Знакомство с творчеством Ластмана и амстердамской школой оказало на Рембрандта большое влияние. Но решающим в его формировании как художника было самостоятельное изучение действительности. Он упорно работает над портретом - жанром живописи, посвященном изображению определенного, конкретного человека.
Вспомним, с каким разнообразием молодой художник использует линию (штрих) в работе над офортными автопортретами. Самые различные штрихи - то широкие и темные, то легкие и прозрачные, а то и вовсе еле уловимые, как тончайшая паутина, короткие, дробные, длинные, упругие, четкие, сглаженные, штрихи параллельные, пересекающиеся, сложно сплетающиеся друг с другом или просто точки - все они позволяют Рембрандту, как кажется на первый взгляд, решать самые разнообразные задачи. Но каждому, кто взглянет потом на все количество написанных красками автопортретов Рембрандта и сравнит их с гравированными, бросится в глаза, насколько красивее Рембрандт "в красках" по сравнению с Рембрандтом "в штрихах" - красотою, конечно, в первую очередь, внешней, касающейся построения лица, образования поверхности. Все здесь мягче, гармоничнее, но в то же время менее характерно. Таково декоративное свойство живописи: краски и их отношения, свет и его проникновение в темноту разливаются по лицу и как бы его сглаживают. Поэтому лицо в живописном портрете выделяется еще сильнее, чем в офорте.
Первые живописные автопортреты Рембрандта исполнены эскизно, они кажутся не вполне законченными, в чем-то приблизительными. Облик юного Рембрандта дается без особых прикрас: шапка непослушных светло-рыжих волос опускается на низкий лоб, широкий нос чуть раздвоен на конце, нижняя часть лица сильно развита. Маленькие, глубоко посаженные глаза смотрят на нас вдумчиво и печально. Лицо, ярко освещенное падающим слева светом, выступает на нейтральном, то есть одноцветном и равноосвещенном фоне, где отсутствуют изображения каких-либо предметов.
Темно-серая, почти черная одежда с белым отворотом немного смятого воротника, выпущенного на блестящую стальную ленту, облегающую плечи, удачно аккомпанирует лицу. Средняя горизонталь картины, то есть воображаемая линия, делящая картину пополам, проходит не на уровне глаз, но под гордо замкнутым ртом, и потому голова кажется приподнятой, а взгляд - направленным немного сверху вниз. Сохраняя сходство, Рембрандт стремится подчеркнуть вертикальные членения лица, придать своему облику известную утонченность, даже аристократизм.
Сын мельника, избравший малодоходную профессию живописца, судит о себе самом чрезвычайно высоко - перед нами отважный юный рыцарь. За его внешней сдержанностью кроется редкая сила воли и ума, целеустремленность и сосредоточенность. Лицо юного Рембрандта с поэтической прядью на лбу полно движения и жизни и дышит волей и разумом. Таков гаагский "Автопортрет" 1629-го года (высота тридцать восемь, ширина двадцать девять сантиметров).
Популярность молодого Рембрандта растет, и уже в начале тридцатых годов сограждане начинают заказывать ему свои портреты.
Учителя Рембрандта были старательными мастерами и честными педагогами, но они вряд ли понимали, с кем имели дело. Уже в те годы, когда он писал упомянутые картины, он пользовался большой известностью. Об этом свидетельствуют две самые ранние характеристики Рембрандта, дошедшие до нас. Одна из них принадлежит Бухеллю, юристу, который собирал заметки для своей книги, так и не опубликованной при жизни: "Сын лейденского мельника, высоко, хотя и преждевременно оцененный". Два момента хотелось бы подчеркнуть в этой оценке, во-первых, акцент на происхождении Рембрандта из социальных низов и, во-вторых, двойственный взгляд на его искусство, этот оттенок буржуазного "но" и "хотя", который будет преследовать Рембрандта всю жизнь. Свидетельство более позднее отмечает у Рембрандта черту, имеющую, может быть, ключевое значение. Он был предан своему искусству всем своим существом, отдавал себя ему, как священнодействию, так что, по свидетельству современника, итальянского хрониста и теоретика искусства Филиппо Бальдинуччи, "Рембрандт, занятый работой, не согласился бы принять самого первого монарха в мире, и тому пришлось бы уйти".
Как и для его крупнейших предшественников и старших современников братьев Ван Эйк, пятнадцатый век, Питера Брейгеля старшего, шестнадцатый век, Франса Хальса, Якоба ван Рейсдаля и Вермеера из Делфта, первая половина семнадцатого века - живопись для Рембрандта была средством проникновения в сущность вещей, средством познания и овладения. Преображенный под его кистью, видимый мир сияет для нас неизмеримо ярче, глубже, полнее и гармоничнее, чем когда мы смотрим на него в реальной действительности. Что же могли значить для этого гения почести, слава, внимание или невнимание власть имущих в те минуты, когда покорная его воле стихия живописи открывала ему, как хозяину, скрытую сущность вещей!
