Вещество, поступившее в кровь носителя в окололетальной дозе, удалось блокировать не сразу. Гайто старался.
Найти. Связать. Разобрать на составные элементы и запомнить, прописав путь детоксикации четверичным кодом рибонуклеиновой кислоты. Вывести из клеток. Вывести из организма.
Подтолкнуть сознание носителя к пробуждению.
Стимулировать гормонально.
Вот же сука! Глеб открыл глаза и схватился рукой за шею. Нащупав шип иглы, выдернул и выкинул. Встал. Сделал шаг. Вытянув руку, коснулся стены. Хлопнул ладонью по шее, накрывая вторую иглу. Эта вытягивалась с трудом.
Нет, ну сука же!
Но ловкая тварь. Ничего. Глеб до нее доберется. И тогда… тогда чего-нибудь да будет.
Двигаться надо. Ножками раз-два, раз-два. Стоп. Это уже было. Он куда-то шел. И уговаривал, что идти надо. И цель висела перед носом.
Цель – морковка. Глеб – осел. Ума палата с крышей набекрень.
Смешно, да.
На повороте его вывернуло бурым киселем.
Найдет суку – голову свернет. Или нет?
– Я вас любил, чего ж блевать так тянет? – сказал Глеб, пробуя голос. – И вообще… меня терзают смутные сомнения.
Револьвер из Кириного дома был на месте. Револьвер – это хорошо. Вдруг понадобится пристрелить кого-нибудь. Например одну хитрозадую тварь, которая вырубила Глеба, но почему-то убивать не стала.
Пули ей жалко, что ли?
Или другие планы имеются?
Путь преградила стенка. Глеб проморгался и ткнул в стенку пальцем. Исчезать она и не подумала, наоборот, была тверда и до отвращения материальна.
– Вот оно как…
Удар кулаком заставил стенку вибрировать и дребезжать. Значит, она – просто экран. И нужно лишь пнуть разок.
Ну два раза. Или три.
Экран звенел, металла в звоне становилось больше, смысла в действиях – меньше.
– А есть ли у вас план, поручик?! У нас всегда есть план! – сказал Глеб и уперся в стену лбом. Стена отъехала в сторону и женский голос вкрадчиво произнес:
– Назовите имя и введите персонифицированный код доступа.
– Да пошла ты…
– Изменения в базе данных сохранены.
Неудобно как-то получилось. Ничего, исправится. Главное – Еву найти. Вот же тварь, уделала, как пацана. Челку вспомнила, Наташу… как есть сука.
За дверью начиналась лестница: знакомые проволочные ступени на каркасе полых труб.
– Кто так строит? Нет, ну на фиг.
Передвигаться бегом получилось не сразу. Ступени пружинили под ногами, перила ходили ходуном, лестница наворачивала круги, и не думая заканчиваться. К лифту Глеб не вышел – вывалился.
Столб шахты прорезал перекрытия, соединяя небо и землю пуповинами стальных тросов. Менялись цифры на табло, отсчитывая этажи. Летела кабина.
Ева опережала? Если так, то ненадолго. Сколько же он в отключке был? Глеб не знал. Зато знал, что если есть лифт, то должна быть и лестница. А значит, можно попробовать поиграть в догонялки.
– Вы неспеша призывно убегали… – на всякий случай он стукнул по панели, но лифт, как и предполагалось, продолжил взлет.
И снова пришлось бежать. Глеб несся, перепрыгивая через ступеньки, и останавливался только для того, чтобы дыхание перевести.
Этажи менялись. Ступеньки становились ниже и шире, перила из труб разворачивались лентами, а ленты натягивали пластиковые шкуры. Чаще попадались светильники. А потом лестница опять закончилась, и Глеб вышел в коридор, больше похожий на тоннель. Вогнутые стены. Гнезда камер слежения. Красные огоньки лазерных прицелов, шарящие в темноте. И сухой скрип моторов.
– А счастье было так возможно… – шепотом произнес Глеб, пятясь к двери. Он чувствовал, как собирается на груди рой красных точек. Механические слепцы ощупывали объект, выискивая слабое место.
Еще секунда, и застрекочут пулеметы, разрезая нарушителя.
Красные точки соскользнули с Глеба на пол. Мигнули. Погасли.
– Я отключила систему, – сказала девочка в лиловой кофте с мультяшным зайцем. Кофта была девочке маловата. А вчера сидела как родная. Вчера было адски давно.
– …и так возможно. И вот так, – пробормотал Глеб.
– Выходи. Я думаю, что конструктивный диалог позволит нам выработать совместную стратегию действий и увеличит шансы на выживание.
Подняв пластиковую крышку, Айне вернула ее на место.
– Глеб, твои опасения беспочвенны. Я не причиню тебе вреда. И полагаю, ты не станешь проявлять агрессивности по отношению ко мне.
– Ну что вы, мадам. Вот я вас не узнал без санитара и…
– Ева тебя обманула, – девчонка не спрашивала – констатировала факт. – Сейчас она движется к нулевой зоне. Смотри.
Девчонка вытащила из-за пояса планшет и, активировав, повернула к Глебу. Красная точка блуждала в двумерном лабиринте линий.
– Жучки?
– И на тебе тоже, – Айне не стала отрицать очевидного. – Тод решил, что так будет лучше. Тод был прав. Я сумела тебя найти. А теперь ты поможешь мне.
– И лешего какого ради?
Например, такого, что если Глеб откажется, девчонка введет команду и прикажет птицам-пулеметам уничтожить наглеца. Они ведь только и ждут, затаившись в гнездах ячеек.
– Она хочет уничтожить центр.
– Надо же какое совпадение. Я тоже.
– И я, – спокойно заметила Айне. – Но физически мои возможности ограничены.
Интересно, а игрушку свою она куда подевала? Или дроид прячется за углом? И что дальше? Выпрыгнет-выскочит и пойдут клочки по закоулочкам? Чушь собачья.
Малявка отбилась от стада.
С точки зрения активного дарвинизма добыча идеальна. Тут и оружия не надо, руками шею свернуть можно, тогда и бессмертие не спасет.
Стоп. Что это с ним? Она же ребенок. Умненький аж с перебором, но все равно ребенок. И не при чем здесь рассуждения о чертах и программах, просто Глеб – человек. А люди детенышей не трогают.
– Давай я лучше отведу тебя в тихое место. Посидишь. Отдохнешь. А там и нянька твоя появится, – Глеб протянул руку.
Рука дрожала.
– А если не появится?
– Появится, куда ему деваться? Они же верные, как… как собаки.
Девчонка покачала головой и, взяв Глеба за большой палец, сказала:
– Тод не собака. Он разумен. Разумное существо нельзя дрессировать, ему от этого плохо.
Глеб погладил дитя по голове. Хотел сказать что-нибудь успокаивающее, но не придумал, что. В голове вертелась одна пошлятина. Айне сердито заметила:
– Нам следует поторопиться. Ева почти добралась до цели.
Красная точка летела сквозь меняющиеся чертежи.
– Идем, – Айне потянула Глеба по коридору. Она шла быстро и не обращала внимания на красные глаза камер слежения.
Упорство этой девочки заставило Глеба встряхнуться. Она сжал ладошку и ускорил шаг.
– Ты знаешь, что это…
– Мимикрант, – ответила Айне. – Модулярный гештальт-организм, типологично близкий по устройству к муравейнику или пчелиному улью, хотя в данном случае аналогия носит поверхностный характер.
– И давно ты знала?
Тоннель влился в другой тоннель, шире диаметром. Здесь купол потолка прорезали трубы воздуховодов, а стены вздувались пузырями войлока. Остановившись у одного из пузырей, Айне приказала:
– Раскрой его.
– Чем?
– Руками. Он безопасен.
Да, но менее противно от этого не становится.
– Мы должны пахнуть, как они, если желаем пройти в зону, – пояснила Айне и сама потянулась к пузырю. Глеб оттолкнул руку. Безопасно или нет, но он уж сам как-нибудь разберется. Не хватало еще за дитем прятаться.
На ощупь пузырь был мягким и упругим. Внешняя оболочка пробилась легко, пальцы вошли в тепловатый кисель, и Глеб, преодолевая тошноту, рванул. Хрустнуло. Треснуло. Лопнуло, как яйцо, выпуская тягучий белок.
Айне окунула в него руки, потерла, распределяя слизь по запястьям, и зачерпнув горсть, нырнула лицом.
– Тебе тоже следует. Это ее запах.
Жасмин и еще что-то, смутно знакомое, пробуждающее воспоминания о синеволосой девушке, на коленях которой лежала Глебова сабля.
