машины, когда слышит до боли знакомый голос. Ева. Ей отвечает кто-то другой, к ним присоединяется третий. Разговор происходит где-то за шахтой лифта, и Джонс осторожно идет в ту сторону. Огибает толстую колонну – и видит перед собой проект «Альфа» в полном составе.
Все молчат. Джонс, поколебавшись, решает покончить с этим теперь же и делает шаг вперед.
– Не смей, – произносит Клаусман. Он говорит тихо, но в его голосе звучит ярость и что-то еще – может быть, горе?
Джонс останавливается, переводит взгляд с одного лица на другое. Гнев, смятение, шок. Только лицо Евы лишено всякого выражения, как будто его, Джонса, здесь вовсе нет.
Кивнув им на прощание, он уходит. Поначалу он чувствует себя трусом, но с каждым шагом его настроение повышается. Дойдя до своей машины, он успевает выбросить из головы и Клаусмана, и «Альфу». Ему вспоминается Фредди в белых трусах и бегущая за ним Холли.
Уже у самого дома у него звонит сотовый. Вытащив его из кармана и посмотрев на экран, Джонс разворачивается и ставит машину у какого-то магазинчика.
– Ты где? – спрашивает она.
– В машине, – говорит он и добавляет: – Один.
– Ладно. Я долго не могу говорить, но хочу тебе сказать: ты гигант.
«Перешла черту?» – думает Джонс.
– Эй»!
– Да, я слушаю.
– Я целый день на тебя злилась, но когда увидела тебя в действии… черт! Ты прикончил администрацию! Это просто невероятно.
– Не думал, что ты проявишь столько энтузиазма.
– «Альфа», конечно, в жопе. Несколько месяцев вылезать придется, ну и фиг с ней. Главное, ты! Такого пинка закатить компании! Слушай, перед «Альфой» я делала вид, сказала, что возмущена, что ты предал наше доверие, все такое, – но ты не представляешь, как я хочу к тебе прямо сейчас! Эй, ты там?
– Угу. Просто у меня челюсть отвисла.
– Не у тебя одного. Господи, я думала, Клаусмана инфаркт хватит. Уик-энда нам теперь не видать. Пожалел бы меня: впереди совещание часов этак на двадцать.
– Похоже, тебя это возбуждает.
– Возбуждает, но не это. – Джонс чувствует здесь какую-то фальшь – может, Ева ему врет? ~ Ты меня слышишь?
– О чем вы будете совещаться?
– Будем думать, какого черта нам делать дальше. – Ее смех журчит у него в ухе. – Блейк предлагает закрыть «Зефир» и начать сначала, а Клаусман и слышать об этом не хочет. Он не даст своему ребеночку умереть. Ты ведь знал, да? Гениальный ты наш. Ты в самом деле нашел способ переделать «Зефир». Ума не приложу, как нам с этим справиться.
– Ты так и скажешь им на собрании?
– Не знаю пока. Тут много политических тонкостей. Переломный момент для «Альфы». Одних просто сметет, другие… могут это использовать.
Джонсу становится тошно.
– Почему ты так радуешься? Потому что мои действия принесут пользу «Зефиру»?
– Конечно.
– Или потому что это пойдет на пользу тебе?
– Почему мне? – спрашивает она после паузы. Джонс холодеет. – Джонс? А Джонс?
– Да, – сипит он.
– На линии, что ли, помехи? Отключись, я перезвоню.
В понедельник Джонс просыпается в 6:14. Он знает это, даже не открывая глаз: он из тех, кто всегда просыпается перед звонком будильника, а будильник он последние три месяца всегда ставит на 6:15.
Всегда, но не сегодня. Сегодня его внутренние часы ошиблись. Он поворачивается на другой бок, натягивает на себя одеяло, улыбается с закрытыми глазами. Можно поспать еще: на собрание «Альфы» идти не надо.
Элизабет приезжает в «Зефир» без пяти девять, почти с часовым опозданием. Она воспользовалась ситуацией, чтобы поспать чуть подольше, и чувствует себя виноватой – но в гараже полным-полно пустых мест. Выходит, она даже рано пришла по сравнению с остальными.
Загородки отдела обслуживания пусты. Трое смеются над чем-то у кофеварки, и только один, молодой парень с сосульками на голове, сидит за компьютером. При виде Элизабет он быстро переключает экран, но она уже заметила, что он работает над своим резюме.
Ее телефон звонит, не успевает она положить сумку. Она берет трубку – большая ошибка с ее стороны.
– Элизабет, – властно говорит Роджер, – нам надо поговорить.
Погоди! – вскрикивает здравая часть ее сознания, но кровь уже бушует в мозгу, пальцы покалывает, ноги стынут. Все тело переполняется безумным, ненасытным желанием: Роджер, Роджер, Роджер!
В ужасе она смотрит, как собственные ноги несут ее по ковру. В следующее мгновение предательница-рука уже стучится в дверь к Роджеру. Он отзывается, разрешая войти, и ее пробирает дрожь.
