Конни проснулась от громкого птичьего стрекота. Она резко оторвала голову от оконного стекла и выглянула наружу, где брезжил унылый серый рассвет.
Одинокая сорока сидела на воротах в конце дорожки. Pica pica, сорока обыкновенная. Глянцево-черная с белым. Перья на крыльях лиловато-синие, длинный блестящий зеленый хвост. Конни приветственно махнула ей рукой.
– Одна – на беду…
У нее затекла шея, она замерзла и чувствовала себя совершенно разбитой: от облегчения, потому что ночь прошла без происшествий, и оттого, что не выспалась. Тревога, вынудившая ее нести ночной дозор на лестнице, рассеялась с наступлением дня, хоть он и выдался сырым и унылым.
За окном лежали болота – ровные, спокойные в набирающем силу утреннем свете. За ними виднелась подернутая рябью поверхность мельничного пруда. Конни открыла окно, вдохнула запах дождя, почувствовала дуновение ветра на лице.
Она сложила клетчатый плед и потянулась. В спящем доме и в пустом доме атмосфера разная – разная тишина и неподвижность. Конни чувствовала, что отец так и не вернулся, но все же пошла проверить.
Она отперла дверь его спальни и вошла: в спертом воздухе витало все то же затаенное отчаяние. Сегодня она увидела на ночном столике не замеченный вчера стакан с засохшим осадком на дне. Понюхала. Бренди и пепел.
Ее глаза забегали по комнате – вдруг она проглядела записку или еще что-нибудь важное? – но ничего примечательного не обнаружилось. Оставалось только гадать, где отец провел ночь и все ли с ним в порядке.
Правда, Гиффорд нередко уходил из дома без объяснений и предупреждений. В этом не было ничего загадочного – просто темная тяга к саморазрушению, которая заставляла его пить, пока все черные мысли не улетучатся из головы. В детстве Конни это пугало. Теперь же она прежде всего ненавидела свою беспомощность, свое бессилие это предотвратить.
Сорока все так же тревожно стрекотала у ворот. Конни еще немного задержалась в комнате, слыша в голове слабое эхо голоса Гиффорда.
Новое воспоминание. Или, вернее, старое.
Когда-то отец сочинял такие замечательные истории. Он был не только искусным чучельником, но и прирожденным торговцем, и его бизнес процветал благодаря умению говорить без умолку. Артист! Конни как сейчас видела его – как он стоит у прилавка в большой, хорошо оборудованной мастерской – не здесь, в Блэкторн-хаус, а раньше, – гордый творением своих рук. Сорока сидит в деревянном ящике, небо окрашено в голубой цвет незабудки. Хвост упирается в стеклянную стенку. На обратной стороне карточка отца: «Работа мистера Кроули Гиффорда, чучельника».
В мастерской был покупатель, и Конни подслушивала из-за двери, ведущей из мастерской в музей. Цвет сороки, говорил отец символизирует Творение. Пустоту, загадку того, что еще не обрело форму. Черное и белое, говорил он. Существующее и несуществующее.
Женщина ловила каждое его слово, и Конни это наполняло гордостью. Она видела, что покупательница пытается устоять перед его говорливостью, но невольно поддается. Конечно, сорока еще и обманщица, говорил он, и женщина кивала, соглашаясь с этим определением. Напудренное лицо, круглые глаза, которые едва можно разглядеть под полями широкой летней шляпы. С необычайной ясностью рисовались в воображении серые перчатки, почерневшие на швах. Одежда модная, манеры выдержанные, а перчатки не чищены.
Женщина и не догадывалась, что Гиффорд морочит ей голову. Конни помнила выражение его лица, когда он на мгновение обернулся: смесь алчности и хитрости. И тут она на мгновение осознала, что другие могут счесть ее отца шарлатаном. Обманщиком.