Итак, выразительность, пластичность, монументальность, достигаемые контрастами красок, света и тени, большое внутреннее содержание, героика вот первые вожделенные цели "безбородого сына лейденского мельника". В первый же его лейденский период цели эти уже сочетаются у Рембрандта с жаждой познать то, что изображаешь, дабы, как учил Леонардо, не уподобиться в живописи простому зеркалу. В лейденский же период складывается у Рембрандта и сам метод познания. Дерзания его грандиозны, и он хочет объять все мироздание. Но он не едет даже в Италию, мотивируя свой отказ тем, что ему жаль тратить годы молодости на путешествия, когда и по эту сторону Альп можно познакомиться с хорошими образцами итальянского мастерства. Прежде всего, познай человека, познай самого себя. И он изучает человека, ибо человек - это микрокосм, то есть мир, сосредоточенный в малом, ибо человек это отражение мира, причем не какой-то особенный человек, а любой из нас. Познав его до конца, познаешь главное в мире.
Рембрандт стал очень большим живописцем. Но в Лейдене это вызывало только насмешки и издевательства окружающих. Чего ради дюжему парню целыми днями слоняться с альбомчиком подмышкой и рисовать никому не нужные деревца и каких-то глупых крестьян? Не лучше ли погонять коней, впряженных в плуг? И почему бы ему в зимние месяцы не заняться изучением божественных писаний отцов церкви, как и подобает человеку науки, вместо того, чтобы царапать что-то на медных досках или размазывать краски по холсту?
Рембрандт смеялся над такими речами, но в глубине души он ненавидел людей, которые так рассуждали. Люди мелочны, невежественны, вероломны, они не понимают друг друга. Живут обманом. Ради золота они лгут, клевещут, убивают, предают, строят козни. Крестьянин - это существо, которое любит поесть и поспать, боится бога и вожделеет к деньгам. Солнце и земля определяют его жизнь, и он старается извлечь из них корысть, но не видит и не желает видеть воплощенного в них чуда.
Рембрандт - первый в своем роду - с высоты мельницы разглядел землю, солнце и людей. Надо уносить отсюда ноги! Он не хочет и не может больше прозябать среди человеческих существ, которые живут как слепцы, как звери. В написанной в 1631-ом году картине "Святое семейство" мюнхенского музея, гений Рембрандта продолжает свободно раскрываться. Удар кисти становится еще смелее и самостоятельнее. Известность Рембрандта уже вышла за пределы Лейдена. В Амстердам!
Конец 1631-го года застает художника уже в столице, где он становится вскоре одним из ведущих живописцев. Амстердам называли "Северной Венецией". Но это была холодная, дождливая, туманная Венеция, с суровыми настойчивыми ветрами, летящими от льдистых скандинавских берегов, с прямыми улицами и живописными набережными, с кудрявыми деревьями, с устремленными в облака остроконечными шпилями церквей. Над всем этим возвышалась величественная башня биржи - сердце торговли Нидерландов.
Веером раскинувшийся на берегу Северного моря, с обширным портом и каналами, соединяющими его с остальной страной, Амстердам являлся естественным средоточием страны и выходом на морской простор. Морские торговые дороги Нидерландов были во много раз длиннее венецианских. Венеция господствовала лишь над Средиземным морем, Амстердам - над океанами, по которым ежедневно с севера, с востока и с запада приплывали десятки кораблей иностранных государств. Трюмы этих кораблей были загружены всевозможными сокровищами. Драгоценные камни, шелка, слоновая кость из таинственной Индии. Великолепные вазы Китая. Тончайше сработанные, с узорами из золота, серебра и перламутра, шкафы, столики и кресла. Благоуханные пряности и фрукты корица, гвоздика, шафран, мандарины, бананы, ананасы - и радость европейцев - табак, кофе, какао. Суда знаменитого акционерного общества Ост-Индской компании образуют целую плавучую провинцию. Штабеля леса с Балтийских берегов и из Норвегии громоздятся на амстердамских набережных и покидают амстердамские верфи в виде гордых военных кораблей, стройных галер и крепких транспортников. Из грандиозных зернохранилищ Амстердама - этой житницы Европы - черпают Англия, Франция, Испания и Италия.
