И в театре его ожидали одни разочарования («Аксель» получит сценическую известность лишь после смерти Вилье). Он был удачливее с рассказами, которые можно свободно напечатать в газете или журнале, — и особенно после того, как в 1883 г. увидел свет сборник «Жестоких рассказов». За ним последуют «Возвышенная любовь» (1880), «Трибула Бономе» (1887), «Необычайные истории» (1888), «Новые жестокие рассказы» (1888). В противовес своему персонажу и предмету насмешек Трибула Бономе, буржуа-позитивисту, который требует, чтобы писатель говорил «о правдивых вещах! О вещах, которые случаются! О вещах, которые знают наизусть! Которые встречались, встречаются и будут встречаться на улицах! О серьезных вещах, наконец!», он хочет обратить внимание человека на все то «яркое, неведомое и возвышенное», что внушается ему «из высшего мира».
Вилье решительно отрывается от реальности. Он верит в «знамения», в те совпадения, которые заставляют задуматься о существовании таинственных связей между этой жизнью и потусторонним миром. Так, ночной кошмар убеждает барона Ксавье де ла В… в скорой смерти его старого друга аббата Лакомба в одном из «Жестоких рассказов». Даже в рационализме Трибула Бономе пробита брешь — и из-за того, что этот ученый боится ветра, тени, летящей птицы, и потому, что он пытается найти смысл той «ярмарки кажимостей», из которой состоит наш универсум. И сам Вилье, в свою очередь, уступает подобному искушению. Люди, предметы, события — все для него «лес символов». В «Возвышенной любви» последний взгляд Лизианы д’Обелин перед ее добровольной жертвой призван стать обещанием вечного чувства в том идеальном мире, на который уповает автор и залогом обретения которого становится отказ от всего посюстороннего. Как его осуществить? Посредством эзотеризма, как это делает Туллия Фабриана в «Изиде»? Или — отказа от жизни в духе Лизианы д’Обелин? Вилье колеблется в своем выборе, ибо является наследником разных традиций. Он и католик по воспитанию, и гегельянец по случаю, и любитель оккультных наук.
«Аксель» — пьеса, написанная большей частью в 1872 г. и опубликованная стараниями небольшого журнала «Молодая Франция» в 1885–1887 гг., — нечто вроде духовного завещания Вилье. Сару в монастырском безмолвии постигло Искушение Земли; Акселя, вслед за мастером Янусом, постигло Искушение Духа. Оба они проделывают символическое нисхождение к источнику Жизни, но при этом находят в подземелье замка Ауэрсперг гору сокровищ. Чтобы сохранить свою любовь в первозданной чистоте, они призывают Смерть, эту хранительницу всего духовного. Пьеса Вилье оказала очень сильное влияние на поколение символистов и даже именовалась «символистской Библией».
М. Schmidt: Formen des Angst bei Villiers de l’Isle-Adam, Zürich 1934 — M. Daireaux: Villiers de l’Isle-Adam, l’homme et l’oeuvre, Paris 1936 — D. Lanfredini: Villiers de l’Isle-Adam, Florence 1940 — L. Thomas: Le vrai Villiers de l’Isle-Adam, Paris 1944 — P. G. Castex et J. Bollery: Contes cruels: Villiers de l’Isle-Adam, étude historique et littéraire, Paris 1956 — A. W. Raitt: Villiers de l’Isle-Adam et le mot symboliste, 1965.
