К 1939 году «месье Анри» завязал, под именем Лафона держал гараж на рабочей окраине Парижа Порт-де-Лила и поставлял завтраки префектуре полиции. В мае 1940 года за ним пришли — он числился в розыске. Немцы прорвали фронт, арестантов гнали на юг, под пулями ошалевшего конвоя и бомбами. При очередном налете Лафон бежал, а заодно спас трех немцев. Оказалось — агенты абвера. Оценив наметанным глазом интеллект, авторитет и смелость Лафона, они предложили ему работу. Можно было, конечно, жить своей жизнью, но — до первого «флика»: по совокупности сроков по нему уже плакала гвианская каторга. И Лафон стал предателем.
Но что он предал, скажите на милость? Ведь у «тружеников ночи», как у пролетариев, нет отечества.
Лафон проявил инициативу и прекрасно зарекомендовал себя. Из еще не оккупированной Тулузы он выкрал досаждавшего немцам бельгийского агента Ламбрехта, обработал его так, что тот выдал шестьсот человек, и привез в Париж в багажнике. Абвер понял: с этим парнем не пропадешь.
В августе 1940 года обитатели тюрьмы Френ щипали друг друга в надежде не проснуться: им было видение.
Всем известный «месье Анри» не плелся по коридору в «браслетах», а, окруженный немчурой, командовал:
«Мне нужен вот этот, тот, лысый, и еще… И ты здесь, Боксер? Ну, здравствуй».
Лафон набирал свою бригаду — свое «гестапо»: «Ты свободен, но будешь обращаться ко мне, патрон». Высший криминальный свет: Безумный Пьеро (39), Мамонт, Лысый, Красноносый и Культяпый, Шкары, Рири-амери-канец, Седой, он же — Жо Террор, Бледный Робер. Впрочем, говорят, что «патрон» никого не неволил: кто хотел работать с ним, тот оставался, а тем, кто не хотел, Лафон от чистого сердца дарил свободу.
В 1944 году капитан СС и натурализовавшийся немец Лафон скажет перед расстрелом, что немцы ему не нравились и, если б его позвало Сопротивление, а не абвер, он пошел быне раздумывая, но о Сопротивлении тогда никто не слышал.
Бонни перед расстрелом напишет жене: «Я был созданием, клейменным безжалостным роком, унесенным течением, разбившим меня о рифы». Тоже мне, «проклятый поэт» нашелся.
Двадцатидвухлетнего провинциала Бонни в 1918 году перевели в Париж за талант, фанатичную любовь к работе и трудоспособность. В 1923-м он разрешил, как разрубил, дело об-исчезновении промышленника Кеменера: вдруг нашел в многократно обысканном доме Сезнека, его партнера, решающую улику — пишущую машинку. Сезнек получил пожизненную каторгу.
Теперь Бонни считают фальсификатором. Тогда — объявили звездой.
Энглизированного щеголя-инспектора на обысках сопровождала толпа репортеров, газеты сообщали о каждом его чихе. «Флик» Бонни умер, родился друг политиков, способный решить любую проблему. Например, спасти кабинет Эррио, подкинув в 1924 году кокаин шантажистке, угрожавшей премьеру. Или — крышевать торговлю контрабандными американскими лимузинами.
Он все чаще лажал: в Париже пропала актриса Джанет Макдональд, и он нашел ее убийц, и уже вот-вот должен был найти тело, а она обнаружилась в США. В 1934 году, выжимая из вдовы афериста Ставиского (24) компромат на префекта Кьяппа, Бонни так увлекся, что не сразу понял, о чем идет речь, когда его самого обвинили во взятках, пусть и смешных: старший инспектор якобы брал мзду костюмами и пальто. До поры до времени спасали найденные вдруг улики (корешки от чековой книжки Ставиского — за эту находку Бонни и возвели в «спасители родины») или эффектные, но бессмысленные аресты.