Роджер с аккуратным пробором в волосах сидит за столом, пиджак облегает его как влитой, на плечах солнечные погоны. У Элизабет ощущение, что ее сейчас вырвет.
– Да? – Голос, к ее облегчению, звучит твердо и саркастически. – В чем дело?
– Присядь.
Она пожимает плечами, как будто ей все равно, как будто сердце не стремится выскочить из груди и мозг не зациклило от желания. Садится, кладет руки на подлокотники – там у них меньше шансов наделать глупостей.
– Не знаю, как и сказать. – Он смотрит на нее в упор с тех пор, как она только вошла. – Ты туг прикололась надо мной на прошлой неделе…
Да! Она готова на все, лишь бы он продолжал в это верить.
– Что-то припоминаю, – небрежно бросает она. Руки, возмущенные этой ложью, пытаются убежать, но она удерживает их силой.
– То есть мне показалось, что ты прикалываешься. – Роджер достает из ящика стола пластиковую чашечку. В больницах такие используют для сбора мочи – зачем она Роджеру? Одурманенный мозг Элизабет выдает самые невероятные предположения. – Отдел кадров решил провести серию анализов на наркотики. От нашего отдела выбрали тебя.
Даже в теперешнем своем состоянии, когда гормоны преобладают над мыслительными процессами, Элизабет догадывается, что это значит. Отдел кадров хочет проверить, беременна она или нет. Она впадает в ярость и вдруг сознает, что Роджер внимательно следит за ее реакцией.
– Вот и я так подумал.
Господи боже мой!
– Что ты подумал?
– Дело не в наркотиках.
– В чем же тогда?
– Хочешь знать мое мнение? Я думаю, ты беременна.
Убей меня сразу. Пожалуйста.
– И срок приличный, месяцев пять.
Ее пальцы судорожно сжимаются.
– Значит, дата зачатия где-то… м-да.
Роджер так и сверлит ее взглядом. Это нечестно: он оживляет в ней память об их совокуплении! Она цепляется за подлокотники что есть силы.
– Исходя из этого, я рассматриваю твои слова в новом свете.
Он встает.
О нет.
– Я спрашиваю себя…
Он выходит из-за стола и приседает на корточки перед Элизабет.
Нет! Нет!
– …прикалывалась ты тогда…
Нет-нет-нет-нет!
– …или говорила серьезно.
Солнце, светящее ему в спину, окружает его ореолом. Элизабет подавляет стон. Прекраснее и желаннее этого гада нет никого на всем свете.
– Поправь, если меня занесло, но мне кажется, это правда.
Она держится еще секунду – неплохое достижение, если учесть, как ее разбирает. «Я пыталась», – мелькает у нее уме. Она хватает Роджера за щеки и впивается в его губы своими.
На полпути через вестибюль кто-то трогает Джонса за руку. Охранник из отдела кадров и безопасности смотрит на него светло-серыми глазами.
– Мистер Джонс?
Джонс полагает, что сейчас его выведут вон.
– Послушайте, кто вам дал такое распоряжение? Если отдел кадров, то они не вправе кого-либо увольнять.
– Я просто хочу передать сообщение, – пугается охранник.
– А-а, понятно.
– В пятницу вы сделали большое дело, мистер Джонс. Я рассказал про это дома, своим ребятам. – Он сверяется с какой-то бумажкой. – Вас хочет видеть команда «Альфы». Как можно скорее и в том же месте. Вам это что-нибудь говорит? Я все записал, как они сказали.
– Да-да. Спасибо.
Хлопнув охранника по плечу, Джонс идет дальше. В лифте он нажимает «12» и «14» одновременно, хотя уверен, что ничего из этого не получится – после того, что он сотворил, Клаусман наверняка первым делом отменил его допуск. Однако лифт реагирует послушно и в нужный момент, после команды ОТКРЫТЬ, останавливается на тринадцатом.
Джонс медлит. Причины, по которым «Альфа» желает видеть его, можно перечислить по пальцам, и ни одна не сулит ему ничего хорошего. Возможно, они хотят вышвырнуть его сами. Или его ждет некая страшная месть, которую они придумывали весь уик-энд.
Но нельзя же увиливать от них вечно. Он выходит из лифта, идет в комнату для совещаний. Ботинки бесшумно ступают по плюшевому ковру. Он нервничает и ничего не может с собой поделать. У самой двери он вытирает ладони о штаны, толкает дверь, входит.
Том Мандрейк прерывается на полуслове, аж зубы лязгают.
– Привет! – говорит Джонс. – Как делишки?
Клаусман смотрит на него из своего гигантского кожаного кресла глубоко запавшими глазами. С пятницы босс состарился лет на десять. Видно, что ему очень хочется двинуть Джонсу под дых.
– Садись, Джонс.
– У меня все нормально, спасибо.
Клаусман пожимает плечами – Джонс в жизни еще не видел такой неудачной попытки изобразить беззаботность. Потом его взгляд уходит куда-то в сторону, и голос подает Ева.
