В 1908 г. Ади становится главой журнала «Нюгат», центра объединения молодых венгерских писателей, жаждущих упразднить все устаревшее и заставить слушать новые голоса. Он публикует в это время несколько сборников: «На колеснице Ильи-пророка» (1908), «Хотел бы, чтоб меня любили» (1909), «Стихотворения обо всех тайнах» (1910), где постепенно отказывается от красивостей символистского стиля, ради того чтобы усилить пророческий библейский тон или развернуть апокалиптические видения. Время, Смерть, Ничто составляют некую ужасающую Триаду. «Я пришел не для того, чтобы быть виртуозом, но чтобы быть Всем», — провозглашает Ади. «Я хочу Всего, а значит, приемлю Ничто». Порвав с Ледой, Ади женится в 1915 г. на молодой дворянке Шинской. Стихотворения, которые он ей посвящает, воспевают красоту и чистоту любви, последнего убежища в мире, раздираемом войной. Ади, пророчествуя о катастрофе, не находил достаточно сильных выражений, чтобы остановить ее. В последнем видении он видит, как весь венгерский народ вместе с ним устремляется к смерти («Во главе мертвецов», 1918).
Ади читал французских поэтов. У него можно найти гневные акценты Бодлера, успокаивающие каденции Верлена. Но его символизм обладает мощной оригинальностью. Он черпает свои метафоры в повседневной венгерской реальности или в великих библейских преданиях. Особенно слышен в нем голос, который часто сближают с голосом Ницше, — голос человека времен дегуманизации:
D. Szabó; A forradalmas Ady, 1919 — L. Ady: E. Ady, Budapest 1923 — M. Benedek: Ady-breviárium, 2 volumes, Budapest 1924 — B. Révész: Ady Tragédiája, Budapest 1924 — A. Schöpflin: Ady, Budapest 1934 — P. Hazard: E. Ady, Paris 1947 — A. Karatson: Le symbolisme en Hongrie, Paris 1969.
АННЕНСКИЙ Иннокентий Федорович (Омск, 1855 — Петербург, 1909). Русский поэт.
А. Н. БЕНУА. Портрет И. Ф. Анненского. 1909
Рано осиротев, он воспитывался в Санкт-Петербурге своим старшим братом Николаем, учился филологии, стал директором гимназии в 1896 г. Уволенный за поддержку студентов, замешанных в революционном движении, затем назначенный инспектором, он безвременно скончался от сердечного приступа. Ему было сорок восемь лет, когда в 1904 г. под псевдонимом «Ник. Т — о» он опубликовал свои первые стихотворения «Тихие песни»; к ним были присоединены переводы из Бодлера, Рембо, Верлена, Малларме. Блок и Брюсов приняли сборник с восторгом. Анненский еще при жизни публикует драмы («Меланиппа-философ», «Царь Иксион», «Лаодамия»), две книги критики («Книга отражений», 1906, 1909) и другие переводы. Его второй сборник стихов «Кипарисовый ларец» появился через год после смерти и был встречен как шедевр.
Анненский ничуть не был озабочен трансцендентным Абсолютом, он искал единства внутреннего и внешнего мира. «Я сын больного поколения, — писал он, — и не отправлюсь на поиски Альпийской Розы; ни шепот миров, ни рокот первых бурь не доставляют мне радостных чувств. Но мне дороги силуэты прозрачных бриллиантов на розовом стекле, морозные узоры, букеты роз, поставленные на стол, и отблески вечернего огня».
V. Setschkarev: Studies in the life and works of lnnokenti Annenskij, La Haye 1963.
БАБИЧ Михай (Сексард, 1883 — Будапешт, 1941) — венгерский поэт.
Й. РИПЛЬ-РОНАИ. Портрет М. Бабича
Студент-филолог, потом учитель, он вступил в литературу в то время, когда появился журнал «Нюгат». Но он в большей степени литератор, чем Ади, и пытается искать неизвестные темы и формы. Его эрудиция очень обширна (дополнительным доказательством являются его многочисленные переводы): он прислушивается к великим голосам европейской поэзии (Браунинг, По, Бодлер, Верлен, Кардуччи, Лилиенкрон), чтобы обогатить поэзию своей страны. «Листья из венка Ирис» (1909), «Принц, может прийти зима» (1911), «Речитатив» (1916) — блестящие произведения, показывающие, как поэт с болью пытается выйти из своего «магического круга»:
(Пер. Н. Горской)
Первая мировая война, подъем нацизма — те важные события, которые заставили его «выйти из своей темы». Но рассказ о его позиции (которая никогда не была позицией борца), о проявлении его католицизма, о важной роли, которую он играл в руководстве журнала «Нюгат», о его успехах в области романа или эссе перерастает рамки работы о символизме. В то же время нельзя не упомянуть последний образ — самого себя, — который он оставил в поэме «Книга Йонаша» (1941), — образ пророка, которому Бог приказал обличать порок, но которому недостает для этого необходимых сил, и он отказывается от своего призвания.
