Ландрю действовал по одной схеме. Помещал в нескольких центральных и провинциальных газетах стандартное объявление. «М. 47 лет, доход 4000 франков плюс сбережения, собирается уехать в живописную колонию со здоровым климатом, желает познакомиться для женитьбы с дамой люб. возраста, пусть и скромного достатка, но одинокой и согласной последовать за ним. Серьезное предложение. Агентства и посредников просят не беспокоиться».
Сотни дам откликались. Он отвечал столь же неизменным текстом: «Я желал бы продолжительного счастья, чувств, способных его обеспечить. Я достаточно независим, чтобы сразу же заявить вам, что, с моей стороны, финансовое благосостояние не играет никакой роли в выборе невесты».
Самые интересные предложения Ландрю заносил в картотеку, присваивая дамам кодовые имена. Работал без устали, в иной день встречался с семью претендентками. Новое убийство начинал готовить, когда предыдущая жертва еще наслаждалась жизнью. Единственная роскошь, которую позволял себе труженик Ландрю, — выращивал в Гамбе любимые розы. За решеткой Ландрю писал о своей милой вилле — так себе, кстати, вилла: кирпичный сарай — трогательные стихи и умолял следователя: «Мне совершенно необходимы воздух, простор, а здесь меня обрекают на медленную смерть. <…> Я взываю к вашей справедливости, к вашей человечности, прошу: выпустите меня, я поеду в деревню, в свой домик в Гамбе, если это возможно, и даю слово чести оставаться в вашем распоряжении».
Иногда Ландрю «снимал» женщин на улице, как восемнадцатилетнюю Андре-Анн Бабелье. Зачем он убил ее — без гроша за душой — загадка. Вообще-то, он предпочитал вдов — возраст и внешность значения не имели — со сбережениями. Засыпал их цветами, дарил обручальные кольца, знакомился с родственниками, от которых затем ненавязчиво отдалял избранницу, и сводил с ума в постели. Жертвы, согласные ехать с ним на край света, поручали жениху продать свою обстановку и доверяли сбережения.
На уик-энд они отправлялись с ним именно что на край света, негаданно близкий — в изолированный загородный дом: сначала на виллу «Лодж» в Вернуйе, затем — «Эрмитаж» в Гамбе. Оттуда он возвращался по понедельникам в одиночестве — снять по доверенности деньги со счетов, развезти мебель невесты по магазинам или отправить в один из двух арендованных им под склады гаражей в Клиши. Убив одиннадцать человек, Ландрю заработал всего тридцать пять тысяч шестьсот сорок два франка и пятьдесят сантимов, не побрезговав продать вставную челюсть одной из жертв. Беда в том, что среди них встречались обманщицы, старавшиеся заинтересовать жениха сказками о своих якобы крупных сбережениях.
Попался он так. Родные двух женщин, знавшие, где жил жених, написали тревожные письма мэру Гамбе. Тот свел их вместе, сопоставил их истории, похожие как две капли воды, и обратился в полицию. Дом Ландрю быстро вычислили, соседи припомнили странный дым и неприятный запах. Тем временем подруга одной из жертв столкнулась на улице Риволи с бородачом, известным ей как «инженер Фремье», жених пропавшей. Ландрю выходил из магазина «Фаянсовый лев», где приобрел сервиз за триста франков — жадина, похоже, действительно влюбился — для их с Серге гнездышка. Хозяин магазина знал адрес клиента: остальное — дело техники.
Ландрю ни в чем не признался, но суду его признания и не требовались. Образцовый буржуа вел и хранил подробную отчетность: адреса съемных квартир, свои псевдонимы, рандеву, переезды. Сто десять досье на перспективных клиенток. Отдельный список убитых. Записывал до сантима расходы: от стоимости многочисленных наборов пил до милостыни, которую с «невестой» раздал в соборе Сакре-Кер. Потрясают записи о последних поездках с жертвами в Гамбе: «Один билет туда и обратно — 3,85; один билет в один конец — 2,40».