Она сидит не там, где обычно, а в самом конце стола, напротив Клаусмана. Лицо у нее каменное – она, конечно, предупреждала, что при «Альфе» будет вынуждена притворяться, но Джонс с некоторых пор берет под сомнение все, что она говорит.
– Думаю, излишне упоминать о том, как мы разочаровались в тебе.
– Я тоже так думаю.
– Десять лет. Вот сколько проработала эта версия «Зефир холдингс». Вот сколько пота и крови в нее вложено. Ты загубил труды целого десятилетия.
Джонс бросает взгляд на Клаусмана – тот сидит смирно и помалкивает. Ясно, что обвинителем выбрали Еву, но Джонс все равно обращается к Клаусману:
– Вы это серьезно? Вы в самом деле думаете, что «Зефир» был корпоративной Утопией? Ничего подобного. Работать в нем было дерьмово, и успешную компанию он изображал из себя дерьмово. Вы слишком беспардонно измывались над персоналом, а это палка о двух концах. «Зефир» убили вы, собственными руками, а я просто показал вам, что он покойник.
– Ах ты мелочь возникучая, мать твою, – произносит Блейк.
– Блейк, – тихо одергивает Клаусман.
Ева подается вперед, чтобы вернуть себе внимание Джонса. Вид у нее очень серьезный, и Джонс страстно хочет ее даже теперь, зная, что она попросту извлекает из ситуации максимум выгоды для себя.
– Джонс, мы не просили тебя утешать нас. Нам хотелось бы определиться, как действовать дальше. Если просочится информация, что экспериментальная компания «Системы Омега» рухнула, возврата назад уже не будет. Поэтому мы намерены вернуть «Зефир» в норму как можно быстрее. И просим, – она указывает взглядом на Клаусмана, – просим, чтобы ты нам посодействовал в этом.
Джонс не может удержаться от смеха.
– Это шутка?
– Тебя персонал определенно послушает.
Он обводит взглядом стол. Лица у всех как на похоронах.
– «Зефир» не вернется обратно. «Зефир» начинает новый проект. Цель его – выяснить, может ли компания быть успешной, не поедая собственных служащих. Вам придется с этим смириться. И перестаньте называть это катастрофой! Допустим – простите, если я подрываю чье-то мировоззрение, – допустим, что «Зефир» будет работать успешно, и при этом в нем будет хорошо работаться.
– О госсподи, – с отвращением цедит Блейк.
– Здесь не дилетанты сидят, Джонс, – говорит Ева. – «Альфа» не просто предполагает, что хорошие условия труда обратно пропорциональны производительности. Мы доказали это. Мы пробовали и так, и так. Пробовали то, что тебе пока еще в голову не приходило, и поэтому знаем точно: самоуправление – плохая идея. В «Зефире» высокая текучесть кадров и низкий моральный дух? Да, верно. Служащие все время жалуются? Да. Стала бы компания успешнее, обратив внимание на эти проблемы? Нет, потому что на этом уровне удовлетворенность персонала не дает повышения производительности. Люди не потому идут в секретари и торговые ассистенты, что им нравится отвечать на звонки. Знаешь, что будет, если позволить им работать меньше за ту же зарплату? Они ухватятся за такую возможность обеими руками. Это не мы, сволочи циничные, в «Альфе» выдумали – это факт. Тебе это может не нравиться и нам тоже, но мы хоть понимаем, что это так, и действуем соответственно. А ты, Джонс, не понимаешь. Ты воспользовался высоким, мо управляемым уровнем неудовлетворенности персонала и устроил этот свой бунт, потому что живешь в фантастическом мире.
– Ну, хватит, – говорит Клаусман. – Джонс, я спрашиваю тебя в первый раз и в последний: ты мне поможешь восстановить «Зефир»?
Атака Евы несколько поколебала Джонса, но он твердо уверен в одном: «Альфе» он помогать не будет. Зачем было звать его сюда – чтобы спросить об этом? Уж Ева-то должна была знать, что на такое он ни за что не пойдет. Клаусман, как видно, отчаянно хочет спасти свое корпоративное дитятко. Или…
Вот оно что. Он смотрит на Еву и чувствует боль в сердце. Ее взгляд тверд – она ждет ответа.
– Нет, – говорит он.
После этого все происходит примерно так, как он ожидал.
Ева поворачивается к Клаусману, разводит руками.
– Дэниел, вы не станете отрицать, что я вам это предсказывала.
– Джонс, бога ради, подумай, что ты творишь… – начинает Блейк, но Ева перебивает:
– Буду откровенна, поскольку обстоятельства того требуют. Во всем этом, Дэниел, виноваты вы сами. Вы давали персоналу слишком много свободы, хотя уровень их недовольства был нам известен. Вы взяли в «Альфу» Джонса. А теперь мы уже три дня только и делаем, что совещаемся. Мне больно говорить это, Дэниел, но «Зефир» перестал быть вашим. Компанию необходимо вернуть, зачинщиков уволить и сделать это необходимо прямо сейчас. А вам, Дэниел, нужно отказаться от своей должности.