Такая наблюдательная птица эта сорока, продолжал он. Бесстрашная и хитроумная. Отличное украшение для дома, часовой-охранник. Она умерла своей смертью – да, мадам, конечно. Сбита кебом. Жаль было терять такой прекрасный образец.
Все время, пока говорил, отец протирал мягкой тряпочкой поверхность стекла. Он сумел пробудить в женщине жалость к погибшей птице. Конни помнила, как та промокнула глаза платочком.
Конни попыталась изменить ракурс, чтобы увидеть саму себя, но ничего не выходило. Она помнила, как отец позвал ее и велел принести оберточную бумагу и веревку, чтобы завернуть сороку. Она сама отнесла ее к ландо, ожидавшему у обочины. Пара гнедых, один посветлее, другой потемнее.
Она нахмурилась, пытаясь сообразить, сколько же ей тогда было лет. Достаточно большая, чтобы донести тяжелый ящик, или ей кто-то помогал? Да, ящик держали четыре руки, не две.
Она вспомнила, как гордилась тем, что ее попросили записать стишок на обратной стороне футляра. Маленькими аккуратными буковками.
Было время, она восхищалась своим отцом. Гордилась им.
Когда это ушло?
Стук вернул Конни из прошлого. Она подошла к окну, посмотрела вниз и увидела Мэри, терпеливо ждущую у кухонной двери.
Несколько секунд Конни не шевелилась. Застыла неподвижно, как лодка на ручье в безветренную погоду. Вот-вот все вспомнит – или все забудет.
Огромным усилием воли она заставила себя закрыть дверь в комнату отца, в свои воспоминания и его тайны и пошла отпирать замок, чтобы впустить Мэри. Слова из детского стишка все вертелись у нее в голове.
Семь – не раскрыться секрету былому.
– Вы уверены, что в его постели никто не спал, Льюис?
– Совершенно уверен, сэр.
Гарри бросил «Таймс» на накрытый к завтраку стол.
– И к обеду он домой не приходил?
– Как я уже сказал, сэр, – отозвался бесцветным голосом дворецкий, – нет.
Гарри взглянул на Льюиса, однако лицо дворецкого ничего не выражало. Весь этот разговор был страшно утомителен, и головная боль все усиливалась.
– И ничего не передавал?
– Нет, сэр. Ничего.
Гарри сделал дворецкому знак рукой – продолжайте, мол.
– В девять тридцать, когда ни доктор Вулстон, ни вы не вернулись, – продолжал Льюис, – мы с миссис Льюис унесли обед и подали холодный ужин. – Он помолчал. – Надеюсь, вы удовлетворены, сэр?
– Да, спасибо, – неловко проговорил Гарри. Второй вечер подряд он радовался тарелке с едой, когда возвращался домой на нетвердых ногах в предрассветные часы, пропустив ужин.
Выбитый из колеи происшествием в Блэкторн-хаус, всем этим вихрем противоречивых эмоций, Гарри отправился из Фишборна в Чичестер пешком, чтобы по пути проветрить голову. Знакомые огни таверны «Замок» на Уэст-стрит были слишком заманчивы, и он зашел выпить рюмку джина, чтобы набраться куража перед разговором с отцом. К этому времени он уже как-то сумел убедить себя, что старик не только будет ждать его дома, как обычно, – с каким-нибудь самым обыденным, скучным объяснением своей незапланированной поездки в Фишборн, – но и отнесется сочувственно к его намерению оставить службу у Брука и целиком посвятить себя ремеслу художника. Отец ведь и сам не может не видеть, что у него нет никакой коммерческой жилки, никакого умения продавать и заключать сделки.
Если уж говорить правду, Гарри все это время всеми силами пытался забыть лицо утопленницы. Бледность ее кожи. Теперь, когда прошло уже несколько часов, он обнаружил, что потрясение от увиденного не только не рассеялось, но еще усилилось.