Впрочем, в архиве Ландрю не нашлось упоминаний о покупке патронов — оружие у него было, и стрелял он, кажется, отменно — или ядов: так и не известно, как именно он убивал. Не мог же он, хранивший даже свидетельство о рождении одной из жертв, выписанное для свадьбы, уничтожить эти счета!
Жертвы проявляли доверчивость на грани гипноза. Тридцатидевятилетняя Жанна Мари Кюше прибежала к сестре в слезах, найдя в вещах жениха письма от жены и детей, документы на имя Ландрю, брачную переписку с другими дамами. Назавтра же Ландрю вернул ее доверие и увез в Гамбе. Пятидесятидвухлетняя Мари Анжелик Гиллен увидела в замочную скважину запертой комнаты ворох женской одежды — Ландрю объяснил, что это память о покойной маме. И, не откладывая дело в долгий ящик, тоже увез ее в Гамбе.
Да, жертвы были исключительными идиотками. Но их идиотизм был органичен для своей эпохи и казался скорее нормой. Французская империя утвердилась от Гибралтара до Тонкина. Служба в колониях превратилась из авантюры в синекуру. Буржуазки грезили о рае под пальмами, где слуги будут называть их госпожами, а они сами чувствовать себя королевами. Как правило, они не видели ничего, кроме своего городка, в лучшем случае курорта на водах, куда выезжали с покойным мужем. А Ландрю представлялся то инженером из Туниса, то владельцем гаража из Джибути. При этом он был, мягко говоря, слаб в географии: даме, родившейся в Буэнос-Айресе, присвоил кодовое имя Бразилия.
Но на фоне жертв он выглядел мудрецом. Так, Мари-Анжелик Гиллен, верившую, что жених ждет назначения консулом в Мельбурн, Ландрю навестил во взятом напрокат камзоле маркиза времен Людовика XV: «Я зашел поздороваться с вами по пути в английское посольство». Бедняжка Гиллен и ее соседи искренне верили, что дипломаты так и ходят по улицам — в чулках и напудренных париках.
Но расцвести бизнес Ландрю мог только на фоне мировой войны. Государство, истребившее полтора миллиона своих мужчин и юношей на бойнях Соммы и Вердена, превратило страну в бабье царство, а лысого клоуна — в заманчивого жениха. Если родственников невест беспокоили отсрочки свадьбы, он говорил, что родом из оккупированных немцами областей и необходимые документы достать невозможно.
Верноподданные газетчики зададутся вопросом: а не немецкий ли он шпион?
На суде он чертил в блокноте зарисовки участников процесса. Иногда они виделись ему какими-то перепончатыми тварями, но это не галлюцинации безумца, а гротеск, далеко не бездарный.
В диалоге с прокурором Ландрю блистал черным юмором.
«Вы, кажется, всегда искали женского общества?» — «Я никогда не имел противоестественных склонностей. Если моим знакомым дамам есть в чем меня упрекнуть, пусть подают в суд». — «Как вы убивали их?» — «Я уже ответил на этот вопрос». — «И что вы ответили?» — «Что мне нечего ответить». — «Если в зале будут повторяться смешки, я прикажу всем разойтись по домам». — «Со своей стороны, я ничего не имею против».
В уличном фольклоре, бульварной прессе, подсознании эпохи Ландрю, несмотря на ужас его преступлений, как-то органично стал водевильным, комическим героем. «Ландрю — образцовый глава семейства. Он считал, что место женщины у домашнего очага», — немыслимо представить, чтобы такие шуточки отпускали в 1945 году по поводу доктора Петио (38).
И только человеконенавистник Селин, почуяв в деяниях Ландрю запредельный холодок, воскликнет: «Бонно (45) — всегда! Ландрю — никогда!»
Прокурор в сердцах посоветовал Ландрю не корчить из себя «Чаплина преступлений», не догадываясь, что в этих словах заключено пророчество: Чарли Чаплин снимет на основе дела Ландрю «Месье Верду» (1947).
