Раз за разом я швыряю булыжник в заднюю дверь, и наконец стекло лопается. Стукнув еще разок по торчащим из образовавшейся дыры осколкам, я запускаю внутрь руку. Ключа в скважине нет. Я изо всех сил вытягиваю пальцы, шаря по наличнику – Роберт иногда засовывает ключ туда, но мне не дотянуться. Времени нет. Я лезу сквозь дыру в стекле. Осколки оставляют раны на моем теле, вспарывают джинсовую ткань, впиваются в мои ляжки, но я протискиваюсь вперед и кучей мокрого тряпья вываливаюсь на пол в кухне. Там я немедленно вскакиваю на ноги, чуть повторно не растянувшись на скользком полу – яйца, на полу – разбитые яйца, хрясь, хрясь, хрясь – и, спотыкаясь, уже спешу прочь, как вдруг слышу голос.
– Здравствуй, Эмма.
Я в потрясении оборачиваюсь. Она прямо у меня за спиной. Кэролайн. Ухмыляется. Выбившиеся волосы, длинные и спутанные, свисают ей на лицо.
– Какого черта ты вытворяешь, Кэролайн? – спрашиваю я.
– Такого.
Она делает внезапный выпад, и, прежде чем я успеваю дернуться в сторону, с силой толкает меня в бок. Я отступаю, потирая ушибленное место. На удивление, промокшая насквозь одежда кажется горячей на ощупь. Как она может быть такой теплой? И липкой? Когда ноги подкашиваются подо мной, я во мраке поднимаю ладонь к глазам. Мои пальцы выпачканы чем-то темным. Кровь. Это кровь. О, господи.
Рухнув на пол, я пытаюсь схватить ее за ногу, но Кэролайн лишь стряхивает мою руку. Опершись спиной о буфет, я зажимаю ладонью колотую рану у себя в боку. Она проткнула меня ножом? Кровь толчками сочится у меня между пальцами, и я прикусываю язык, чтобы не застонать. По мере того, как отступает шок, приходит боль. Это нехорошо. Совсем.
– Что ты сделала с моей семьей? – спрашиваю я. Нужно ее заболтать. Где же полиция? Я крепче зажимаю рану, стараясь свести края вместе. Кэролайн кладет свое орудие на кухонную стойку. Это толстый осколок стекла, всего несколько дюймов в длину. Может быть, я выживу. Может быть.
– Пока ничего. Я всего лишь плачу тебе той же монетой, Эмма. – Распахнув дверцу холодильника, она вынимает початую бутылку вина и, усевшись за стойкой, отхлебывает большой глоток. – Ты ведь первая расправилась с моей семьей.
– Я ничего тебе не сделала. – В животе у меня холодеет. Словно в моих внутренностях тает лед. – Мне было пять лет.
– После той аварии мама все время твердила про судьбу, – не слушая меня, произносит Кэролайн. – Не сетуй на судьбу. Нужно принимать все таким, как оно есть. Мы не в силах что-то изменить. Она так часто повторяла это дерьмо, что как бы я ее ни любила, мне хотелось ее придушить. Она всегда была такой жизнерадостной. Этого хотел бы твой папочка, – так она говорила. Разумеется, она ошибалась. Мне кажется, чего он действительно хотел бы – так это не сдохнуть, не дожив и до сорока пяти, в жуткой агонии, с легкими, расплющенными о руль машины.
Издав короткий смешок, Кэролайн снова прикладывается к бутылке.
– Но разве судьба была виной всему этому? Нет. Просто моему святоше-отцу было недостаточно нас с мамой. Он мечтал поселить в нашем доме еще одного ребеночка. Считал, что мама меня избаловала. Что я слишком холодна. Не умею сопереживать. Что мне нужен кто-то, о ком я могла бы заботиться. Мама, конечно же, не была с ним согласна. Она любила меня так же сильно, как я любила ее. Но и папу она тоже любила, так что его идеи о том, что в нашем гнезде должен появиться кукушонок, прорасли и в ней, и мама пошла на это. А потом внезапно только и слышно стало: «Эмма, Эмма, Эмма».
