Спускаясь на лифте вниз столь непродолжительное время спустя после того, как пришла, я уже не знаю, плакать мне или смеяться. Возможно, какое-то время Роберту придется оплачивать наши счета, если в юридических кругах мое имя станут мешать с грязью. Наши сбережения, вне всяких сомнений, не будут спущены на его вожделенный бар. Возможно, нам придется затянуть пояса. Завтра мне исполнится сорок. Возможно, все это уже перестанет иметь для меня значение, если я пойду путем своей матери. Что произошло у Бакли? Где-то мелькает одно из маминых чисел и твой рассудок уже плывет? К утру одна из дочерей может умереть, а вторая – свихнуться к следующей ночи. Наша мать гордилась бы нами.
– Эмма.
Только когда она появляется передо мной, я понимаю, кто меня звал. Миранда Стоквелл.
– Миранда. – Только этого мне не хватало. – У меня дерьмовый день. Скажу больше – это просто апофеоз всех дерьмовых дней, и у меня в самом деле нет времени на… – Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но Миранда меня останавливает.
– Прошу. Я не желаю причинять тебе неприятности, просто хочу извиниться. Мне очень жаль, что я говорила с тобой в таком тоне. Мне стыдно за свое поведение. И за то, что следила за тобой в ресторане, и угрожала тебе. Я была… честно говоря, я была в разобранном состоянии и к тому же пьяна. И мне было больно. Я понимаю, что ты просто делала свою работу, и мне не следовало вести себя подобным образом. Теперь я не пью, и… – Осекшись и наморщив лоб, Миранда изучающе меня оглядывает. Ее взгляд, задержавшись на подсохших пятнах крови, останавливается на моем лице. Там, вполне возможно, тоже запеклась кровь. – С тобой все хорошо?
Чуть не расхохотавшись, я отвечаю:
– Мне так бесконечно далеко до «хорошо», Миранда. Так что если ты не возражаешь, я предпочла бы приступить к созерцанию обломков своей жизни.
Миранда не сходит с места.
– Хочешь кофе? Выглядишь ты так, что кофе тебе точно не помешает.
– Мне не помешают кое-какие ответы. И мне необходимо, чтобы ты отвечала честно – я ничего не стану предпринимать по этому поводу, мне просто нужно знать. Это ты расцарапала ключом мою машину и оставила записку, в которой обозвала меня сукой? А потом разрезала мою шину и оставила в Гугле фальшивые отзывы обо мне?
Зрачки Миранды расширяются.
– Нет, я этого не делала. Если это Паркер так сказал, то это как раз в его стиле…
– Нет-нет, он ничего такого не говорил, это просто мое предположение…
– Это не я. Я могу понять, почему ты так решила, но я правда ничего не делала. – Миранда забирает у меня из рук небольшую коробку с моим имуществом. – Может, во время развода я и вела себя как идиотка, только я не идиотка. Ты выглядишь ужасно. Идем.
Двадцать минут спустя мы уже сидим в модном баре- ресторане, который предлагает гостям уединенные кабинки, так что никто здесь не станет пялиться на мою испачканную кровью одежду. Этот сюрреалистичный день становится все более странным. Я обедаю с Мирандой Стоквелл. А жалеет меня она. Времена меняются так быстро!
Мы заказываем по чашке кофе и по сэндвичу с ростбифом, а я беру еще и большую порцию бренди – мне это необходимо, чтобы рассказать Миранде, как прошло мое утро. Мне совсем не хочется есть, но Миранда настаивает – в особенности когда я добавила к заказу бренди, к тому же, мне еще предстоит садиться за руль, так что, вероятно, поесть все-таки нужно. Энергия. Мне определенно не хватает энергии. Я запихиваю в себя куски пищи, пока Миранда говорит. Для меня настоящее откровение – услышать ее версию истории с разводом, но кажется, во всем этом есть смысл.
– Я ожидала, что он будет вести себя, как взрослый, – говорит она. – Вместо этого я позволила ему завести себя, словно механическую игрушку, и играть со мной в такие игры, что все решили, будто я свихнулась. Он довел меня до такого состояния, что я, поскандалив с ним по телефону, отправилась домой его разыскивать, а когда я ушла, Паркер заплатил кому-то из прислуги, чтобы те порезали все его вещи и представили дело так, будто это все я. Много еще было всякого в том же ключе, пока я и сама не начала верить в то, что сошла с ума. Безработная, психованная, почти сорокалетняя женщина с нервным расстройством.
– Это можно сказать о нас обеих. – Я поднимаю свой бокал с бренди, пока кофе остывает.
– Он ведь сделал все, чтобы наши мальчики остались с ним. Они ему вообще не нужны, просто он хочет, чтобы они не достались мне. Он хочет, чтобы дети меня возненавидели. И после этого сумасшедшая – я? Слава богу, мои мальчишки – умницы, теперь я это понимаю. Они купили себе по одноразовому телефону, храни их Господь, так что теперь могут разговаривать со мной, не посвящая в это отца. Я стараюсь не говорить им гадости о нем – я и так чувствую себя ужасно из-за всех наших дрязг и из-за того, через что мы, родители, заставили их пройти. Но Господь мне свидетель – это сложно, потому что Паркер – долбаный психопат.
– Почему ты вышла за него?
Мой разум наполовину здесь, а другая его часть занята изучением больших часов, стилизованных под вокзальные, в центре зала. Стрелка перепрыгивает на 2.15. Я потягиваю бренди, и голос Миранды доносится до меня, словно из-под воды. «Ах, вот ты где», – слышу я собственный шепот, когда стрелка перемещается на 2.20. На миг у меня перед глазами встает тьма, и мне начинает казаться, что я – это моя мать, или она – это я, но затем я возвращаюсь в бар, где Миранда рассуждает о том, каково это – быть юной и впечатлительной, и каким привлекательным был тогда Паркер.
– Кажется, я схожу с ума, – неожиданно сообщаю я. – Это не просто расстройство. У меня едет крыша. Это у меня в крови. В генах. Как еще сказать. Семейное… Мой очаровательный супруг тоже так считает.
Я бросаю взгляд на Миранду, ожидая услышать дежурные банальности, но она молчит. Просто слушает.
– В глубине души у меня такое ощущение, – продолжаю я, – что кто-то охотится на меня и хочет навредить моей семье. Из-за этого я перестала спать. Но я уже начинаю думать, что правы они, а все проблемы – в моей голове. Может, это себя я так боюсь. Знаешь, я понятия не имею, не я ли толкнула свою сестру под тот фургон. Не думаю, что это я, но знать наверняка не могу. Наверное, должно быть какое-то определение безумия, правда? На прошлой неделе, когда я собиралась везти Уилла в школу вместо Роберта, тот вышел на крыльцо за молоком и порезал ногу об осколки разбитой бутылки. Я тогда сказала, что это, скорее всего, проделки местных подростков. Но слишком уж много совпадений.
– Что за совпадения? – Миранда тоже откладывает в сторону сэндвич. – Я не догоняю.
– Моя мать хранила в кухне все наши молочные бутылки – в некоторых еще оставалось прокисшее молоко – сложенными в штабеля у стены. Она не выставляла их наружу. Говорила, кто-то может разбить их и тогда мы можем поранить ноги и придется пропускать школу. – Подняв взгляд на Миранду, я отпиваю еще бренди. – Именно это и произошло с Робертом, а я ведь знаю, что на крыльцо за молоком он всегда выходит босым. Я не спала. Мне нужно было попасть в школу. Я думала о своей матери, и, должно быть, эта ее навязчивая идея послужила чем-то вроде вдохновения для моего собственного безумия. Наверное, я сама и разбила ту бутылку, зная, что Роберт обязательно наступит на осколки.
– Или, – предполагает Миранда, – кто-то другой разбил твою бутылку и это просто случайность.
– Было слишком много таких случайностей.
– Тогда, вероятно, ты и впрямь сходишь с ума. – Надо отдать должное Миранде за честность, хоть звучат ее слова довольно жестоко. – Как бы ты разрезала шину? – спрашивает она.
– Что?
– Отвечай быстро. Каким образом ты бы разрезала шину?
– Хлебным ножом, – внезапно выдаю я, и Миранда фыркает от смеха. – Ну ладно, не хлебным… не знаю, допустим, канцелярским?
– А у тебя он есть?
– Не знаю. Наверное, где-то должен быть.
Миранда, отпивая глоток кофе, пожимает плечами.
– Не думаю, что ты сама разрезала шину. Раз уж на то пошло, по твоим словам выходит, что ты худший в мире специалист по разрезанию шин. Предвосхищая твой вопрос – я сама никогда таким не занималась, но не стану врать – я несколько раз гуглила инструкцию еще до нашего с Паркером разрыва.
– Но в этом нет никакого смысла. У меня явно не в порядке с головой. У меня случаются провалы в памяти. Я делаю какие-то вещи, о которых потом не помню.
– Это все твоя бессонница. Послушай, скажу тебе как человек, который прошел через мини-апокалипсис сам: вполне возможно, что у тебя слегка едет крыша. Это со многими случается. Чаще, чем ты думаешь. И я сейчас не говорю о психах – я не считаю, что ты сошла с ума. Это твоя борьба. Вот почему я и собираюсь выучиться на консультанта. Мир бывает жесток. Я хочу сказать, мы обе боролись, и нам обеим повезло. Но отложим этот разговор на потом. В сущности, ты видишь это как «или-или», – она подает официанту знак, чтобы тот принес нам счет, – но почему нельзя предположить, что здесь и то, и другое?
Я в растерянности смотрю на Миранду:
– Я не понимаю.
– Я имею в виду, что у тебя может в данный момент присутствовать какое-то расстройство психики. Но это совершенно не означает, что кто-то не ведет с тобой собственную игру. – Она едва заметно пожимает плечами, словно француженка, которая обсуждает со мной тупость своего любовника, а не мое потенциальное безумие. – Тот факт, что твоя сестра попала под колеса фургона, не отменяет вероятности, что это она разрезала шину или сделала еще что-то из перечисленного, правда? Здесь у нас два несвязанных события. – Миранда прикладывает карту к терминалу, и официант исчезает. – Предполагаю, о молочных бутылках она все знала не хуже тебя?
В моей голове вновь просыпаются подозрения по поводу Фиби.
– Да, конечно.
– Все, что я могу тебе посоветовать – верь себе. Если ты считаешь, что у тебя не в порядке с головой, значит, наверное, так оно и есть. Но если при этом ты не можешь отделаться от ощущения, что кто-то тебе гадит – точно так же советую тебе доверять своей интуиции. Меня научил этому развод. Люди становятся редкостным дерьмом, когда хотят убрать тебя с дороги.
Она права. Я смотрю на часы. Look, look – a candle, a book and a bell. Может, я и схожу с ума. Но при этом кто-то открыл на меня охоту. Две равновеликие истины. Может ли это быть Фиби? Надеюсь, после операции она сможет мне рассказать. Я опускаю взгляд на пятна запекшейся крови, словно в них можно найти ответ. Пятна хранят молчание. Они не могут дать мне ответ, я ли толкнула сестру. Они держат свои секреты при себе.