Бойцы скакали, не щадя коней, не скупясь на крепкое слово. Ну, Аман-палван, теперь уж тебе несдобровать!
Гремели копыта по пыльной дороге, храпели кони на бешеном карьере. Ветер бил в лицо, свистел в ушах. Поворот. Еще поворот. Налево. Направо. Долина. Околица Пишкарана. Дымят костры.
Шашки вон! Нет. Клинки не нужны. Это только костры. Только брошенные остовы юрт и снопы клевера. Банда бежала.
Десятки троп ведут в горы. Куда подался старый волк? Несколько эскадронов бросаются его преследовать. Но вскоре возвращаются. Аман-палван рассеял банду, и она потекла стремительными потоками в разные стороны. Ущелья скрыли врага.
Тела Фарынского мы не нашли. Пропал и Мозгунов. Лишь пятна крови краснели на том месте, где стояла юрта курбаши.
На покинутом стойбище в котлах кипела шурпа, варились целые тушки баранины. Обед поспел уже при нас. Вкусный ароматный обед. Но, увы, мы не притронулись к нему. Мало ли что осталось в котлах вместе с мясом…
В эту ночь костры зажглись в горах. Они вспыхивали то тут то там. Алели до утра!
А на следующую ночь они поползли выше, к неприступным скалам. Так они блуждали долго, боясь спуститься вниз, в долину, где уже начались последние бои с Курширматом.
Старый крестьянин из горного села приехал на днях в Наманган и сообщил новость.
В хутор прискакала лошадь, к хвосту которой был привязан человек. Мертвый, конечно. Обезумевшее от страха животное неслось во весь опор, и тело ободралось о камин до неузнаваемости. Долго не могли разгадать, кто это. Только потом, по шраму на груди и серебряному портсигару с монограммой, опознали мертвого. Это был прапорщик Фарынский. Конь принес его из самого Пишкарана…
В другой стороне долины, в предгорьях Алая, тоже блуждали огни, пробирались по склонам, таились в ущельях. Это уходил со своей бандой Халходжа. Уходил не спеша, заметая следы, сводя счеты с прошлым.
Отряды шли за своим вожаком поневоле. Никто не знал, зачем бежит из родных мест ишан, что он задумал. Удачи уже не сопутствовали ка шкуру. После расправы над Мадамин-беком в Вуадиле Халходжа метался у предгорий, как затравленный шакал. Впереди его поредевшего войска, насчитывавшего теперь лишь четыре сотни, по-прежнему зеленело «священное знамя». Но к нему присоединилась мертвая голова бека, водруженная на длинную пику. Её избрал он вторым своим знаменем — знаменем мести.
Встреча с далеким гостем не вдохновила Халходжу. Посулы и обещания, щедро расточаемые человеком с пытливыми глазами, мало радовали ишана. Это была синица в небе, и за нее предстояло расплачиваться кровью. Собственной кровью. А он еще хотел жить. Пусть Курширмат борется, его тщеславие удовлетворено — титул «амир лашкар баши» присоединен к имени Шер-Магомета. Судьба обошла ишана и остановила свой выбор на кривом Ширмате. И судьбой руководили люди из Афганистана и Персии, люди из-за моря. Это тоже знал Халходжа. Так пусть избранник и платит за почести, обещания и английскую форму. А ему, ишану, лучше выйти из опасной игры. Настало время подумать о собственной шкуре. Теперь, на закате жизни, он вдруг вспомнил, что приобщен к сонму ревнителей мусульманства и даже именуется ишаном. К лицу ли ему, вероучителю, совершать подвиги воина? Тихая обитель, молитвы, четки в руке — вот удел священнослужителя. Остаток дней своих он проведет в покое, а когда бренное тело его отдаст душу богу, люди построят мазар и станут почитать ишана Халходжу как святого. Мазар с конским хвостом на шесте — достойная могила. О ней стал часто говорить курбаши в кругу своих подчиненных. Он готовил себя к роли подвижника мусульманства, обнажившего меч в защиту шариата.
