– Эмма. – Я отчего-то решила, что Нина должна быть ровесницей моей матери, но едва та открывает дверь, я вижу, что она лет на десять моложе. На вид Нине около шестидесяти пяти, у нее седые волосы до плеч, а надетые на ней шаровары для занятий йогой и струящийся индийский топ придают всему ее облику некий флер непринужденности. Лицо Нины тут же озаряет радостная улыбка. – Эти темные волосы я бы узнала из тысячи. Совсем как у Патрисии. Входи же скорее.
– Благодарю вас. И за то, что согласились со мной увидеться.
Вслед за хозяйкой я прохожу в дом. Жилище Нины выглядит стильно и обставлено не без лоска. Я почти уверена, что различаю запах травки за стойким ароматом сандалового дерева, курящимся из ароматических свечей. Выглядит Нина совсем как хиппи из среднего класса. Когда я прохожу по коридору мимо книжных стеллажей, мои выводы находят подтверждение. Рецепты веганской кухни, руководства по медитации. На глаза мне попадаются книги по спиритуализму и издания вроде «Астральная проекция: руководство по безопасному выходу из тела». Это вызывает у меня улыбку. Я не верю во всю эту чушь, но мне нравится, что в нее верит Нина.
– Да брось, мне это только в радость. Я часто о тебе думаю. – Нина проводит меня в кухню, а оттуда – в сад, где в очаровательной беседке уже накрыт стол, на котором красуется восхитительный ориентальный чайный сервиз. – Я заварила китайский чай. Ты не возражаешь? Если хочешь, могу предложить вина, пива или кофе. Сама я не употребляю много кофеина, как и алкоголя.
Мой взгляд останавливается на оставленном в пепельнице заботливо свернутом косячке.
– Я знаю, что уже старовата, но эта штука всегда была моей фишкой. Она дарит моей душе покой, а моим членам – гибкость. Я ведь преподаю йогу, пилатес и медитацию в холистическом центре, здесь, в парке.
Нина очень мила и словоохотлива. Я сажусь на предложенное место, пока она наливает чай.
– Я ведь так до сих пор и не знаю, что ты запомнила – или захотела запомнить – из своего раннего детства. – Нина внимательно смотрит на меня. – Фиби, должно быть, помнит больше?
Я киваю:
– Так она говорит. Я не могу сказать наверняка, насколько она в самом деле помнит то, что было до всего, что с нами случилось. До той ночи. До предшествовавших ей недель. – Я не собираюсь посвящать Нину ни в собственные проблемы, ни в подробности произошедшего с Фиби. Я чиста и свежа после душа и даже нанесла макияж. Возможно, я выгляжу слегка усталой, но в остальном, надеюсь, вполне могу сойти за нормальную. – Честно говоря, мы не слишком часто это обсуждаем. Мы довольно редко видимся. Особенно в последние годы.
– Так бывает. Мне кажется, с тех пор, как мой брат сорок лет назад уехал в Австралию, мы виделись всего трижды. Но мы-то с ним никогда и не были близки, в отличие от вас двоих. – Лицо Нины омрачается. – Той ночью вас было не расцепить. Так крепко вы держались друг за дружку. Помню, полицейский пытался вас разделить, а Фиби кричала, чтобы он оставил вас в покое. Я тогда завернула вас обеих в одно одеяло, как сиамских близнецов, а потом вызвала «Скорую» вашей маме.
Я удивленно моргаю.
– Вы были там?
– Бог ты мой, да ты и впрямь не много помнишь. – Она подпирает коленом подбородок, вся текучая и грациозная, словно кошка, и прикуривает свой косячок. – Ну да, вы же пришли ко мне домой. Бежали под дождем. До нитки вымокшие и перепуганные.
– «Добрая леди», – произношу я, когда кусочки мозаики встают на свои места. Я поднимаю на Нину взгляд. – Так мы с Фиби вас звали.
– В самом деле? Это очень мило. Я тогда жила в небольшой квартирке на первом этаже дома в другом конце улицы. Ваша мать была очень добра ко мне. Мы заботились друг о друге. Должно быть, по этой причине я впоследствии так долго не могла успокоиться и все думала – могла ли я что-то предпринять, чтобы ее остановить? Сдается мне, что все-таки нет. Это было как гром среди ясного неба. Очень жаль, что мне не позволили вас оставить. Когда мне не разрешили взять над вами опеку, я была просто вне себя. Особенно после трагедии, которая произошла с той семьей. Вы с Фиби оказались разделены, хотя могли все это время быть со мной. Я бы любила вас как родных.
