Как же проводил время странный отшельник? Устроившись под единственной подслеповатой лампочкой, Николай штудировал… труды классиков марксизма-ленинизма. Выбор темы диктовал постоянный сосуще-опустошающий голод. Он и сформировал жизненную философию Шило, которая сводилась к формуле: "Кто-то должен кого-то сожрать, чтобы не сдохнуть самому". Не в этом ли "сожрать, чтобы не сдохнуть" корни трагедии? Когда они внедрились в душу, потенциального каннибала? На излете благословенного времени, позволявшего ежедневно иметь на столе хлеб с ливеркой, или после того, как из-за отсутствия еды приходилось до боли в деснах жевать сваренный ремень?
Сам Шило ответ на этот вопрос дать не может, поскольку утратил ориентацию во времени. Соседей, похоже, он мало волнует. Для них вообще было откровением узнать о философских упражнениях Николая: Зато все, включая участкового Виктора Морозова, давно знали об издевательствах Шило над матерью. Некоторые показания свидетелей очень напоминают отчет судебного медика с обстоятельным изложением способа нанесения побоев и расположения ран на теле «заглянувшей» к сыну старушки. Поразительна и общая осведомленность о причинах многодневных «задержек» Антонины Архиповны в сыновьем доме. Впрочем, женщина и сама не делала из этого секрета. Читая показания о ней, словно слышишь ее слабый надтреснутый голос:
— Зябко, конечно, в морозы сутками на голой земле в подполе жить, но я не в обиде — Колька из жалости меня туда бросает. И бьет из жалости — не хочет, чтобы позорилась и его позорила копанием на свалке. Только ведь из магазина еду никто не принесет, а пенсии — кот наплакал. Вот и лазишь по мусоркам… А что делать?! Есть-то хочется…
Что делать?.. Ни пенсии по инвалидности, ни иной другой гарантированной помощи психически больной Николай Шило никогда не получал. Более того, районный психиатр вовсе снял его с учета в связи с… улучшением состояния. Как у человека, которому аж 13 лет диагностировали патохарактерологическое развитие личности, при все более обостряющихся социально-бытовых и моральных проблемах вдруг наступило «улучшение», загадка. Впрочем, соображение на сей счет есть.
Накануне развала Союза страну захлестнул девятый вал «разоблачений» под девизом "Советская психиатрия — инструмент политического произвола в отношении инакомыслящих". Как это бывает в периоды "духовного прозрения и очищения", понадобился эффективный гуманный жест. И он был сделан. Назвали его "Широкомасштабный эксперимент по изменению порядка учета и диспансерного наблюдения психически больных". Но, красивое название не стало гарантией «красивых» действий. Психиатры на местах стали основательно «подчищать» контингент своих подопечных. Вершиной «гуманности» в данном случае стало то, что все снятые с учета больные получают психиатрическую помощь только при добровольном обращении к врачам. Трудно представить спешащим к психиатру человека, который живет в совершенно ином, чем другие люди, измерении, по своим, продиктованным больным разумом законам? Хорошо еще, если больной, как Шило, сутками сидит взаперти, и для знающих его людей это служит сигналом приближающейся опасности. А если он, как шизофреник Володя П-ко из Полоцкого района, накануне обострения заболевания вояжирует по республике в… поисках невесты? Скажи увидевшим его впервые родителям Люси М-к из Жабинковского района, что "очаровательный молодой человек" вскоре совершит такое, от чего даже у паталогоанатомов волосы встанут дыбом, — сочли бы за оскорбление.
Уж больно по сердцу пришлась старикам и самой наречённой серьезность намерений прибывшего по объявлению жениха. Сговорились о сватовстве, прикинули день свадьбы… Все было прекрасно, пока Володя не "обнаружил страшную угрозу своему счастью". Опасность предстала в образе хозяйки полевого хутора. Носить красную юбку в сочетании с черной фуфайкой и таким же платком, по разумению психически больного Володи, могла только ведьма. Дилемма — подписать приговор старухе или своим надеждам — была решена мгновенно. Банальный удар топором или утопление в колодце не подходили — "чересчур мощная черная аура жрицы сатаны продолжала бы свое гнусное воздействие на добрых людей". Нужно было разрушить ее. Творчески проштудированные труды по демонологии, практической магии и восточным религиям подсказали, как это сделать.
Распотрошив дряхлое тело от горла до низа живота, "гонитель сатаны" крестом разложил по белым тарелкам на столе "основные хранилища черной силы" — сердце, почки, печень, половые органы. Все это проткнул изогнутыми в форме лотоса вилками. Закончил чудовищную «сервировку» водружением иконы.
Есть основания полагать, что этим "торжество победителя" не ограничилось. В высказываниях Владимира помянута традиция средневековых самураев съедать для укрепления мужества печень поверженного врага. В отличие от остальных, оставленных цельными органов, на тарелке была лишь часть печени…
Сытые крысы не нападают на людей, но беда, когда у них нет привычной еды — инстинкт бросает их на все живое. Можно возразить:,это ж только крыс… Но разве остается что-то человеческое у тех, кого голод загнал на помойку? И вовсе не обязательно наличие прогрессирующей болезни, как это было у Шило и Владимира П-ко, чтобы начать жрать ближнего. Метастазы каннибализма легко переходят и на психически здоровых — здесь смело можно сказать — нелюдей.
("Детективная газета", — 1995, N8)
На тридцатилетний юбилей Теймураз пригласил всю многочисленную семью, не зная, что на закуску будет подан он сам.
