Я не безумна. У меня нет психического расстройства. Я не утратила связь с реальностью. Так я повторяю себе раз за разом, барабаня пальцами по стеклу. Нет. Я не безумна. Я. Не. Безумна. Однако, черт побери, сна у меня нет ни в одном глазу.
Я в третьей спальне. Холодный воздух проникает сквозь щели в старых рамах, пока я стою, глядя в окно на темный сад внизу. Это все началось, когда Фиби позвонила мне из больницы. Разве? Разве это началось не раньше? Ночью, в 1.13, когда мама разбила себе голову, а ты проснулась, и с тех пор больше толком не спала? Разве не тогда это началось?
А вовсе не со звонка Фиби.
Числа возникают у меня в голове, и я принимаюсь тихонько их бормотать. «Сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два», – повторяю я, как мантру.
Фиби – моя сестра, утверждает рациональная часть моего разума. Мы любим друг друга. В самом деле? – немедленно отзывается шепчуший голосок. – Она любит тебя? С чего бы это? Ты вышла замуж за парня, которого привела в дом она – это был первый приведенный ею парень, и ты не знаешь, были ли у нее когда-то другие. Не кажется ли тебе это странным? Она сама не кажется тебе странной? Появляется она, и твоя жизнь сливается в унитаз, а она все время, все время рядом. И кто-то рассказал Уиллу о том, что случилось. Кто-то хотел его напугать.
Может, ты и права. Может, это Фиби свихнулась в свои сорок. Может, это она – та, что унаследовала безумие от нашей матери.
Продолжая бормотать числа, я выхожу обратно в коридор, и в голове у меня включается песня. Так много звуков, что становится трудно думать. Числа. Слова песни. Мама. Фиби. Я. Этот старый дом словно сплавляет воедино прошлое и настоящее. Замешкавшись на последней ступеньке, я думаю. Я уже была здесь. Бродила и бормотала. Совсем на нее не похожа, я совсем на нее не похожа.
Балясины здесь старомодные, с изогнутыми навершиями, совсем как там. – Look, look, – шепчу я, – a candle, a book and a bell[19]. Наша мать тоже стояла на этом месте у себя дома, той ночью? Так же, как я? Я чувствую, как ее высохшая рука крепко хватает меня за запястье, а кончиками собственных пальцев ощущаю гладкость древесины, и две наших руки словно сплавляются воедино. Я гадаю, смогу ли увидеть саму себя на лестнице, если решу оглянуться назад. Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох – прошлое грозит утащить меня в темный омут воспоминаний.
Мы заходим в дом через заднюю дверь, Фиби с грохотом дергает заевшую ручку. В кухню заглядывает любопытный лучик света, но это так мимолетно – как глоток свежего воздуха, который я успеваю сделать прежде, чем Фиби закрывает за нами дверь, и мы погружаемся в липкую мглу места, которое зовем домом.
Я смотрю на пол. Здесь была предпринята слабая попытка убрать месиво из разбитых яиц, но кухонное полотенце, которым она воспользовалась, чтобы собрать скорлупки и их протухшее содержимое, валяется посреди прочего мусора в стороне. Фиби старается убирать, когда может, но мусора становится только больше. Места на кухне мало, потому что повсюду раскиданы полупустые бутылки из-под вина и других напитков, на полу засох пролитый кофе, а разные вещи, которые мама достает из буфетов и шкафчиков, обратно не убираются.
Целый угол занимает коллекция пустых бутылок из-под молока, оставшихся с тех пор, как к нам еще приходил молочник. Нам с Фиби не разрешается к ним прикасаться. Мама говорит, что если мы их тронем, они все упадут и разобьются, а мы пораним ноги и не сможем пойти в школу. Я не понимаю, почему не отдать их молочнику – может, тогда он снова начнет приносить нам молоко.
Фиби дергает меня за рукав, указывая на кухонный стол. Открытка, которую мы сделали на ее сорокалетие – С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, МАМОЧКА, стоит посередине, заляпанная засохшим яйцом, но все же. Мы смотрим на нее с надеждой. Такие вещи Фиби называет «хороший знак».
– Мамочка? – зовет она. – Мы дома, мамочка.
Из прихожей доносится какой-то шум, и я иду первой. От меня утренние события уже дальше, чем от Фиби. Ей восемь. Наверное, когда становишься старше, время бежит по-другому. Так или иначе, мама подобрала нашу открытку. Она нас любит. Сегодня будет хороший день. Или хотя бы лучше, чем вчера.