У меня кружится голова. Такого поворота я не ожидала.
– Вы хотели стать нашим опекуном?
– Ну разумеется! Я любила вашу мать. Любила вас. Я даже готова была переехать – чтобы вы были подальше от своего бывшего дома. – Нина едва заметно качает головой. – Но социальным службам не было до этого дела. Я для них была двадцатидевятилетней жертвой домашнего насилия, в анамнезе у которой были зарегистрированные обращения в полицию, – пока не сбежала от мужа. Тогда у меня случился выкидыш, и собственных детей больше у меня быть не могло.
Нина говорит об этом словно бы между прочим, однако за клубами дыма в ее серых глазах мелькают видения из несбывшейся жизни.
– Несмотря на то, что я в той ситуации была жертвой, меня сочли недостаточно психически стабильной для того, чтобы расставить галочки в анкетах. Мое жилье оказалось недостаточно велико. Я зарабатывала недостаточно денег. Была слишком сильно связана с вашей мамой. В общем, они просто решили, что я недостаточно хороша, и все… Тем не менее я смогла вас разыскать, – добавляет Нина, глядя поверх чашки. – Когда ты училась в университете. Ты была беременна. Ты выглядела такой счастливой, и жили вы с Фиби вместе. Я тогда решила, что неправильно будет возвращать прошлое в вашу жизнь. Поэтому я так и не объявилась. Возможно, это была ошибка. Сложно предвидеть последствия своих поступков, правда? Потому, наверное, так легко рассуждать постфактум.
Ее слова для меня – настоящее откровение, и в душе тут же вспыхивает крошечный огонек надежды. Если Нина поможет мне разобраться в прошлом, быть может я смогу освободиться от страха, что мне суждено его повторить?
– Так вы не подозревали о том, что собиралась сделать наша мать? – Мой разум юриста отказывается в это верить. – Как такое возможно? Вы ведь наверняка видели, что она не в себе? Что она не спит?
Я стараюсь контролировать свою речь, чтобы мои слова не звучали как упрек, но это непросто. Я действительно не могу в это поверить.
– Знаю. С твоей точки зрения это все должно казаться безумием, но я ведь знала вашу маму еще до твоего рождения. Как ни крути, она была моим лучшим другом. Пока рядом был ваш отец, мы с ней не так часто виделись – думаю, ей не дозволялось часто выходить. Слишком она была красива, чтобы жить с таким злобным человеком. Он был старше ее, и красота Патрисии вызывала у него злобу, как вызывала ее впоследствии и появившаяся на свет Фиби. Несмотря на то, что Патрисия больше не хотела детей, он настоял на том, чтобы она родила второго. А едва на свет появилась ты, он исчез. Связал твою мать по рукам и ногам всей этой ответственностью и оставил ее. Кажется, он подался куда-то на юг, в Корнуолл, и стал жить с какой-то женщиной, с которой связался во время одной из командировок. Он погиб несколько лет спустя – несчастный случай на воде. Тогда твоя мать, начав бороться, смогла поправить свои дела – страховка за жизнь твоего отца покрыла стоимость дома.
Я не задаю больше никаких вопросов об отце, хоть и странно воспринимать его как живого человека, а не имя существительное. Отец. Для меня – ни формы, ни содержания. Но все равно больно слышать, как Нина без обиняков говорит, что мать меня не хотела.
– Я не удивлена тому, что была нежеланным ребенком. Фиби говорит, что как раз тогда она и изменилась – после моего рождения. Должно быть, она меня ненавидела.
– О господи, нет! Никогда не смей так думать! – Широко распахнув глаза, Нина подается вперед. – Она любила тебя до безумия. Очень, очень сильно. С того самого момента, как ты родилась. Она любила вас обеих, но ты – ты была ее любимицей. Она буквально превращалась в тигрицу – так хотела тебя защитить. Она не хотела второго ребенка потому, что… В общем, в ее семье у вторых детей случались… проблемы.
– Вы имеете в виду сумасшествие? – Мой желудок делает сальто, а во рту внезапно появляется сальный привкус. – Она говорила мне, что я тоже сойду с ума.
– Сумасшествие – слишком сильное слово.
– Не думаю, что можно как-то иначе назвать то, что она сотворила с Фиби.