Он шел прежними дорогами, словно возвращался назад, к прошлому. Это походило на блажь, на прихоть больного и старого человека, который прощается со своей молодостью. Люди, следовавшие за Халходжой, удивлялись и роптали. Ропот доходил до ишана, а может, он просто догадывался о недовольстве джигитов. «Скоро, скоро все кончится, — обещал он. — Путь наш уже недолог».
Банда продолжала петлять по дорогам, ведущим к границе. Как ни старался ишан скрыть свои цели, но тропа, словно стрелка, указала направление. Много глаз следило за ней. Поэтому, когда отряды Халходжи вышли и предместью Оша, гарнизон, охранявший город, уже поджидал курбаши, и ему пришлось укрыться и ближних кишлаках.
Зачем понадобился Ош Халходже? Он мог бы пройти мимо. Не в тенистых ли рощах у подножия Сулейман-горы решил ишан обрести тихую обитель или подыскать местечко для мазара на берегу светлоструйной Ак-Вуры? Нет. До святых дел еще не дошло. Халходжа намеревался перед уходом за рубеж вызволить из ошской тюрьмы своих сподручных, ожидавших суда за убийства. В первую же ночь он послал джигитов на разведку, и те, пользуясь темнотой, попытались сделать подкоп. Однако тюремная стража заметила лазутчиков и отогнала их ружейным огнем.
Неудача не остановила Халходжу
— Вырвать джигитов во что бы то ни стало! — приказал он.
И банда стала готовиться к бою…
На помощь ошским товарищам срочно бросили мой первый полк. Из Намангана мы двумя эшелонами добрались через Андижан до Кара-Су, а оттуда на конях — в Ош.
Город расположен в ложбине среди холмов, поросших тополями. С любой точки можно наблюдать за движением на улицах и вести обстрел. Казарма — тоже в центре, не укроешься, не убережешься от вражьих глаз. Тополевые заросли вокруг города — удобное укрытие для басмачей. В таких условиях трудно защищать город. Сиди, как в ловушке, и жди нападения.
Первое, что мы сделали, — вырубили лес ка холмах и вырыли там окопы — оборона выдвинулась за пределы города. Штаб расположили недалеко от тюрьмы главного объекта басмаческих вожделений. Отсюда легче было руководить операциями. В помощь нам городские власти мобилизовали человек тридцать горожан и снабдили их оружием — старыми берданами и охотничьими ружьями. Ополчение засело в окопах на подступах к городу.
Ночью Халходжа совершил пробный налет. Басмачи обстреляли нас со всех сторон. Конные отряды появлялись то там то здесь, прощупывая оборону, пытаясь прорваться. Но ни одна атака не увенчалась успехом.
На другой день курбаши повторил нападение и уже нацелился на определенный объект — край города, где находились штаб и тюрьма. И снова дружными залпами мы отогнали врага.
Наша пассивная оборона давала противнику ряд преимуществ и прежде всего сохраняла за ним инициативу. Полк постоянно ожидал нападения, рассеивал свои силы на сплошную цепь застав. Мы решили перейти к активным действиям. Наши эскадроны стали заходить в тыл врага, сея там панику и расстраивая планы басмачей. Они уже сами опасались нападения, держались скопом, чтобы не попасть под удар красных конников. Это несколько сдержало Халходжу, охладило его ретивость. Однако осаду он не снимал и, видимо, готовил решающий удар.
Когда он последует? Мы гадали, строили предположения и, конечно, ошибались. Как бы то ни было, полк все время находился в напряженном состоянии. Ночь превратилась в день. Мало кому удавалось спокойно поспать, отдохнуть после тревог и перестрелки. Лишь только смеркалось, я забирал штабных писарей и шел с ними в секрет до утра. В штабе оставался мой помощник Виктор Гурский с дежурным эскадроном. В любую минуту его мог поднять сигнал тревоги и бросить на выручку товарищей.
Неделю продолжалась осада. Почти ежедневно происходили стычки, порой превращавшиеся в настоящий бой. Мы были отрезаны от остальных пунктов Ферганы и не знали, что происходит на фронтах. Связь со Скобелевом была прервана. Только в конце недели линия ожила и я смог переговорить по телефону со штабом фронта. Мне сообщили радостную весть. В Ош послано пополнение. Ведет его вернувшийся из отпуска командир эскадрона Ярошенко.