ВЬЕЛЕ-ГРИФФЕН Франсис (Норфолк, Вирджиния, 1864 — Бержерак, 1937) — французский поэт, родившийся в Соединенных Штатах. Во Франции с восьми лет, учился в коллеже Станислава, где подружился с Анри де Ренье. Вместе с ним он бывает у Малларме и пишет по образцу «Грядущих дней» свои первые стихи, вошедшие в книгу «Апрельский сбор» (1886). В предисловии к сборнику «Радости» (1889) Вьеле-Гриффен защищает верлибр и «индивидуальный ритм», но обоснование этой идеи выглядит скромно, а главная мысль выражена шепотом:
Но Вьеле-Гриффен не только поэт «печальной любви». Из стихотворений, сочиненных одновременно с «Играми поселян и богов» Ренье и собранных в книгу «Сияние жизни» (1897), складывается гимн, славящий природу, радость, а порой и винопитие. Жизнь, разумеется, лишь «улыбка на губах Смерти», но при этом Вьеле-Гриффен считает, что поэтический дар дает возможность приобщиться к мощному потоку вселенской энергии. Его символизм, в котором нет ничего платоновского, реализуется в поиске «ослепительно сияющей вдалеке формы» («Виланд — кузнец», 1900). Отсюда и обращение Вьеле-Гриффена к неиссякаемому источнику античного мифа.
J. de Cours: Vielé-Griffin, son oeuvre, sa pensée, son art, Paris 1930 — A. Nicolas: La vie passionnée d’un poète symboliste: Francis Vielé-Griffin et l’evolution de son inspiration et de son art, Paris 1958 — R. Kuhn: The return to reality, a study of Francis Vielé-Griffin, Genève — Paris 1962.
ВЫСПЯНЬСКИЙ Станислав (Краков, 1869 — Краков, 1907) — польский драматург. Родился у подножия Вавеля и в традициях, легендах, истории, фольклорной поэзии своей страны черпал живые источники вдохновения. Сын второстепенного скульптора, он изучает живопись и историю, путешествует по Европе и некоторое время, заметим, живет в Париже, где посещает Гогена. Вернувшись в Польшу, он становится преподавателем в Варшавской школе изящных искусств, сотрудничает в журнале «Жизнь». Начиная с 1898 г. он посвящает себя театру, намереваясь реализовать, как пишет об этом М. Герман, «синтез классицизма и романтизма, натурализма и символизма, архаической или повседневной речи и метерлинковской поэтике намеков».
Наследник выдающихся польских романтиков, Выспяньский полагает, что достоинство драматургии определяется двумя основополагающими обстоятельствами — ее гражданственностью и способностью спасти нацию. В то же время он и противник романтизма — осуждает мессианство и его утопические доктрины; они, на его взгляд, служат показным алиби общества, которое живет в неведении истинной свободы. Мы находим критику отживших свое взглядов на тираноборческую сатиру, призыв к духовному пробуждению в пьесах «Легион» (1900), «Свадьба» (1901), «Освобождение» (1903), «Акрополь» (1903). Манера Выспяньского особенно отчетливо обозначена в «Свадьбе» — комедии, сделавшей его знаменитым; в ней он переходит от простого описания женитьбы к фантасмагорическому изображению внутреннего мира гостей. Выспяньский хотел создать монументальный театр — такой, каким он был в Афинах или в Байрейте. Он использует весь арсенал художественных форм, поочередно становясь художником, декоратором, архитектором, постановщиком и, разумеется, поэтом. Он прибегает к символу, чтобы выявить внутренние противоречия своих персонажей или свести вместе различные идеи, исторические факты, осмысление тех или иных поступков.
Сочетая пессимистическое видение мира и навязчивые размышления о смерти с радостным чувством художника, влюбленного в прекрасные формы, сочетая факты с переливчатыми грезами, повседневное со странным и реальное с ирреальным, он создал театр, который завораживает своей силой, о чем свидетельствуют «Варшавянка» (1898), «Ахиллеида» (1903), «Возвращение Улисса». Хотя сам себя он определял как «раба одной-единственной мысли», Выспяньский был взыскательным и разнообразным художником.
С. Backvis: Le dramaturge Stanislaw Wyspianski, Paris 1952 — S. K. Zimmer: Stanislaw Wyspianski, Chicago 1959 — Newakowski: Stanislaw Wyspianski 1972.
ГЕОРГЕ Стефан (Бюдесхейм, 1868 — Минусио, близ Локарно, 1933).