– Возможно. – Нина подливает мне чаю. – Но она была такой доброй женщиной! Такой чуткой к людям… думаю, тут лучше всего подойдет слово «сопереживающая». Только Патрисия всегда казалась немного… хрупкой. Хотя это тоже не совсем подходящее слово. Она была эфемерной. Порой Патрисия говорила, что это «дефект сборки». Что у нее дурные гены. Ее собственная мать только подливала масла в огонь – что бы Патрисия ни сделала не так, все это было по той причине, что она родилась второй. Дурная кровь. Прошлое преследовало твою мать. Она так боялась его! Но тебя – тебя она любила. Когда она говорила о тебе, в ее глазах было столько гордости! Какой умницей ты была, как ты научилась читать раньше всех других детишек в садике. Как ты ее смешила. Как ты умела растормошить вечно угрюмую Фиби.
Интересно, куда же испарились все эти родственники, когда мы с Фиби остались сиротами. Братья и сестры моей матери, ее родители. Никто не пожелал забрать нас к себе, хотя социальные службы наверняка им предлагали. Быть может, это потому, что нас было двое? Или потому, что они не желали иметь ничего общего со вторым ребенком – с дурной кровью? «По крайней мере, мне об этом волноваться не нужно», – горько думаю я. Если я окончательно слечу с катушек, Фиби будет более чем готова занять то место, с которого она меня с таким упорством выпихивает, и завладеть моей семьей.
– Так что с ней произошло? – спрашиваю я. – Что изменилось?
– Я точно не знаю. – Нина издает долгий вздох. – Я хочу сказать, все эти россказни про второго ребенка – полная ерунда, и она знала об этом. Можно подумать, гены знают, которым по счету ты появляешься на свет! Это же просто нелепо! Она смеялась над этим и называла свое семейство чокнутым потому, что они в это верили. Кажется, такая беда случалась даже не с каждым вторым ребенком. Целые поколения вырастали без каких-либо проблем. Мне кажется, в любой семье в каждом поколении обязательно найдется кто-то один, кому в этом мире по какой-то причине окажется неуютно, так что никакое это не проклятие рода Бурнетт.
– Отличный эвфемизм.
Я делаю глоток чая. Как хорошо, что у нее толстые керамические чашки, прямо как в китайском ресторане. Боюсь, что-то более деликатное могло бы расколоться в моих руках – так сильно я сжимаю чашку.
– Ее преследовали страхи. В основном – за тебя. Если подумать, все началось как раз после твоего рождения. Начиналось с малого. Она все время переживала о том, где ты находишься. Несмотря на то, что Фиби всегда была более склонна к поиску приключений и озорству, ваша мать впадала в настоящую панику, едва ты пропадала у нее из виду. Словно тебя везде подстерегала опасность. Потом появились странные моменты. Патрисия словно застывала, глядя в пространство, и мне приходилось тормошить ее, чтобы вывести из этого состояния. Она обычно отшучивалась – говорила, что потерялась в собственных мыслях, и только. Я не подвергала это сомнению. Однако в последний год подобные эпизоды участились, и мне стало очевидно, что Патрисию это тревожит.
Нина в очередной раз глубоко затягивается.
– Я поняла, что с ней творится неладное, когда Патрисия едва не спалила дом. В тот день я заглянула к вам, чтобы вернуть книжку. Я вошла в дом – Патрисия всегда оставляла заднюю дверь незапертой, если была дома, – и обнаружила на плите дымящуюся фритюрницу, буквально за секунду до возгорания. Патрисия обнаружилась наверху – она стояла в коридоре, уставившись через окно в сад. Ты с плачем валялась у нее в ногах. К тому моменту, как появилась я, ты кричала уже так громко, что я решила, что ты серьезно ушиблась. Лицо у тебя было багрового цвета, и ты не переставая кричала: «Мамочка! Мамочка!», но Патрисия совершенно не осознавала, что ты была там. Словно статуя, она стояла неподвижно, прижав ладони к стеклу и глядя в сад. Рот у нее был открыт. Только когда я встряхнула ее – я хочу сказать, я и правда встряхнула ее. – она наконец пришла в себя.
Я покрываюсь гусиной кожей. Тот день не сохранился в моей памяти, и тем не менее я купила дом с живописным окном, выходящим в сад, и по ночам стояла возле этого самого окна точно так же, как, по словам Нины, стояла у окна моя мать: с открытым ртом, прижав ладони к стеклу. Я поеживаюсь при мысли о том, как Уилл застал меня за этим занятием. Слышал ли он?..
– Тогда же я впервые услышала от нее эти числа, – добавляет Нина, прерывая мои размышления, и мне хочется закричать. Когда Уилл застал меня у окна, я бормотала себе под нос эти числа. Время словно показывает мне зеркальное отражение. Я и моя мать – отражения друг друга. Интересно, Нина трясла мою мать, схватив за руки, как я трясла Бена? Как мать трясла меня? Я просто хочу спать! – Она была шокирована случившимся. И напугана, – продолжает Нина свой рассказ. – Я отвела ее к врачу, там ее полностью обследовали, но никакой патологии не обнаружили. По крайней мере, на физическом плане. После этого она немного отдалилась. Не могла перестать волноваться. Ты помнишь пожарные тревоги?
– Что за тревоги?
Я сканирую файлы в своей голове, но ничего похожего не нахожу.
– Патрисия боялась, что случай с фритюрницей может повториться, поэтому заставила вас с Фиби практиковаться – чтобы вы могли прибежать ко мне за помощью. А если бы меня не оказалось дома, вам следовало бежать к Кристин Райт – это библиотекарь, она жила на соседней улице, а ее муж всегда был дома, потому что на работе получил травму позвоночника.
Я помню, как Фиби держала меня за руку, пока мы под дождем бежали к дому доброй леди. Фиби никогда не рассказывала ни о каких тренировках. Но она ведь должна была их запомнить, разве нет? А что мы вообще в состоянии запомнить – о чем угодно? Память. Мы полагаемся на нее во всем, что знаем о себе и своих близких, но на самом деле оказывается, что помним мы так мало! Пучки эмоций, запахи, мгновения. Все это хранится в наших компьютерах вперемешку. Файлы удалены, отсутствуют или фрагментированы. Диски не читаются. Воспоминания – совсем как время. Всегда ускользают от нас, сколько бы мы ни пытались их поймать.
– Все это началось задолго до ее сорокалетия?
– Это началось буквально за пару недель до него. Вам с Фиби, вероятно, показалось, что все это длилось гораздо дольше, потому что вы были еще так малы. Но на самом деле прошло совсем немного времени. Я любила Патрисию, но если бы мне только показалось, что вы с Фиби в опасности, я бы не моргнув глазом сообщила в социальные службы. И точно так же поступили бы в школе. А она только поблагодарила бы нас за это. Но все произошло очень быстро. Патрисия стала запирать заднюю дверь, что я интерпретировала как намек, что мое присутствие в вашем доме излишне. Думаю, как раз в то время она и перестала следить за домом. Но потом с ней произошло что-то еще.
– Что вы имеете в виду?
– За неделю или около того до беды Патрисия пришла ко мне в слезах. Она очень исхудала. Сказала мне, что собирается обратиться за помощью – медицинской помощью – в специальное учреждение, вроде того, куда в свое время поместили ее двоюродную бабушку. Патрисия призналась мне, что не может спать. Ее снедало ощущение надвигающейся опасности. Патрисия сказала, что у нее появились навязчивые идеи. Разбитые бутылки из-под молока. Эти числа, которые она вечно бормотала себе под нос. Закрывание задней двери. Порой Патрисия не могла ответить на вопрос, кто она и где находится. Она стала чаще выпадать из реальности, словно в голове у нее становилось пусто, а вернувшись назад, обнаруживала себя в другой комнате. Она сказала, что очень боится, что произойдет что-то плохое или что кто-то попытается вам навредить. Она даже стала подозревать, что угроза – в ней самой.
Боже-боже-боже… Лучше бы я не приходила к ней.
Не знаю, какие ответы я ожидала услышать от Нины, только все, что она сейчас говорит, – словно нож мне в сердце. Я и впрямь схожу с ума – совсем как мать. Те же фобии. Те же навязчивые идеи. Те же выпавшие моменты. Я – дочь своей матери. Второй ребенок. Где-то в глубине моей памяти все это хранилось, и теперь я повторяю этот путь. Как пережившее насилие дитя, которое само встает на тропу насилия.
– Я тогда сказала ей, что все это, должно быть, следствие ее бессонницы. Я знавала одного парня, который сидел на наркоте – так вот, он не спал целую неделю, а днем впадал в паранойю и лунатил, и едва совсем не спятил, пока мы ему не вкололи седативное, после чего он проспал сорок восемь часов кряду. Патрисия призналась, что уже пробовала принимать снотворное, но таблетки на нее не действовали. Ей казалось, что половину времени она вообще не знает, кто она. Голову ее переполняли мысли, сути которых она не понимала. – Нина опускает взгляд. – Я посоветовала ей подождать еще несколько дней. Если бессонница к тому моменту не исчезнет, я пообещала снова отвести ее к врачу, а вас, девочек, забрать к себе на время, чтобы Патрисия могла прийти в себя. – Нина снова переводит взгляд на меня и внезапно кажется мне старше – может, виной тому облако, за которым скрылось предвечернее солнце, а может – груз рассказанной ею истории. – Само собой, этого уже не случилось, – мягко продолжает Нина. – Мы потеряли время. Знаешь, она так сильно вас любила! Мне кажется, потому она и упала замертво, когда ты обнаружила их с Фиби. Осознание того, что она чуть не натворила, оказалось чересчур тяжким испытанием для ее хрупкого душевного здоровья. С таким испытанием Патрисия не смогла справиться.