Дело о гибели советника Пренса (5), расследовавшего связи Ставиского с властями, он то ли завалил, то ли развалил, после чего впал в немилость и бушевал в кулуарах: «Меня достали эти подонки. Я из-за них влип. Они заработали кучу денег, они в правительстве. Если меня выгонят, я все выложу о деле Сезнека, я тогда так рисковал». Бонни услышали и выставили на улицу с бонусом — условным трехлетним сроком за коррупцию: в 1937 году последовал еще один приговор.
Его сын Жак утверждает, что перед смертью папа признался ему и знаменитому судебно-медицинскому эксперту доктору Полю: это он убил Пренса.
Подавив гордость, Бонни пошел в сексоты и в 1938 году заманил в ловушку Делонкля, вождя заговорщиков-кагуляров (36). Но есть правда на земле. В 1941 году из уст шефа гестапо, полковника Кнохена прозвучало долгожданное: «С вами обошлись недостойно. Мы способны оценить вас по достоинству».
Так и Бонни предал родину.
На первых порах в Лафоне и его людях как в карателях немцы не нуждались: карать было некого. Но только люди без страха и совести, знающие все ходы и выходы, умеющие найти и забрать все, что плохо лежит или хорошо спрятано, могли помочь Рейху выкачать из Франции все ценное. Их содержание к тому же немцам не стоило ничего. Просто банде гарантировали полную безнаказанность.
Немцы и глазом не моргнули, как «месье Анри» подмял весь бизнес — и черный, и белый — от торговли маслом до проституции. Добычей — а это были эшелоны мануфактуры, тонны золота, сотни тонн металла, особняки, забитые антиквариатом — Лафон делился с рейхом по-братски. До сих пор неизвестна судьба ста восьмидесяти из трехсот тридцати трех картин фламандских и голландских мастеров XVII–XVIII веков из коллекции Адольфа Шлосса. В сентябре 1942 года три бандита с Ло-ристон захватили ее — по заказу чуть ли не самого Геринга — в еще не оккупированной южной зоне, а от полицейской погони укрылись с добычей за стенами немецкой казармы в Ангулеме. Налет вызвал такой скандал, что Геринг не захотел иметь с похитителями никаких дел.
За припрятанными ценностями бандиты приходили якобы с обыском: ежедневно «фальшивые полицейские» совершали по нескольку грабежей. За запрещенными к хранению и купле-продаже золотом и валютой являлись под видом покупателей. Барыги уступали им все за десять-тридцать процентов от стоимости. Евреи — даром, радуясь уже тому, что к ним пришло хоть и гестапо, но не совсем настоящее, которому нужна была не их жизнь, а только кошелек.
Чисто коммерческий период длился недолго. Выступил вооруженный враг: диверсанты и шпионы, потом — целое подполье голлистов и коммунистов, затем — партизаны. Банду бросили в бой. В бандитский рай внесли здоровое административное начало. На Лористон пришел Бонни, привел с собой еще троих обиженных экс-сыскарей, убедился, что гестапо до сих пор не завело ни одного дела и все допросы проводило без протоколов, глубоко вздохнул и стал налаживать канцелярию, учить громил, как грамотно организовать «мышеловку» на провалившейся явке.
Крутилась все более и более кровавая карусель. К 1944 году во Франции шла гражданская война — со всем своим изуверством. Особенностью банды было то, что подпольщиков она воспринимала не как идейных врагов, а как конкурирующую банду. Благо среди них хватало «коллег».
Когда немцам стало совсем худо, гестапо бросили против партизан, а такой вид спорта был им совсем не по душе. Из подыхавших с голоду арабов (немцы взяли их в плен еще в 1940 году, но так и не придумали, что с ними делать) Лафон весной 1944-го собрал «североафриканскую бригаду» человек в пятьсот, которую бросили против бастующих рабочих «Пежо» и партизан. Арабы плохо воевали, но славно безобразничали. В конце концов их разоружили.
Вскоре свернулась и банда, не дожидаясь парижского восстания в августе 1944 года, о котором она наверняка знала заранее. Сожгли архивы — бюрократу Бонни от этого зрелища стало худо. Разделили общак. Разделились сами. Кто-то собрал автомобильные конвои, чтобы с семьями и любовницами прорываться в Испанию. Многие прорвались: так, Огюст Рикор выгодно инвестировал в мировую сеть трафика героина («Французский связной»), созданную марсельцами Карбоне и Спирито (50).