G. Juhász: М. Babits, Budapest 1928 — G. Illyes: Babits Mihály emlékkönyv, Budapest 1942.
БАЛЬМОНТ Константин Дмитриевич (д. Гумнищи Шуйского у. Владимирской губ., 1867 — Нуази-ле-Гран, 1942) — русский поэт.
В. А. СЕРОВ. Портрет К. Д. Бальмонта. 1905
Рене Гиль рассматривал его как своего русского ученика, единственного, кто без оговорок принял его метод словесной инструментовки. Но имя Бальмонта более всего ассоциируется с Верленом, «Романсы без слов» которого он с большим успехом перевел. Прежде всего между Верленом и Бальмонтом существует некая общность судеб. Его неуравновешенный темперамент и болезненная натура рано дают о себе знать. Однажды он пытался покончить с собой. В 1886 г. он поступает на юридический факультет Московского университета, но оказывается настолько захвачен волнениями, что принимает участие в организации студенческих беспорядков. Его первая книга стихотворений, опубликованная в 1890 г., говорит о волнениях юности «периода депрессии». Но сборник «Под северным небом» рисует его волю к тому, чтобы взять себя в руки и пойти навстречу жизни. В предисловии ко второму тому Полного собрания сочинений Бальмонт объяснит, что он хотел показать здесь, что может сделать с русским стихотворением поэт, любящий музыку. «Тишина», его третья книга стихов, может быть, самая заметная в этом смысле. «Разве у одного ван Лерберга, разве только в самых лучших строфах Верлена, — пишет Эллис, — слышится ангельская музыка, подобная необъяснимо возникающим и неизвестно как и куда ускользающим созвучиям…»
Бальмонт провозглашал между тем «кое-что другое». Его следующие поэтические книги — «В безбрежности» (1895), «Горящие здания» (1900), «Будем как Солнце» (1903), «Только любовь» (1903), «Литургия Красоты» (1905) — демонстрируют провокативный, циничный тон, в котором можно обнаружить следы ницшеанства. Впрочем, он утверждал: «Хочу быть дерзким. Хочу быть смелым». Вовлеченный Горьким в революцию 1905 г. и уступив искушению политической поэзии в «Песнях мстителя», опубликованных в 1907 г. в Париже, куда поэт уехал, Бальмонт миновал первый русский символизм. Его трактат «Поэзия как волшебство» (1915) предлагает новую формулу символизма, расширенную и переосмысленную. Поэзия для него прежде всего занята постижением древних ритуалов и языков, которые находят в тех далеких культурах прошлого, где поэт был магом. Музыка — по преимуществу магическое искусство. Музыкант, как и поэт, истолковывает мир, устанавливает связь между человеком и природой, воссоздает мир и, именуя его, воссоздает гармонию из хаоса. Он настаивает на магической силе букв:
«Каждая буква хочет говорить отдельно. (…) В М — мертвый шум зим, в А — властная весна. М — камень, А — не алый рубин, а в лунной чаре опал, иногда, — чаще же днем играющий алмаз, вся гамма красок».
Он повторяет таким образом одну из навязчивых идей символизма: превратить поэтический язык в чисто музыкальный. И если Бальмонт в долгу у Ницше, то, наверное, менее всего благодаря апологии сверхчеловека, а из-за дионисийской предрасположенности к музыке.
Возвратившись в Россию в 1913 г., Бальмонт в 1914 г. дает выход своему патриотизму. В 1917 г. он на какое-то время примыкает к революции, но вскоре выбирает эмиграцию. Он укрывается во Франции, воспользовавшись разрешенной ему поездкой за границу.
Кобылинский-Эллис Л. Поэты-символисты. М., 1909. — Михайловский Б. Русская литература XX века. М., 1939. — E. Lo Gatto: Poesia russa della Revoluzione. Rome 1923 — R. Poggioli: L’Arte de Constantin Balmont in Rivista di litterature slave, III, Rome 1928 — H. Schneider: Der frühe Balmont, 1970.
БЕЛЫЙ Андрей (Москва, 1880 — Москва, 1934).