Недаром современник Рембрандта, итальянский путешественник из свиты Козимо Медичи говорил, что кажется, будто все четыре стороны света - север, юг, восток и запад - ограблены, чтобы обогатить этот город и свезти в его порт все, что есть достопримечательного и исключительного.
Амстердамская биржа с утра до ночи кишела толпами купцов, спекулянтов и аукционеров, жаждавших неимоверных прибылей: здесь люди бешено гнались за могучим золотом. Биржа диктовала остальным законы и сделки. На ней, по словам современников, можно было закупить и продать целый мир.
Место, где в полдень кишат всевозможные народы,
Гулянье, где мавр торгуется с норманном,
Храм, где сходятся вместе евреи, турки, и христиане,
Школа всех языков, рынок всех товаров,
Наша биржа крепит биржи всего мира,
так воспевает амстердамскую биржу современник и друг Рембрандта, поэт Деккер.
Амстердам - это город спесивых и жадных торговцев, которые в годы после окончательного признания Испанией независимости Голландии стал городом блеска и неожиданного процветания. Высились узорчатые фасады дворцов с тяжелыми, неуклюжими треугольными фронтонами, увенчивающими стены, с аляповатыми густыми каменными гирляндами, с каменными вазами и шарами, то вделанными в зубчатые стены фасадов, то красующимися сверх стен. Очень много окон, вбирающих серый, туманный свет дня.
Общее впечатление странное. Женщины в накрахмаленных белых воротниках, сидя у окон, часами рассматривают фасады домов на противоположной стороне улицы. Шума в квартирах мало: все в порядке, обдуманно, установлено, рассчитано. Здешняя жизнь напоминает торговую книгу: прямые линии и столбцы цифр.
Жители Амстердама все были пуритане - кальвинисты. Слово "свобода" не сходит с уст голландцев семнадцатого века. "Без свободы мысли, - говорит великий философ-материалист Голландии Спиноза, - не могут развиваться науки и искусства, ибо последние разрабатываются со счастливым успехом только теми людьми, которые имеют свободу и непредвзятое суждение". Конечно, Голландия была далека от осуществления этого идеала, но голландцы ценою своей крови отвоевали реформацию, вылившуюся в форму религиозной борьбы против католической церкви - опоры феодализма.
Реформация наложила на победивших голландцев печать не только тихого и высокомерного благородства, но также и уныния. Эти быстро образумившиеся новаторы больше всего опасаются, как бы в будущем не нарушилось установившееся однообразие их существования. Они допускают свободу мысли, но не допускают свободы поведения. Освободив идеи, они наложили цепи на поступки.
Окинем взглядом живопись Голландии, какой застал ее Рембрандт. Почти все великие самобытные художники Голландии родились в то же время, что и он, то есть в начале семнадцатого века, когда основанное в 1581-ом году самостоятельное голландское государство устранило всякие опасности, обеспечило окончательную победу нации, и человек, чувствуя величие своих деяний, открыл перед грядущими поколениями широкий простор, завоеванный его великим сердцем и могучими руками.
Буржуазно-республиканский строй и кальвинистская церковная реформа предопределили две важные особенности голландской живописи. Во-первых, почти полное отсутствие влияния придворной культуры. Во-вторых, чисто светский характер образов. Если в других странах реакция использовала искусство как оружие буржуазной пропаганды, то кальвинизм, по существу, был безразличен к искусству. Поэтому изображение наготы, столь привычное для живописи католических стран, в первую очередь Италии, здесь исчезает.
Иная живопись пользуется особенной любовью в Голландии. Для людей, наделенных реалистическим складом ума, при господстве республиканских нравов, в стране, где корабельный мастер мог стать вице-адмиралом, наиболее интересным сюжетом для живописи стал гражданин, человек из плоти и крови, не нагой или полураздетый по-гречески, но в своем обычном костюме и обычном положении, какой-нибудь видный общественный деятель или храбрый офицер. Героический стиль имеет применение лишь в больших портретах, украшающих городские ратуши - здания городского самоуправления - и общественные учреждения в память оказанных услуг.
Зато в Голландии пышно расцветает низкий, презренный для академиков вид так называемой "комнатной живописи" - небольших картинок, которые призваны украшать дома частных лиц. Это и есть та станковая живопись, о которой мы говорили и будем говорить, живопись, произведения которой изготовляются на станке, мольберте.
Станковые картины становятся в Голландии предметом усердного собирательства и страстной торговли. Французский путешественник Сорбьер пишет, что "голландцы затрачивают на покупку картин большие деньги, чтобы выручить за продажу их еще больше". В Голландии картины продавались на ярмарках, где ими шла бойкая торговля, потом стали устраивать публичные торги собраний картин. Цены были то низкие, в два гульдена за картину, то поднимались до четырех тысяч гульденов (один гульден - примерно двадцать пять копеек). Некоторые художники отдавали картину в обмен на бочку вина. "Нет такого бедного горожанина, - говорит современник, - который не желал бы обладать многими произведениями живописи". Какой-нибудь булочник платит шестьсот гульденов за одну фигуру, принадлежащую кисти Вермеера из Делфта. В этом вместе с опрятностью и уютностью жилища - их роскошь. Они не жалеют на это денег, предпочитая сокращать расходы на еду. Таким образом, хотя голландцы и внесли в торговлю свою деловитость, а порой и жажду наживы, но, конечно, этим далеко не определялся характер их творчества. "Если у голландцев больше картин, чем драгоценных камней, - замечает Сорбьер, - то лишь потому, что картины больше радуют взор и служат лучшим украшением помещений".
Голландская живопись семнадцатого века оказалась новой ступенью в развитии мировой художественной культуры. Оставив скромное место мифологическим и религиозным темам, нарушив многовековую европейскую традицию, голландские живописцы обратились к непосредственному изображению быта и родной природы. В картинах величайших голландских мастеров современников Рембрандта - перед зрителем раскрывается вся жизнь.
Веселые, бодрые офицеры-стрелки, овеянные романтическим духом недавней освободительной борьбы, смотрят на нас с ранних портретов Франса Хальса, где множество, казалось бы, беспорядочных мазков сливаются в живые образы людей. Но в портретах Хальса представлены и другие слои общества - бюргеры, ремесленники, представители низов общества. На стороне последних его особенные симпатии, и в их изображениях он проявил особенную глубину своего мощного, полнокровного дарования.
Бесшумно и неторопливо течет жизнь в уютных аристократических домиках, запечатленная кистью Вермеера Делфтского. Этот лучший в мировом искусстве мастер интерьера делает каждый предмет обстановки, каждую складку ткани носителями художественной красоты. Обладая глубоким поэтическим чувством, безукоризненным вкусом, поразительно зорким глазом, филигранной техникой, Вермеер добивался поэтичности, цельности и красоты образного решения, огромное внимание уделяя передаче световоздушной среды.
Одним из величайших пейзажистов мира был Якоб ван Рейсдаль, одухотворивший свои картины большими личными чувствами и настроениями. В его пейзажах в искусство входит новая черта, которой не знало более раннее искусство. Он открыл красоту, преимущественно грустную и тревожную, в бесплодных песчаных дюнах и болотах, в сером облачном небе. Рейсдаль ничего не преувеличивал, сам оставался как бы в тени, но природа у него одухотворенная и живая.
Таким же влюбленным оком созерцает скромную голландскую природу Ян ван Гойен. Пасмурное приморское небо, написанное серыми сдержанными красками, обычно занимает две трети картины. Тончайшие переходы серебристых оттенков, начиная от почти белых и кончая темно-жемчужными, создают иллюзию пронизанных светом и воздухом облаков.
У горизонта небо светлеет и сливается с уходящей вглубь картины бескрайней равниной, погруженной в серый туман дождливого дня. Полноводные широкие реки, парусные лодки рыбаков, качающиеся то здесь, то там на зыбкой глади воды, стада, большекрылые мельницы - такова Голландия Гойена.
Голландская живопись распадается на ряд школ; каждый из городов имеет своих живописцев, свою школу. Амстердам был самым крупным художественным центром. Он успешно конкурировал даже с Гарлемом, где в это время развивал свое творчество неутомимый Франс Хальс, чье художественное наследие своей остротой и мощью вывело голландскую живопись на европейскую арену. В Амстердаме работали мастер мифологического жанра Ластман, портретист Ван дер Гельст, мастер натюрморта Кальф, мастера бытового жанра Терборх и Метсю.
Живопись "малых голландцев", как называют большинство живописцев современников Рембрандта, за исключением Хальса и Рейсдаля, поражает разнообразием своих тем. Чинные пузатые бюргеры в черных кафтанах и белоснежных, крахмальных воротниках, грузные матроны взирают на нас с портретов Ван дер Гельста.
Порой мы как бы невзначай заглядываем в раскрытое окно дома, где в глубине у очага суетится морщинистая старуха, Питер де Гох. Особенно охотно ведут нас художники в богатые дома. Мы вступаем в опрятную, светлую горницу, порой в отсутствие хозяев, и только по изящным туфелькам или торопливо сброшенной бархатной кофте узнаем о ее обитательнице. Нередко мы присутствуем при утреннем вставании дамы или кавалера. Служанки оправляют постель, хозяйка забавляется с собачкой или умывает руки, Терборх. Порой мы становимся нечаянными свидетелями семейных сцен. Изящной девушке доставлено с нарочным письмо, конечно, от ее кавалера, и она с лицемерным равнодушием пробегает глазками его строчки. Или отец делает внушение своей хорошенькой дочке, а она с деланной покорностью выслушивает отца, кокетливо повернувшись спиной к зрителю, чтобы ему был виден ее атласный наряд и ее белая, стройная шейка, Терборх.
Свой досуг это светское общество охотно заполняет музыкой. Мужчины играют на скрипке, женщины аккомпанируют на клавесине, Метсю. Порой художники подводят нас через полутьму первого плана интерьера к ярко освещенному сервированному столу, где сверкают, гордость дома, хрустальные бокалы, где матовым блеском играют серебряные блюда, где аппетитно разложены изысканные яства и свежие фрукты, Клас Хеда и Кальф.
Либо ведут на кухню, где стоят глиняные кувшины, свежеочищенная селедка, лежит лук, Бейерен. В натюрморте Бейерена самое светлое пятно лежащая на столе белая салфетка. От нее словно исходит свет на другие предметы. Благодаря рефлексам, они становятся светлее, и создается впечатление, что вещам свободно и легко дышится в отведенном им небольшом воздушном пространстве за изобразительной поверхностью натюрморта.
Нам показывают и просторный протестантский храм с его голыми стенами, на которые протестанты никогда не вешали икон. Видимо, художник рассеянно слушал проповедника, но он живо следил за тем, как солнечные лучи выбивались из-за колонн и играли на квадратных, цветных плитах пола, де Витте.
Мы заглядываем в шинки, где идет веселая перебранка, и хохочут смешные деревенские пьянчуги-музыканты, ван Остаде.
Порой отправляемся за город, где под зеленой сенью устраивается пирушка, Стэн. Где в жаркий день влезают в воду голые тела с мирно отдыхающим стадом, Поттер.
Иногда нам показывают краешком войну: происходят стычки кавалерии, мелькают пестрые костюмы военных, но над ними всегда спокойное и высокое облачное небо, Воуверман.
С первого взгляда можно подумать, что вся жизнь Голландии, как в беспристрастном зеркале, отражена в ее живописи. Но это было не так. "Голландское искусство, - говорит французский поэт Клодель, - как и искусство других школ, отличается определенной предвзятостью". Действительно, голландские мастера избегают зрелищ, где проявляется действие грубой и жестокой силы, где обнаженно царит дикая страсть к накоплению и обогащению, жажда наживы, которая в действительности была движущей силой жизни! Они редко ведут нас на биржу, умалчивают о колониальных завоеваниях, почти не показывают трудовую жизнь голландского крестьянства, которое, как указывал Карл Маркс, было в семнадцатом веке в очень тяжелом положении.
Голландские жанровые картины отражают жизнь не такой, какой она уже сложилась в их век, а такой, какой ее хотелось бы видеть представителям тогдашней буржуазии. Недаром все сюжеты укладываются в рамки четко разграниченных жанров, как бы граней того кристалла, через который художники видели мир. Требования жанра властно определяют и отношения мастеров к определенным темам. В бюргерском интерьере непременно должны царить благопристойность и покой. Крестьяне обычно выглядят драчунами и забияками. В пейзаже главное - это высокое облачное, но спокойное небо. В натюрморте вкусные яства, блистающие чистотой предметы. Эти жанры при всей их условности приобрели в Голландии общеобязательный смысл: собиратели картин заботились не о том, чтобы в их коллекциях были представлены разные мастера, но в первую очередь стремились иметь по одному ото всех жанров живописи.
Трудясь над задачами живописного выражения окружающего мира, голландцы выработали особое живописное мастерство. Основная черта их картин - это легкость их восприятия. Зрителю нет необходимости делать усилие, всматриваться, догадываться, припоминать. В картинах обычно все залито ровным, спокойным светом: все предметы показаны с той стороны, откуда их легче всего узнать. Это обеспечило такое широкое признание "малым голландцам" и среди потомства. Это отличает от них Рембрандта с его картинами, овеянными мраком, в которых предметы узнаются не сразу, требуют усилия воображения зрителя, а значит, заставляют его самого стать немного художником. "Малые голландцы" в своих картинах нередко стремятся создать обманчивое впечатление, будто зритель, оставаясь незамеченным, наблюдает жизнь посторонних людей; между тем, эти люди ведут себя так, словно каждую минуту ждут посетителя.