В Южной Америке он заслужит уважительные клички: Старик, Иль Комманданте, Мистер Героин. Многие сгинули в засадах: дрались отчаянно, попасть гестаповцам в руки партизан было не слаще, чем партизанам — в руки гестапо. Кто-то переметнулся на заранее подготовленные позиции в Сопротивлении и бил немцев с таким же усердием, с каким до этого бил подпольщиков. Бонни и Лафон с семьями далеко не ушли. Их убежище в Бургундии выдал Жоановичи.
В тюрьме к ним вернулись довоенные инстинкты. Матерый рецидивист молчал, хотя его били до полусмерти.
На основе показаний матерого шпика арестовали тысячу человек. Приговор Лафон выслушал с улыбкой, Бонни — осел на руки жандармов. Расстреляли их вместе 27 декабря 1944 года в числе восьми гестаповских заправил, включая Виллаплана. У расстрельного столба Лафон курил: так и умер с сигаретой.
Что это было?
Сон, в котором исполнялись все желания некрупного уголовника Лафона? Перед казнью он скажет адвокату:
«Я ни о чем не жалею, мадам, за четыре года среди орхидей, георгинов и „бентли“ надо платить. Я жил в десять раз быстрее всех остальных, вот и все. Передайте моему сыну, чтобы он никогда не имел дела с фраерами. Пусть будет мужчиной, как его отец».
Скоротечная, но блестящая попытка создать во Франции централизованную преступную власть а-ля «Коза ностра», где Лафон был «Боссом всех боссов», несравненно более удачливым и могущественным, чем любой Аль Капоне?
Или, судя по свите Лафона, которая играет короля, «Двор чудес» XX века? Здесь собрались все изгои Европы. Бандиты и дискредитированные «флики». «Графини гестапо» (26) — сонм экзотических авантюристок. Белоэмигранты, разорившиеся аристократы. Лесбиянки, двой-ные-тройные агенты, забывшие, на кого работают и изгнанные всеми нанимателями, просто садисты, вышедшие в тираж спортсмены. Негры, лишь в богемной и бандитской среде не страдавшие от расизма.
Взять хотя бы Виолетту Моррис. Дочь барона прославилась героизмом на фронтах Первой мировой: под Артуа в 1915 году она водила санитарную машину, в аду Вердена — служила вестовой. Обладательница семидесяти рекордов и наград, включая мировые, равно преуспела в метании тяжестей и диска, автомобильных и мотогонках, боксе — выходила она и против мужчин, — много в чем еще. Ее девизом было: «Все, что может мужчина, может и Виолетта». Выглядела как могучий мужик, ругалась как извозчик, ампутировала грудь, чтобы та не мешала управлять автомобилем. Катала с ветерком Жозефину Бейкер. В конце 1939 года отвезла своего друга Жана Кокто на фронт — навестить Жана Маре, — когда все мужчины струсили и отказались.
В 1930 году тридцатипятилетнюю Виолетту изгнали из спорта за аморальность — она, о ужас, носила брюки. Жила на барже с оставившей сцену актрисой Ивонной де Бре, алкоголичкой, по мнению современников похожей на бульдога. 27 декабря 1937 года застрелила какого-то нахала-легионера, забравшегося на ее плавсредство. Торговала запчастями в партнерстве с Жоржем Энно, более известным как Жо Террор. Звучный псевдоним придумал бандиту, причастному к аферам Ставиского, не кто иной, как Жорж Сименон, когда Энно в 1934 году опубликовал свои мемуары.