Брови потрясенного Клаусмана взлетают вверх.
– Не навсегда, нет. Но сейчас кризис, и наши «Я» должны уступить общему делу. Вы основали эту компанию, Дэниел, но спасать ее придется другим. Это правда, сами знаете. Если бы ответственность за случившееся лежала не на вас, а на ком-то еще, вы бы их уволили в один миг. Не по злобе, не из желания наказать, а потому что этого требуют интересы компании. Того же потребуют от нас инвесторы и наши клиенты. Если они узнают, что мы после этого переворота не предприняли ничего радикального… вы и без меня знаете, что тогда будет. «Альфа» такого не переживет, Дэниел. Поэтому вы должны передать свою власть мне.
– Эй, эй… – вставляет Блейк.
– Вы же знаете, Дэниел, я права.
Блейк. Решения такого рода нельзя принимать во время…
Ева. У тебя уже был шанс, Блейк. В пятницу в пять часов вечера.
Блейк. При чем здесь… ну хорошо, допустим, все получилось не лучшим образом, но нас взяли врасплох, и…
Ева. Да, если ничего не сделать сейчас, то завтра мы будем говорить, что сегодня у нас получилось не лучшим образом. Я люблю вас, Дэниел, и компанию эту люблю. И поэтому так настаиваю. Если вы не желаете признать, что мы в кризисе, я подаю на увольнение.
Блейк. Дешевый трюк.
Ева. Я заявляю это с полной ответственностью.
Блейк. Ну и сука же ты…
– Хорошо, – говорит Клаусман еле слышно, никому не глядя в глаза. Джонсу его почти жаль.
На уходящего Джонса никто и не смотрит – все захвачены сейсмическими сдвигами в районе Дэниела Клаусмана и Евы Джентис. Из коридора он, сам не зная зачем, сворачивает в мониторный зал. Двое техников не обращают на него никакого внимания. Он придвигает себе стул, садится, смотрит на мониторы.
– Не знаю даже, что тебе и сказать. – Это Блейк – он стоит, держась за дверную ручку. Потом подходит ближе, облучая спину Джонса враждебными волнами. – Ева это Ева. Увидела шанс и уцепилась. Я, конечно, надеюсь, что по дороге домой она врежется в столб, но признаю: она меня переиграла. А вот тебя я предупреждал. Говорил, что она за штучка. Но ты не послушал и позволил ей поиметь тебя. Эх ты, дерьмо бесхребетное. Спорим, ты до сих пор думаешь, что она на твоей стороне. Ждешь не дождешься, когда она выйдет оттуда и скажет, что все будет хорошо. Потому ты здесь и торчишь.
– Блейк! – Джонс видит в стеклянной стене отражение Евы. – Я знаю, ты зол и все такое, но не делай так, чтобы мы не могли больше работать вместе, ладно?
Блейк, судя по звуку, прикусывает язык и роняет презрительно:
– Оставляю вас вдвоем.
Ева, закрыв за ним дверь, подходит и приседает перед Джонсом на корточки. Ее сияющая улыбка заражает обоих техников.
– Ну, пошли попьем кофе и обговорим это дело.
Смех, одолевший Джонса без предупреждения, переходит в нечто неконтролируемое, со слезами на глазах и болью в боку. Улыбка Евы немного теряет в блеске.
– Нет, ты просто неподражаема, честное слово!
– Спасибо. Так как насчет…
– Кофе мы пить не будем.
– Вот, значит, как. – Она поднимается.
– То, что ты сказала про увольнения, предназначалось только для «Альфы»? Или нет?
– Джонс, то, что ты сделал, – это прекрасно, но такая компания неработоспособна. Ты до сих пор думаешь, что есть хорошие компании и есть плохие. Мне тебя жаль.
Он смотрит на нее и молчит.
– Хорошо, давай разберемся. Ты мне в самом деле нравишься, я не прикидывалась. Я не корпоративная шлюшка, которая всего добивается с помощью секса. – Джонс снова смеется. – Это серьезно. Посмотри на меня. Ты мне очень дорог. То, что случилось на совещании, к нам с тобой никакого отношения не имеет.
– Еще как имеет. – Ему кажется, что сейчас он заплачет.
– Все было бы гораздо проще, если бы ты помог. Сэкономил бы нам гору работы.
– Если ты уволишь хоть одного человека, я всем расскажу про «Альфу».
– Джонс, – с ангельским терпением говорит она, – это вынудит меня уволить их всех, и только.
– Этого ты не сделаешь.
– Не задумываясь. Все уже готово, остается сделать один телефонный звонок. После того, что ты натворил, будет даже легче начать с нуля. Но лучшим решением, Джонс. – она складывает руки, как на молитве, – было бы просто вернуться назад. Твои друзья сохранят работу, «Альфе» не придется переезжать в другой город. Всем хорошо, все счастливы. Подумай, прошу тебя. Это действительно лучший выход.