С. ГЕОРГЕ
Немецкий поэт, родившийся в католической семье. Он учится в гимназии в Дармштадте и очень рано уезжает за границу. В 1889 г. он приезжает в Париж, где его вводят в символистские круги, в частности к Малларме. Он написал тогда лишь первый сборник, «Букварь», довольно искусственный и по вдохновению, и по форме. Не вмешиваясь в споры между враждебными группировками, Георге восприимчив к поэзии воспоминаний, которые лишены какой-либо патетики, а также к внутреннему напряжению французского стиха. Верлен учит его, что «простой флейты довольно, чтобы пробудить в людях самое глубинное». Малларме — что всякий настоящий художник «располагает слова таким образом, что лишь посвященный способен узнать их высокое предназначение». Но особенно глубокий след оставил в его сознании Бодлер, и он станет непревзойденным переводчиком «Цветов зла».
«Гимны» (1890) выявляют главные черты искусства Георге: в его поэзии мимолетного можно услышать пророческие интонации — и поэт поет, как священнодействует. Уже здесь различимы склонность к прославлению творений искусства Беато Анджелико и желание совершать многочисленные паломничества — в тот момент их цель была еще не ясна. «Паломничества» — название нового сборника, опубликованного в 1891 г. В нем он выражает потребность в безмятежной жизни, но также еще и желание быть выше всего в мире, который представляет собой не что иное, как кристалл. Пряжка — символ подобного мироощущения и свойственной для него твердости.
Гелиогабал, сириец, ставший римским императором, — один из центральных образов эпохи декаданса. В 1892 г. Георге избрал этот персонаж (стихотворный цикл «Альгабал»), чтобы создать из него символ горделивой и одинокой души, символ победительной и чистой воли, скрытой под этой «кладовой сокровищ» (о которой уже грезилось Бодлеру) и подземным дворцом с садами, в которых всегда стоит весна.
1892 год знаменует поворот в жизни и карьере поэта. В октябре он учреждает журнал «Листки об искусстве», где провозглашается двойное требование красоты и духовности и вокруг которого вскоре образуется нечто вроде кружка. Это также год серьезного физического и душевного кризиса Георге. Отчаяние чувствуется в стихотворениях, собранных в «Книге пастушьих и хвалебных стихов, преданий и песен, висячих садов» (1895) и в «Годе души».
Вскоре Георге обращается к великим национальным образцам, творчеству Гольбейна, Гете, Жана Поля, Ницше и усиливает пессимизм в своей наиболее сложной лирической композиции «Ковер жизни» (1899). В обширном прологе Ангел приносит весть мира и дела и сообщает об этом откровении другим. Или Другому: подростку Максимину ведает о его неминуемой судьбе, ведущей к неизвестной цели. Максимин прославлен в «Седьмом кольце» (1907) и в «Звезде союза» (1914) как новый Мессия.
Этот ученик — на самом деле мастер, это сверхъестественное существо — человек, но он приносит в мир видение божественного. И таким образом, несмотря на перемену тона, это продолжающийся давний поиск. В вводных словах к «Максимину» Георге пишет о «потребности в ком-то, кто был бы взволнован самым простейшим и показал бы нам вещи так, как их видят боги».