В уста своего антигероя Чаплин вложил слова, достойные трибуна: «Одно убийство делает человека злодеем <—> Миллионы убийств делают из него героя <…> Обеспечить успех может только организация <…> Разве у нас не готовят всевозможные орудия массового истребления людей? Разве у нас не разносят на куски ничего не подозревающих женщин и детей, проделывая это сугубо научными способами?»
Милитаризм, конечно, омерзителен, но это не повод распиливать вдовушек на куски. Я полагаю, что праведный гражданский гнев не был тем чувством, которое подвигло Чаплина на экранизацию дела Ландрю. Скорее, впервые скинув маску бедняжки-бродяги, возможно не внушавшую самому Чаплину ничего, кроме отвращения, он дал волю своей мизантропии. Если бы Чаплин не стал Чарли, он мог бы — кто знает — стать Верду-Ландрю.
Великий адвокат Венсен де Моро-Жиаффери, взявшийся за дело бесплатно, едва не спас Ландрю. Обращаясь к присяжным, воскликнул: «Нет, ваша убежденность некрепка! А если я скажу вам: „Взгляните на эту дверь!
Они там, в прихожей, они сейчас войдут, те, кого Ландрю якобы убил, они появятся сейчас… Дверь откроется…“»
В его голосе была такая сила, что все, задержав дыхание, повернулись к дверям. Он продолжил: «Видите, вы на самом деле не уверены в его виновности!» Но через секунду все осознали, что лишь один человек в зале на дверь даже не взглянул. Ландрю знал: «они» не войдут никогда.
На рассвете 25 февраля 1922 года заместитель генерального прокурора Беген разбудил Ландрю. Тот удивился: «Месье, я не имею чести вас знать. Не соблаговолите ли представиться?» Беген представился: «Мужайтесь, Ландрю». — «Мужаться? Вы оскорбили меня! Невиновным не требуется мужества. Им достаточно чувства своей невиновности». — «Вы желаете что-нибудь заявить?» — «Я считаю ваш вопрос оскорбительным, поскольку я невиновен».
Адвокат умолял: «Ландрю, через несколько минут вы умрете, прошу вас, скажите мне правду». — «Мэтр, свою тайну я унесу с собой. Она будет моим багажом».
Традиционную последнюю сигарету и стаканчик рома Ландрю отверг: «Вы же знаете, что я никогда не был ни питухом, ни курильщиком… И потом, это вредно для здоровья».
Печь из Гамбе приобрел на аукционе музей Гревен. А Моро-Жиаффери, предложив в 1945 году восьмидесятилетнему маршалу Петэну, главе режима Виши, защищать его от обвинений в измене родине, услышал в ответ: «Я вам что — Ландрю?»
P. S. Не успела голова Ландрю скатиться с плеч, как в Германии Ханс Отто снял «Ландрю, Синяя Борода из Парижа» (1922). Помимо «Месье Верду» (1947) Чаплина ему также посвящены фильм Клода Шаброля по сценарию Франсуазы Саган «Ландрю» (1963) с Шарлем Деннером в главной роли, телефильм Пьера Бутрона «Дэзирэ Ландрю» (2005) с Патриком Тимситом, аргентинский телефильм «Расчетливый мужчина: приключения Ландрю» (1962).
Около 16 часов 24 ноября 1923 года таксист Бажо, притормозив в густом тумане на светофоре около дома номер 126 по бульвару Маджента, оглянулся, услышав странный звук. Пассажир, севший в машину несколько минут назад на площади Бастилии и велевший везти его в цирк Медрано, распростерся на заднем сиденье. Мысль об обмороке пришлось отмести: пассажир прострелил себе голову. Не стоило его брать: мальчишка сразу вызвал у Бажо смутную тревогу. Явно образованный и воспитанный, но очень нервный и усталый. Хорошо одетый, но какой-то мятый, словно несколько дней не переодевался.
