Особое внимание привлекает личность Виктора Николаевича как классного руководителя. Он необычайно любил порядок во всем. В помещении класса было три ряда парт. Сидящие за партами в каждом ряду ученицы составляли звено, и в каждом звене Виктор Николаевич назначал звеньевую, которая должна была отвечать за порядок, опрятность, посещаемость. На каждом уроке звеньевые докладывали Виктору Николаевичу об отсутствующих ученицах и, если это было возможно, сообщали о причине отсутствия.
Сам Виктор Николаевич был хорошо осведомлен о материальном положении семей своих учениц. Мы жили в очень трудное послевоенное время. Было много неполных семей, многие отцы не вернулись с Великой Отечественной войны, а матери трудились с раннего утра до позднего вечера, не имея возможности уделять должное внимание детям. Виктор Николаевич посещал семьи своих учениц, особенно отстающих, знакомился с обстановкой, пытался, как мог, учитывать обстоятельства, смягчать требования, повторно вызывать на уроках, чтобы исправлять плохую оценку.
Наряду со строгостью к своим ученицам, Виктор Николаевич был внимателен и добр. Со временем, я думаю, он полюбил нас как своих детей. Начиная урок, он всегда был добродушен и произносил свое неизменное «Ну-с, начинаем...». Тогда сразу все замолкали и приступали к занятиям.
Он любил дарить нам подарки на дни рождения. Приходил домой неожиданно, приносил подарок и после непродолжительной беседы с родителями уходил, быстро прощаясь. Мне он подарил на четырнадцатилетие серебряную ложку, десертную. Я долго хранила этот подарок как реликвию, но теперь вот уже много лет постоянно пользуюсь ею и благодарю моего учителя за то, что он так удачно сделал выбор, чтобы оставить добрую память о себе.
Он любил делать подарки, но делал это незаметно, можно сказать, тайно, так, что никто, кроме получившего подарок, об этом не знал. Потом, когда мы уже повзрослели, стали встречаться после окончания школы, обнаружилось, что каждая из нас в свое время получила от Виктора Николаевича какой-нибудь приятный подарок. Он не только сам в тайне делал добрые дела, но и нас учил делать это не публично, незаметно для окружающих. Однажды в классе на уроке как-то зашел разговор о том, что у одной ученицы не было воротничка или белого передника, уж не помню, для какого праздника (мы носили форму, при которой на праздник нужно было надевать что-то белое). И вот одна девочка из достаточно обеспеченной семьи встала и при всех заявила, что у нее есть лишний белый воротничок (или передник), который она может подарить. Виктор Николаевич при этом сказал: «Если хочешь сделать добро, не следует оповещать об этом всех; нужно подойти к своей однокласснице и решить этот вопрос с ней вдвоем». Так он давал нам уроки этической грамоты.
Виктор Николаевич любил водить наш класс на прогулки по городу. Наша школа № 233 была расположена в пер. Антоненко, д. 8, в самом центре города, рядом с Мариинским дворцом и Исаакиевской площадью. В этом районе много прекрасных архитектурных ансамблей, зданий, памятников. И вот в свободное от уроков время мы вместе с Виктором Николаевичем, построившись парами в длинный ряд, шествовали по городу. Останавливались возле какого-либо памятника или здания. И Виктор Николаевич нам подробно рассказывал о времени его создания, его стиле, авторе-создателе. Так, с тех самых пор я запомнила, что многие здания в центре нашего города построены в стиле, называемом «александрийский ампир». Со временем я стала глубже интересоваться искусством, архитектурой и живописью, но первые уроки любви к ним мне дал Виктор Николаевич. Он очень любил наш город. Всю свою молодость он провел в Петербурге; здесь он учился в университете, жил, работал и хорошо знал город.
Виктор Николаевич очень много времени уделял внеклассной работе: прогулки по городу, походы всем классом в кино, занятия в литературном кружке и другие дела. Он жил своей работой, это было главное в его жизни. Мы были для него как семья.
Нам со временем стало известно также, что в годы блокады Ленинграда Виктор Николаевич в тяжелом состоянии, находясь в крайней степени дистрофии, был эвакуирован. Несколько лет он провел на Алтае и в Киргизии, работал там в школе, училище, институте. Он потерял своих близких, лишился квартиры и, вернувшись в Ленинград, вынужден был вести тяжелую жизнь одинокого человека. Надо сказать, что все свои трудности он мужественно переносил. Всегда был аккуратно одет, хорошо причесан, его лицо было тщательно выбрито. Но главное, он всегда сохранял бодрость духа и умел поддерживать других. Когда он шел по школьному коридору, то можно было слышать, как он тихо напевал себе в усы какую-нибудь бодрящую мелодию. Таким и показал его артист Сергей Юрский, снявшийся в фильме «Республика ШКИД» в роли Викниксора.
В конце седьмого класса, весной 1951 года, произошло наше официальное расставание с Виктором Николаевичем. Был прощальный вечер, было коллективное фотографирование на ступенях Исаакиевского собора. Мы завершали неполное среднее образование и переходили в старшие классы. Виктор Николаевич отдавал предпочтение работе с детьми в возрасте от 11 до 14 лет. Он считал, что это тот самый возраст, в течение которого совершается формирование личности человека со всеми особенностями его интеллекта, памяти, нравственного начала. И он был большим мастером своего дела. Он очень упорно и кропотливо, отдавая все свои знания и умение, формировал личности своих учеников.
По окончании седьмого класса наши встречи с Виктором Николаевичем не прекратились, хотя и стали редкими. Он продолжал работать в нашей школе еще несколько лет и при встречах всегда проявлял радость и, бывало расспрашивал об учебных делах. Но самым приятным было то, что с 1952 года он стал приглашать нас, наиболее близких ему по духу учениц, на свой день рождения 26 ноября. Эти праздники для нас продолжались и по окончании школы, когда я уже была студенткой Ленинградского университета. Мы уже, не ожидая приглашения, 26 ноября собирались группой из 3-4 человек, покупали небольшой подарок и обязательно торт и направлялись на Садовую улицу, где в очень небольшой, скромной, но с хорошим вкусом обставленной комнате был красиво накрыт стол и нас ждал наш дорогой Виктор Николаевич. Это были редкие, но очень приятные вечера, во время которых шло взволнованное и доверительное общение с учителем. Он любил рассказывать нам о своих учениках, об их успехах. Ему было уже далеко за 70 лет, а он оставался по-прежнему бодрым и жизнерадостным. На этих встречах Виктор Николаевич сумел нам преподать еще и правила хорошего тона за столом.
Ушел Виктор Николаевич от нас совершенно неожиданно, его жизнь трагически оборвалась осенью 1960 года. Но в нашей памяти, памяти его учениц, он остался навсегда живым.
Виктор Николаевич широко известен в основном как Викниксор, заведующий школой им. Достоевского, называемой «Республика ШКИД». В период руководства этой школой для трудновоспитуемых подростков Виктор Николаевич из петроградской шпаны послереволюционного периода воспитал нормальных, нашедших себе место в жизни людей, среди которых наиболее известен детский писатель А. И. Пантелеев.
Но мало кто знает, что среди его воспитанников были и мы, послевоенные ленинградские девочки, пережившие блокаду, голод, разруху, трудное детство. Мы были счастливы с нашим учителем, любили его. Среди окончивших наш класс есть доктор и кандидаты наук, инженеры, врачи, преподаватели школ. Думаю, что мы вполне оправдали надежды нашего учителя. Основы знаний и нравственного чувства, заложенные им, продолжают оставаться в нас до сих пор. Я считаю, что мне необычайно повезло в жизни, что именно в нашу школу и в наш класс в мои юные годы пришел такой педагог, как Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Все, что он смог вложить в меня и многих моих соучениц, не пропало, а сохранилось до сих пор и, несомненно, претерпело свое развитие, так как им был указан путь. А путь этот - приобретение знаний, расширение интересов, получение хорошей профессии. Тогда, в те далекие школьные годы мы были еще слишком юны и не могли по достоинству оценить значение этого человека в нашей жизни.
Осознание и осмысление его роли стало возможным много позже, когда мы повзрослели. Теперь я понимаю, что он своим методом преподавания старался сделать из нас образованных интеллигентных людей, настоящих петербуржцев, к числу которых он сам принадлежал.
О себе: Григорьева Галина Михайловна, 1937 года рождения. В 1954 году окончила среднюю школу № 233, в 1959 году окончила биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова по кафедре биохимии и поступи ла на работу в Институт эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова АН СССР. В 1964 году окончила там аспирантуру и в 1965 году защитила кандидатскую диссертацию. Кандидат биологических наук, старший научный сотрудник по званию и должности, стаж работы 40 лет в одном и том же институте, около 100 научных работ. В настоящее время на пенсии.
Я хорошо помню, как он впервые вошел в наш 5«д» класс 233-й жен ской школы. Школу недавно построили красиво и добротно - великолепный рекреационный зал с натертым до блеска паркетом и огромной люстрой. Зал для физкультуры. Кабинеты для занятий физикой, химией. Широкие лестницы. Всюду высокие потолки. Став уже взрослой женщиной, я часто видела сны, как я летаю по нашей школе.
А вот учителя русского языка долго не было. Появился он поздно осенью. Вошел мужчина, не молодой и не старый. С хорошей осанкой, ни одного седого волоса, пенсне с синими стеклами сдавливало орлиный нос. Одет был в гимнастерку и, кажется, в галифе. На ногах тяжелые кирзовые сапоги. В руках - походный рюкзак и алюминиевый бидончик (я решила, что с молоком). Вид был странный, очень странный. Многие девочки, и я в том числе, захихикали. Он поставил вещички в угол, повернулся к классу, сказал: «Ну-с, смеюнчики». Посмотрел строго. Наступила тишина. Он начал говорить, и все было забыто - смешки, разговоры, чтение спрятанной в парте книги Чарской, все.
Мы слушали его, с нами так никто никогда не говорил, а говорил он о русском языке. Деталей я не помню, он дал несколько уроков и заболел. Вернулся - и был встречен аплодисментами. И потом радость от общения по нарастающей, до обожания.
Наряд свой В. Н. через некоторое время изменил радикально, появился черный костюм, светлые рубашки, галстук, портфель, несколько пар очков. Вид был опрятным, даже щеголеватым.
Любой урок может обернуться нудной обязанностью. А у В. Н. занятия русским языком были сродни игре. Класс активно участвовал в придумывании примеров на различные правила. Поднимался лес рук. Он опрашивал почти всех. Хвалил, отклонял, а то и высмеивал. Многословия не терпел. Даже сложные, длинные пред ложения с сочинительной и подчинительной связью, с союзами и без них, должны были работать на краткость изложения. Мы писали много диктантов, составлял их наш учитель. Это были стихи в прозе, с яркими образами, безупречным стилем. До сих пор перед глазами это чудесное горное озеро Иссык-Куль и необычайной красоты огненные маки. Еще «Сладко выспится Маша, умоется студеной водою и бежит, бежит по дорожке». Или «Смотрю и вижу, как бедным Митей все вертят» и т. д. Были стишки-запоминалки на исключения из правил.
В. Н. так много видел и знал, обо всем нам рассказывал, всему учил, всему. Почему не говорил, что у каждого человека должен быть архив и вести его надо бы с детства? Вот каждая из нас и оставила бы хотя бы по одной тетрадочке с его отметками, пометками и его текстами. Только Галю Григорьеву умудрил Господь. У Ривы Шендеровой было многое сохранено, но утрачено из-за ее отзывчивости. Ее память наиболее благодарная и сильная, чем у всех нас.
А у В. Н. дома помню полки с немногочисленными книгами и множеством толстых тетрадей. Как-то мы делали у него уборку, наводили порядок в столике на кухне, а я вытирала пыль с буфета и полок. Одна из тетрадей выпала. Я заглянула - она была исписана его незабываемым почерком. Так плотно, как только он один мог. Высокие сжатые в пружину буквы. Конечно, в тетрадях были рукописи различных его работ. Где они? Я не могу поверить, что все сожгла и выбросила дворничиха. Какой темноты надо было быть бабе! Ну а мы чем лучше? А коллеги? С Самуилом Абелевичем Гимпельсоном - учителем литературы в старших классах - В. Н. был дружен. А тот - «Сорока-Росинский субъективен, слишком субъективен».
...А как В. Н. носился по городу, разыскивая якобы утопившегося Самуила! Тот оставил записку: «Я ухожу из жизни, потому что я Степан, а жена моя - Авдотья» (это были персонажи книги Г. Николаевой «Жатва»). Самуил Абелевич остался жив, но из школы ушел. Он, конечно, помнил В. Н., был намного моложе и мог бы присутствовать на вечере, посвященном бывшей ШКИД в 1982 году, если бы его искали. Из всего, связанного с В. Н., лучше всего, пожалуй, я помню уроки литературы. Особенно чтение стихов. Сначала он объяснял обстоятельства создания стихотворения, кому или чему оно посвящено. Сам читал очень артистично, в наилучших театральных традициях. Дикция была прекрасная. Останавливался на непонятных нам словах и выражениях, чаще сам спрашивал, знакомо ли нам то или иное устаревшее, церковно-славянское слово, диалектизм. Так как нам предстояло, запомнив стих, прочесть его в классе, он давал так называемую разметку - паузы, их длительность, характер интонаций, на каких словах сделать акценты. Чтение перед классом было самым интересным. Когда читала я, мне казалось, что созвучия, мелодия стиха уносят меня, я поднимаюсь вверх, почти улетаю. Не было волнения перед аудиторией, волновала поэзия. Скованности, зажатости не было, был восторг, подъем. Эта атмосфера вдохновения создавалась учителем.
Помню, изучали «Бесов», и пока другие девочки выступали, я думала, как много у Пушкина метелей, вьюги. Вот задал бы В. Н. сочинение «Метель в творчестве Пушкина...». И когда декламировала, окуналась в это бесовское беспредельное кружение. А выйдя из него, услышала: «Ты допустила искажение, и не одно». Вместо оценки В. Н. поставил жирную точку. Значит, завтра снова вызовет, и я уже ничего не перепутаю.
Событиями в жизни класса были инсценировки крупных вещей: «Железная дорога» Некрасова, «Песня о купце Калашникове» Лермонтова - но их я почему-то помню плохо. Зато прекрасно помню «Медного всадника» и «Сказку о золотом петушке». «Сказку» показывали всей школе, сами придумали и смастерили костюмы. Я была царем Дадоном. У меня, в отличие от большинства девочек с высокими звонкими голосами, был голос грудной, мне доставались мужские партии. Валя Курицына исполняла роли скопца и золотого петушка, а Нина Фомина - Шамаханскую царицу. Сколько было веселья, радости и смеха на репетициях! В детстве я была смешливой, получала за это много замечаний, но здесь В. Н. меня не ограничивал, сам много смеялся. Он несколько раз показывал мне, как «умильно» усмехнулся девице царь Дадон. Никакого реквизита, декораций у нас не было. Самодельные костюмы, сдержанные жесты; все нюансы текста передавались только голосом. В финале, после слов: «Встрепенулся, клюнул в темя и взвился...» - Валя выбрасывала руку вверх, голос был чист и высок; очень, очень красивый голос - словно скрипка. А я, складывая руки на груди, говорила: «И в то же время с колесницы пал Дадон, охнул раз, и умер он». Нина взмахивала кисейной шалью, показывая улетание, исчезнование. Школа нам рукоплескала, учителя поздравляли В. Н. и нас.
Читали ли мы «Медного всадника» где-либо вне класса? Не помню. По-видимому, все мои детские еще чувства и мысли были поглощены переживанием самой поэмы. Она вошла в плоть и кровь и сопровождает меня всю жизнь. К «державцу полумира» я оставалась холодна. Но Евгений... Щемящая жалость захлестывала меня. Это произошло в процессе изучения поэмы, а потом словно нагнеталось в течение всей жизни. Когда меня каждую осень, как некогда Петербург в «Медном всаднике», затопляли уныние и безысходность, исцеляли строфы поэмы. Они сами собой и не по моей воле приходили на память. «Злые волны» были добры ко мне, уносили тоску. Евгений - это воплощение страдания и боли, он обезумел от потерь, страхов, неравного противостояния, преследования. Он дерзнул угрожать державной мощи. Я так вошла в образ бедного Евгения, что почитала его братом. Сейчас, с возрастом, острота этих переживаний уходит.
Многое внушалось нашим учителем исподволь, незаметно, во время наших репетиций. Божественный глагол был ему послушен, он был его инструментом.
Говоря о поэзии, не обойти В. В. Маяковского. В. Н. любил его творчество. Он часто цитировал поэта, читал в классе отрывки из поэмы «Хорошо». Мы знали много его стихов. Если бы меня не от сна разбудили, а от наркоза, я и то могла бы прочесть «Разговор с товарищем Лениным». Ленина я и в детстве терпеть не могла, очевидно, из-за слащавых, сусально-умилительных рассказиков о нем. А Маяковского любила и люблю. Раньше его «насаждали как картошку», а теперь все открещиваются. Поэт искренне заблуждался в политической обстановке и погиб, осознав эти заблуждения. У нашего учителя была своя версия его смерти. В. Н., без сомнения, высоко ценил его поэзию. Лгать и притворяться перед детьми учитель не мог - высочайших нравственных мерок был человек.
Почти все литературные произведения, что мы изучали, В. Н. читал для нас вслух. По ходу чтения спрашивал, как мы понимаем ту или иную фразу, выражение. Всегда открывалось смысловое богатство, многозначительность представлений. Долгое время у нас при общении были в ходу, словно пароли или заклинания, как зов «мы одной крови», фразы из «Ревизора», рассказов Чехова, Горького, не говорю уж о цитировании стихов. В «Капитанской дочке» учили наизусть небольшой отрывок со слов «Ямщик поскакал, но все поглядывал на восток», и песню, любимую Пугачевым - «Не шуми, мати зеленая дубравушка».
Фольклорные вещи В. Н. любил особенно нежно и знал их превосходно. Помню, у себя дома он напел нам какую-то очень красивую украинскую песню и назвал ее элегантной. Стихи Т. Шевченко учили на украинском. Ведь В. Н. родился на «Украине милой», в Новгороде Северском. А в Новгороде Великом прошли его основ ные гимназические годы. Он рассказывал нам о балах и кулачных боях, в которых он участвовал.
В Новгороде Великом жила моя материнская родня. В летние каникулы я туда ездила. Когда возвращалась, В. Н. подробно расспрашивал меня: какие здания восстановлены, в каком состоянии Кремль. Особенно почему-то интересовался Юрьевым монастырем. Отчеты мои были скудны и невразумительны. Родственники работали с утра до позднего вечера, одной мне по городу ходить было не велено, целыми днями я сидела с книжкой «во саду ли, в огороде» или шла к реке, благо Волхов был рядом.
В последние годы я часто спрашивала себя: если судьба подарила нашему учителю два этих Новгорода, неужели он прошел мимо «Слова о полку Игореве»? Нет, не напрасно терзал меня этот вопрос. Именно сейчас Рива Шендерова, работая в архивах, нашла воспоминания (оказывается, В. Н. в педучилище преподавал). Да, он изучал «Слово», и у него был свой собственный перевод.
Какие рассказы, разговоры запомнились? Их было много. Воспоминания переполняли его и знания жизни тоже. Но вот о ШКИД он нам ничего не говорил. Мы узнали о ней от нашей учительницы истории Ольги Родионовны. Книга Белых и Пантелеева тогда была запрещена. Кто-то однажды на перемене спросил что-то касательно этой школы, В. Н. сразу же пресек разговор. Риве, когда он уже не вел наш класс, рассказывал много больше.
Неоднократно он вспоминал о своем пребывании в Германии, кажется, он учился в Гейдельберге. Всегда подчеркивал немецкую аккуратность. Рассказывал, как участвовал в какой-то манифестации (по какому поводу, я не запомнила). Народ все прибывал, страсти накалялись, нагрянула полиция. Огромная толпа бросилась врассыпную. Бежали в панике кто куда, но так, чтобы не затоптать газоны и клумбы.
Однажды он пришел ко мне домой. Папа попросил меня выйти в комнату к тетушке Шуре. Я вышла, но дверь теткиной комнаты осталась открытой. Я не слышала, о чем шел разговор между двумя мужчинами, но была крайне удивлена, когда вскоре услыхала взрыв хохота. Как весело и долго они смеялись! Никогда за всю жизнь я не слышала такого отцовского смеха - искреннего, внезапного и бесконечного. А Виктор Николаевич подарил мне серебряную ложечку, на ней выдавлены немецкие буквы. Я отдала ложечку внучке в надежде, что с ионами этого серебра к ней перейдет любовь к литературе.
Когда мы, будучи школьницами старших классов, а потом студентками вузов, приходили к нему на день рождения, то опрятность его крошечной комнатки удивляла. Нас, девочек, было пятеро, выбрала нас Рива.
Кстати, о комнате он говаривал: «А хорошо, что она такая маленькая; когда ослепну, без труда отыщу любую вещь». Как-то остались мы с ним вдвоем, другие, скорее всего, вышли на кухню, в коридор. Он спросил меня, зная, что я на последних курсах медицинского института, спокойно и печально: «Как лечат эмфизему?» Ему поставлен такой диагноз, он стал задыхаться. Я ответила так, как нас учили. Еще он сказал, что слепота неизбежна и он готов к этому, но не представляет жизни без чтения, да и писать необходимо. Впрочем, писать можно и под диктовку... Я впервые осознала, как тяжело ему и как он одинок. Мы всегда его воспринимали как наставника - он был самым умным, самым сильным. Возраста его мы не замечали. Бодрый, крепкий, подвижный. Мы обошли с ним весь город, ходили в театры, музеи, выезжали на острова. А ведь ему было за 70 лет. Как у него хватало сил пускаться в длительные поездки с выводком весьма резвых девчушек, хоть и очень послушных, дисциплинированных? Не помню, чтобы он рассказывал о друзьях-товарищах. О сыне и его семье вспоминал с раздражением и болью. Приближалась не только слепота. «Старость не радость, а большое свинство», - именно эта поговорка В. Н. упоминалась уже давно. Со старостью приходили болезни и беспомощность. К смерти он относился философски, но остальное... Пожалуй, смерть от несчастного случая стала для него благом. Однажды, у себя дома, за праздничным столом, поведал нам любовную историю. На каком-то приеме в далекие годы он обратил внимание на женщину ослепительной красоты. Это была любовь с первого взгляда - сильное, похожее на наваждение чувство. Планы работ, поездок сорвались. Роман был недолгим - по вине той женщины. Я не хочу касаться некоторых тонких моментов. И вот, рассказывая, В. Н. заметно волновался. Прошлой осенью в «Пассаже» он увидел в отделе мужской галантереи продавщицу, как две капли похожую на ту роковую женщину. Он растерялся, забыл, за чем пришел, она же, видя его смущение, была внимательна и ласкова. Наконец, необходимый предмет был выбран. В. Н. по возвращении из магазина места себе не находил. Через несколько дней он пришел туда снова, но ничего не покупал, любовался дамой издали и не мог отвести глаз. Однажды осмелился подарить ей цветы. Потом она исчезла, сказали, что ушла в другой магазин, «пропала, будто вовсе не бывало...».
Не хочется, характеризуя его личность, наводить хрестоматийный глянец. Было много суровости, жесткости, требовательности. По-видимому, это шло из прошлых лет, из его опыта в ШКИД и с прочими трудными детьми. Кроме того, он прошел через жуткий прессинг идеологических проверок, взысканий, ревизий. Эти «пыточные» документы разыскала недавно Рива.
Но мы-то были нетрудными, послушными, даже покорными, кроткими. Мы пережили войну, выжили и были благодарны за все. Всюду висели лозунги - белым по красному: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». И мы благодарили, хоть детство было тяжелым, бедным, но не безрадостным.
Тепла и ласки у В. Н. было маловато. Он обладал изысканно литературной речью, очень богатой. И вот в ней без какого-либо противоречия с «высоким штилем» находились слова обидные, уничижительные, ранящие Риву, нашу первую ученицу, круглую отличницу. Он очень любил ее, она была умна, усердна, но спрашивал с нее строже и жестче, чем с остальных, по самому большому счету. К ученицам с плохой успеваемостью, особенно из неблагополучных семей, мягкости и снисхождения было больше. По вниманию к себе «последние были первыми».
А что касается нравственных ценностей - то планка была столь высока! Нет, он не культивировал в нас тщеславие, честолюбие, не настраивал на какие-то сверхдостижения. Правда, часто повторял: главное в жизни человека - цель. Цель, по его понятиям, не карьера. Карьеризм был словом ругательным. С карьерой шли об руку искательство, протекции, компромиссы, а то и подлость. А В. Н. в любом деле требовал самоотверженного служения, чистоты помы слов, подвижничества, «обиды не страшась, не требуя венца...» Так мы жили и работали, знания помогали, а высокие принципы не сделали жизнь легче.
Если бы жизнь нашего учителя выпала в другое время, к нему обязательно пришли бы и признание, и слава. Но «времена не выбирают, в них живут и умирают».
О себе: Леонтьева Арина Михайловна (в школе - Шнитина) закончила 233-ю женскую школу в 1954 году. Затем училась и окончила Ленинградский 1-й медицинский институт. Всегда работала практикующим врачом-фтизиатром. В настоящее время на пенсии. Живу вместе с сыном Михаилом и его семьей. Помогаю воспитывать внучку Сонечку.
Личная тетрадь Г. Григорьевой - ученицы В. Н. Сорока-Росинского в 1948-1951 гг.
Характеристика Шнитиной Ирины (Леонтьевой Арины), написанная классным руководителем В. Н. Сорока-Росинским. 8 июня 1950 г.