В 1936 году в пику французским спортивным чиновникам Гитлер не просто пригласил ее на Берлинскую олимпиаду, но и выделил место в ВИП-ложе. Говорят, тогда ее завербовал абвер — вербовщиком якобы была сама Эльзбет Шрагмюллер, легедарная «фройляйн Доктор», немецкая разведчица Первой мировой. Говорят, что «гиена гестапо» на Лористон с наслаждением пытала и насиловала женщин, что она нанесла колоссальный вред Сопротивлению, внедряя в него своих агентов, а к смерти ее приговорило руководство британской разведки. Утверждают и обратное: что Моррис была лишь интендантом гестапо, а про «гиену» придумали гомофобы. Как бы там ни было, 26 апреля 1944 года ее расстреляли из засады на деревенском проселке.
Не последняя часть «Двора чудес» — люди искусства, заполонившие Лористон. Одних кинозвезд там не счесть: Корин Люшер, Жинетт Леклерк, Дита Парло, Моник Жойс, Роже Дюшен (29), Иветт Лебон (14 августа 2011 года она отметила свою сто первую годовщину), Галла, Робер Ле Виган. Граждане «общества зрелищ» чувствовали, что надо спешить занимать места: спектакль, которые дает «месье Анри», долго в репертуаре не продержится, а такого спектакля Париж не видел и вряд ли еще когда-нибудь увидит.
P. S. Фантасмагорическая реальность французского гестапо лучше всего воссоздана в фильме Луи Маля «Лакомб Люсьен» (1974) по сценарию Патрика Модиано, для которого эта тема, начиная с романа «Площадь Звезды» (1968), является настоящим наваждением: отец писателя, которого он видел единственный раз в жизни, судя по всему, имел отношение к улице Лористон. В телефильме Дени Гранье-Деффера «Улица Лористон, 93» (2004) Лафона сыграл Даниель Руссо, Бонни — Кристиан Шарметан. Бонни также играли Клод Риш («Ставиский» Алена Рене, 1974), Николя Сильберг («Дело Пренса: самоубитые 1934 года», 1978) и Максим Леру (телефильм Ива Буассе «Дело Сезнека», 1993). Борделю «One, Two, Two», любимому гестаповцами, посвящен фильм Кристиана Жиона «One,Two, Two: улица Прованса, 122» (1978).
Ограбление ювелирного магазина Серафьяна, что на улице Буасьер, 36,6 ноября 1946 года выглядело как банальное, жестокое и возмутительно нелепое дело рук дешевого отморозка, которому спьяну втемяшилось подарить подруге «котлы» с камушками. Около двадцати часов, перед самым закрытием, в магазин ввалился элегантный, но едва стоящий на ногах невысокий клиент с остекленевшими глазами. Поглазев на недорогие часы, он вытащил револьвер. Жена ювелира заорала, сам он схватился с налетчиком, тот выстрелил, ранил Серафьяна, но позорно бежал и вскочил в поджидавший его автомобиль. Доблестный Серафьян бросился вслед за ним и закончил жизнь под колесами другого автомобиля, который сорвался с места вслед за машиной с налетчиком. Тем временем, пряча револьвер, недотепа-алкоголик по имени Пьер зацепил спусковым крючком за пояс и всадил себе в низ живота пулю — навылет.
Жо — так звали водителя — зарычал от бешенства. Он с самого начала был против, он пытался отговорить друга, поскольку видел, как дрожали руки Пьера, когда, отужинав устрицами, тот снаряжал револьвер, но спорить с Пьеро — себе дороже. Как же, он всем покажет, что и в алкогольной коме способен на подвиги.
Пьера поместили в клинику под именем Поля Шаплена, раненного на охоте. Срочная операция стабилизировала его состояние, но друзья опасались, что клиника ненадежна. 10 ноября двое в белых халатах перенесли Пьера на носилках в автомобиль. За рулем сидел колосс Абель: каменное лицо, титановый подбородок, стальной прищур. Раненого довезли до верного убежища, но на ухабистой дороге открылась рана: через три часа Пьера не стало. Ночью его закопали на острове Жилье на Сене.
Маринетт Шадефо, подруга Пьера, не дождавшись часиков, пропала без вести. Ходили слухи, что она стала заговариваться, обвиняя его друзей в убийстве. И, как ее ни увещевали, не замолкала и стала просто опасна. Тогда Маринетт отвезли на могилу любовника и выстрелили в затылок.