Не знаю, дошла ли весть до Халходжи или его джигиты, болтавшиеся у железной дороги, пронюхали о приближении эшелона, со он отошел от города. По крайней мере, встречая с 3-м эскадроном пополнение, я не увидел басмачей. Не потревожили они наши посты и в течение дня и ночи.
Го, что мне рассказали на следующее утро, было удивительным, хотя и правдоподобным. Халходжа распустил свой отряд и с сотней преданных джигитов двинулся в сторону Алайской долины, намереваясь пробраться через Иркиштам в Кашгар. На рассвете ишан покинул окрестности Оша и скрылся в горах.
Второе, что поведали мне, было тоже удивительным, но менее правдоподобным. Каждую ночь будто бы Халходжа исчезал из кишлака, где стояла банда, и в одежде странника бродил за дальними холмами и вдоль берега Ак-Буры. Два или три раза он выезжал в сторону Гульчи. Никто не сопутствовал ишану. Никто не видел, когда он уезжает из кишлака и когда возвращается. В свою тайну Халходжа не посвятил даже близких, доверенных людей. Последний раз он съездил в сторону Гульчи накануне роспуска отряда. Конь, которого принял под утро старый конюх, дрожал от усталости и был в густой пене. Ишан собственными руками снял с седла хурджун и отнес его в дом. Переметная сума, по словам конюха, казалась такой тяжелой, что курбаши согнулся под ее тяжестью.
Этот рассказ позже подтвердили многие, в том числе и приспешники самого Халходжи, отпущенные им перед уходом в Кашгар. Возвращение ишана в родные места было не случайным. Он собирал зарытые сокровища — плоды многолетней «борьбы» за веру. Под зеленым знаменем ему удалось скопить немало золота и драгоценностей. Истребляя неверных, он не забывал набивать пазуху свою чужими кольцами, браслетами и серьгами. Время от времени курбаши освобождался от грешного металла и в сопровождении какого-нибудь старика, знающего потаенные места, совершал жертвоприношения богу. Под покровом ночи золото зарывалось в землю, а доверчивые старик на обратном пути умирал. На его теле чаще оставался след ножа. Но иногда он падал с обрыва и разбивался или тонул в бурном потоке. Во всяком случае, ни один соучастник «жертвоприношения» не возвращался под родной кров живым. Их приносили бездыханными соседи-дехкане.
Теперь рассеянное по ферганской земле золото вернулось к шпану, и он мог отправляться на покой замаливать грехи и готовиться к райской жизни.
Халходжа прошел через Лянгарское ущелье, достиг пограничного укрепления Гульча, обогнул его, заночевал в кишлаке того же названия и утром двинулся на Суфи-Курган.
Горы не ласковы в это время года. Голубое небо может неожиданно покрыться тучами, зашумит ветер, и густой снег закрутится метелью.
В то утро шел снег. Склоны гор, холмы — все было покрыто белой порошей. Копыта лошадей месили расползавшуюся холодную грязь, перемешанную со снегом. Отряд двигался медленно, с трудом одолевая скользкую, поднимающуюся вдоль склона тропу. Только к вечеру удалось добраться до Суфи-Кургана.
Уже смеркалось. Кишлак тонул в туманной мгле. Редкие огни очагов едва пробивались сквозь летящую сетку снега. Никто не встречал ишана. Лишь собаки, сторожевые, почти одичавшие в схватках с волками, лаяли зло, неистово, до хрипоты.
Это не был кишлак в обычном представлении. Редкие мазанки лепились по склону горы и являлись как бы основанием для поселений. Зимой Суфи-Курган редел: люди вместе с отарами спускались в долину, а весной он снова оживал, стада поднимались в горы, а вокруг мазанок вырастали войлочные юрты. Кочевье наполнялось голосами, дымилось кострами, превращалось в большое селение.
Появление Халходжи не обрадовало полуголодных, оборванных жителей Суфи-Кургана. Они попрятались в свои юрты и пугливо выглядывали. Слава канхура не предвещала ничего хорошего. Одни богатеи вышли навстречу ишану, чтобы поклониться ему и пожелать доброго пути. Им хотелось остаться в стороне от дороги, по которой шел страшный курбаши. Но их желание не совпадало с намерениями ишана. Он избрал Суфи-Кургаи своей стоянкой.
Гостя пригласили в лучшую юрту. Для него закололи самого жирного барана. Едва он переступил порог, как вспыхнул огонь в очаге и засуетились женщины, готовя угощение. Всем предстояло прислуживать ишану, развлекать его. Надо было любыми средствами вызвать на хмуром лице курбаши улыбку. Однако ни запах жареного мяса, ни веселый треск арчовых веток в очаге, ни льстивые слова хлопотливых баев не настроили Халходжу на веселый лад. Он даже не стал слушать торжественные пожелания добра и благополучия, принятые восточным этикетом.
— Позовите аксакалов! — приказал он.
Курбаши хотел посоветоваться со старейшинами, ему нужно было узнать, какой дорогой легче и быстрее пройти к границе. Его приказ выполнили тотчас. Вошли седобородые и поклонились низко ишану, сидящему на расшитых узорами, кошмах. Он не дал им произнести многословное приветствие. Объявил свое решение немедленно идти к Иркиштаму и потребовал проводников, знающих кратчайшую дорогу.
— Великий хозяин, — взмолились аксакалы. — В ночь идти никак нельзя. Завтра вторник — дурной день. Сами знаете, во вторник да в субботу киргиз не оставит юрту, не выйдет из аула: злые духи собьют с пути. Подождите хотя бы до среды. Зарежем баранов, сделаем угощенье. И вы отдохнете.
— Ждать, пока придут большевики! Хорош совет, но мне не подходит. Готовьте проводников!
— Слушай, великий хозяин, — снова заговорили старики. — Целый месяц в горах бушевала метель, занесло все тропы, завалило ущелья. Давно народ не видел столько снега. Громкое слово скажешь — беда! Хоронит снег живого человека. Ждать надо. Солнце придет, оттают тропы и, откроются ущелья. Спокойно доедешь до самого Кашгара.
— Хватит! — сверкнул своими красноватыми глазами Халходжа. — Идите. Утром выступаем.
Старики поклонились и оставили разгневанного курбаши. Им надо было, вопреки обычаю и здравому смыслу, принять решение. Трудное решение. В дальней юрте, грея руки у очага, они долго совещались. Наконец выход был найден. Против злых духов обратили их же оружие — колдовство. Наполнили солью кожаный мешочек и в полночь зарыли его в сорока шагах от юрты по намеченному пути. Теперь духи были обезврежены, и можно было отправляться в дорогу даже во вторник.
Едва рассвело в горах, как отряд Халходжи, вытянувшись цепочкой, двинулся по заснеженной тропке к перевалу Шарт-Даван. Ехали попарно, гуськом. Впереди двенадцать проводников, за ними, шагах в двадцати, — Халходжа, одетый в теплый ватный халат и меховую шапку. Следом тянулась вся колонна, возглавляемая двумя знаменосцами. Один держал древко с развевающимся на ветру зеленым шелком, второй — пику, увенчанную головой бека, дряблой, сморщенной, уже не похожей ничем на Мадамина.
Тепло еще не коснулось своим дыханием этих суровых мест. Всюду лежал снег, глубокий, рыхлый. Он устилал склоны, вис над пропастями и, казалось, таился, готовый сорваться и хлынуть вниз бушующим белым водопадом. Небо очистилось. Огромное, сверкающее ослепительной короной лучей, горело в ясной синеве солнце. Оно лилось на снега и играло в них радужным блеском, вспыхивало, обжигало белым огнем.
Лошади вязли ногами в свежей пороше, спотыкались, вскидывали пугливо головы. Колонна двигалась медленно. За три часа отряд прошел не более пяти верст. Проводники все чаще и чаще останавливались, отыскивая невидимую под снегом тропу. Потом вовсе застыли.