С этого времени Георге живет почти исключительно в обществе своих учеников и посвящает себя им. В треволнениях войны и в сумеречные для Германии послевоенные годы он хочет ускорить приход «Настоящего человека», который мог бы порвать цепи и восстановить Порядок на руинах. В «Новом царстве» (1928) проявляется требовательный патриотизм, который неверно пытались отождествлять с национал-социализмом. Гораздо больше, чем о третьем рейхе, Георге мечтает о мистическом сообществе, о чем-то вроде невидимой Церкви, союзе избранных, которые под предводительством поэта возьмутся за спасение мира от грядущих катастроф. Необходимо учиться служить в молчании, но знать, что:
(«Человек и друид»)
Поэт, умиравший в 1933 г. около Локарно, был, надо сказать, противоречивой фигурой. Его творчество говорило одновременно и о силе и о слабости, что доказывало: связи с символизмом не так легко порвать. Начиная со стихотворения, посвященного Ницше в «Листках об искусстве» в 1900–1901 гг. и включенного в книгу «Седьмое кольцо», Георге обращается с призывами, побуждающими вспомнить о Заратустре. Но также очевидно и увядание. Розы и золото служат фоном и для «поцелуев до изнеможения», и для праздника чувств. Максимин — быть может, тот, кто, опережая дуновение весны, способен «на спасение увядших роз» и помощь в преодолении символистских неясностей ради истин подлинного символизма. Ибо, как замечает Морис Буше, «поэзия Стефана Георге направлена к неизменному — недвижному и вечному зеркалу всех наших движений». «Во всех образах мира и мечтах души» Учитель «хотел бы творчески прозреть бесконечную реальность, которая предстает перед нами лишь тенями и отблесками на стенах пещеры».
L. Klages: Stefan George. Berlin 1902 — S. Kavereau: Stefan George et R. M. Rilke, Berlin 1914 — A. Pellegrini: Stefan George. Milan 1934 — E. Morwitz: Die Dichtung Stefan George, Berlin 1948 — E. Salin: Stefan George, 1954 — K. Hildebrandt: Erimerungen an Stefan George, 1965 — M. Durzak: Stefan George, 1974 — P. W. Guenther: Stefan George und die bildenden Künste, 1973.
ГИЛЬ Рене (Туркуэн, 1862 — Ниор, 1925). Французский поэт.
Ф. ВАЛЛОТОН. Портрет Р. Гиля. 1896-1898
Его настоящее имя — Рене Гильбер. Он называет себя учеником Малларме и намерен хранить ему преданность и верность, когда в 1885 г. предлагает бельгийскому журналу «Базош» серию статей «Под моей печатью», где впервые обобщает понятие символа и суггестивной поэзии-музыки. Вышедшая в том же году «Легенда душ и крови» проникнута маллармеевской атмосферой. Программное предисловие в ней предвосхищает «Трактат о слове» (1886), который вскоре получит большой резонанс. Достаточно приблизительно и неясно Гиль говорит о своих главных творческих принципах: использовании слов в нераздельной полноте их смыслового и звукового значения, поэзии, символически воспроизводящей порядок вселенной. Исследуя сонет Рембо «Гласные», Рене Гиль предлагает теорию цветового слуха и словесной инструментовки. Затем, обратившись к понятию эволюции, рационального Бога и найдя в физиологии Гельмгольца подтверждение своих интуиций, Гиль предлагает новые умозаключения, о чем свидетельствует второе издание «Трактата» (1888), вынудившее Малларме обособиться от него. Став основателем журнала «Записки по искусству», Гиль все больше и больше сосредоточивается на идее «философской инструментовки», но ему так и не удается добиться признания своей теоретической книги «Научная поэзия» (1909). Что же касается практической реализации этой теории, то она громоздка и разочаровывающа: «Чистосердечный жест» — «двадцать восемь стихотворений с Увертюрой и Финалом», которые призваны «дать выход всем инструментальным и гармоническим возможностям», но редко поднимаются выше имитации несложной гармонии и бесплотной игры образов. В 1923 г. в предисловии к своим воспоминаниям («Даты творчества») Гиль выделит и противопоставит два движения, которые, на его взгляд, имеются во французском символизме: «Для одних идеалистическое «Я» скользит от аналогии к аналогии, чтобы при дематериализации видимостей обрести чистую Идею символического единства, тогда как для других материалистическое «Я» вопрошает Науку о раскрытии тех феноменальных соотношений, которые позволили бы ему пережить ощущение синтеза внеличностного». Но второе движение может быть, по-видимому, сведено к нему одному.
W. Theile, René Ghil, 1965.
ГОФМАНСТАЛЬ Гуго фон (Вена, 1874 — Родаун, 1929) — австрийский писатель.