Через два часа мальчик умер в госпитале Ларибуазьер. Умер безымянным — документов при нем не было: четырнадцатилетнего, но выглядевшего на все восемнадцать Филиппа опознали лишь назавтра. Его отец, Леон Доде, шестой день разыскивавший в очередной раз сбежавшего из дома сына, прочитал в газете «Ле пти паризьен» о странном самоубийстве и попросил друга, доктора Бернара, съездить в больничный морг. Вскоре доктор принес кошмарную весть.
Чтобы получить возможность отслужить мессу на похоронах — отец был глубоко верующим, — семейный врач в своем заключении объяснил самоубийство невменяемым состоянием мальчика, страдавшего эпилепсией и нервным расстройством. По просьбе Леона вскрытие не проводили, а друзьям, пришедшим на похороны разделить скорбь своего друга, он говорил, что Филиппа якобы унес скоротечный менингит. Среди этих друзей были премьер Раймон Пуанкаре, председатель Палаты депутатов Рауль Пере, звезды французской литературы Жорж Бернанос, Поль Бурже, Эмиль Бюре, Жан Кокто, Жозеф Кессель, Поль Моран, Франсуа Мориак.
Но в душе Леон был уверен: Филиппа убили.
Любой отец на его месте отказался бы поверить в добровольный уход из жизни ребенка. Но Леон Доде не был любым отцом, и гибель сына не стала для него неожиданностью. Он десятилетиями жил в тени и в ожидании насильственной смерти, которая — он знал — притворится нелепым несчастьем, странным самоубийством, пулей безумца. Он знал: Филиппа убили, чтобы нанести отцу незаживающую рану, выбить его из седла. Его горе мешалось с яростью. А ярость пятидесятишестилетнего Леона Доде бывала смертоносна.
Сын Альфонса Доде, автора «Тартарена из Тараско-на», он и сам был писателем, одним из создателей и первых десяти членов Гонкуровской академии, автором девяти тысяч статей, ста двадцати восьми книг — романы, философские эссе, памфлеты, образцовые «Мемуары», которые сам Марсель Пруст сравнил с мемуарами, написанными в XVIII веке герцогом Сен-Симоном. Но прежде всего он был политиком, лидером оппозиционной лиги «Французское действие». Впрочем, назвать его политиком — не сказать ничего. Грузный, огромный книгочей и нежный семьянин, Леон Доде был ходячей гражданской войной.
В девятнадцать лет книга отцовского друга Эдуарда Дрюмона «Еврейская Франция» раскрыла Леону глаза на закулису «сионских мудрецов»: на борьбу с ней он положит всю жизнь и весь свой талант. Антисемит, клерикал, монархист, он не спорил с оппонентами — он люто ненавидел их. Ненавидел Эмиля Золя, ненавидел Виктора Гюго, на внучке которого в 1891 году женился: четырехлетний брак завершился разводом по инициативе Жанны Гюго, жаловавшейся на «насилие и публичные оскорбления».
Врагов он преследовал до конца, упивался их унижением и гибелью. Любовался унизительной церемонией разжалования Дрейфуса, которому в статьях отказал в принадлежности к роду людскому. Любовался расстрелом 17 июля 1917 года Эмиля Жозефа Дюваля, финансового директора анархистской газеты «Ле бонне руж»: Доде обвинял его в шпионаже, и вскоре Дюваля задержали на швейцарской границе с чеком, подтверждавшим немецкое финансирование газеты.
Да что там какой-то анархист: Доде и не таких стирал в пыль. Обвинив в измене родине, он отправил в 1918 году за решетку экс-премьера Жозефа Кайо и министра 224 внутренних дел Луи Мальви.
Он, конечно, был параноиком. Когда в августе 1911 года украли «Джоконду» (2), Доде разразился статьей «Лувр ожидел». Когда в мае 1932 года свихнувшийся от неприкаянности белоэмигрант Горгулов застрелил президента Думера, Доде писал: убийство «относится к серии направляемых преступлений, на которые экзальтированную личность подталкивают люди, остающиеся в тени». Но основания для паранойи у него были и с годами лишь приумножались. Слишком много случалось вокруг странных смертей, слишком много…
В августе 1898 года в тюрьме Мон-Валерьян перерезал себе горло бритвой полковник Юбер Анри, сфабриковавший доказательства предательства Дрейфуса. Но Доде знал: Дрейфус — шпион, Анри убили или довели до самоубийства руками предателей-тюремщиков.
