Примерно с конца 1986 года М.С. Горбачев перестал встречаться с Б.Н. Ельциным (он в то время переехал из Свердловска и был первым секретарем МГК КПСС) один на один. Эту пустоту немедленно заполнил второй секретарь ЦК Е.К. Лигачев, который начал яростно влезать во все московские дела, поправлять, вмешиваться, доводя Ельцина до белого каления.
Горбачев вел на Политбюро сложную игру. Заговаривал зубы консерваторам, упорно проталкивал свои идеи, вежливо «раскланивался» со старыми брежневскими динозаврами: он посылал «свои стрелы в разные стороны, в несколько сторон одновременно, удерживая только ему понятный баланс сил».
Б.Н. Ельцин категорически не понимал своей роли в той сложной политической конструкции, которую выстроил Горбачев. Поддакивать он не умел. И ему казалось, что Горбачев «просто заткнул им “московскую брешь”, формально заполнил кадровую пустоту, подставил его, как пешку, в сложном и длинном розыгрыше, в своей шахматной партии».
Народный депутат СССР Борис Ельцин на II Съезде народных депутатов СССР. 12 декабря 1989
© Владимир Вяткин / РИА Новости
Первое открытое столкновение Горбачева и Ельцина произошло на заседании Политбюро 19 января 1987 года.
Дальше – больше. А кончилось все тем, что Ельцин послал Горбачеву письмо следующего содержания:
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Долго и непросто приходило решение написать это письмо. Прошел год и 9 месяцев после того, как Вы и Политбюро предложили, а я согласился возглавить Московскую партийную организацию. Мотивы согласия или отказа не имели, конечно, значения. Понимал, что будет невероятно трудно, что к имеющемуся опыту надо добавить многое, в том числе время в работе.
Все это меня не смущало. Я чувствовал Вашу поддержку, как-то для себя даже неожиданно уверенно вошел в работу. Самоотверженно, принципиально, коллегиально и по-товарищески стал работать с новым составом бюро.
Прошли первые вехи. Сделано, конечно, очень мало. Но, думаю, главное (не перечисляя другое) – изменился дух, настроение большинства москвичей. Конечно, это влияние и в целом обстановки в стране. Но, как ни странно, неудовлетворенности у меня все больше и больше.
Стал замечать в действиях, словах некоторых руководителей высокого уровня то, что не замечал раньше. От человеческого отношения, поддержки, особенно от некоторых из состава Политбюро и секретарей ЦК, наметился переход к равнодушию к московским делам и холодному ко мне.
В общем, я всегда старался высказывать свою точку зрения, если даже она не совпадала с мнением других. В результате возникало все больше нежелательных ситуаций. А если сказать точнее – я оказался неподготовленным со всем своим стилем, прямотой, своей биографией работать в составе Политбюро.
Не могу не сказать и о некоторых достаточно принципиальных вопросах.
О стиле работы Лигачева Е.К. Мое мнение (да и других) – он (стиль), особенно сейчас, негоден (не хочу умалить его положительные качества). А стиль его работы переходит на стиль работы Секретариата ЦК. Не разобравшись, копируют его и некоторые секретари «периферийных» комитетов. Но главное – проигрывает партия в целом. «Расшифровать» все это – для партии будет нанесен вред (если высказать публично). Изменить что-то можете только лично Вы для интересов партии.
Партийные организации оказались в хвосте всех грандиозных событий. Здесь перестройки (кроме глобальной политики) практически нет. Отсюда целая цепочка. А результат – удивляемся, почему застревает она в первичных организациях.
Задумано и сформулировано по-революционному. А реализация, именно в партии – тот же прежний конъюнктурно-местнический, мелкий, бюрократический, внешне громкий подход. Вот где начало разрыва между словом революционным и делом в партии, далеким от политического подхода.
Обилие бумаг (считай каждый день помидоры, чай, вагоны… а сдвига существенного не будет), совещаний по мелким вопросам, придирок, выискивание негатива для материала. Вопросы для своего «авторитета».
Я уже не говорю о каких-либо попытках критики снизу. Очень беспокоит, что так думают, но боятся сказать. Для партии, мне кажется, это самое опасное. В целом у Егора Кузьмича, по-моему, нет системы и культуры в работе. Постоянные его ссылки на «томский опыт» уже неудобно слушать <…>
Я всегда был за требовательность, строгий спрос, но не за страх, с которым работают сейчас многие партийные комитеты и их первые секретари. Между аппаратом ЦК и партийными комитетами (считаю, по вине т. Лигачева Е.К.) нет одновременно принципиальности и по-партийному товарищеской обстановки, в которой рождаются творчество и уверенность, да и самоотверженность в работе. Вот где, по-моему, проявляется партийный «механизм торможения». Надо значительно сокращать аппарат (тоже до 50 %) и решительно менять структуру аппарата. Небольшой пусть опыт, но доказывает это в московских райкомах.
Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и «перестроились». Но неужели им можно до конца верить? Они удобны и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобны и Вам. Чувствую, что нередко появляется желание отмолчаться тогда, когда с чем-то не согласен, так как некоторые начинают «играть» в согласие.
Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации, число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы.
Не хотел бы и потому, что, несмотря на Ваши невероятные усилия, борьба за стабильность приведет к застою, к той обстановке (скорее подобной), которая уже была. А это недопустимо. Вот некоторые причины и мотивы, побудившие меня обратиться к Вам с просьбой. Это не слабость и не трусость.
Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением.
Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС.
С уважением, Б. Ельцин.
А 3 ноября Ельцин «вдруг» признал свои ошибки и направил Горбачеву письмо с просьбой оставить его в должности первого секретаря Московского горкома. А через неделю он с сердечным приступом попал в больницу. По некоторым свидетельствам, произошло это из-за попытки покончить жизнь самоубийством.
Впрочем, Татьяна Дьяченко, его дочь, потом написала: «Помню, сразу после Пленума, все эти дни у него жутко болело сердце. Когда я его видела вечером, он все время держался за левую сторону груди. Вообще, очень тяжело переживал, ведь он в один миг стал изгоем. Как папа на самом деле поранился ножницами, трудно сказать, но я уверена, что это был нервный срыв, а не попытка самоубийства. Если бы он хотел покончить с жизнью, он использовал бы пистолет. Ни тогда, ни позже мы с ним на эту тему не говорили. Слишком тяжелой она для него была».
11 ноября на Пленуме МГК Ельцин опять каялся, признавал свои ошибки, но все же был освобожден от должности первого секретаря МГК. Но его, однако, полностью не разжаловали, а оставили в рядах «номенклатуры», хотя и были предложения направить его послом куда-нибудь подальше в Африку (интересно, как бы тогда сложилась история нашей страны?).
14 января 1988 года Ельцин был назначен первым заместителем председателя Госстроя СССР – министром СССР. С июня 1989 года по 26 декабря 1990 он был членом Совета национальностей Верховного Совета СССР, а потом был избран председателем комитета ВС СССР по строительству и архитектуре, войдя в состав Президиума ВС СССР.
И вот 29 мая 1990 года Б.Н. Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР, одержав победу над кандидатом, предложенным Горбачевым (Ельцин с третьей попытки набрал 535 голосов против 467 голосов у «кандидата Кремля» А.В. Власова). Первым заместителем Ельцина стал Р.И. Хасбулатов.