Л. С. БАКСТ. Портрет Андрея Белого. 1905
Настоящее имя — Борис Николаевич Бугаев, сын математика Бугаева. Получил высшее образование на естественном отделении физико-математического факультета и всегда мечтал согласовать точные науки и музыку. Взял псевдоним, чтобы не шокировать отца публикацией своих декадентских стихов. Белый, а иными словами «Кандид» — мистик и идеалист, испытал влияние Соловьева. С книги стихов «Золото в лазури» (1904) стали очевидны сквозные темы его творчества. «Симфонии» (1902–1908), построенные на лейтмотивах, закладывают основы модернизма. Поскольку символ для него является подступом к тайне бытия, он не исключает надежды «изменить мир». Следующие произведения Белого соизмеряют его собственную судьбу с судьбой России: книга стихов «Пепел» (1909) объединяет их несчастья. Почти в то же самое время он пишет романы, которые составляют, быть может, лучшую часть его творчества: «Петербург» (1913–1914), «Серебряный голубь»(1909).
В 1909 г. он встречает ту, которая станет его женой, Асю Тургеневу. С ней он отправится в 1914 г. в Швейцарию, и они вместе с Рудольфом Штейнером будут участвовать в возведении антропософского храма Гетеанума. Война возвращает его в Россию, где он — признанный теоретик символизма. Его исследования структуры стиха лягут в основу формалистской критики. Его связи с реальностью все более и более слабеют, о чем свидетельствуют «Записки чудака» (1922). Между тем Белый отказывается от поэзии, чтобы написать мемуарную трилогию: «На рубеже двух столетий» (1930), «Начало века» (1933), «Между двух революций» (1934).
Для историка русского символизма воспоминания Белого неоценимы. Что же касается его творчества, то оно блистательно по апокалиптическому взрыву в языке, пульсирующая мощь которого, несмотря на преувеличения, остается несравненной.
Эллис. Русские символисты. М., 1910. — О. A. Maslenikov: The Frenzied Poets, Berkeley 1952 — К. Močulskij: A. Biely, Paris 1955.
БЛОК Александр Александрович (Петербург, 1880 — Петроград, 1921) — русский писатель.
К. А. СОМОВ. Портрет А. А. Блока. 1907
Внук А. Н. Бекетова, ботаника, ректора Петербургского университета, он воспитывался матерью и двумя тетками, и в его детстве было два центра: петербургская квартира и небольшой белый дом в Шахматово, под Москвой, где он проводил каникулы. В 1898 г. он начинает изучать право, но влечет его литература. Он «присваивает» религиозные и философские мифы 1900-х гг., пересоздавая их в процессе творения своей собственной вселенной. Вечная Женственность, каковою в восприятии поэта является Богородица или ангелическое женское существо, — одновременно городская проститутка, которой, по иронии судьбы, Блок поручает миссию Мировой Души. В такой лирической драме, как «Балаганчик», он доходит до пародии на свой мистицизм.
В 1903 г. Блок женится на Любови Менделеевой (дочери известного химика): он трижды совершает поездки в Италию и во Францию и в течение шести лет отдыхает в Бад-Наугейме, которому приписывает мистическое значение. Так течет жизнь, без заметных происшествий, вплоть до Октябрьской революции, вдохновившей его на создание «Двенадцати»: возвышенная надежда, но и горькое разочарование, которые прибавились к предсмертным страданиям поэта.
Лирическое наследие Блока делится на три цикла. Первый (1898–1904) отмечен влиянием Соловьева и преобладанием мистического символа Прекрасной Дамы.
Во втором («Снежная маска», 1907) доминирует лицо Незнакомки, Цыганки: стихосложение более свободно, словарь более интимен и вдохновение опускается на землю по мере того, как растет скептицизм. Третий посвящен России, ибо, каким бы личностным ни было видение Блока, оно преодолевает эгоцентризм, характерный для русского символизма первой волны во главе с Брюсовым, девиз которого — Me eum esse. Национальное чувство у Блока персонифицировано: в цикле «На поле Куликовом» поэт нарекает Россию своей возлюбленной, а в другом стихотворении 1908 г. восклицает: «Россия, нищая Россия! / Мне избы серые твои, / Твои мне песни ветровые — / Как слезы первые любви!» Но такое отождествление нации с женщиной может быть понято лишь как часть мифа о Вечной Софии.