В декабре 1904 года угорел у себя дома депутат Габриэль Сиветон. Назавтра его должны были судить: на заседании Палаты депутатов он дал пощечину военному министру Луи Андре. Генерала уличили в том, что по его инициативе масонские ложи собрали картотеку, содержащую сведения о религиозных, политических убеждениях, достатке, личной жизни двадцати пяти тысяч офицеров, сопровождая информацию такими комментариями, что картотека напоминала расстрельный список. Историки считают: Сиветон покончил с собой из-за связи с падчерицей или был убит женой и ее любовником. Но Доде знал: Сиветона убили масоны руками полиции.
В марте 1914 года жена Кайо, в тот момент — министра финансов, застрелила главного редактора газеты «Фигаро» Гастона Кальметта (21): увлеченный травлей «немецкого агента» Кайо, тот собирался опубликовать компрометирующие ее письма. Но Доде знал: это был не выстрел отчаяния, а исполнение приговора, вынесенного журнали-сту-патриоту врагами Франции.
В августе 1917 года удавился шнурком в тюрьме анархист, редактор «Ле бонне руж» Мигель Альмерейда, которого Доде тоже упек за решетку. Но Доде знал: его убили продажные полицейские, чтобы тот не рассказал о заговоре против Франции. В то, что отца убили, верил и сын Альмерейда, великий режиссер Жан Виго.
В январе 1923 года смерть подобралась вплотную. Двадцатилетняя анархистка Жермен Бертон явилась убивать Доде в штаб «Французского действия», долго ждала, не дождалась и пятью выстрелами уложила его заместителя Мариюса Плато, нагрубившего назойливой посетительнице. В голове Доде непрестанно звучали ее слова на суде: «Увидев и услышав вас, я искренне сожалею, что не дождалась вас».
Бертон, при аресте неудачно пытавшуюся застрелиться, оправдали.
И вот — Филипп…
Доде не хотел использовать имя сына в политических войнах — его вынудили. 2 декабря анархистская газета «Либертер» взорвалась заголовком: «Трагическая смерть Филиппа Доде, анархиста! Леон Доде скрывает истину!» Рядом — стихи Филиппа, объявленного редактором Жоржем Видалем «героем анархии». 4 декабря с открытым письмом выступили одиннадцать сюрреалистов: «Мы всем сердцем с Жермен Бертон и Филиппом Доде. Мы по достоинству ценим любой акт бунта». До того сюрреалисты выказывали свою полную солидарность с Бертон. На последнее заседание суда над ней супруги Андре и Симона Бретон, Луи Арагон и художник Макс Мориз прислали огромную корзину алых роз и гвоздик: «Жермене Бертон, которая сделала то, что не смогли сделать мы». А в журнале «Ла революсьон сюрреалист» появился ее портрет в окружении фотографий двадцати восьми сюрреалистов и «сочувствующих», включая Зигмунда Фрейда, Джорджо 226 де Кирико и Пабло Пикассо.
Доде испытал такую боль, словно Филиппа, заклеймив ненавистным словом «анархист», убили во второй раз. Что ж, они хотят войну — они ее получат.
Между тем Филипп сам объявил себя анархистом. Убегая из дому, он украл у родителей, полагавших, что мальчик ушел в школу, тысячу семьсот франков на билет до Канады. Доехав на поезде до Гавра, остановился в отеле (восемь франков за ночь), писал и рвал на клочки письма к родителям. По официальной версии, обнаружив, что денег слишком мало, он съездил в Шербур, пытаясь устроиться электриком на трансатлантический пароход, но вернулся в Париж. Это несколько странно: билет до Канады в третьем классе стоил тысячу триста пятьдесят франков: денег должно было хватить. Под фальшивым именем Филипп явился 22 ноября к Видалю, представился анархистом, решившим убить Пуанкаре или президента Александра Мийерана.