Под ногами у меня скрипят половицы, и я слегка хмурю брови – моя уверенность тает. Мамочка сидит спиной к нам, скрючившись возле чулана под лестницей. Дверца чулана открыта, и мама яростно что-то царапает на ее внутренней стороне. Голова у нее подергивается какими-то короткими нервными движениями, и она что-то быстро бормочет себе под нос.
– Сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать…
Внезапно заметив нас, она встает, развернувшись к нам лицом, скрывая внутреннюю часть дверцы чулана, и роняет на пол школьный циркуль, который сжимала в руках. Широко раскрытыми, измученными бессонницей глазами она смотрит прямо на меня и, хотя мне известно, что Фиби стоит лишь на пару шагов позади, кажется, что нас разделяет океан.
Мама наклоняется вперед и во второй раз за день впивается пальцами в мои руки, только теперь не трясет меня, а подтаскивает к себе. Нет, не к себе. Она тащит меня в чулан.
– Нет, мамочка, пожалуйста, не надо!
Тьма разевает свою пасть. Голодная тьма. Она поглощает меня целиком.
Я заперта там целую вечность.
Там очень темно, и я прижимаюсь к стене, положив подбородок на колени. Откуда-то издалека – снаружи – я слышу отдаленные раскаты грома. Лицо зудит от слез и пота, дыхание становится прерывистым и частым. Долгие часы, миновавшие с тех пор, как мы вернулись домой из школы, превратились в бесконечность. Хотя мне известно, что чулан очень тесен, сейчас он представляется мне бескрайним океаном черноты, которая делает все предметы призрачными, стоит лишь закрыть глаза. Не знаю, чего я боюсь больше – монстров, которые могут оказаться в чулане, или мамочку по ту сторону двери. Я слышу, как она ходит в прихожей. Вверх и вниз, вверх и вниз. Поднимается по лестнице. Спускается вниз. Иногда она останавливается, прямо у двери, и тогда я съеживаюсь еще сильнее.
Я слышу, как она бормочет:
«Сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать…»
Что-то падает с глухим стуком, как бутылка на ковер, и бормотание обрывается. Наступает долгая тишина, в которой я пытаюсь задержать дыхание, а затем внезапно с грохотом отодвигается задвижка, и дверца чулана отворяется.
Согнувшись, в проеме стоит мамочка. Ее неестественно широкая улыбка виднеется из-под неряшливого занавеса волос. За ее спиной – зернистая тьма. Стоит глухая ночь. Ни она, ни я не шевелимся. Звук грозы слышен так отчетливо, словно где-то в доме открыта дверь. Сквозняк подтверждает предположение. Быть может, это задняя дверь?
Вспышка молнии освещает маму. Она промокла до нитки. У нее странные глаза. Пустые. Смотрят на меня, но не видят. Они смотрят на что-то сквозь меня. Так она пугает меня еще сильнее, чем обычная «странная мамочка». Мне почти хочется, чтобы она снова начала меня трясти – тогда было бы ясно, что это моя мамочка.
Склонив голову набок, она еще какое-то время молчит, прежде, чем заговорить:
«Ах, вот ты где». Голос у нее мягкий. Спокойный.
Она поднимается на ноги и снова захлопывает дверцу чулана, вновь погружая меня во тьму, и я кусаю свой кулачок, чтобы не закричать, не заплакать, не начать звать ее, просить, чтобы она не оставляла меня здесь навсегда. По скрипу половиц в прихожей становится ясно, что она уходит.
– Возвращайся в кровать, – произносит она, и ступеньки, под которыми я погребена, начинают стонать под ее шагами. Когда она оказывается у меня над головой, я подтягиваю себя поближе к дверце – темнота внутри чулана становится невыносимой. Дверца легко открывается. Она не заперла ее. Я выползаю наружу, чувствуя, что сердце вот-вот лопнет в груди от страха, что мамочка каким-то образом вылезет из чулана, утащит меня обратно, и там мы останемся навечно. Я вижу царапины на дверце.
Мамины особые числа.
11315521822211315
Никакие монстры не собираются утаскивать меня обратно, и я стою, упиваясь свежим дождевым воздухом, а злые раскаты грома так и гремят над головой. Я выпрямляюсь – школьная форма вся измялась, а ноги болят. На грязном ковре валяется пустая винная бутылка. Чуть дальше – брошенный бокал. Бросив взгляд в сторону кухни, я вижу, что наша с Фиби открытка снова лежит на полу.
Фиби. Мамочка что, пошла к ней? Эта мысль наполняет меня ужасом, который в силу возраста я еще не могу осознать. Это что-то на генетическом уровне, сигнал опасности, инстинкт самосохранения. Невзирая на свой страх, невзирая на желание выбежать в грозу, отыскать добрую леди и рассказать, что мамочка снова ведет себя странно, как в прошлый раз сделала Фиби, я заставляю себя подойти к лестнице. Фиби там, наверху. Мне нужно добраться до Фиби.