– «А почему бы и нет? – сказал поручик, заходя на конюшню», – Глеб липкими руками коснулся щек. Главное, чтобы эта мерзость в рот не попала. И в глаза. А так… малявка может, и Глеб справится. Уже справился.
– Тебе тяжело? – Айне терла лоб, распределяя слизь. – У меня имеется информация, которая свидетельствует о твоем высоком уровне ксенофобности. Тебе должно быть тяжело.
– Тяжело без табуретки коров сношать.
Разломанный пузырь медленно втягивался в стену, а в полуметре от него появилась почка на стеклянной ножке. Почка раскрылась звездчатым цветком, на тычинках которого выступили медвяные капли. И войлочная подстилка вскипела, раздалась норами, выпуская мелких юрких насекомых. Они летели к цветку, присасывались к каплям, отползали и дохли.
Жуки падали на пол, а пол прорастал воронками.
– Охренеть. Оно… оно ведь живое?
– Симбиоз, – пояснила Айне, поднимая одного жука. Он был еще жив и дергал усиками, норовя зацепиться за испачканный палец. – Мимикрант и гриб. И это лишь главная связь. Красиво, правда?
Айне сунула жука в ямку-воронку и лизнула пальцы.
– Идем, – сказала она. – Ты ведь хочешь увидеть Еву?
Не совсем, чтоб увидеть. Он с этой тварью кой-чего другого бы сделал.
– Что будет, если Ева убьет… Еву?
– Забавно звучит. У них одно имя, – Айне больше не делала попыток взять его за руку, она шла рядом, спокойно и свободно, как на прогулке. И огромная женщина, еще большего размера чем та, с которой Глеб столкнулся в больнице, не обратила на идущих внимания.
От женщины пахло жасмином, а на лбу ее блестела янтарная точка, точно снятая с тычинки хищного цветка.
– Если по аналогии с муравейником, то это – солдат, – пояснила Айне, минув охраняемые женщиной ворота. – Обрати внимания на реализацию фенотипа. Максимальное усиление физических параметров. А вот это рабочая особь.
Девушка в сером комбезе шла вдоль стены и разрезала пузыри, собирая пахучую жижу в ведро. Вторая девушка грабельками разрыхляла серый войлок, облегчая цветам путь наружу.
– И те, что которые снаружи?
– Это тебе кажется, что там – снаружи. Там – тоже внутри. Просто зоны разные. Там собирают корм. Процесс очень интересен. Они не выходят из поселка, как пчелы или муравьи, они заставляют пищу приходить в поселок. И уже на месте ликвидируют. Правда, площадь зоны прорыва, на мой взгляд, далека от оптимальной. Но полагаю, что весь вопрос в накоплении информации и калибровке. Рано или поздно она отыщет оптимальный размер.
– Ну да, для женщины оптимальный размер – это главное…
Людей становилось больше. Они были сосредоточены на собственных делах, порой странных, но явно важных. И Глеб подумал, что не следует воспринимать их, выглядящих как люди, людьми.
Айне держалась центра коридора, и Глеб поневоле пустил ее вперед. Девчонка неплохо ориентировалась в происходящем. Она шла уверенно, сличая путь со схемой на планшете.
Дважды путь преграждали особи-солдаты. Одна из них, наклонившись к Айне, долго вглядывалась, ноздри ее раздувались, а губы шевелились. И когда Глеб почти решился выстрелить, тварь отступила. Айне продолжила путь.
Другой бы ребенок испугался.
А она – и есть другой. Права была сучка-Ева: бессмертные – уже не люди.
– Эй, божественное дитя, все-таки расскажи, что здесь случилось?
– Сказка? Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе сказку? – склонив голову набок, Айне посмотрела на него с интересом. – Я могу лишь теоретически воссоздать имевшие место события, но такая реконструкция, возможно, будет обладать низким индексом достоверности.
А Глеб поверит. Он уже во что угодно верит, потому что находится внутри поселка-гриба, где живут люди-муравьи.
– Давным-давно жил-был поселок, – Айне явно копировала чужие интонации. Пожалуй, Глебушка мог бы эти самые интонации опознать. – И однажды, примерно с год назад, в этот поселок пришла девушка. Допустим, ее звали…
– Ева.
Айне кивнула. Ей было все равно.
А Глеб ясно представил, как это было.
Она спустилась с той самой гряды, где он лежал, разглядывая червивое яблоко поселка. И точно также, как он, Ева шла медленно и остановилась на метке минного поля. Она помахала руками и закричала, привлекая внимание дежурных. Те, скорее всего, уже заметили Еву.
Ей не пришлось долго ждать.
Ворота открылись, и пара охотников провела Еву сквозь лабиринт спящих мин.
– Потом она изменила всех жителей. Я думаю, это было что-то вроде вируса. Возможно, приона. Какая-то агрессивная биологическая структура с высокой степенью устойчивости к воздействию окружающей среды, способная модифицировать ДНК.
Водопровод. И система очистки воды, соединяющая все дома и всех людей. Оптимальный вариант.
Что она сделала? Плюнула в колодец? Искупалась? Вылила стакан крови? Раздавила капсулу, принесенную с собой? Глеб точно знал – в воде дело.
Яд занял место в водородно-кислородной мозаике.
Не пей, Иванушка, козленочком станешь.
Жители и стали, сами того не подозревая. И неужели никто не понял, что происходит? Или все утратили разум одновременно? Заснули и не проснулись? Точнее, проснулись уже другими?
– Полагаю, одновременно произошел высев симбионта, – продолжала рассказ Айне, двигаясь по вычерченной трекером траектории. – Высока вероятность, что взаимодействие организмов куда более тесное, чем мы видим. И наша гипотетическая Ева несла в себе информацию о них обоих. Дальше просто. Система развивалась, используя в качестве опоры исходную структуру и к ней же адаптируясь.
И развилась в это уродство.
Все зло от баб. А Ева – первая из них.
– Нимфа же закончила цикл развития и превратилась в царицу. Вопрос лишь в том, насколько соответствует данная социальная ниша таковой муравейника.
Э нет, Глеба интересовали другие вопросы.
– Она убила жителей?
– Она вписала их в систему. Посмотри, ее стратегия выживания имеет ряд существенных преимуществ. Например, конкурентноспособность.
Конечно, твари жрут тварей. Впору умилиться. А лучше сосчитать патроны в барабане да свести дебет с кредитом, чтоб в итоге на нулевой остаток выйти. Нельзя позволить этому существовать.
Оно жило. Дышало. Потело разноцветной росой на белом мицелии. Цвело и радовалось, если, конечно, оно умело выражать радость.
– Почему тут все – женщины? – Глеб изо всех сил старался не вертеть головой. В новом коридоре из стен торчали трубки. Зеленоватая кашица стекала в горловины сосудов, и девушки-близняшки следили, чтобы кашица не переливалась. В воздухе ощущался специфический гнилостный запашок.
– Издержки партеногенеза.
Перескочив через лужицу, Айне остановилась. Развернулась. Принюхалась.
– Развитие из неоплодотворенных яйцеклеток. Y-хромосоме взяться неоткуда. Но они особо не страдают. Во всяком случае, пока. Не знаю, почему она не использует Игоря.
Планшет мигнул, сменяя карту. И Айне указала на стену, велев:
– Ломай. Тут есть проход. Должен быть, исходя из плана застройки.
Чтоб ее с ее планами… Глеб провел ладонью по ворсистому ковру. Он выглядел плотным. Пожалуй, слишком плотным, чтобы можно было пробить с пинка.
И потому пинал Глеб в полсилы. А ковер хрустнул и проломился. Айне, упав на колени, принялась руками раздирать дыру. Она отламывала кусок за куском, сдирая ногти и расширяя лаз. А когда он стал достаточно велик, ящерицей протиснулась в него.
Глебу не оставалось ничего, кроме как повторить подвиг. К счастью, стена оказалась не такой и толстой. Не войлок – скорее плотный картон.
Айне ждала. К покрытому липкой слизью лицу приклеились сухие былинки. Волосы растрепались. И цветок повис, запутавшись в тонких прядях.
Девчонка выглядела старше, чем вчера. И даже старше, чем пару часов назад.
Мерещится, Глебушка, креститься пора.
– Ты идешь? – спросила она, глядя с неодобрением.
– Иду. Погоди. Еще вопросец. Ева хочет убить ее? В смысле царицу?
– Да. Пусть аналогия и не совсем верна.
– Ну так и ладушки. Чего дергаться? – Глеб огляделся. Коридор, в который они выбрались, мало отличался от покинутого. Разве что стены были с проплешинами. – Принцесса сама уничтожит монстра. Мир спасен. Благодарные жители заходятся в экстазе.
Айне посмотрела на него с жалостью и, сняв цветочек, сказала:
– Эпимирма Ванделя проникает в гнездо лептотораксов и убивает царицу. Но ее мотивация лежит вне области морали и нравственности. Она занимает освободившееся место и использует чужих рабочих особей для обеспечения собственного жизненного цикла.
– Так ты хочешь сказать…
– Ева спаривалась с тобой. И Ева спаривалась с Тодом, хотя мне неприятно констатировать этот факт. В ее матке зреют оплодотворенные яйца. Ей нужно место, где об этих яйцах позаботятся.
Вот только подробностей не надо!
И вообще девчонка ошибается. Ева – человек.
Она выглядит как человек. Она разговаривает как человек. Она ведет себя как человек!
И дроиды на людей похожи. И Кира. Она улыбалась и была счастлива. А эти вокруг тоже счастливы и не понимают, в каком они дерьме. И руки у них две, и ноги у них две, и голова одна, человеческая. А если так, то их следовало бы людьми считать. Но они не люди. А Ева? Проклятье, кому тут верить?
На все его аргументы Айне ответила небрежным пожатием плеч. И взяв за руку, сказала:
– Идем. У тебя будет возможность увидеть самому. Если, конечно, ты поспешишь.
И Глеб поспешил.
Кабина лифта стояла на месте, лишь на цифровом табло менялись этажи. Но как же медленно они менялись!
– На золотом крыльце… – Ева улыбнулась отражению в темном зеркале. Отражение улыбнулось Еве. Они снова будут вместе.
Совсем скоро.
Седовласый человек раскладывал перед Евой пасьянс из пластиковых карт.
– Ваш паспорт. Ваша спецификация к чипу. Ваши кредитки. Ваша биография… – Седой подвинул папку к Еве. – Я надеюсь, вы осознаете всю сложность вашего положения.
Ева осознавала. Она смотрела на Седого, пытаясь запомнить – или вспомнить? – это лицо. Он сух, как прошлогодний лист, забытый между страницами книги. Он жив, как может быть жив змей, но о змеях Еве думать неприятно.
Он смотрит ей в глаза и улыбается.
– Вы живы, госпожа Крайцер, и поверьте, это уже победа.
Ева верит. Ей нравится чувствовать себя живой, несмотря на то, что жить – больно. Тело не желает привыкать к протезам, и Ева чувствует каждую мышцу, каждую кость. Она сгибает руки в локтях и любуется узорами на коже.
Она разгибает руки и смотрит, как разглаживаются разломы складок.
Она моргает, запоминая прикосновение век к склере.
И дышит жадно, как будто еще недавно ей не позволяли дышать.
– Читайте, – приказывает Седой. И Ева открывает папку. Смотрит на себя. Радуется. Ева красива. Во всяком случае та, что на фотографии.
Сухие строки соглашения убивают восторг.
– Я забуду? – Ева уточняет, хотя формулировки и без того предельно точны. Седой подтверждает:
– Да.
– То есть забуду все?
– Почти. Ваша остаточная память будет скорректирована в соответствии с данной установкой.
– А если я откажусь?
Еве не хочется терять память. Если пустить их в голову, кто знает, что они сделают с этой головой? Кем она станет после эксперимента?
Седой молча вынул из кейса револьвер.
– Вы меня убьете? Вот прямо здесь? В палате? – Ева смеется, но смех горький. Если понадобится, то убьют. И вообще не понятно, зачем им возиться с Евой, когда есть решение альтернативное?
– Вы сами себя убьете, – поясняет Седой. – Вы оставите предсмертную записку, в которой скажете, что не в силах справится с муками совести. Вы признаетесь в саботаже эксперимента. Вы будете чувствовать вину за смерть коллеги. Это достаточная мотивация для суицида. Револьвер ваш.
Ева знает. Она оставила револьвер дома, спрятав в сейф с отцовскими часами и портсигаром. Но что ее сейфы для умельцев корпорации?
– Все не так ужасно, Ева, – Седой сцепляет пальцы в замок. – Вы могли погибнуть, но не погибли. Вы могли попасть под следствие, но вас избавили и от следствия, и от суда, и от приговора. Вы получили второй шанс, и я настоятельно рекомендую воспользоваться им. Прочтите бумаги.
Ева читает. Странно видеть будущие воспоминания, развернутые в буквенном шифре.
– То есть я буду знать, что я работала на «Формику»? И что руководила отделом прикладной нейрофизиологии?
– Да.
– И что я продавала информацию?
Седой подвинул черную кредитную карту.
– Здесь двести тысяч. Вы были не слишком жадным шпионом. Скорее идейным.
– Но после несчастного случая и гибели Наташи меня раскрыли.
Кивок.
– И выперли из проекта…
– Да. Естественно, ваш чип был внесен в перечень неблагонадежных. Наукой заниматься вы не сможете.
– И кем я буду?
– Врачом. Хорошая профессия. Общественно полезная, – Седой не стал скрывать ехидства в голосе. Да кто он такой вообще?
Правая рука Адама. И левая рука Евы. Один на двоих, любимый плюшевый мишка, поделить которого никак не возможно.
– Вы сами понимаете, Ева, что это – единственный вариант. И не следует бояться. Мы просто заблокируем лишнюю информацию, а этот минимум… вы ведь не станете отрицать, что все здесь – правда?
Ева не стала. Она посмотрела на фотографию и на отражение в круглом зеркальце пудреницы. Она попытается запомнить себя такой, какая была сейчас, хотя и знала – бесполезно.
– Понимаете… это ведь буду не я. Совсем не я! – Ева толкнула папку к собеседнику, и тот перехватил, развернул и, закрыв, спросил:
– А вы уверены, что сейчас вы – именно вы?
Нет.
Янус сложил карты, выровнял стопку и подвинул к Еве. И револьвер подал, сказав:
– Выбирайте. Слово за вами.
Он не сомневался, что Ева сделает правильный выбор.
– Скажите… раз уж я все равно забуду, то уж теперь? Все-таки на кого же из них вы работаете по-настоящему?
– У Януса два лица. Оба из них – правда. До свиданья, Ева. Больше мы не увидимся.
Вот здесь он ошибся.
Лифт останавливается, двери его расходятся, выпуская Еву из кабины. Ковровое покрытие на полу лифта меняет цвет, сливаясь с красным коридора. Медленно загораются светильники, больше похожие на наплывы слюды. Лицо гладит поток теплого и влажного воздуха.
Ева снимает пистолет с предохранителя.
Руки ее плотно сжимают рукоять. Пальцы ложатся на спусковой крючок.
Сердце замирает.
Она идет. И прогибается под ногами пол, хранит нечеткие следы, чтобы спустя мгновенье зарастить их. За спиной светильники гаснут, и свет по проводам мицелия перетекает в следующие. Все рады услужить Еве.
– Я иду тебя искать, Ева. Ты ведь здесь? Ты рядом?
Ева останавливается у двери. На двери три замка: кодовый и сенсорные. Сенсорные не активны. А код Ева помнит. Откуда?
Память сползала лавиной, обнажая слой за слоем породу иных, куда более древних воспоминаний.
Она повернула ключ в замке, толкнула дверь в квартиру, перетащила через порожек клетчатый чемодан на колесах, села в коридоре и заплакала.
Несправедливо!
Какое право они имели вышвыривать Еву? И черную метку вешать. И юристы, цепные псы, скакали, тыча в лицо бумагами, дескать, Ева радоваться должна, что так легко отделалась.
Глаза у юристов были разноцветными.
Содержание бумаг – непонятным.
– Несчастный случай! Это был несчастный случай! – пыталась объяснить Ева, а ей отвечали: виновна. И проект свернули.
Они наигрались.
Сволочи! Гады! Ева пнула чемодан и вытерла слезы. Ничего. Она им еще покажет. Только нужно подождать. Раз-два-три-четыре-пять…
…пять-четыре-три-два-один. Ева повернула ключ в замке. За дверью начиналась лестница. Она выводила на поверхность, и Ева зажмурилась, до того ярким было солнце.
А внутренний компас уже взял направление.
Инстинкт выкручивал руки, требуя двигаться вперед. Куда? Зачем? Не важно.
Ева двигалась. По линии, проложенной лишь для нее. И знала, что еще по пятерым таким же движутся равные сестры. Она слышала их, а они слышали саму Еву.
Младшие сестры выстроились вдоль стены. Их глаза были слепы, их рты были закрыты. Их разум был подчинен одному: желанию Евы идти.
Как легко ей было! И как прекрасно!
Распахнулись ворота, выпуская в седой день. И открывшаяся перед Евой равнина поразило бескрайностью. Зашевелилась земля под ногами, прорезалась тысячей ртов. И тысяча же тел, темно-рыжих, в сияющей хитиновой броне, выползли наружу. Они вскипели живым морем. Они взлетели, разрывая воздух, словно пули. И звон многих крыльев оглушил Еву.
Биение жизни было прекрасно.
Роение длилось вечность.
Когда тяжелые тела самок начали падать на землю, Ева шагнула. Она шла по хрустящим панцирям, запоминая звуки и запахи, закрепляя их в памяти.
Скоро память исчезнет, сменившись другой, ложной. Она спрячет истинную суть Евы. Она изменит саму Еву, как полет меняет юную царицу.
Она позволит уйти далеко от улья и создать свой.
Если, конечно, Ева дойдет.
Слетевшиеся птицы жадно склевывали беспомощных муравьих.
Но Еву не съедят. Ева знает, как разговаривать с другими-которые-сами-охотятся. Они будут помогать, чуя в ней силу и силы страшась. А потом, когда придет время, их сменят младшие сестры, создав новый дом.
И чтобы это случилось, следовало спешить. Жизнь диктовала свои правила. Ева хорошо их усвоила.
Она стояла перед дверью. Смотрела на замок. Страха не осталось, как и прежней Евы, вырванной из архивов памяти улья. Ее время прошло, и скоро она исчезнет, чтобы появиться вновь, когда новым нимфам станут нужны маски.
Это произойдет нескоро.
Нет. Не так.
– На золотом крыльце сидели, – пальцы скользили по квадрату замка. – Царь. Царевич. Король. Королевич.
Пальцы сами нажимали нужные цифры, набирая двенадцатизначный код.
– Сапожник, портной. А ты кто такой?
Скользнула заслонка и луч сканера пробежал по сетчатке Евиного глаза.
– Добро пожаловать, Команданте, – произнес механический голос, отворяя дверь.
За дверью начиналась прихожая. Здесь стоял шкаф из беленого дуба и кожаное кресло рядом с высоким столиком. На столике примостился старый телефон, трубка которого упала и повисла на витом шнуре.
Ева вернула трубку на место.
– Эй… – из прихожей она вышла в огромный зал и остановилась. Это место было знакомо.
Двери. Погасшие экраны. Щели вентиляционной системы. Стол. Стул. И женщина, сидящая на стуле. Высокая спинка его загибалась и раздваивалась дугами аорты. Те в свою очередь выпускали ветви более тонких кровеносных сосудов, которые сливались с полом.
Женщина поднялась.
Маска, скрывавшая ее лицо, отражала Еву, дробила на тысячу осколков, каждый из которых был похож на остальные.
– Вы должны уйти… – из-за кресла выскочил Игорь и остановился, заломив руки. – Вы…
– Выбрать не можешь? – спросила Ева и протянула руку. – На, понюхай. Я – это она. Она – это я. Ты должен меня слушать.
Игорь попятился. Он слышал запах и запах диктовал ему подчиняться.
– Ты совсем его задавила, – сказала Ева, глядя на все отражения сразу. – Вычистила все, что было, и теперь посмотри, разве может он тебя защитить?
– А тебя? – маска руками придержала округлый живот. Ева появилась вовремя. Судя по сроку, место для кладки уже подготовлено. Тем лучше. Скоро пластиковые соты кувезов наполнятся новой жизнью.
– И меня не сможет. Он ничего не может. Тогда зачем он нужен?
Ева повернулась к Игорю и велела:
– Иди сюда.
Шел боком, нехотя, но шел. Остановился в двух шагах и вперился в пол.
– Я выберу себе другого, – Ева выстрелила в упор. Эхо прокатилось по комнате и, ткнувшись в бетонные стены, умерло. Пуля вошла в правую глазницу и вышла в затылочной части, разбрызгав осколки кости и мозгового вещества.
Агония длилась недолго. Гифы симбионта жадно проглотили кровь и оплели тело, заключая в плотный кокон пищеварительного пузыря.
– Ты молода, верно? – Ева приблизилась к сопернице и положила руки на плечи. – В тебе нет памяти и опыта. Ты умеешь звать, но не умеешь делать так, чтобы дочери твои не гибли. Ты имеешь силу, но не способна ее рассчитать. Твои инстинкты тебя ведут, но разум еще спит. Это плохо. Я исправлю. Посмотри мне в глаза.
Она подчинилась. В прорезях зеркальных глазниц ее зрачки казались белыми, а радужка, напротив, винного цвета. Темный гранат в желтоватой оправе белка.
Ее глазами на Еву смотрели все младшие сестры. И она приказала им спать.
– Не надо бояться.
Они не боялись. Они видели, слышали, понимали и подчинялись. Они готовы были к переменам, а Ева готова была перемены дать.
Только сначала следовало кое-что сделать.
Ева сняла маску.
– Здравствуй, Ева, – с трудом произнесла женщина. Ее лицо было знакомо.
Ева видела эти высокие скулы и глаза, меняющие цвет. Помнила брови, слишком темные для типа лица. И волосы, скрученные двумя жгутами.
Смотреться в живое отражение было странно.
– Здравствуй, – Ева уперла ствол под грудь и трижды нажала на спусковой крючок. – Ева.
Ева склонилась над телом, закрыла ему глаза и маску вернула на место.
– Прости.
В голове звенел муравьиный рой, пел песню новой жизни, и Евин голос был готов ее дополнить.
Переступив через мертвеца, Ева подошла к креслу. Она села, прижимаясь к изогнутой спинке, и закричала, когда иглы симбионта пробили мышцы и позвоночный столб.
По телу прокатилась судорога. Застыло сердце. Замерли на полувздохе легкие. И спазмировавший желудок вытолкнул из горла желтоватую жижу.
Ева слышала, как прорастают в ней корни чужой жизни. Они раздвигают слои клеток и, растворяя оболочки, пьют содержимое. Они расплетают нити ДНК, сверяя с эталоном, и как меняют эталон.
Королева умерла.
Да здравствует королева!
Тод лежал на крыше. Внизу царила суета. Метался по поселку луч уцелевшего прожектора, выхватывая дома и людей. Попав под прицел света, они замирали, превращаясь в удобные мишени, словно прожектор подыгрывал Тоду.
Нечестно.
На парапете крыши множились красные звездочки крови. Тод устал их слизывать. Он машинально вытер нос и, перевернувшись на спину, стащил свитер. Придавив коленом, он растянул ткань и распорол на широкие ленты. И пускай они и так в крови, но это лучше, чем вообще ничего.
Пока передышка.
Ненадолго. Идти надо. Вот только сначала дырки заткнуть. Та, что в плече, сама затянулась. Пуля прошла аккуратно, и раневой канал запечатали пробки тромбов. Если не слишком дергаться, то этого хватит. А вот побитый картечью бок зудел совершенно непотребнейшим образом. Тянуло почесать.
Тод держался.
Сложив ткань вчетверо, он прижал к рваной ране на левом бедре, перехлестнул ремнем и затянул. Пуля сидела внутри, впившись в мышцы мягкими лепестками и разможжив сосуды. Она подобралась вплотную к артерии и при малейшем движении норовила сократить расстояние.
Если повезет, не сократит.
Сирена смолкла. Прожектор замер. И Тод заглянул за парапет. Суета внизу остановилась. Люди замерли манекенами, а манекены один за одним падали на землю. Кукловод обрезал нити? Или кукловода не стало?
Тишину, воцарившуюся в поселке, нарушали лишь треск пламени, гудение ветряка и собственное Тода дыхание. Память снова перелиняла. Оказывается, адски неустойчивая штука, эта память.
– Модификация Си, – седовласый человек зачитывал вслух Тодову карту. – Базовые характеристики стандартны. Тестовые показатели – в пределах нормы. Высокая степень унификации. Склонностей и талантов к чему-либо не обнаружено.
Человек отложил дело и снял очки. Убрав их в футляр, поинтересовался:
– Ну а сам ты что думаешь?
Тод думал, что сидящий напротив тип доверия не внушает. И что полковник Говорленко со всеми его странностями и тайной неприязнью куда как ближе и понятнее. Во всяком случае от него хотя бы ясно, чего ждать.
Этот же сидит, рассматривает. У него полное досье, там объект по имени Тод разложен на цифровые и символьные составляющие, и иных искать не стоит.
– Вам виднее, – отвечает Тод.
– Мне виднее, – соглашается человек, переворачивая лист.
Почему они до сих пор используют бумагу? Или в этом скрывается высочайший бюрократический смысл? Тайна ордена, которую не откроют неофиту.
– А вот отчет группы внутреннего надзора отмечает, что ты пишешь стихи.
Удивляться не следует. Пожалуй, удивительно, что внутренний надзор прямо в голову не заглядывает. Хотя как знать, может и заглядывает, вытаскивает Тодовы мысли, чтобы заполнить ими очередной бланк.
Жертва системе, заверенная чернильным кругом печати.
– Так врут? – Седой ждет ответа.
– Нет.
– Значит, пишешь?
– Да.
– И как стихи?
Вот об этом Тода точно никогда не спрашивали. И что ответить, он не знает.
– У меня не было возможности получить адекватный критический разбор.
Седой хмыкнул и, достав из нагрудного кармана ручку, сделал пометку. Со стального пера скатилась синяя капля и кляксой села на лист.
– А сам как оцениваешь?
Седой подул на чернила, увеличивая площадь загрязнения.
– Или ты не способен оценить? К слову еще один интересный эпизод. Вот, возьми, – Седой вытянул бумагу из стопки и подвинул к Тоду. – Характеристика. Составлена твоим непосредственным начальником.
Значит, полковник все-таки сдержал слово. Приятно, хотя бессмысленно. Не ясен и интерес, испытываемый Седым к характеристике и Тоду.
– Читай, читай, – говорит он. И Тод читает, скользя по строкам выверенных слов.
– Дочитал? А теперь скажи, какое слово там является определяющим? Не знаешь? А я скажу: исполнительный. И не склонный к проявлению инициативы. Комплемент, между прочим.
– Это плохо?
Из папки появился еще один лист, который Седой также отдал Тоду.
– А это писал твой напарник. И там уже говорится, что ты у нас инициативу проявлять обожаешь. Для полноты взглядов вот расшифровка стенограммы от твоего товарища по партии. Кличка Беркут. Так этот Беркут утверждает, что ты – настоящий орел. Идее верен. Идеалы чтишь. Он считает, что тебя убрали и готов мстить за твою смерть.
– Задание требовало соответствия легенде.
– Молодец, – Седой поднял руки. – Наконец мы добрались до сути. Вот твой талант. Соответствие. Ты – хамелеон. Ты считываешь чужие ожидания и натягиваешь ту шкуру, которая позволяет тебе этим ожиданиям соответствовать. Если, конечно, я не ошибаюсь.
Он ошибался. Тод не пытался подстраиваться под других людей. Он просто выполнял свою работу.
Седой достал резной футляр и кисет с табаком. Трубку он набивал не торопясь, наслаждаясь процессом, и Тоду не оставалось ничего, кроме как сидеть и ждать.
Из сейфа появилась бутылка «Реми Мартен», широкий бокал и половинка лимона, поставленная срезом на блюдце с голубой каймой.
– Вы собираетесь задействовать это мое свойство?
– Именно, – Седой налил коньяка на два пальца, поднял бокал, зажав ножку между средним и безымянным пальцами, а тело баюкая в ладони. Наклонившись, вдохнул аромат. – Ты даже сейчас задаешь те вопросы, которые я хочу слышать.
– Совпадение.
– Если так, то у тебя не будет шанса. Но я все-таки надеюсь на свое чутье. Прежде оно не подводило. И сейчас, как мне кажется, вариант более чем удачен. Видишь ли, У хамелеонов есть преимущество. Они способны изменяться.
Седой поставил бокал, не сделав и глотка. Вернувшись в кресло, он сложил листы в папку, затем разделил стопку пополам и часть спустил в шредер. Лезвия кромсали полотно, а Седой наблюдал за процессом. Вторая половина Тодова дела отправилась следом за первой.
– Имя мы, пожалуй, оставим. А вот остальное придется скорректировать. В том числе я говорю и о памяти.
– И кем я буду?
– Тодом. Собой, каким ты был на выходе из инкубатора. Серийный номер определим позже. Модификация останется, она вписывается в структуру эксперимента. Генетическую карту мы подправим…
– Я правильно понял, что нынешней памяти не останется?
– Не совсем. Ее не останется на некий период времени. Надеюсь, не слишком длительный. А когда вернется… я надеюсь, у тебя получится дожить до того дня, когда она вернется.
Тод дожил. Куски мозаики сложились в голове и прочно сели на клеевую основу логики. Структурные элементы жизни соответствовали друг другу, но от этого соответствия возникало одно стойкое желание: приставить дуло к подбородку и нажать на спусковой крючок.
Дуло он прижал к парапету, выбирая цель.
Их хватало на земле. Жестяные белочки в игрушечном тире.
– Десять негритят решили пообедать, один вдруг поперхнулся, их осталось девять, – Тод снял одну из целей, тело вздрогнуло, но не шелохнулось. – Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться, их осталось восемь.
Пули ложились точно. Ответный огонь не открывали.
– Пять негритят судейство учинили, засудили одного, осталось их четыре.
Жаль. Было бы веселее, если бы стреляли в ответ.
– Последний негритенок поглядел устало, он пошел повесился, и никого не стало.
Доступные мишени закончились, и Тод поднялся. Ногу дергало. Бок зудел. И чего ради все это было? Ради того, чтобы Айне попала в бункер.
– Идиот! – Тод хлопнул ладонью по лбу. – Какой же ты, мать твою, идиот…
Спуск оказался тяжелым. Нога подводила. И рана на плече раскрылась. Но это перестало быть важным. У Тода имелась цель.
И она находилась в относительной близости.
К бункеру добрались. И Айне остановилась. Она знала эту лестницу. Она поднималась по ней, выбираясь из убежища, и в убежище спускалась, чтобы помочь Тоду.
А теперь он помогал ей и, наверное, умер. В прочитанных книгах встречалась информация о том, что один человек способен воспринимать физическую гибель другого, но Айне не знала, насколько данные верны. И возможно ли их экстраполировать на андроида.
Ей было горько.
И еще идущий по следу человек вызывал раздражение.
Он – не Тод. Он тоже сильный. Иногда злой. И стрелять умеет. И не испугался во время прорыва. Но он – не Тод!
– Куда теперь, – спросил Глеб, переводя дух. – Вверх? Вниз?
– Вверх.
А она спускалась и поднималась. Но трекер указывал, что цель находится пятью этажами выше. И внутренний голос, который появился недавно, соглашался с указанием.
Айне побежала. И Глеб побежал за ней. Он двигался неуклюже и шумно, но главное, что он был. Глеб поможет. Он боится Евы. А страх – сильный мотив.
Лестница вывела в коридор. Темный ковер. Восковые наплывы светильников. И дверь. Дверь приоткрыта. Значит, опоздали.
Глеб приложил палец к губам и, как будто этого не достаточно, добавил:
– Тихо.
В его руке появился смешной револьвер с коротким дулом. Щелкнул курок. Шевельнулся барабан. Глеб крадучись направился к двери.
– Нет, – также шепотом произнесла Айне. – Ты не знаешь, что за ней.
– А ты знаешь?
Да. Конечно. За дверью будет прихожая со шкафом и старым телефоном. Дома в ней обитал Тод, хотя у него имелась собственная комната, но он все равно прихожую облюбовал. Сказал, что эта территория – его. Айне согласилась.
Здесь все то же самое. Только нет на вешалке черной куртки.
И кровью пахнет очень сильно. Неужели Глеб не ощущает запаха? Он осматривается. Чешет кончик носа дулом револьвера. Так нельзя. Оружие обидится.
Оружие надо любить.
– Айне? – голос Евы донесся из зала. – Это ты пришла? Заходи. Гостьей будешь.
– Это я пришел, – ответил Глеб, знаком приказывая молчать.
– Глеб?
– Глеб. Впустишь? Или я не тот гость, которого ты видеть хочешь?
Он спрятал револьвер в рукав и решительно толкнул дверь.
– А теперь скажи, птичка моя певчая, на кой ляд ты меня отключила?
– Чтобы уберечь.
Айне подобралась на цыпочках и, сев у двери, приникла к щели. Ей был виден угол комнаты с двумя экранам, разделенными белым швом, и сидящая в кресле Ева.
А вот Глеб стал вне поля зрения.
– И от чего же уберечь, золотко? Или, правильнее будет спросить, для чего?
– Для меня.
– Ну да, ну да… а начинался триллер так невинно… А Игорь где? Погиб поручик от дамских ручек? И смена новая нужна? Премного благодарен за доверье. Старый конь борозды не попортит. А что сожрете мозг, так, право, был ли нужен?
Ева медленно покачала головой. Она смотрела на Глеба и только на Глеба. И глаза ее сияли любовью.
– Она просто была очень молодой. У нее не было опыта.
– А у тебя, значит, есть? – напряжение в его голосе нарастает. Но убивать не спешит. Почему?
– У меня есть память всех циклов улья.
– И сколько их было?
– Два. И я помню их опыт.
– Нельзя помнить опыт, лапочка.
Айне осторожно тронула дверь, расширяя щель. Ева по-прежнему не обращала внимания ни на кого, кроме Глеба. Это хорошо. Пусть они разговаривают.
Нащупав рукоять пистолета, Айне вытянула оружие. Оно по-прежнему было тяжелым и неудобным. Но шанс будет лишь один, и надо им воспользоваться.
– Вы развиваетесь, – теперь Айне видела и Глеба, он сидел на корточках над телом беременной женщины и смотрелся в ее лицо. Лицо почему-то было гладким и блестящим. И Айне сообразила, что это – не лицо, а маска.
Снять пистолет с предохранителя. Держать крепко, двумя руками. Целиться, не прищуривая глаз. Направить ствол на цель, чтобы прицел, мушка и объект оказались на одной линии.
– А я поверил, что ты настоящая. В смысле, человек. Они вели себя иначе. Или правильнее сказать, это ты вела себя иначе?
– Я и была человеком.
– Неужели?
– У меня ее память, – Ева щепотью коснулась лба, и движение это сдвинуло ее с линии огня. – Я была Евой.
– А настоящая?
– Я настоящая.
– Ложь.
– Почему? Я помнила ее жизнь и ее смерть. Я испытывала ее эмоции. Я совершала поступки, которые совершила бы она. Я и есть Ева. Не надо, Глеб. Если ты убьешь меня…
– Одним монстром в мире станет меньше.
Расстояние большое, а цель маленькая. И Тода рядом нет. С ним легко стрелять и пуля всегда мишень находит. И потом Тод говорит, что Айне – умница, хотя на самом деле это он попадал.
– Я не монстр.
Ева поднялась, и за ней потянулась белесая паутина. Лопаясь, нити втягивались в кресло.
– Посмотри. Чем я отличаюсь от самок твоего вида?
– В том и проблема, что ничем. Мадам, не улыбайтесь, это страшно.
Страшно, что Ева заметит. И что Айне не попадет. Пули в пистолете нечестные, но данное обстоятельство не имеет значения, если трасса проляжет мимо цели.
А голос Глеба изменился:
– Вы убили этих людей.
– Нет. Мицелий хранит память о них, как сохранит память обо мне и о тебе. И восстановит в любой момент времени.
Ева шагнула, став чуть ближе.
Надо стрелять.
Нельзя. Тод говорил, что не стоит спешить. Что надо слушать себя, и тогда точно не пропустишь тот самый момент.
Айне не понимала. Ждала.
– Я говорю не о ДНК, Глеб. Я говорю о тебе как личности. Вспоминания. Характер. Накопленный опыт.
Еще шаг. И теперь она совсем близко. И стоит удобно, но внутри Айне тишина. Она не уверена, что момент нужный. Она не умеет оперировать эмпирическими образами.
– Ты можешь быть только собой. А я могу быть всеми. В этом разница и только…
Ева развернулась и, указав на дверь, произнесла.
– …только сначала нужно избавиться от лишних особей.
И Айне нажала на спусковой крючок. Громыхнуло. Отъехавший затвор разрезал кожу на пальце. Она забыла, что нельзя держать так. Но Айне нажала второй раз и третий.
А Ева все шла.
И шла все быстрее.
И когда она распахнула дверь, пули закончились.
Айне совершила ошибку. Она очень не любила ошибаться. Просто… просто Тода рядом не было.
– Здравствуй, – сказала Ева, закрывая левой рукой рану в животе. Кровь из раны сочилась прозрачная, словно акварельные краски. Кровь спускалась по Евиным ногам, и мицелий не поглощал ее.
Розовые пузыри расцвели на губах. А еще один выстрел, сухой и тихий, опрокинул Еву на пол.
– Ты как, жива? – спросил Глеб, склоняясь над телом. Он прижал пальцы к шее, слушал пульс, хмурился, а затем приставил пистолет к спине и выстрелил.
– Жива, – ответила Айне.
Под Евой расползалась лужа карамельно-розовой крови.
Спустившись, Тод подошел к лежащему человеку и перевернул. Приподняв веки, он провел по глазному яблоку, стирая липкую пленку красящего вещества. Под ним обнаружилась темная поверхность настоящей склеры, расчерченная октаэдрами секторов.
Вектор мутаций был определен.
А бункер – открыт. Спали пулеметы наружного периметра, камеры смотрели в землю. Надоедливая память услужливо подсказала план здания и проложила оптимальный путь.
На первой же ступеньке лепестки пули рванули мышцу, приближаясь к руслу артерии.
Тод ускорил шаг.
Встречавшиеся на пути псевдолюди были также неподвижны, как и те, что остались снаружи. Тод надеялся, что это продлится достаточно долго, чтобы он успел.
Когда по бункеру прокатилось эхо выстрела, Тод побежал.
– И что дальше? – поинтересовался Глеб, переворачивая Еву на спину. – Оно погибнет?
– Да.
– А люди, которые еще живы, они станут прежними? Да ладно, можешь не отвечать. Я уже взрослый, в сказки не верю. Главное, что эта сдохла. Успели, да?
Айне кивнула.
Она положила пистолет на столик, поправила трубку старого телефона и сказала:
– Надо убраться.
Взяв Еву за руки – мертвые, они еще были теплыми и мягкими, словно костей и мышц внутри не осталось. И Айне почудилось, что стоит сдвинуть с места, и руки растянутся до бесконечности, как эта густая кровь, а потом порвутся.
Но она все же попыталась сдвинуть.
Ева оказалась тяжелой.
– Дай сюда, – Глеб поднял тело легко. Глеб сильный.
Но он – не Тод.
Глеб вышел и скрылся за дверью. Айне осталась одна в большом зале. Он был точной копией зала, в котором она жила раньше. Экраны такие же. И ковер.
На ковре тепло лежать. И звуки он гасит.
А кресла прежде не было. Оно высокое и вырастает из пола, чтобы в пол же врасти. Переплетение корней и гиф, точка воздействия на сложнейший организм, который остался один, совсем как Айне.
И ему плохо. Айне слышит его голос. И вот-вот заплачет вместе с ним.
Глеб вышел из боковой комнаты и поднял второе тело, той самой женщины, лицо которой скрывала зеркальная маска.
– Ничего не трогай, – рявкнул Глеб, и Айне, убрав руку от подлокотника, ответила:
– Хорошо.
Но когда он скрылся за дверью, она подошла к креслу, сняла кофту с зайцем – глаза у него были грустными – и повесила на подлокотник. Айне села, откинулась на спинку и впилась ногтями в изгибы корня.
– Да, – ответила она на молчаливый вопрос Спящего. И сумела сдержать крик, когда иглы коннексонов пробили кожу.
Боль парализовала. А потом убила. И Айне поняла, что и мертвые способны чувствовать.
Сотни сердец стучали единым ритмом. Пульсировала жидкость в пищеварительных вакуолях гриба, перетекая в сеть внутреннего синтеза.
Собирались из бусин аминокислот пептидные цепи и тут же, спускаясь с рибосомальных конвейеров, самоусложняли структуру. И трехмерные кирпичи белков достраивали лабиринт живого организма.
Выплетались многосуставчатые хвосты жирных кислот и углеводородных полимеров. Мешались. Изменялись. Мигрировали по сосудам, превращаясь друг в друга. Легчайшее прикосновение, не намек – вопрос, и список синтезируемых веществ расширился.
Не пройдет и получаса, как на поверхности мицелия появятся выросты с прозрачными колбами клеток, в точности повторяющих заводскую упаковку гидроксифенилглицина. И что за беда, если оболочка не пластиковая, но пектиново-целлюлозная?
Айне улыбнулась и, накрыв все живые сердца своей волей, велела:
– Проснитесь.
И они открыли глаза. Это было лучше, чем смотреть через камеры.
Глеб понял все, когда снял маску. Раздражала она его. Стекло-стекло, сиянье зеркал и собственное лицо, искореженное гранями. Как будто смотрят на Глеба сразу несколько человек. И среди них нет ни одного настоящего.
Тогда он просто отвернулся и, уложив Еву, убрал волосы с лица.
Могла ведь убить. Были возможности и не одна. Но не тронула. И теперь вот тошно.
У мертвой Евы мягкое лицо, красивое и умиротворенное, как будто и не Ева она, но Мадонна, только младенцы остались в подвале, в пластиковых коробов кувезов. Подохнут все.
Пускай. Они же не люди!
Не люди и всё.
Глеб сложил ей руки, как нормальному покойнику, и в лоб поцеловал. Только потом занялся второй. На выпуклый живот ее Глеб старался не смотреть. Оставалась маска, сидящая на коже словно сама собой. У Глеба не сразу получилось поддеть ее. Но стоило потянуть за край, и маска сошла.
Изнутри она была гладкой и мягкой.
А лицо девушки – бледным. И волосы у нее синие. Яркие-яркие, как незабудки. Три прядки на челке – три параллельные линии, перечеркнувшие когда-то Глебову жизнь.
Темные брови. И светлые губы, слабо прорисованные на лице.
Он даже испугался, что это – настоящая Ева, но после понял – подделка. А еще сообразил, что это лицо он уже видел.
Это, но другое. Измененное возрастом. Усталое. Слегка оплывшее и изуродованное обвисающей кожей. Сейчас, после смерти, она растянулась, усугубив сходство.
– Раз, Ева, – сказал Глеб, пятясь к двери. – Два, Ева.
Они походили друг на друга, как мать и дочь, вот только был еще один человек, вписывавшийся в линейку родственного сходства. И этот человек, скорее всего, человеком не был.
– Три, Ева…
Девчонка сидела на кресле, слишком большом для нее.
Ноги не доставали до пола. Тонкие ручонки силились обнять массивные подлокотники, а макушка не дотягивалась до изголовья, и белесым корням симбионта пришлось спуститься. Они легли на плечи и впитались в кожу, оставив следами узоры белой татуировки.
Они сковали руки и ноги. И захватили голый живот живым корсетом.
Девчонка улыбалась. Из закрытых глаз ее текли слезы. Симбионт их подбирал.
– Ты тоже Ева? – Глеб взял ее на прицел.
– Я не Ева, – ответила девчонка, не открывая глаз. – У меня есть собственное имя. У всех есть имя. Меня зовут Айне.
Логичненько, черт побери.
– И какое ты поколение? Пятое? Двадцатое?
– Я не владею данной информацией.
Она все-таки посмотрела на Глеба.
Сучьи дети. Они же просекли, что ребенка убить сложно. А бессмертного – невозможно, если, конечно, ты не отмороженный психопат, которому насрать на будущую жизнь. Отбор на инфантилизм и здравый смысл. Оба решения в одном флаконе. Молодцы. Сработало.
А для невнявших инстинкту андроид имеется.
Поправочка: имелся.
– Пожалуйста, не надо в меня стрелять. Мне сейчас больно. Не причиняй дополнительных повреждений. Это может привести к моей физической гибели, – она говорила это, глядя на Глеба синими глазами Евы.
Убить все равно придется.
Безопасность вида. Борьба за выживание. На этот раз – настоящая. И тогда настоящая была, теперь-то оно видно, кто друг, кто враг, а кто хреном о забор почесать вышел.
– Встань, – приказал Глеб, а девчонка не послушала, залопотала, выталкивая слова из глотки:
– Я готова предоставить тебе необходимую информацию. Наш вид не является антагонистичным вашему. Возможно включение отдельных особей Homo sapiens ssp. sapiens в контур существования и социальную структуру Homo sapiens ssp. mirmikoides. Это повышает вероятность выживания. Высокая степень соответствия организма среде позволяет ему осуществлять успешную конкуренцию…
– Закройся.
Глеб обошел кресло и схватил девчонку за руку.
– Вставай.
– Разрыв связи в настоящий момент вызовет негативные…
Он рванул, выдирая из паутины. Айне закричала, покатилась и замерла, обняв себя за плечи. На коже вспухали алые капли крови.
Нельзя ее жалеть. Она – чудовище, которое лишь притворяется ребенком.
Адаптация такая.
– А вот теперь рассказывай сказку. Тебе же понравилось. Ты так красиво пела, пока мы шли. А я все думал, откуда тебе столько известно. Неужели вечная жизнь еще и абсолютным знанием чревата?
Айне подтянула колени к груди, сжимаясь в комок. Уставилась немигающим взглядом. Вот и хорошо. Глазки-то у нее совсем не человеческие. Разумные больно.
Холодные.
И Глеб сказал:
– Пой, птичка. Ты же не хочешь, чтобы я сделал еще больнее? Я могу.
– Н-не надо, – она кое-как села. Кровь на коже высыхала быстро, и казалось, что это даже не кровь – веснушки. Очень темные веснушки на очень бледненькой девчушке.
– Пожалуйста, конкретизируй запрос.
– Поселки. Те, из которых вы явились. Они уничтожены?
– Они были унифицированы в ходе эксперимента. Моделировалась структура многофункционального поливидового организма модулярного типа с возможностью развития. Векторы развития определялись самостоятельно детерминантом консорции.
Докладывает гладко. Жалко, смысл не ясен. Ничего, Глебушка запомнит, а там, глядишь, и сыщется тот, кто объяснить сумеет.
– Ваши воспоминания?
– Использование псевдоличностей и воссоздание вероятности на основе полученных данных. Ева видела муравьев, и в ее реальности материнский поселок уничтожен муравьями.
– Откуда знаешь?
Девчонка указала на кресло. Оборванные жгуты свернулись и втянулись в поверхность дерева, которое не было деревом.
А здесь ничто не является тем, чем выглядит.
– А у тебя, значит, фантазии не хватило?
– Модель создавалась не только мной. Она максимально соответствовала реальности. Я не врала про бункер. И Тод не врал. Временной отрезок нашего совместного существования был меньше заявленного. Но время – понятие субъективное.
Она говорила быстро. А закончив тираду, поднялась на ноги, повторив:
– Пожалуйста, не стреляй. Это ведь не мы пришли в твой дом. Ты пришел в наш.
– Не спрыгивай, деточка. Не получится. И не дергайся, я с этого расстояния не промахнусь. Где Ева? Я имею в виду настоящую Еву.
– Я – это немного она.
– Нет, деточка. Ты – мутант. Она – человек.
Нюанс: человек, который затеял этот чертов эксперимент, а потом сам же в него и вляпался. И так ли нужно искать ее?
– Данный сектор памяти не доступен, – сказала Айне, накрывая ладошкой цветок.
– Жаль. Вот и поговорили. Извини, но…
– Ты все-таки решил меня ликвидировать? – она прижалась к стене, не спуская взгляда с револьвера. Дамская игрушка, но как для игрушки – стреляет неплохо. И Глеб сказал первое, что пришло в голову:
– Извини.
Черт, а все-таки тяжело выстрелить, когда оно – ребенок.
Крик подстегнул. Заставил Тода забыть и о боли, и о пуле. Та вошла в положение и заткнула раневой канал свинцовой пробкой. Села прочно и держалась хорошо.
Бежать не мешала.
Память вела, как собаку на поводке, и вывела к двери, знакомой до отвращения. Наверное, такое чувство испытывают люди, возвращаясь домой. Это место и было домом.
В некотором роде.
Тод толкнул дверь, шагнул в прихожую, отметив и пистолет на столике рядом с телефоном, и розовую лужу на полу.
Лужу Тод переступил. В отличие от этой жидкости, его кровь симбионт потреблял с удовольствием. Алые пятна исчезали вмиг.
Но сейчас это было не важно.
– Доброй ночи, – произнес Тод, постучав по откосу. – Прошу простить за опоздание, но не будете ли вы столь любезны убрать оружие?
– И пришел спаситель, – нацист ухмыльнулся. – Что ж, раз пришел – заходи. Гостем будешь.
– Тод! – девчонка дернулась было в сторону андроида, но Глеб рявкнул:
– Стоять!
Пуля дополнительным аргументом прошла над головой. И Айне замерла, прижавшись к спине. А заткнуться – не заткнулась.
– Тод, ты живой! Ты живой!
– Не приближайся к ней, – Глеб изменил выбор цели. С такого расстояния попасть просто. А пуля в голову и дроида остановит. Девчонка всхлипнула.
– Я испугалась, что тебя убьют.
Жаль, что страхи не оправдались. Хотя выглядел дроид поганенько. В крови, в пыли, в грязи. Герой. Ничего. На каждого героя пули хватит.
– Не убили, – ответил Тод и шагнул, пытаясь встать на линию огня. – Что с тобой, маленькая?
– Не дури. Пристрелю же, – предупредил Глеб.
– Положи револьвер. Тогда я тебя не убью.
– Это ты положи и тогда…
Айне завизжала. Но Глеб не шелохнулся. С ним такие штучки не пройдут. И вообще какого он церемонится? Раз и нету дроида. Два – и нету твари, которая прикидывается ребеночком.
Или наоборот? Главное, девчонку убрать.
И эти, видимо, тоже сообразили.
– Не стреляй, пожалуйста, – попросил Тод, разжимая руки. Пистолет упал беззвучно, а дробовик перекатился, поворачиваясь дулом к двери. – Уходи. Просто бери то, что тебе нужно и катись к чертовой матери.
И оставить их здесь? Позволить существовать? Нет уж.
– К стене. Лицом. Оба.
– Ребенка не трогай, а?
– Она не ребенок. Она чудовище.
– Одно другого не исключает. Не бойся, моя маленькая леди. Я же здесь. Все будет хорошо.
У Глеба – да. У этих двоих – навряд ли. Но если охота врать, то пожалуйста. Глебу пофигу. Глебу просто надо выстрелить. Это же не сложно. Прицелиться в бритый затылок, а лучше чуть пониже, в шею. Шея широкая, бычья, но пуля прорвет.
Дроид медленно повернулся к стене.
– На колени.
– А не многовато ли пафоса?
Но встал и руки за головой сцепил. Бросил, не оборачиваясь.
– Вы, люди, имеете только то, что сами создали. И боитесь этого. И начинаете воевать.
– Заткнись. И ты тоже.
– Делай, что он говорит, маленькая. Откуда кровь? Тебя ранили? Нет? Уже хорошо.
Какого лешего он не заткнется? И почему Глеб не заткнет?
– Давай ближе ко мне. Только медленно, ладно? И ничего не делай. Ты у меня умница.
Ум ей не поможет. Финал предопределен. Глеб должен их убить. Не ради себя, но ради тех, которые жили в поселке и тех, кто живет в других поселках. И будет жить. Или не будет, если Глеб и дальше с совестью бороться станет. Баю-баюшки-баю, спи, дорогая и крепко. Потом зубы поточишь.
Глеб вдохнул, прицелился. Палец скользнул по спусковому крючку, прижался, пробуя на прочность. Повел вниз, преодолевая сопротивление пружины.
Боек был готов ударить о капсюль, высекая искру.
И возродится пламя порохового взрыва. Ударная волна выбросит пулю, придав ей ускорение.
Правда, полет будет недолгим.
Тод упал, накрывая собой чудовище, и заряд свинца застрял в стене. Глеб повернулся, пытаясь поймать уходящую цель. Цель швырнула в лицо кусок железа, и сама кинулась, принимая выстрел, но не останавливаясь.
Он врезался, сбивая весом тела, упал сверху, перекатился и, вскочив на четвереньки, зарычал. Последнее сходство с человеком исчезло.
Глеб зашарил по полу, пытаясь нащупать пистолет. Не успел.
Удар в грудь опрокинул навзничь. Широкая ладонь легла на горло, сжала, продавливая гортань. Глеб вытянул руки, пытаясь оттолкнуть дроида. Ударил, метя в нос. Кулак скользнул по губам, и сучий сын зубами вцепился в пальцы. Захрустела кость.
Глеб заорал бы.
Воздуха вот не осталось.
Тод отпустил горло и, сжав голову Глеба в висках, дернул вверх до хруста в шее, а потом с силой впечатал затылком в пол. Пол в комнате все-таки был твердым.
Сознание отключилось.
– Ты его не убил? – Айне, сидя на корточках, обдирала бляшки сухой крови. Под ними проступали алые пятна проколов, которые ко всему сильно зудели.
– Не убил, – ответил Тод, переворачивая тело. Он завел руки лежащего за спину и перетянул ремнем. – Но желание имеется.
Айне не видела препятствий для реализации этого желания. Более того, она испытала бы удовольствие, увидев смерть данной человеческой особи.
– Я испугалась.
Тод кивнул.
Наверное, он сердится. Он думал, что Айне человек, а она – совсем не человек. И вряд ли Тод воспримет факт недостаточной информированности как оправдание.
– Мне надо вернуться, – Айне не дождалась ответа. Она забралась в кресло и закусила губу, во второй раз открывая запертые ворота чужих разумов.
Система функционировала. Перестройка началась. И симбионт, свыкаясь с новым хозяином, торопился выказать преданность.
Айне видела мир, структурированный по вертикали. Климатическое постоянство нижних этажей. Зона низкоамплитудных колебаний. И зона флуктуаций с жилыми комплексами.
Связующие звенья побегов.
Сектора горизонтальной композиции, идеальные в своей простоте.
И холодную слепую зону болота, до которой нити мицелия не дотянулись.
– Маленькая, – голос Тода донесся сквозь фоновый шум. – А ты можешь там сказать, чтоб кто-нибудь аптечку принес? А то я, кажется, немного… сломался.
…уронили мишку на пол…
Укол страха дезориентировал, едва не вырвав из системы. И реагируя на несформированную команду, симбионт выбросил ленты экзорецепторов.
– Странноватое ощущение, – признался Тод, разглядывая липкую нить. Под прозрачной оболочкой пульсировало темно-бурое содержимое, перегоняя кровь в аналитические ядра.
И данные добавлялись к данным, преобразуясь в буквенно-символьную кодировку итогового отчета. Информация поступила почти мгновенно.
Острая кровопотеря. Пулевые ранения. Минимум одно – несквозное. Состояние тяжелое, но не критическое. Симбионт знал, что делать. Оставалось передать знание Тоду.
– На пол. Лечь. Надо.
Сложно говорить, будучи подключенной. В перспективе следовало фрагментировать информационные зоны.
– Надеюсь, ты не решила разнообразить мной рацион питания, – сказал Тод и лег.
– Технически я способна это сделать.
– Я догадываюсь.
Пол на месте, где лежал Тод, вздулся. Недифференцированные клетки стремительно делились, изменяясь в соответствии с ДНК Тода. И уже перелиняв, они включались в процессы регенерации, сращивая края раны. Под тонкой пленкой эпителия один за другим возникали новые слои, выплетались из кружева химер сосуды, восстанавливались нервные и мышечные волокна, зарастала капсулой жира пуля.
– Я чудовище? – спросила Айне. – Он сказал, что я чудовище. А ты не стал возражать. Ты тоже так считаешь?
Нормализация гемостаза займет время, как и вывод связанных токсических элементов, которые образуются после растворения пули. Но кровотечение остановлено. Основные параметры приведены к условно нормальным значениям. Физическому существованию Тода ничто не угрожает.
Отработанное вещество поглощалось симбионтом, перенаправляясь в вакуоли и лизосомальные комплексы. Клеточная пена растворялась, высвобождая Тода из кокона.
– И да, и нет, – ответил он, не делая попыток подняться. Только дотянувшись до дробовика, положил на живот. – Ты можешь стать чудовищем. А можешь и не стать. Вопрос выбора.
Айне помнит о выборе. Она пытается его совершить. Однако с точки зрения логики результат этой попытки однозначен.
– Или его возможности. Ты мне сказку читал. Мышка пробежала, хвостиком махнула, яйцо упало и разбилось. Я думаю, смысл сказки в непрогнозируемости результатов. Цель, на достижение которой направлены некая сумма усилий, в финале может не соответствовать желаемой.
– Но выбора это не отменяет.
Айне отдала команду, и симбионт подчинился, пусть и с явной неохотой. Уходили гифы, клейким веществом запечатывая отверстия на коже. Отключались рецепторы. Фоновый шум слабел.
Айне встала с кресла.
– Я могу сделать так, что у тебя не останется выбора. Ты перестанешь о нем думать.
Тод сел.
Он сильнее Глеба. И вряд ли стал бы раздумывать, желай избавиться от Айне. Но если пожелает – она не будет останавливать.
– Но это неправильно, – присев напротив его, Айне протянула руку. – Тод, я не хочу тебя заставлять. Выбор. Честный. У меня нет аргументов, чтобы убедить тебя. У тебя есть аргументы, чтобы отказать мне. Ты знаешь, кто я. И осознаешь, что я могу с тобой сделать. Для тебя безопаснее будет уйти. И если ты захочешь, я тебя отпущу. Но, пожалуйста, останься.
– Почему?
Ответить на этот вопрос было легко:
– Мне нравится слушать звук твоего сердца.