– Надо было рассказать им про «Альфу» в ту же секунду, как я сам про нее узнал.
– Джонс, ты вбил себе в голову, что им хочется знать всю правду. Что они тебе спасибо за нее скажут. Не скажут, пойми ты. Они возненавидят тебя. Вот я сейчас говорю тебе правду, а разве ты мне благодарен? Нет, ты сердит, расстроен и, кажется, немного ненавидишь меня. Не хочу тебе угрожать – ты у нас натура эмоциональная и не умеешь мыслить логически, – но если хочешь остаться с этими людьми и дружбе, не говори ничего про «Альфу». И убеди их вернуть на место администрацию.
– Вот, значит, что в моих интересах. Врать. Постоянно врать.
– Именно.
– Где эта кассета на тему этики? – оглядывается Джонс. – Которую вы прокручиваете нервным инвесторам?
– Ну… наверное…
– Шучу.
– Да? – Она улыбается, но ее глаза беспокойно зондируют Джонса. – Вот и хорошо. Это ведь никакая не трагедия, просто бизнес.
Джонс перебарывает подступившие снова слезы.
– Если расскажу про «Альфу», все меня возненавидят и потеряют работу. Если помогу вам, никого не уволят.
Ева колеблется.
– Ну, кое-кого уволить придется. Но об этом мы поговорим после. Я знаю, это жестоко, но когда-нибудь ты поймешь, что этот момент стал огромным шагом в твоей карьере. У меня столько идей на предмет «Альфы»! Пока еще рано говорить, но думаю, что смогу выбить финансы под одну деревушку в Виргинии. Мы построим там город, Джонс. Целый зефирный город, со школой и пешеходной зоной. В каждом доме будет локальная сеть и своя переговорная комната. Мы дадим им все, что они хотят, а взамен они должны будут просто жить в этом городе. Ты совершенно прав, когда говоришь, что мы воруем их личную жизнь. Но в нашем городе всякая разница между работой и домом сотрется: все будут работать двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, не выходя из дома. Понимаешь? Будут работать не потому, что мы их заставляем, а потому, что этим они обеспечивают существование своего города и уровень своей жизни. Из чувства патриотизма к своей компании. – Она крепко сжимает руки, глаза у нее горят. – Ты же видишь, нельзя все обрывать теперь. Нам еще столько предстоит сделать.
– Мне надо подумать, – помолчав, говорит Джонс.
– Да, конечно. Какое-то время у тебя есть. В полдень «Альфа» соберется опять. Приходи, ладно?
Элизабет садится, откидывает назад волосы. Двигает бедрами – у нее ощущение, что они прилипли к столу. Начинает застегивать блузку.
– Что-то невероятное. – Роджер сжимает ее плечо. Она и не глядя знает, что он улыбается во весь рот. – Тебе не кажется?
– Угум. – Она озирается, ища свои трусики.
– Хочу извиниться. Я вел себя препаршиво. Больше занимался политикой, чем тобой. Ты же знаешь, что у нас за контора.
Трусики обнаруживаются на ее левой лодыжке. Она наклоняется, подвинув вбок голову Роджера, и натягивает их.
– Если уж быть до конца честным, то я боялся, – смеется он. – Ты мне, наверное, не веришь, но это правда. Всегда чувствовал, что должен что-то тебе доказать.
Она встает, поправляет юбку.
– Короче говоря, я хочу, чтобы это у нас продолжалось.
Она молча трясет головой.
– В смысле? – моргает он.
– А я не хочу.
– Чего не хочешь – секса?
– Тебя.
– Меня не хочешь?
Она кивает.
– Почему? – Его лицо собирается складками. – В чем дело? Что-то не так?
– Все нормально.
– Тогда почему? Бога ради, чего же ты хочешь?
Элизабет задумывается.
– Огурцов маринованных.
Отдел обслуживания, прыгая по столам и расшвыривая стулья, играет в хоккей. Джонс наблюдает за этим, стоя в дверях. Кто-то налетает на перегородку, опрокидывает штабель папок, наступает на верхнюю, разодрав картон, и несется дальше.
– Джонс! – подлетает счастливый, взволнованный Фредди. – А у нас тут хоккей.
– Вижу.
– Ты чего?
– Мы не для того скинули администрацию, чтобы в игры играть.
– Да перестань. Можно ведь повеселиться хоть для первого дня.
– Фредди! – Мимо них проносится Холли, гоня картонной трубкой резиновый мячик.
– Со временем все уляжется. Ребята у нас хорошие, – виновато говорит Фредди и шпарит за ней.
В клетушке бывшего отдела продаж нет никого. Джонс садится, опускает голову на руки.
Он думал, что невозможно будет уговорить людей вернуть свергнутую администрацию. Теперь ему это кажется неизбежным. Это не учреждение, а балаган, Ева права. Рано или поздно они сами это поймут. Увидят, что все перестали работать, и смекнут, что это означает.