Кэролайн переводит на меня взгляд – лицо ее внезапно икажает гримаса гнева.
– И погляди, чем это для них закончилось. Могилой и инвалидным креслом. Я сидела на заднем сиденье, пристегнутая. Я была так зла! Я очень хорошо все помню. Яркое солнце. Папина восторженная болтовня. Моя сдерживаемая ярость. Перед выездом я закатила истерику. Кричала и кидалась вещами. Только в тот раз по-моему не вышло. Она такая милая, эта Эмма. Прекрасное имя для такой прекрасной малышки. Они были очарованы тобой – даже моя мама – и ожидали, что и я должна буду тебя полюбить. Будто мне было какое-то дело до твоих трагедий! Это были мои родители. Для тебя в нашей семье не было места.
Мои внутренности – меня проткнули, боже мой, меня проткнули осколком стекла… мама ведь тоже порезала себя осколком… – переворачиваются при мысли о том, как повернулась бы жизнь, если бы мне пришлось жить с этой семьей. Кэролайн в роли старшей сестры вместо Фиби. Какое несчастье произошло бы со мной в их доме? Из огня да в полымя… Пламя… Сковородка – есть поблизости сковородка? Что-нибудь, что можно использовать как оружие?
Я отрываю одну ладонь от раны, чтобы попытаться открыть ближайший ко мне ящик буфета, но Кэролайн оказывается быстрее. Метнувшись ко мне, каблуком своей туфли она пригвождает мои пальцы к полу. Боль обжигает, и, выдергивая руку, я не могу сдержать крик.
– А потом какая-то машина врезалась в нашу, и все изменилось, – как ни в чем ни бывало продолжает свой рассказ Кэролайн, пока я в агонии корчусь на полу. – Когда все произошло и я лежала там, слушая последние вздохи своего отца и стоны матери, то терявшей сознание, то приходившей в себя, и пока до меня еще не дошло, до какой степени отстойной с того момента станет моя собственная жизнь, мне очень хотелось протиснуться между сиденьями и сказать им: «Ну что, допрыгались? Будет вам урок». Судьба. Нет, я никогда не верила в судьбу. До того самого момента. Когда услышала твое имя в больничном коридоре. «Эмма? Младшая дочь Патрисии Бурнетт?» Я не могла поверить своим ушам. Эмма Бурнетт. Меня словно холодной водой окатили. Видишь ли, я была слишком мала, чтобы запомнить твою фамилию. Я слышала ее всего-то пару раз. Я перерыла все бумаги матери, но после несчастного случая она избавилась от всех документов по удочерению. Через какое-то время я смирилась с тем, что никогда не узнаю, кто ты и где живешь. Но потом, когда в больнице я услышала твое имя, я все вспомнила. Эмма Бурнетт. Вот как тебя звали.
– Моя семья здесь ни при чем, – выдыхаю я. – И я тоже. Я даже не знала об аварии. Я…
– Ой, кончай хныкать, Эмма, это мой звездный час! – Кэролайн пристально смотрит на мою рану. – Можешь зажимать сколько хочешь, я практически уверена, что задела печень. К несчастью. Я-то надеялась, что ты выживешь. Понесешь наказание. Что ж, хей-хо! – Она бросает мне кухонное полотенце. – Держи. Это может ненадолго продлить твою жизнь. Хочу, чтобы ты все слышала.
Печень, Господи, моя печень. Как бы там ни было, я плотно прижимаю полотенце к ране. Может, она промахнулась. Я ведь успела немного повернуться. Может, все еще будет хорошо. Может, все может быть, – думаю я, пока холод расползается по моему животу.
