- Угу! – задохнулась ее неповоротливая дочка, когда мы загоняли икотку в угол чужого хлева.
- Лови! – крикнула я, тут же прыгнув сверху. Но икотка вывернулась и оттолкнула меня.
- Сюда! – указывала я, видя, как орут дурным голосом куры в курятнике. Дверь в него была открыта.
- Попался! – крикнула я, сдувая волосы с лица. Скажем так, у меня был свой интерес узнать, что там не договорил Федор Федорович.
Я схватила силуэт за рубаху, слыша, как орут и летают куры. Одним рывком я вытащила его во двор, как вдруг поняла, что это – не икотка.
На меня смотрел тот самый алкоголик с росстани. В руках у него была дохлая курица с перекушенным горлом. А по подбородку стекала кровушка.
- Здрасте, - ужаснулась я, видя, как глаза у него засветились белесым светом. – Чупакабр, очень приятно…
- Ой! – пискнула позади меня дочка икотницы и завалилась в обморок.
Глава тридцать шестая. Ночной ведьмин тык-дык
Упырь внезапно бросился на меня. Но сначала он бросил в меня дохлую курицу. Пока я отбивалась от курицы, меня повалили на землю. Впервые в жизни я вскочила на ноги не потому, что меня пытается сожрать голодный упырь. А потому что лежать на куриных кавыликах не очень –то и хотелось!
Руки вспыхнули магией да так, что меня саму ослепило.
- Ведьмушка, - слышался тихий всхлип. Я очнулась, сидя на несчастном упыре, который барахтался подо мной так, словно хотел уплыть. Мои руки держали его за горло. Со стороны создавалось впечатление, что я капитан воющего лайнера.
- Пусти, ведьмушка! Ой, пустите! Убивают! – всхлипнул упырь, пока я не знала, слезть с него или сидеть до утра.
Но упырь твердо решил не сдаваться. Он брыкался подо мной, как несчастный мужчина, которому я шепнула на ушко в самый пикантный момент, что у меня есть, что показать венерологу. И теперь есть и у него.
- Вставай, - выдохнула я, понимая, что упущу икотку.
- Ведьма – матушка, - ныл упырь, цепляясь за меня окровавленными руками. – Ты не говори, а? Я же на людей не бросаюсь! Хоть и хочется! Так, по курочкам!
Вид у него был жалкий, поэтому я вздохнула.
- Гуляй, вальсом! – махнула я рукой, отпуская бедолагу на все четыре стороны.
- Спасибо, ведьма – матушка! – ныл упырь, исчезая в темноте.
Я растолкала бедную дочку икотницы, которая лежала на пороге курятника.
- У тебя есть лишние куры? – спросила я, видя, как она слабо открывает глаза.
- Нет, - прошептала она.
- Тогда валим отсюда! – шикнула я на нее, видя, как она грузно и неловко встает.
- О, а че это было? – спросила она, ежась и осматриваясь по сторонам.
- Показалось, - усмехнулась я, таща ее из чужого огорода. Где-то заливалась хриплым лаем собака.
- Ты мне ничего сказать не хочешь? – спросила я, отряхиваясь от куриной маски для волос. – Про матушку твою? И про икотку!
- Ой, ниче не знаю! – завыла на всю улицу баба, кутаясь в платок. У нее в голове торчала солома. У меня, кстати, тоже. – Ничего не ведаю!
- Тс! – шикнула я, слыша, как запевают девки в другом конце села. – Поворачиваем! Нам туда!
- Ой, а может, вы сами как-нибудь? – спросила баба, глядя на меня несчастными глазами. – Я уже страху натерпелась! Вы идите, а я домой! Дома буду мать караулить!
- Ладно, иди, - выдохнула я, направляясь в сторону парней и девушек.
Песня становилась все громче и громче, а я увидала поваленные деревья, на которых сидела местная молодежь. Гармонист растягивал гармонь с таким лицом, словно играет не лирическую песню о несчастной любви, а тяжелый металл.
- Ой, а можно к вам? – спросила я, видя испуганные взгляды. – Посижу с вами, попою? А?
- А мы уже расходимся! – заметила одна из девок. Я посмотрела на ее перемотанное запястье ревнивым взглядом.
- Отлично. Расходитесь на полную! – прокашлялась я, видя, что почти все сидели по парам. – У нас тут операция по поимке опасной нечисти! Так что сидите!
Гармонист играл какую-то очень задушевную песню, в которой несчастная девушка, подло обманутая парнем молодым, утопила ребенка, а сама задушилась.
Я чувствовала, как душа разворачивается и сворачивается, словно гармонь в руках Поганини. Песня изо всех сил пыталась шевелить мою душу. Иногда это получалось, и я, не зная слов, подвывала: «Ууууу!», чтобы выразить все негодование по поводу сложившейся ситуации.
Когда песня кончилась, я мысленно требовала что-то оптимистичное. Но уже на третье песне я поняла. Оптимизм в деревню Россоха не завозили. Теперь мы все дружно горевали о судьбе выданной насильно замуж девицы, до этого мы оплакивали судьбу вьюноши, заработавшего ревматизм, радикулит и смерть на чужбине.
- Вы пойте, пойте, - кивнула я, а сама решила пройтись по окрестностям.
На третьем круге, я услышала старческий голос.
- Вот что ж ты, сынок делашь! – донеслось до меня тихое. – Как не стыдно тебе! Девок стращаешь, меня позоришь!
- Дык, вырос я! Хочу жонится! И мне любови хочется! – послышался второй голос, очень похожий на голос икотки. – А то что енто? Все парами ходють, а я один, как бобыль! И вообще, не мешай!
Он бросился к клубу веселых любителей грустных песен, но я оказалась проворней. Через минуту бабка лежала на земле.
- И, как это понимать? – заметила я, пытаясь понять. С кем предстоит говорить. С бабкой или с икоткой.
- Ой, пусти меня! – заныла бабка, слабенько пытаясь отбиться. Ее седые волосы разметались по траве.
- Не путю! – ответила я, склоняясь к ней так, что мои волосы мазнули ее по лицу. – Ну, бабушка, не надоело вам по бабам бегать?
- Ниче не знаю! – заныла бабка, пытаясь схватить меня за руки. Внезапно глаза у нее закатились, а мои руки сжали крепкой хваткой.
- Ты мать не трожь! – выпалила икотка.
- Ах, мать, значит! – заметила я, вцепившись в бабку.- Сейчас будет: «Тук-тук, а бабушка дома? Позовите бабушку!». Или ты хочешь закончить свой век преждевременно? А? Сам просил помочь, вот и помогаю!
То, что вернулась бабка, я поняла по кряхтению и оханью.