– Привет.
Джонс поднимает голову. Это Алекс Домини, нанятый им для восстановления локальной сети, с пачкой каких-то – Глупо, – комментирует Джонс. – Клаусман никогда не стал бы нас сюда загонять. А вдруг ввалится кто-нибудь посторонний?
Ева в сомнениях.
– Мона, может, заклинишь дверь стулом?
– Я? – пугается та. – Ладно, попробую…
– У нас для этого есть прекрасная комната на тринадцатом этаже.
– Джонс, заткнись, бога ради.
– Как ни противно мне соглашаться с этим Иудой, Ева… – вставляет Блейк.
Она хлопает рукой по столу. Все подскакивают.
– Совещание проведем здесь. Начинаем.
Проходя мимо своего стола, Фредди замечает что-то странное на экране компьютера. Притормаживает, смотрит внимательнее. За последние месяцы он привык видеть там среди прочих значков маленький монитор, перечеркнутый красным крестиком. Теперь эту пиктограмму сменил желтый воздушный шарик и надпись:
– Эй, – окликает Холли, – я думала, ты мне кофе пошел налить.
– Глянь-ка сюда. – Фредди берется за «мышь», чтобы открыть почту, но тут на экране появляется новое окно. Надпись ВВОД сменяется сообщением ГОТОВО, а затем…
– Что… – начинает Холли и осекается. Оба во все глаза смотрят на экран.
– Мы как, запланированные проекты продолжать будем? – спрашивает Том Мандрейк, обращаясь к Еве. Та, не отводя взгляда от Джонса, молча кивает. – Ладно. Проект четыреста сорок два. Исследует, как влияет на продуктивность удаление любых напоминаний о внешнем мире. Если помните, там были интересные предварительные результаты…
– Они остаются на работе дольше обычного, – подтверждает Мона.
– Отмечено также снижение количества личных звонков. Я консультировался с одним из наших психологов, но он, к сожалению, обнаружил у некоторых объектов диссоциативные расстройства личности.
– Шизанулись? – интересуется Блейк.
– Это не шизофрения, хотя личность и здесь раздваивается. Одна для дома, другая для работы. Были инциденты, вызывающие некоторую тревогу. Люди не узнавали своих родственников по голосам, когда те им звонили. В таком вот плане.
После паузы агент слева от Джонса замечает:
– Может, они просто предрасположены.
– Я не настаиваю на прекращении исследований, – говорит Том, – просто указываю на возможность серьезных медицинских проблем.
Джонс под цепким взглядом Евы с трудом сдерживает смех.
– Первым делом надо поговорить с нашими страховщиками, – советует Блейк. – Нам нужно прикрытие на случай, если кто-то свихнется.
– Стоп, – говорит Ева, не сводя глаз с Джонса. – Замолчите все.
В отделе обслуживания, где только что бушевали хоккейные страсти, стоит полная тишина. На всех остальных этажах наблюдается то же самое. Люди, сгрудившись в клетушках, смотрят на экраны компьютеров.
– В чем дело? – осведомляется Блейк.
Ева не отвечает, хотя обо всем уже догадалась: Джонс прочел это в ее взгляде.
– Теперь, видимо, моя очередь? – Джонс поправляет галстук. – Во-первых, я рад сообщить, что локальная сеть восстановлена.
– Что они делают? – спрашивает кто-то за спиной Холли. Она не может ответить. Она даже дышать не может. Она проработала в «Зефире» четыре года, не видя в своей деятельности никакого смысла. Она думала, что все дело в ней.
– Они на нас опыты ставят, – само собой вырывается у нее.
– Теперь, – продолжает Джонс, – в файлы проекта «Альфа» можно войти с любого компьютера в этом здании. Они расположены на сетевом диске R. А живые картинки с камер слежения можно получить и без доступа в мониторный зал на тринадцатом этаже. Как изображение, так и звук. Картинка, мне сказали, будет немного дерганая, но все же…
В этот момент Блейк стаскивает его со стула.
Фредди обшаривает диск R. Названия проектов, под которыми организована информация, мало о чем ему говорят. Но потом он натыкается на директорию с личными файлами служащих, где есть и КАРЛСОН Ф. № 712. Внутри имеются ссылки на все проекты, в которых Фредди, очевидно, участвовал. Всего их пять. Проект № 161 озаглавлен ЛИШЕНИЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЙ И МОТИВАЦИИ. Чуть ниже, в графе «инструкции», значится: НЕ ПОВЫШАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ.
Гретель вышла на работу только сегодня и чувствует себя гораздо лучше, поскольку коммутатор молчит. Возможно, ей даже удастся улизнуть и пообедать как следует.
Лампочка мигает.
– Добрый день, секретариат.
– Гретель? Это Холли Вейл из обслуживания персонала. Можешь подняться наверх?
– Нет, я на телефоне.
– Знаю, но тебе тут надо кое на что посмотреть.