Л. С. БАКСТ. Фронтиспис книги стихов А. Блока "Снежная маска". 1907
Очень рано Блок начал интересоваться театром. В юности он участвовал в любительских спектаклях в доме своей будущей жены. Позже его близкие отношения с актрисой, Н. Волоховой, вернут театру важное место в его жизни. Его «Лирические драмы» (1908), т. е. «Балаганчик», «Король на площади» и «Незнакомка», изображают современную душу, неизбежно одинокую, полную хаотических, беспорядочных чувств, обреченную быть чуждой жизни. Нет больше «характеров»: персонажи лишь маски их создателя. Драма «Песня Судьбы» (1909) прямо автобиографична. Именно Блок является трубадуром «Розы и Креста» (1913). Обстановка легендарной Бретани позволяет Блоку в этой драме воссоздать трагедию лирического поэта, избранника, но непонятого и одинокого.
Как и Ницше в «Рождении трагедии» (эта книга сильно повлияла на него), Блок полагает, что музыка — сущность мира. Поэт должен вслушиваться в нее, и если претендует на звание «символиста», то в качестве «теурга, то есть обладателя тайного знания, за которым стоит тайное действие» («0 современном состоянии русского символизма» доклад, прочитанный 8 апреля 1910 г.).
Жирмунский В. Поэзия Александра Блока. Пг., 1921. Бекетова М. А. Блок. Пг., 1922.
J. Gauvin, Е. Bickert: Alexandre Blok, poète de la tragédie russe, Fribourg 1943 — S. Bonneau: L’Univers poétique d’Alexandre Blok, Paris 1946 — N. Berberova: A. Blok et son temps, Paris 1947 — E. Mayt: Die lyrischen Dramen Alexandre Bloks, Vienne 1950 — C. Kisch: A. Blok, Londres 1960 — R. Kempall: A. Blok, La Haye 1965.
БОДЛЕР Шарль (Париж, 1821 — Париж, 1867) — французский поэт, которого нельзя назвать представителем какой-либо символистской школы. Между тем все или почти все труды о символизме посвящают ему первую главу. Малларме воздвиг ему «Гробницу», а Валери отметил в статье для «Варьете» («Положение Бодлера») его влияние на главных поэтов конца века как во Франции (Верлен, Рембо, Малларме), так и за рубежом (Суинберн, Д’Аннунцио, Георге).
А. ФАНТЕН-ЛАТУР. Портрет Шарля Бодлера (фрагмент картины "Посвящение Делакруа"). 1864
Возможно, никогда слово «поиск» не применялось более кстати. Бодлер всегда искал «другое место». Парадоксальным образом этот человек, который мало путешествовал (в 1841 г. семья посадила его на борт «Пакетбота южных морей», направляющегося в Калькутту, но Бодлер не миновал даже остров Морис и остров Бурбон; в конце жизни он отправляется в Бельгию в 1864 г. и возвращается, истощенный физически, с ворохом мстительных заметок о засилии «злобной глупости»), был поэтом странствий. Он писал о жажде плавания у всех, в ком есть «жажда путешествовать и обогащаться» («Гавань», «Парижский сплин»), о странах-зеркалах, где все самые тайные желания исполняются («Приглашение к путешествию»), о бесконечных одиссеях, жаждущих привести «в глубь Неизведанного, чтобы найти новое» («Путешествие»). Ги Мишо, который видит в Бодлере «вечного путешественника в поисках невозможного другого места», говорит также, что он «осуществил свою судьбу, но был побежден ею». В самом деле, тяжелая судьба, отмеченная, если верить поэту, проклятиями матери, без конца обрушивается на Сизифа, который пытается нести ее бремя. Новый брак вдовы Бодлер-Дюфаи с будущим генералом Опиком, отправка его в коллеж Людовика Великого, вмешательство семейного совета, который снабдил его официальным опекуном в лице господина Анселя, нотариуса в Нейи, — все это события, которые очень рано привели его в болезненное состояние духа.
Чтобы избежать жизненных ударов, «нищеты», на которую он не перестает жаловаться, болезни, тяжесть которой он впервые ощутил в 1850 г., Бодлер ищет убежищ. Еще одним парадоксом является то, что у этого поэта глубины был культ видимости и своего внешнего вида, дендизма, — той одновременно надменной и непринужденной элегантности, которой в 1845 г. сотворил хвалу Барбе д’Оревильи. Самюэль Крамер, герой новеллы под названием «Фанфарло», мог сойти за автопортрет Бодлера — ультрамодного денди в черном одеянии и в галстуке цвета бычьей крови. Противоречие не должно нас обманывать. Дендизм для Бодлера является принадлежностью настоящего современного стоицизма, он — улыбка спартанца, укушенного лисой.
Изгнанный из «зеленого рая детских влюбленностей», Бодлер ищет другие райские места, естественные или искусственные. Последние хорошо известны по эссе «Вино и гашиш» (1851), по «Поэме о гашише» (1860) и «Поедателю гашиша», исследованию о Томасе де Квинси: здесь он анализирует «таинственные эффекты» и «извращенные радости, которые могут доставить эти снадобья», «неизбежное наказание как результат их долгого применения», наконец, «безнравственность, являющуюся следствием приверженности этому ложному идеалу». Знаменательно, и Бодлер это подчеркивает, что трактат «Искусственный рай» посвящен женщине, той, что «бросает на нас самую темную тень и зажигает самый яркий свет в наших грезах», «мысленно живущей в воображении, которое она мучит и оплодотворяет». Одно из стихотворений «Цветов зла», «Отрава», связывает в единое целое все четыре предельные выражения темы, которую он развивает: вино, опиум, отрава, изливающаяся из зеленых глаз любимой женщины, ее «едкая слюна». Жанна Дюваль, мулатка, вызывающая любовь и ненависть, фальшивая мадонна мадам Сабатье, актриса Мари Добрен и другие занимают в анекдотической истории влюбленностей Бодлера меньше места, чем в хрупкой эротике, которую создает его рай. И в конце путешествия через сумеречные моря, о котором говорил По, чего еще попросит Бодлер у смерти, как не другой Отравы?
ЖАННА ДЮВАЛЬ. Рисунок Ш. Бодлера
Спасение одно — работа. Чтобы жить (во всех смыслах этого слова), Бодлер должен писать. Литературное творчество, исходящее из внутренней потребности, отвечает и материальной нужде. Первые публикации писателя были своеобразным способом прокормиться: критические статьи об искусстве («Салон 1845 года», «Салон 1846 года»), переводы «Необыкновенных историй» Эдгара По — «большая афера», в которой он позволил издателю обмануть себя. Сама его Муза, утверждает Бодлер, продажна. Другое разочарование — книга стихов «Цветы зла», собранная наконец и опубликованная в 1857 г., была по приговору суда осуждена, запрещена и подвергнута сокращениям, которые не были совсем устранены при последующих изданиях (1861 г., 1868 г. — посмертное, над которым поэт работал).
Больше Бодлер не мечтает разбогатеть; он хочет лишь оплатить долги. Значит, больше, чем когда-либо, надо писать. Он носит в голове «два десятка романов и две драмы», множество проектов. Он оставил наброски, отрывки (удивительные глубоко личные дневники, собранные под названием «Фейерверки» и «Мое обнаженное сердце»), а кроме того, «ночные стихотворения», которых должно было быть сто, но только полсотни было найдено и опубликовано под названием «Парижский сплин» и «Маленькие поэмы в прозе». По типу художественных исканий творчество Бодлера должно было остаться неоконченным: такова уж его судьба.
Патетический заряд бодлеровской поэзии таков, что о ней судят прежде всего по тематике. Когда Поль Валери открывает в поэте «мощную волнующую смесь мистической взволнованности и чувственного жара, которые получили развитие у Верлена» или «неистовую страсть к странствованиям, порыв нетерпения, возбуждаемый вселенной (…), которые делают столь энергичным и столь действенным творчество Рембо», он поддается этому соблазну. Декадентская литература сведет вместе, доведя до крайности, темы бодлеровской болезненности. Но главное, возможно, не в этом. В конце концов и декадентство не что иное, как неоромантизм, или отчаяние романтизма. И Бодлер в этом смысле был бы только романтиком.
Подобно романтической поэзии его поэзия символична, не будучи символистской. Столь знаменитое стихотворение, как «Альбатрос», являет тому хороший пример. Здесь развернуто сравнение между «огромными морскими птицами», которые хоть и «цари лазури», но являют жалкое зрелище, когда матросы кладут их на палубу корабля, и поэтом, созданным для идеала и плененным сплином, «изгнанным на землю», где «исполинские ему мешают крылья» (пер. П. Якубовича). Альбатрос — символический образ поэта, это другой способ говорить о нем, аллегория в точном смысле слова. Поэт может множить эти аллегории в одном и том же контексте: чтобы поведать об изгнании, он называет по очереди Андромаху в Эпире, лебедя, вырвавшегося из клетки, Овидия в Томах, негритянку в Париже, грезящую о своей великолепной Африке, и ясно осознает назначение своего приема: «Все для меня становится аллегорией» («Лебедь»).