Схватившись за перила, я начинаю взбираться вверх, шаг за шагом заставляя себя переставлять ноги. Вспышка молнии заставляет меня подпрыгнуть, но коридор на втором этаже пуст. Однако я слышу звуки – странные звуки, природу которых я не могу понять, они доносятся с той стороны, где расположена наша с Фиби спальня. Ухватившись за верхнюю балясину, я стою, уставившись во мглу. Я медлю, не зная, что делать дальше.
– Мамочка? – зову я так тихо, что выходит едва ли громче, чем шевеление губ. Никто не отвечает. Глотнув воздуха пересохшим ртом, я двигаюсь вперед. Я слышу хрип. Возню. Какие-то приглушенные звуки. Сердце все ускоряет темп. К тому моменту, как я толкаю дверь нашей спальни, мне уже кажется, что я вот-вот взорвусь. Не только мое сердце, но вся я. И тут у меня перехватывает дыхание. Взрыв оказывается направлен вовнутрь, а не наружу, воздух толчком вылетает из моего открытого рта, а в ушах жужжит, словно я под водой.
Рядом с кроватью, склонившись над Фиби, стоит мамочка, волосы свисают ей на лицо. Крепко держа подушку, она душит мою старшую сестру. Ей приходится прикладывать усилия, потому что Фиби отчаянно отбивается, и из-под подушки доносятся приглушенные панические возгласы. Но все, что я вижу – ноги Фиби, молотящие по матрасу, ноги, которыми она пытается пинаться и лягаться, а затем задирает их в воздух и вертит, словно пытаясь что-то сбросить. Фиби.
Я делаю шаг вперед. Старые доски скрипят. Мамина голова поворачивается в мою сторону, в широко распахнутых глазах застыло удивление.
– Эмма, – изумленно произносит она. Выпрямляется. А потом внезапно, без предупреждения, заваливается на сторону и замертво падает на тонкий ковер. Все, что я теперь слышу – хрипы и рыдания Фиби. Потом она хватает меня за руку и, спотыкаясь, оттаскивает прочь от нашей матери, которая теперь похожа на застывшую кучу тряпья. Фиби вытаскивает меня из дома, под дождь.
Крепко вцепившись пальцами в перила, я усилием воли возвращаю воспоминание обратно в свой сундук и заставляю себя вернуться в спальню. На часах – около трех. Я выжата как лимон, но я еще смогу поспать пару часов, если хорошенько постараюсь. Проходя мимо двери Кэролайн, я замечаю, что она приоткрыта. Внезапно я ощущаю потребность проверить ее. Мне нужно убедиться, что она в постели, спит и все в порядке. Поэтому я тихонько толкаю дверь. Кэролайн лежит на животе, подложив руку под голову и, полностью расслабившись, спит глубоким сном. Я стою, крепко схватившись рукой за деревянную дверь. Каждый мускул в моем теле напряжен. Но, глядя на Кэролайн, я чувствую облегчение. Вдох-выдох. Я чувствую себя лучше. Может быть, я побуду тут немного.
Я прихожу в себя в гостевой спальне – в своей спальне. Ноги у меня замерзли, поясница ноет, но груди тепло. Я обнимаю подушку, склонившись над пустой постелью. Волосы свисают мне на лицо, и в серой предрассветной мгле я стою, уставившись на матрас. Господи.
Я обнимаю подушку.
Вернувшись в реальность, не в силах сдержать крик, я в страхе отшвыриваю подушку. Что же я делаю? Как я здесь очутилась? Через плечо я бросаю взгляд на дверь. Она заперта. Должно быть, я закрыла ее за собой. Последнее, что я помню – как я стояла в дверях спальни Кэролайн, глядя на нее. Меня сковывает ужас. Нет-нет. Я не могла. Я бы не стала. Перед моим мысленным взором все еще дергаются ноги Фиби. Я уже готова бежать в комнату Кэролайн, когда внезапно из-за стены раздается громкий раскатистый храп. Я падаю на краешек постели, с облегчением переводя дух.
Через какое-то время я сворачиваюсь клубком, подтянув край подушки себе под голову. Чего я так испугалась? Меня мутит. Я знаю ответ. Я испугалась, что причинила ей вред. Неправда. Ты испугалась, что задушила ее. Что повторила то, что моя мать сделала с Фиби. В висках начинает пульсировать. Я что, в самом деле решила, что могла ее задушить?
Я в самом деле могла ее задушить?
Смотри, смотри – свеча, книга и колокольчик (англ.).