Москва. Казанский вокзал. Отсюда минчанам, предстояло удивительное путешествие на Восток — страну неописуемых красот и легенд. Соседями по купе оказались молоденькая русская девчушка и женщина-узбечка с небольшим багажом.
В дороге знакомятся быстро. Пили зеленый чай — угощала и расхваливала питье узбечка, работающая контролером в женской исправительно-трудовой колонии под Ташкентом, рассказывала разные житейские истории.
— Гульнару осудили на 15 лет, и она мужественно и молчаливо переносила все тяготы тюремной жизни. Кроткая, добрая, чуткая — представить было даже трудно, что эта маленькая женщина совершила преступление, от которого содрогнулась вся приташкентская округа. Кстати, вы, говорите, из Минска? Так она — ваша землячка! Точно помню: дразнили ее «бульбашкой». Попала в наши края совсем молоденькой девчонкой, привез ее узбекский парень, служивший срочную в Белоруссии.
Женой-красавицей Теймураз гордился. Родственники тоже приняли чужестранку. Пособили сообща дом отстроить. Вскоре ребеночек появился. И вся улица пришла поглазеть: белый или смуглый?
Мальчишка уже крепко на ногах держался. Мать души в нем не чаяла. Теймураз же относился к сыну прохладно.
— Не похож он на меня. Не мой! Нагуляла, сучка!
Первая вспышка хоть и была словесной, но ранила сердце Гульнары, как окрестили на здешний манер славянку Галю.
— Да о чем ты, Теймураз? Присмотрись к сыну — глаза твои, чуть-чуть раскосые.
— Я и тебе раскосые сделаю.
Обещание молодой муж тут же исполнил. Избил Гульнару хладнокровно и жестоко. Из дома выходить строго-настрого запретил:
— Увидят соседи или пожалуешься кому — убью! И тебя, и твоего выродка.
Гульнара стерпела. Лишь как-то пожаловалась на тяжкую долю свекрови:
— Шибко бьет он меня. А я ведь второго ребеночка ношу под сердцем.
— Побьет да перестанет. Это — Восток, ты лаской да любовью должна смягчить сердце мужа. По твоей вине оно стало жестоким! Я вырастила сына добрым и нежным.
— Жаловаться бегала! — Теймураз влетел в комнату бешеным зверем. — Плохо тебе живется? Сейчас станет лучше!
Гульнара не чувствовала ударов. Не кричала, не стонала. Только слезы текли по ее разбитому в кровь лицу.
Больше недели Гульнара не могла твердо стать на ноги. Оклемалась. Не так сильно болела уже и выбитая челюсть. Только живот беспокоил — тянуло что-то, резало, кололо. "Это мучается от боли мой ребеночек". Гульнара переживала — и не напрасно — за благополучие человечка, который должен был появиться на свет. Должен был и не появился. Разбитый плод начал загнивать в утробе матери, и врачи чудом спасли саму Гульнару.
Теймураз приутих. Через какое-то время Гульнара почувствовала, что внутри ее вновь подает признаки жизни новое существо.
— Я беременна, Теймураз. И ты, пожалуйста, не бей меня, чтобы не повторилось прошлое.
— Ладно, не буду. Ты мне еще девять сыновей родишь.
— И доченьку, — прижалась к мужу Гульнара.
Девяти богатырям не суждено было появиться на свет. Появилась доченька. Не на воле, не в родительском доме — в тюрьме. К тому времени Гульнара была уже осуждена за убийство.
…Гульнара только-только пришла с базара, закупила фруктов и овощей. Она намеревалась отметить первую «круглую» дату сынишке — пятилетие.
— Что? День рождения? — Теймураз аж побелел от злобы. — В честь белобрысого звереныша устраивать пиршество? Да никогда! Только через мой труп!
Теймураз неистовствовал. Гуля поняла: будет бить. От греха подальше заперлась в комнате. Она не видела, что в этот момент открыл дверь сынишка. Не видела как в ярости Теймураз толкнул его с чудовищной силой. Мальчик отлетел и ударился о стенку, не успев издать не единого звука. По комнате только прокатился глухой удар. От него встрепенулась Гульнара, но не появилась из своего укрытия. Вышла лишь тогда, когда Теймураз замаячил по двору, завел «Жигули» и уехал.
Сынишка неуклюже застыл на полу. Гульнара подумала, что набегался за день, устал и уснул. Наклонилась, чтобы взять на руки и отнести на кровать, и окаменела: из приоткрытого рта мальчика текла кровь. Тело было бездыханное.
— Никому ни слова! — за спиной послышался ненавистный голос. — Врачам скажешь, что упал с лестницы, ушибся головой. Поняла? Нет, ты лучше молчи, с врачами говорить буду я.
Мальчика похоронили. Гульнара стала собирать вещи.
— Ты куда это?
— Домой. Так жить я больше не могу.
— Никуда не уедешь! Опозорить меня хочешь?
Несколько дней Теймураз не выпускал Гульнару из дома, держал взаперти.
— Успокоилась? Вот и хорошо. А теперь сходи на базар, закупи продуктов. Мне тридцать лет исполняется. Или забыла?
Теймураз уехал созывать родню и друзей. Гульнара ушла на базар. Она уже знала, как отпраздновать юбилей отца и убийцы двух ее детей.
Вечером сели пить чай. Вдвоем.
— Человек пятьдесят будет. Мать поможет приготовить плов.
— Не надо. Я все сделаю сама. У меня все приготовлено. Теймураза после чая разморило, он начал зевать.
— Иди приляг, — Гульнара обняла мужа, провожая в спальню. Теймураз увлек ее за собой.