Г. фон ГОФМАНСТАЛЬ
Он страдал от своей репутации венца и возложенного на него бремени быть национальным поэтом. Но он был не только либреттистом «Кавалера розы» — в этом качестве он нас здесь не интересует, — но и продолжателем символистской традиции.
Дебюты его были легкими, семья — обеспеченной, учеба — блестящей, его первые стихи, критические сочинения благосклонно приняли в журналах, и слава его быстро выходит за пределы кафе Гриенштайдль, где собираются молодые писатели. Стефан Георге даже приходит туда, чтобы познакомиться с ним и принять в свой кружок. Первая стихотворная драма в стихах Гофмансталя «Вчера» (1890) — о полном печали заглавном персонаже аморалисте Андреа, для которого «единственный грех — грех безграничного богатства». За ней следуют «Смерть Тициана» (1892), своеобразный гимн Красоте в форме диалогизированной элегии, и «Безумец и смерть» (1893). Первые стихи Гофмансталя выражают страстное неприятие настоящего, что является единственным способом нарушить фатальную последовательность жизни, смерти, распада. Поэт чуток ко всему, что объединяет его с другими существами и всем миром, а также к тем соответствиям, на которые намекают пруды и зеркала.
(Пер. Ю. Корнеева)
(Терцины, IV)
Как и Георге, Гофмансталь в определенный момент замолкает и почти полностью ничего не пишет в течение четырех лет. «Письмо лорда Чандоса» (1902), появившееся в результате этого кризиса, свидетельствует, что перед нами, как в случае с Малларме, кризис стиха. Это эссе, на котором лежит печать необычности, передает разочарование поэта во всякой попытке самовыражения: «Язык, который я хотел бы обрести, должен не только живописать, но и передавать строй моей мысли; это не латынь, не английский, не итальянский, не испанский, но язык, каждое слово которого мне известно: через него со мной разговаривают вещи». Символистский универсум и проблема метафоры, этих «ярких цветов, перетекающих друг в друга», не перестанут его занимать настолько, насколько все его творчество является размышлением о реальном и ирреальном. «Сказка 672 ночей», продолжение «1001 ночи», так перемешивает мечту и реальность, что читатель в конце концов перестает понимать, в каком мире находится. Известно, что Гофмансталя неотвязно преследовал образ Сехисмундо, героя пьесы Кальдерона «Жизнь есть сон»: ее обработка, затеянная в 1901 г., предшествовала созданию собственной и вдохновленной ею драмы «Башня» в 1925 г.
Если театр занимает столько места в наследии Гофмансталя, то это потому, что он помогает автору решить проблему языка. Верный рассуждениям Малларме, в «Театральной афише» он устраняет внешнюю действительность в пользу той реальности, где язык выполняет роль демиурга. Такая перемена мест позволяет превратить действительность в движение некой раскрашенной тени, в результате чего Судьба получает новый смысл, масштаб. Несмотря на яркость, он указывал на внутреннее неблагополучие автора, который, как заметил Герман Брох, «сам в конце концов смешивался с Пустотой» и «не мог сделать иначе». Трагическая смерть Гофмансталя после самоубийства его сына также доказывает, что он прожил жизнь, разрываясь между светским успехом и внутренней бездной.
Когда Гофмансталь после перенесенного кризиса вновь принимается писать, он по-прежнему остается верен форме компактной поэтической драмы. В «Белом веере» (1897) он по стилю приближается к Метерлинку. «Маленький театр мира» (1897) разрабатывает по преимуществу барочную тему и заставляет проходить по мосту через реку времени полуаллегорических персонажей, последний из которых — сумасшедший. Затем Гофмансталь принимается искать редкие места действия — Персию в «Свадьбе Зобеиды» (1899), Венецию в «Авантюристе и певице, или Подарках жизни» (1899) или же обращается к великим образцам: греческим («Царь Эдип», «Эдип и сфинкс» и «Электра», на основе которой Рихард Штраус создал сильную музыкальную драму), английским (переделывает «Спасенную Венецию» Отвея). Он наделяет их своим творческим порывом, гальванизирующим, к примеру, его Электру, фурию, неистовствующую от радости, когда она узнает, что ее месть осуществилась.