Еще говорили, что налет — инсценировка, скрывающая подлинные обстоятельства дела. А Пьер якобы погиб в карточной ссоре: партнер по покеру выстрелил в него из-под стола. Все, кто играл с Пьером, знали, что оружие на всякий случай стоит держать под рукой. Возможно и то, что на Буасьер Жо был не трезвее Пьера и смертельно ранил друга, прикрывая огнем его отход. А может, Маринетт была права, и друзья Пьеро прикончили его, не в силах больше выносить причуды лунатика-убийцы. Или же, кто знает, известная ревнивым характером Маринетт вполне могла и сама стрелять в любовника, тем более что для этого были основания, а потом пустилась в бега.
Ходили даже слухи, что Пьер собирался не грабить Серафьяна, а поквитаться с ним, а под личиной ювелира якобы скрывался нечестный скупщик краденого.
Да чего только не говорили. В уголовном мире несколько лет только и было разговоров, что о судьбе нелепо погибшего коллеги. Ведь недотепа и его друзья были легендами подполья. «Большой Жо» Аттиа — кавалер ордена Почетного легиона, герой Маутхаузена (46). Абель — «Мамонт» Данос. Ну а Пьер — не кто иной, как двадцативосьмилетний «враг общества номер один» Пьер Лутрель, — «Безумный Пьеро».
Он сбежал из дому в пятнадцать лет и нанялся юнгой на торговое судно — мечтал о кругосветке: при арестах он будет всегда указывать свою профессию — «навигатор». Но морё навевало тоску, тоска — припадки насилия. Он заделался в Марселе сутенером и вором по кличке Чемодан. Тюрьма, армия, из береговой артиллерии в Шербуре Пьер уже через четыре месяца загремел в дисциплинарные «африканские батальоны». Оттуда выходили или ногами вперед, или утеряв все человеческое. Лутрель вернулся на своих двоих. На память остались многочисленные татуировки, включая выколотое на гортани «Иншаллах».
Война подарила ему корочки сотрудника французского гестапо (37) и прозвище Пьеро Автомобиль: он обожал свой красный кабриолет. По барам и борделям с ним шлялась кинозвезда Жинетт Леклерк, кокетливо вешавшая на плечо автомат Пьеро.
Его боялись даже в гестапо. Когда 28 июня 1944 года его избили и вышвырнули из бара «Чаплин» на Монпарнасе, он вернулся с друзьями, обыскал, выстроив вдоль стен, клиентов и принялся методично расстреливать бутылки в баре. Примчавшегося на шум инспектора и осведомителя подполья Рикардо связали, избили, затолкали в автомобиль, где Пьеро несколько раз выстрелил в него. То ли Рикардо сумел выпрыгнуть из автомобиля, то ли его выкинули, посчитав мертвым, а для верности еще и проехались по нему, но произошло невероятное. Подобранный проституткой, он выкарабкался и жил еще долго. Военная комендатура — в пику гестапо — требовала головы негодяя.
7 июля Пьеро последний раз участвовал в рейде гестапо в кабаре «У Боба», где арестовали троих, в последний раз объехал кабаки, а закончил ночь в «Пти шапито» на улице Деламбр, где попрощался с корешами: «Пока, мальчики! Я — на Юг!» Пьеро исчез, а в Тулузе объявился лейтенант Дэрикур, отчаянный боевик группы «Моранж», казнившей предателей. Он застрелил немецкого офицера на центральной площади, отличился на баррикадах, «зачищал» освобожденный город от «предателей», попался на грабежах, но был освобожден почти с воинскими почестями и перешел под крыло Генеральной дирекции исследований и информации (DGER), самой секретной службы де Голля.
Пьеро не бежал из Парижа, как можно подумать, напуганный репрессиями за покушение на Рикардо. Он подготовил почву для перехода на другую сторону. Уже на улице Лористон с ним вошел в контакт внедренный туда голлистский агент. И в Тулузе Пьеро выложил перед командиром «Моранж» Русом все карты: так и так, я — гестаповец, хочу искупить.