Элизабет выходит от Роджера напряженная, готовясь услышать: «А что ты там, интересно, делала?» Но никто не задает ей вопросов. Кругом тишина, ни единой души не видно.
Затем в одной из клетушек обнаруживается группа из пяти-шести человек. Все безмолвно толпятся вокруг компьютера. Элизабет, заинтригованная и немного испуганная, заглядывает поверх их плеч. Изображение, поначалу непонятное, обретает смысл, и она прижимает ладонь к животу.
Блейк сгреб Джонса за грудки и трясет, ударяя головой о ковер.
– Ты что сделал?!
– Отпусти его, – приказывает Ева, поднявшись с места.
Блейк отдергивает руки, точно боясь заразиться.
– Вот что, – говорит Ева. – Едем все на тринадцатый. Будем управлять ситуацией оттуда.
Фредди находит файл Меган – с домашним номером телефона. Пробирается через толпу к своему телефону, звонит.
– Да?
– Меган? Это Фредди Карлсон. – Она молчит, и он добавляет: – Из «Зефира».
– Ой, извини… ну конечно! Просто не ожидала, что ты позвонишь. Как там у вас дела?
– Значит, так…
Проект «Альфа», потеснившись, загружается в лифт. На Джонса стараются не смотреть – все, кроме Блейка, который не скрывает своей враждебности, и Тома с жалобными глазами.
– Это ведь не ты, правда, Джонс? – спрашивает Том на полпути вверх.
– Не будь дебилом, Том, – обрывает его Блейк.
– Но почему? Зачем было это делать?
– Потому что они заслуживают лучшего, – отвечает Джонс. – А я – нет.
Больше никто не разговаривает до самого мониторного зала. На мониторы все тоже смотрят в полном молчании. Потом у Евы вырывается короткий вопль, яростный и полный досады. Все, включая Джонса, подпрыгивают.
– О господи, Ева, – бормочет Блейк.
– Ты думал, я шучу? – орет она на Джонса. – Ты так думал, да?
– Нет.
Она выхватывает из сумки мобильник.
– Следи за мониторами и помни: это ты виноват. Я предупреждала, что будет, если ты им расскажешь. Ты своего добился.
Гнева нет – все пребывают в ступоре.
– Нас просто разыгрывают, – предполагает бухгалтер на седьмом этаже, но его никто не поддерживает. Это не похоже на розыгрыш. Люди смотрят на свои столы, на лотки для входящих, переполненные бессмысленными заданиями. Впервые хоть что-то в «Зефире» стало понятным.
Голосовая почта начинает мигать. Руки тянутся к телефонам.
– Здравствуйте! Вас приветствует отдел кадров и безопасности.
Голос женский, звучит жизнерадостно. Большинству зефирцев он незнаком, но Фредди судорожно сжимает трубку, а у Холли сводит живот.
– Меня зовут Сидни Харпер. У меня для вас необычное сообщение, очень волнительное, поэтому прошу слушать внимательно. На прошлой неделе, как вам известно, большинство членов администрации подали заявление об уходе. Это нарушило нашу организационную структуру, и отдел кадров долго работал над оптимальным решением проблемы. После длительного совещания с оставшимися администраторами мы, как нам кажется, нашли способ пережить этот трудный период с минимальными потерями.
С данного момента все вакансии в нашей компании считаются открытыми. Каждый может подать конкурсную заявку как на свою прежнюю должность, так и на любую другую. Подробности вы найдете на доске объявлений. Всего доброго.
Конец сообщения.
Одуревшие служащие ищут ответа друг у друга, но никто не может сказать ничего толкового. Все понемногу тянутся к лифтам. «Выходит, я могу претендовать на любую должность?» – волнуются молодые. Старые работники слышали совсем не это. В их понимании весь штат «Зефира» только что был уволен.
Большая пробковая доска объявлений висит в столовой – то есть там, где раньше была столовая. Прежде там вывешивались извещения о вакансиях – это показывало, что компания ничего не скрывает от своих служащих, и позволяло выявлять служащих, недовольных занимаемой должностью. Всякий, кто подходил к доске, ловил на себе любопытные взоры и слышал шепотки за спиной. В последнее время доска опустела и служила мрачным напоминанием о том, как все плохо в «Зефире». Потом службу питания сократили, столовая закрылась, и ходить сюда стало незачем.
Сейчас на доске приколото одно-единственное объявление, написанное кратко и по существу:
В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ВАКАНСИЙ НЕТ.
Вот теперь разгорается гнев.
Ева тяжело плюхается на ковер. Остальные агенты топчутся вокруг, поглядывая друг на друга.
– Поздравляю, Джонс, – говорит Блейк. – Это из-за тебя всех уволили.
– Даже и не пытайтесь, – советует Джонс.
– Предвкушаю, как ты станешь оправдываться. Очень хочется посмеяться. Я буду рядом и погляжу на тебя, когда они выразят свое к тебе отношение.
– Думаю, злости у них хватит не только на меня. – Джонс смотрит на мониторы. В вестибюле группа людей – вернее сказать, толпа, – смотрит на человека, который с разбега бьется о ведущую на лестницу дверь.