Сотрудничество Гофмансталя с Рихардом Штраусом было исключительно успешным. Но и нецельным, потому что «Электру» сменяют беспутная жизнь в «Кавалере розы» (1911), фантастические картины «Ариадна на Наксосе» (1912), загадочная символика «Женщины без тени» (1919). Но, наверное, только драма «Имярек» (1911) принесла Гофмансталю самую широкую известность, на этот раз вне всякой конкуренции со своим музыкальным соавтором. Переработанное из двух старинных сочинений — одного английского, другого немецкого («Комедия смерти богача» Ганса Сакса), это «моралите» в стихах ставилось каждый год во время фестиваля в Зальцбурге: история о богаче, которого позвала смерть и который ищет компаньона для своего путешествия. Он остается без родных, друзей, любовницы, золота, а подбадривают его лишь Добрые Дела и Вера. Для зальцбургского фестиваля Гофмансталь написал также «Большой театр жизни» (1922) — мистерию, главный персонаж которой, нищий, обретает Царство небесное, в отличие от богача, низвергнутого в Тьму кромешную.
Гофмансталь проделал эволюцию от символизма к искусству, которое точнее следовало бы назвать аллегорическим. Разумеется, и у него можно найти свою теорию символа, ее хорошо обобщил Герман Брох: «Символ возникает тогда, когда встречаются мечта и действительность, символом вдохновляется всякое поэтическое знание о реальности мира», «заявляющее о себе каждый раз по-новому». Театру Гофмансталь главным образом и доверил показать, где пересекаются и где расходятся мечта и действительность, высвечивая на сцене исполинские силуэты, захватывающие наше внимание и заставляющие позабыть о символистском пейзаже и родственных ему душах первых стихотворений.
Иллюстрация к книге Г. фон Гофмансталя «Jedermann». 1911
R. Borchhardt: Rede über Hofmannsthal, Berlin 1907 — M. Kommerel: Hugo von Hofmannsthal, Francfurt 1930 — H. H. Schaeder: Hugo von Hofmannsthal, Berlin 1933 — К. J. Naef: Hugo von Hofmannsthal, Wesen u. Werke, Zürich 1938 — C. J. Burckhart: Erinnerungen an Hofmannsthal, 1943 — H. Hammelmann: Hofmannsthal, Londres 1957 — R. Alewyn: Üeber Hugo von Hofmannsthal, 1967.
ГУРМОН Реми де (Базош-ан-Ульм, деп. Орн, 1858 — Париж, 1915).
Р. ДЮФИ. Портрет Р. де Гурмона
Французский писатель, один из лучших критиков эпохи символизма. Он с блеском дебютировал в 1886 г. романом «Мерлет». Оригинальный, насмешливый ум, имеющий вкус, эрудицию, Гурмон сотрудничает с «Меркюр де Франс». Его роман «Сикстина» (1890) — о сложных человеческих чувствах и разнообразных течениях общественной мысли своего времени. Гурмон написал и другие романы («Паломник молчания», 1896, «Ночь в Люксембурге», 1906, «Девичье сердце», 1907), театральные пьесы («Лилит», 1892, «Теодат», 1893), стихотворения («Иероглифы», 1894, «Дурные молитвы», 1900, «Развлечения», 1913). Но эссе были излюбленным жанром этого добровольного отшельника. Здесь проявилась его широкая культура («Литературные прогулки», 1904–1913, «Мистическая латынь», 1892), в них ощутимы причуды ума, одновременно сухого и чувственного («Физика любви», 1903, «Письма сатира», 1913, «Письма к Амазонии», 1913). Как критик он принадлежит к антиподам тэновского догматизма и импрессионизма и старается прежде всего определить, что составляет качество письма. Его свидетельства о современных ему писателях, то есть о символистах, незаменимы («Книга масок», 1896–1898). Он вводит нас в эту портретную галерею постольку, поскольку для него существует не школа символистов, а скорее «фруктовый сад, очень богатый и даже роскошный, чересчур роскошный». Он определяет символизм как «выражение индивидуализма в искусстве», «отказ от заученных истин», «тенденцию ко всему новому, странному, даже причудливому». Символизм — «свобода и анархия, дитя идеализма» — означает «полное и свободное развитие эстетически чувствующего индивида». Подобный культ искусства должен был сопровождаться особым ощущением изящного.