– Я следила за тобой. Нужно было выяснить, как ты устроила свою жизнь после того, как разрушила мою и мамину. В течение часа ты успела поругаться с Фиби и с какой-то несчастной женщиной возле своего офиса. Едва ли ты вспомнила тогда о своих феминистских принципах. Помню, как думала, царапая ключом твою машину: «Пока у тебя все хорошо, Эмма. А потом к черту сестринскую солидарность, да?» Я написала записку и оставила у тебя на ветровом стекле, прижав щеткой дворника. Грубовато для меня, но в точку. СУКА. Мне стало чуть легче. Судьба не просто так свела нас вместе. Разумеется, я проследила за тобой до дома. Увидела твой дом. Мужа. Детей. Твоих друзей. Все такое идеальное, до тошноты!
– Ничто не идеально, – возражаю я.
Кроме моих детей. О, мои крошки. Где они? Где Роберт? Почему не защищает их?
– Некоторые люди не заслуживают того, что имеют, – продолжает Кэролайн. – Просто равнодушно порхают по жизни, ничем не обремененные. Ты не должна была упорхнуть от меня. Я заплатила тем подросткам, чтобы стащили у тебя кошелек – ничего сложного. Зато я смогла увидеться с тобой лицом к лицу. Разрезала твою шину. Слежка за Робертом тоже оказалась подарком небес. Тот бар… просто идеально. У меня созрел план притвориться твоей клиенткой или подружиться с тобой, но ты сделала все сама. Написала мне. В тот первый раз, когда ты явилась и сидела в машине возле моего дома, я решила, что ты все знаешь. Но нет, это оказалась всего лишь твоя жалкая попытка подружиться.
– Не трогай моих детей. Прошу тебя. Они ничего тебе не сделали.
У Кэролайн прямо под рукой нож, а я не в том состоянии, чтобы за ней бежать. Не уверена, что смогу хотя бы просто встать на ноги. Но я должна что-то делать. Только вот что? Меня к ней так тянуло. Рядом с ней я чувствовала себя в безопасности. Мне было спокойно, потому что я знала, где она находится и что делает. Вновь это сочащееся сквозь ткань времени знание о будущем.
– Из глубины сада я наблюдала за твоими бессонными ночами. Твоя бессонница – просто подарок. Все что мне нужно было делать – подпитывать твою паранойю. Разбитые молочные бутылки, звонок в школу, чтобы сообщить, что ты трясла того паренька. Позвонить тебе в офис от имени клиенток, а потом назначить встречи в других фирмах, на случай, если кто-то станет проверять, – проще простого. Все было готово, чтобы, когда придет время, отправить те отзывы. Чтобы подтолкнуть тебя к краю обрыва. – Кэролайн ухмыляется, держа в руках бокал вина. – Точно так же, как я столкнула Фиби с края того тротуара прямо под колеса фургона. Медсестры сильные. Нам ведь приходится тяжко пахать.
Фиби. Несчастная Фиби, снова на волосок от смерти – и все из-за этой ночи.
– Разумеется, была еще Патрисия, – продолжает Кэролайн. – Все дело заняло считаные секунды. Я всего лишь вышла из палаты собственной матери, прошла вперед по коридору и взяла дело в свои руки, как только ты ушла. Она не сопротивлялась, когда я опустила подушку ей на лицо. Только руки задергались. И всего-то. Бывало и хуже.
Внутренний холод достигает моих ног, и меня охватывает дрожь. Она убила мою маму. Пыталась убить Фиби. А теперь собирается убить мою семью. Я бросаю взгляд на таймер духовки. 2.08. Следующее из маминых чисел – 2.18. Что, если я никогда и не смогла бы ничего с этим поделать? Мы склонны искать смысл во всем, но что, если его просто нет? Червоточина во времени без всякой на то причины. Случайный сбой во Вселенной.
Моя ладонь, холодная, как лед, сползает с полотенца и безвольно падает на пол. Вряд ли я доживу до 2.18. Думаю, к тому времени я уже скончаюсь здесь, прямо на полу собственной кухни.