Агентов охватывает тревога.
– Может, охрану вызовем? – предлагает Мона.
– Охрана не за нас, Мона, – отвечает с пола Ева.
– Мы не делали ничего противозаконного, – заявляет Том.
Джонс ухмыляется.
– А эти двери крепкие? – интересуется Мона.
Все пугаются.
– По-моему, недостаточно крепкие, – отвечает Джонс.
Солнце заходит над «Зефир холдингс», зажигая его окна огнем. Кажется, что стекла вот-вот расплавятся.
Служащие топочут вверх по бетонным ступеням. Их яростные крики, отражаясь от стен, становятся вдвое громче. – Их убить мало! – возглашает кто-то. – Убить мало!
Мона тоненько скулит и не замолкает, даже когда Блейк набирает на телефоне 911. Он утихомиривает ее, в то же время говоря оператору, что помощь требуется немедленно, что их атакуют. Кое-кто убегает – чтобы забаррикадироваться в офисах и залезть под столы, по догадке Джонса. Сам он становится на колени рядом с Евой, отодвигает волосы, упавшие ей на лицо, и видит к своему удивлению, что она плачет.
– Да нет же, их сотни, – говорит Блейк по телефону. – Буквально сотни, понимаете вы или нет?
– Они хотят вломиться сюда, – говорит Джонсу Ева.
– Я знаю.
– Останови их. Пожалуйста! – Она хватается за его руку.
– Как я, по-твоему, могу это сделать?
– Пожалуйста. – Она вся дрожит. – Джонс, они побьют нас!
Он молчит.
– Джонс, не позволяй им тронуть меня!
Цифры «13» на двери, разумеется, нет – только надпись ЭКСПЛУАТАЦИОННЫЙ ОТДЕЛ. Нетрудно, однако, заметить тот факт, что находится эта дверь между двенадцатым и четырнадцатым этажами. Мужчина с рукавами, засученными на мускулистых руках – завсегдатай бывшего спортзала, по всей вероятности, – подбегает к ней первым. Пробует ручку – заперто. Досадливо бьет по двери ладонью. С той стороны слышится испуганный вопль. Мужчина поворачивается и кричит в лестничный колодец:
– Они там, внутри!
Блейк, шагая взад-вперед по ковру, приглаживает волосы дрожащей рукой. Срывает свою глазную накладку, швыряет в сторону. Кожа вокруг глаза серая и блестящая. На лестничную дверь обрушивается сильный удар.
– Надо баррикаду соорудить, что ли… Ты как думаешь, Джонс?
– Что? – поднимает голову тот.
– Какой у тебя план? Ты нас сделал, «Альфе» кранты, поздравляю, но как ты теперь думаешь выбираться? Ты не пошел бы на это, не будь у тебя какого-то выхода для себя лично.
Джонсу его слегка жаль.
– Извини, ничего такого.
Блейк начинает смеяться тонким, прерывистым смехом. Новый удар заставляет дверь содрогнуться.
Ева сворачивается в комок на полу. Надо бы увести ее отсюда, думает Джонс. Ни к чему ей быть тут, у мониторов, когда в зал ворвется толпа. Это ухудшит и без того скверную ситуацию.
– Не станет, похоже, «Зефир» здоровым организмом, – бормочет он, гладя ее по голове.
Замок трещит, дверь распахивается настежь.
Мона издает пронзительный крик. Кто-то еще – мужчина или женщина, не понять, – выкрикивает слова, которые Джонс никогда не забудет:
– Мы простые бизнесмены! Это всего лишь бизнес!
Элизабет выходит в коридор, вызывает лифт. Оглядывается в последний раз на отдел обслуживания – но смотреть там не на что. Люди, с которыми она работала, ушли мстить за себя, а в обстановке нет ничего особенного. На четырнадцатом имелась хотя бы отличительная черта в виде Берлинской стены, а тут и вспомнить-то нечего.
Возможно, поэтому ей и не жаль уходить. В лифт она вступает пружинистым шагом. Чем ниже опускается лифт, тем выше у нее настроение. Счастливо оставаться, думает она, и ее разбирает смех.
Ей не верится, что когда-то она влюблялась в своих клиентов. Как такое вообще возможно? Чувство к плоду в своем чреве она пока не определяет как любовь, но это чувство растет и крепнет. Ее служебные влюбленности по сравнению с этим… да что там сравнивать. Женщина, которой она была четыре месяца назад, ей не знакома.
Будет ли она скучать по «Зефиру», который почти десять лет занимал в ее жизни главное место, формировал ее личность? Из всего этого времени ей наиболее ярко вспоминается тот момент, когда она, сидя в туалетной кабинке, поняла, что беременна. Лифт открывается, за выездом из гаража светит солнце, и Элизабет мысленно отвечает себе: не очень.
Речь Джонса – это модификация Декларации Независимости США (1776). – Примеч. пер.