P. Delior: Remy de Gourmont et son oeuvre, Paris 1909 — A. de Ridder: Remy de Gourmont, 1919 — M. Coulon: L’enseignement de Remy de Gourmont, Paris 1925 — P. E. Jacob: Remy de Gourmont, 1931 — A. Lippmann: Remy de Gourmont, the first thirty years, New York 1942.
Д’АННУНЦИО Габриеле (Пескара, Абруцци, 1863 — Карканьо, 1938) — итальянский писатель.
Г. Д’АННУНЦИО. 1900
Его полная событий жизнь не выстраивается в хронику: если перечислять его связи, имена его вдохновительниц, останавливаться на его военных занятиях, на политической ангажированности, описать дни жизни на вилле «Витториале», это никак не прояснит те отношения, которые существуют между Д’Аннунцио и символизмом. Точнее, говоря, вслед за Ги Този, об испытанном им «искушении символизмом». Вначале Д’Аннунцио — не символист. Его первый сборник «Весна» многим обязан «Варварским одам» Кардуччи, но кроме того — собственному дарованию, скорее дерзкому, чем оригинальному, юноши семнадцати лет. Это видно и в книге «Новая песнь» (1882), сделавшей его известным читателю, она являет собой некий величественный гимн солнцу и морю. Его светская жизнь, беспокойные увлечения — первое из них превосходно описано в романе «Наслаждение», который открывает своеобразные «Романы о розе», — заявляют о себе в следующих поэтических произведениях: «Интермеццо рифм», «Изотта», «Химера». На этом последнем сборнике стоит задержать внимание. Он неотделим от героя «Наслаждения», также бывшего игрушкой чудовищной химеры эстетизированного влечения». В сборнике есть длинное стихотворение, обращенное к этому персонажу, Андреа Сперелли. Стихи несут новое веяние и открывают у Д’Аннунцио символистский период творчества (1890–1893). Разнообразный в своих читательских вкусах, во влияниях, которые он испытывал, поэт впитал в себя французскую литературу Готье, Гюисманса, Пеладана, Бодлера, Верлена, — и источник его реминисценций достаточно часто уловим.
Значит ли это, что Д’Аннунцио причастен к тайнам символизма? Его словесный декорум всегда обманчив. Поэтическая речь для него «божественна», с нею он чувствует нечто вроде опьянения. Когда в «Райском стихотворении» поэт обращается к слову как к «мистической и глубокой вещи», когда он говорит о нем как о «тайне» и «ужасе», не уступает ли он поэтическому нарциссизму? Впрочем, как заметил Ги Този, слово служит у него отныне не чистой красоте, а искупительной силе искусства, способного выявить глубинную жизнь:
Смысл тайны для Д’Аннунцио проясняется в процессе чтения «Теплиц» Метерлинка. «Романы о розе» — свидетельство тому. Сперелли видит в пейзаже «символ, эмблему, знак — нечто, что сопровождает его в странствии по лабиринту сознания». Джордже Ауриспа, протагонист романа «Триумф смерти», обладает «религиозной душой, которая открыта тайнам и способна жить в лесу символов». Надо ли говорить, что это преимущественно относится к «неуловимым соответствиям между внешней стороной вещей и глубоко скрытой жизнью желаний и воспоминаний». Иногда Д’Аннунцио поднимается даже до идеи всемирной аналогии: