Уже около одиннадцати я забираю временное авто и регистрируюсь в «Джурис Инн». У меня дрожат руки и сводит желудок. Выпив крепкого, но отвратительного на вкус кофе из автомата, я развешиваю немногочисленные вещи, которые в ярости успела покидать в сумку, а затем падаю на кровать. Я так зла на Роберта, но не меньше того я зла на саму себя – за то, что не могу одержать верх над этой бессонницей. Меня не отпускает тревога за Уилла и Хлою. Наша семья разваливается прямо на глазах. Я проверяю телефон, но от Дарси еще ничего нет, и, честно говоря, я и не ожидаю никаких новостей до второй половины дня, это самое раннее, если они вообще появятся. Единственная приятная мысль, которая меня греет, – когда Роберт поймет, что я не могла этого сделать, он будет чувствовать себя полнейшим дерьмом.
Но кто-то ведь это сделал.
Голос моей матери, личинка-паразит, шепчет у меня в голове. Я стараюсь заглушить его. По словам Дарси, волокна могли попасть в дыхательные пути из-за грубого обращения медсестры, или же моя мать могла сама их вдохнуть. Это возможно. Но что он там еще говорил? Голос пробивается. Только не говори, что сама об этом не подумала. Фиби. Моя старшая сестра. Не могу забыть слова Дарси. У моей матери были две дочери, которым она так феерично испоганила жизнь. Это Фиби мама пыталась убить той ночью, так почему не предположить, что ее смерть – дело рук Фиби? Она рассказала Роберту о нашем прошлом. И напугала бедняжку Уилла. Это как-то не вяжется.
И тут внезапно мне приходит в голову мысль, такая пугающая своей очевидностью, что я не могу поверить, как не додумалась до этого раньше. Вслед за этой мыслью на меня накатывает волной стыд.
Может, Фиби ничего не говорила Уиллу? Что, если Уилл подслушал разговор Фиби и Роберта? Роберт дважды упоминал, что Фиби рассказала ему кое-что о нашем детстве. Что, если Уилл подслушал, как Фиби рассказывала Роберту, что «мамочка» с ней сделала? Разумеется, он мог испугаться, а услышав «мамочка» и «мама» – подумал обо мне. В особенности если они обсуждали меня. Все могло смешаться у него в голове. Получилась история про мамочку, подушку и напуганного малыша в кровати.
Такая вероятность могла бы меня обрадовать, если бы я не была так обеспокоена другими вещами. Тайными. Теми, что определенно имеют отношение ко мне. Числа. Провалы в памяти. Если Фиби не сделала ничего дурного, могла я задушить свою мать и забыть об этом? Я вспоминаю остывший чай на полу в прихожей. Числа, записанные на диктофон, время, которое выпало из моей жизни. Как я могу требовать доверия от своей семьи, когда сама не могу полностью доверять себе?
Я пишу сообщение Дарси: «Что-нибудь нашлось на записях с камер?» – а потом лежу, уставившись на дисп- лей, но ответа нет. Чего я, в сущности, ожидаю? Что он задвинет подальше все свои планы на выходной, чтобы спасать меня? Мне до сих пор неловко оттого, что я решила, что с его стороны все еще не угасла какая-то искра. Мы старые друзья, вот и все. И я замужем. Оглядевшись вокруг, остается только посмеяться над самой собой. Замужем. М-да, точно, все просто прекрасно. Я закрываю глаза. Когда в моей голове начинает пульсировать расцветающая мигрень, слова этой песни вступают в резонанс с ритмами в моем черепе.
Look, look – a candle, a book and a bell, I put them be- hind me…
Услышав звонок телефона, я замираю, и музыка замолкает. В надежде, что это Дарси, я поспешно хватаю трубку, но на другом конце оказывается всего-навсего доктор Моррис.
– Прошу прощения за беспокойство в субботу, но вы не записались на следующий сеанс, – говорит она. – Вы стали лучше спать? Все наладилось?
– Не особенно. – Я издаю смешок, как будто все это шутка, только к глазам из ниоткуда угрожающе подступают слезы. – Таблетки помогают, но ненадолго. И в семье не все хорошо.
– Вам это мешает уснуть?
– Нет. – К чему ложь? Я издаю долгий, дрожащий вздох. – Не понимаю, что со мной не так. Я никак не могу перестать думать о своей матери и о том, что она сделала. У меня появились навязчивые идеи. Есть вещи, которые мне необходимо делать по ночам. Я должна проверить ручку задней двери. Выглянуть в окно на площадке второго этажа. Зайти в комнату Уилла. – Еще один дрожащий вздох. – Это сильнее меня. Я не могу остановиться. Мне так страшно.
В конце концов срывающимся голосом я произношу это вслух:
– Мне так страшно, что я стану такой же безумной, как она. Что, если я причиню вред своим детям? Вчера я разбила машину, когда везла в ней Хлою. Я знаю, Роберт считает, я сделала это нарочно. Я так устала, и уже не знаю что и думать.
– Успокойтесь, – говорит доктор Моррис. – На вас слишком многое свалилось. Сделайте несколько глубоких вдохов. – Я делаю вдох вполсилы, но доктор Моррис меня тут же прерывает: – Медленнее и глубже. Я хочу слышать ваше дыхание. Вдыхаем носом… и выдыхаем ртом.
Я послушно делаю, как мне сказано, и сердце постепенно успокаивается, а дрожь в руках проходит.
– Прошу прощения, – говорю я доктору Моррис. Я ненавижу ощущение незащищенности. Я – та, кто всегда обо всем заботится. Я никогда не позволяю себе раскисать.
Так говорят все лузеры, – потешаясь, шепчет голос матери у меня в голове. – Прежде чем застрелить супругу и детей из дробовика, а потом направить дуло на себя.
– Никогда не извиняйтесь за свои чувства. Наша задача – понять, что их вызывает. На мой взгляд, у вас, вполне ожидаемо, произошла фиксация на очень кратком периоде из жизни вашей матери. Это травматический опыт, который оказал колоссальное влияние на вас в очень раннем возрасте. Все, что вы думаете и знаете о своей матери, происходит из короткого отрезка времени, который предшествовал ночи ее сорокалетия. Но дело в том, что она прожила много лет как до, так и после этого события. Возможно, учитывая, что сейчас вы располагаете некоторым количеством времени, вам стоит сфокусироваться на том, чтобы узнать больше об этих годах? Узнать чуть больше об остальной части жизни вашей матери?
– Я же пытаюсь забыть о ней, – начинаю обороняться я. – Она умерла.
– По моим ощущениям, такой сценарий вам не подходит. Возможно, вам следует попытаться ее понять.
– Я не хочу ее понимать, – упираюсь я, словно малыш, топающий ножкой.
– Это неправда. Вы не хотите ее прощать. Но я думаю, что вы бы очень хотели ее понять.
Наступает долгая тишина. Я ничего не говорю, и в конце концов доктор Моррис сообщает, что ей нужно идти и она позвонит мне через несколько дней.
– Подумайте о том, что я сказала, – советует она напоследок. – Что вы теряете?
На этом наш разговор заканчивается.
Что я теряю? Ее последние слова до сих пор отзываются эхом у меня в голове. Я могу потерять очень многое. Семью. Работу. Рассудок. Но все это и так разваливается. И она права: когда я пытаюсь вспомнить что-то из жизни своей матери помимо той ночи – там лишь пустота. Черная дыра с обеих сторон. Откуда же мне начать поиски?
Ну конечно. Есть только одно место, где я могу выяснить хоть что-то о своей матери. Хартвеллская психиатрическая лечебница. Она прожила там больше тридцати лет. Должно быть, она была их самой долговременной пациенткой, так что там смогут рассказать о ней подробнее. Фиби навещала ее, так что я уверена – там поймут мою потребность покончить с призраками прошлого.
Разыскав контактную информацию Хартвеллской лечебницы с помощью своего смартфона, я никак не могу заставить себя набрать номер. Вместо звонка я пишу им сообщение с рабочей электронной почты, чтобы, насколько возможно, создать о себе впечатление как о профессионале. Я выражаю просьбу поговорить с кем-то, кто был знаком с моей матерью, Патрисией Бурнетт. Поскорее, пока не успела передумать, я нажимаю кнопку «отправить», а затем, схватив телефон, плюхаюсь на кровать. В висках стучит, и слова этой дурацкой песни снова заполняют мой разум.
В конце концов я сдаюсь и принимаюсь искать ее в приложении i-Tunes. Sweet Billy Pilgrim, «Candle, Book and Bell»[16]. Загрузив акустическую версию, я тихонько включаю ее на повтор. Надеюсь, хоть это поможет мне уснуть. Я закрываю глаза и, едва раздаются первые звуки музыки, проваливаюсь в сонное марево.
Свеча, книга и колокольчик (англ.).