– Что ж, возможно, – вздыхаю я. – Не думаю, что мы когда-то сможем узнать это наверняка. Но мне жаль, что я вас не помню. Мне хотелось бы поблагодарить вас за то, что присматривали за нами до всего этого.
Нина поднимает на меня исполненный такого облегчения взгляд, что мне совершенно не за что ее винить. Мое сердце разрывается на куски. Отголоски того, что натворила наша мать, затронули так много жизней!
– А еще мне жаль, что мы не смогли остаться и жить с вами. Для нас с Фиби так было бы и в самом деле лучше – думаю, вы подарили бы нам обеим гораздо более счастливое детство.
В глазах Нины стоят слезы. Протянув руку, она сжимает мою ладонь.
– Спасибо тебе за эти слова, – с чувством произносит она. – Встреча с тобой воскресила старые воспоминания. Она гордилась бы тобой. Вами обеими. Я это точно знаю.
Я улыбаюсь в ответ, ощущая, как кожу под одеждой щиплет выступающий пот. Я знаю, что мне, вероятно, лучше будет поступить, как хотела поступить моя мама. Упечь себя куда-нибудь. Если до сегодняшнего визита к Нине у меня еще оставались сомнения, то теперь вывод очевиден. Я несу угрозу собственной семье. Это я схожу с ума, а не кто-то другой. Но все же, все же… Даже выслушав рассказ Нины, я чувствую, как все мое тело зудит от паранойи, что кто-то собирается причинить вред мне и моим близким. Если я буду под замком, что я смогу предпринять по этому поводу? Я видела достаточно фильмов и телепередач, чтобы составить представление о подобных местах. Даже если ты приходишь туда добровольно, это совсем не значит, что ты сможешь в любое время уйти. Так что будет, если я вдруг передумаю? Я не могу позволить себе находиться так далеко от своих детей. Просто не могу.
– …и конечно, когда ее перевели на более мягкие условия содержания, я смогла навещать ее чаще.
До меня доходит, что Нина продолжает свой рассказ, и я стараюсь сконцентрироваться на том, что слышу, незаметно делая глубокие вдохи, чтобы успокоиться.
– Я надеялась, что разговоры помогут вернуть ее, но хотя время от времени в глубине ее глаз загоралась искорка понимания, я никогда так и не почувствовала ее присутствия. Она так крепко заперла себя внутри собственного рассудка, что, должно быть, уже не смогла бы выбраться наружу, даже если бы пожелала… Потом, разумеется, я видела в Хартвелле Фиби. Я удивлена, что она ничего тебе не рассказала. Она собиралась уходить, а я как раз приехала. Я подошла поздороваться и представиться, а она страшно разозлилась на меня за то, что я ее бросила. Называла меня разными неприличными словами. Мне было так плохо. Вот почему я передумала идти к тебе в офис, когда прочитала ту статью в газете – про чей-то развод. Я какое-то время терлась в аллее неподалеку, а потом струсила и убежала.
– А ведь я вас видела! – восклицаю я, когда очередной кусочек мозаики занимает положенное место. – Я видела вас в окно. – В тот день в офис приходила Мишель. А я еще обратила внимание на старушку в аллее напротив. – Жаль, что вы тогда не решились зайти. Правда, жаль.
– Что ж, судьба все равно свела нас вместе. После того, как на меня отреагировала Фиби, я просто не хотела создавать больше проблем. Слава богу, с ней был супруг – он ее успокоил, а то я…
– Простите, – обрываю я Нину, неуверенная, правильно ли все расслышала, и теперь уж вся обратившись во внимание. – Вы сказали, она была с мужем?
– Верно. Хотя, быть может, это был ее бойфренд? Симпатичный мужчина с волосами песочного оттенка, около сорока лет на вид. Примерно шести футов ростом.
Я стою, уставившись на нее, и все мысли о психическом расстройстве испаряются из моей головы, уступая место шоку. Симпатичный мужчина с волосами песочного оттенка, около сорока лет на вид.
Это описание моего мужа. Фиби посещала Хартвелл в компании Роберта.