За одной рюмкой последовала вторая, затем третья. Гарри пришел в возбуждение. Завсегдатаи относились к нему понимающе: у многих из них жизнь вот так же зашла в тупик. После страшных рассказов об отцах, которые связывают молодежи крылья и не хотят ее понимать, после еще нескольких порций выпивки разговор перешел на призраков, которые, как поговаривали, бродят по таверне. Несколько раз здесь видели римского центуриона – что и неудивительно, ведь таверна располагалась у старинной городской стены. Гарри задумался – а есть ли в Чичестере хоть одна таверна без призраков?
Все мысли о противостоянии с отцом ушли на задворки сознания. И туда же отступили наконец ужасные видения распухшего лица и рук, воспоминание о том, как он тащил труп по течению на берег.
Вышел Гарри из «Замка» уже за полночь. Ночной воздух нисколько не отрезвил его – скорее, наоборот. Каждый шаг давался с трудом. Ковыляя на нетвердых ногах мимо собора и хватаясь за ограду, чтобы не упасть, Гарри увидел сержанта Пенникотта – тот стоял у креста на рыночной площади. Однажды Гарри уже пришлось столкнуться с ним. Сержант был поборником трезвости и весьма неодобрительно относился к пьяным в общественных местах. И, как обнаружил, к своему смущению, Гарри, был при этом неподкупен. Только благодаря отцу он отделался предостережением.
Чтобы избежать встречи с полицейским, Гарри заскочил в «Стрелок», рассчитывая выпить там еще рюмку на ночь – это было единственное заведение подобного рода в Чичестере, которое не закрывалось до утра. В конце концов кружным путем (скорее просто по ошибке, чем намеренно) он добрался до дома уже во втором часу ночи. Теперь главной заботой было не разбудить отца.
Поднявшись по лестнице, Гарри бросил свои оксфорды у двери спальни, чтобы их почистили, а затем рухнул одетым в постель и проспал до пяти. Ему снилась Конни: она сидела у него в студии, и в порыве вдохновения он писал с нее самый изумительный портрет за всю свою карьеру. Невыносимая жажда разбудила его и погнала на кухню, где он нашел тарелку с нарезанным на кусочки мясом. Он проглотил его, запив чуть ли не целым галлоном воды, а затем снова улегся в постель, чтобы попробовать прогнать похмелье – впрочем, безуспешно.
– И сегодня от отца все еще нет вестей, Льюис? Никакой телеграммы? Или записки из его конторы?
– Нет, сэр.
Это было крайне необычно. Даже если произошел какой-то несчастный случай, отец нашел бы способ сообщить об этом. По крайней мере, Льюису дал бы знать. Он не любил доставлять слугам лишнее беспокойство.
Гарри нахмурился, и в голове прокатилась новая волна боли. Он подумал – не поможет ли горчичный компресс? Гарри не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал себя настолько ужасно. По крайней мере с тех пор, как вернулся из Оксфорда. Конец летнего семестра, 1907 год. Это был незабываемый вечер, вернее, вся ночь до утра, после бала в честь коронации. Шампанское, танцы на улицах. Он тогда еще целовался с хорошенькой брюнеткой – сестрой соседа по лестничной площадке.
Теперь она, правда, уже не казалась такой хорошенькой по сравнению с мисс Гиффорд – Конни. Интересно, как та себя чувствует сегодня утром, оправилась ли после испытания, которое они вчера пережили вместе? Поразмыслив, Гарри пришел к заключению, что с ней все будет в порядке. Ей мужества не занимать.
– Если вы позволите мне сказать, сэр, – добавил Льюис, прервав размышления Гарри, – я нисколько не сомневаюсь, что отсутствию доктора Вулстона найдется какое-то разумное объяснение.
Гарри поднял глаза, несколько обескураженный тем, что старый слуга пытается его успокоить. Почему-то от этого стало еще тревожнее.
– Без сомнения, – ответил он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Какое-то недоразумение или что-нибудь в этом роде наверняка. Вот что – зайду-ка я к нему в контору и выясню, как обстоят дела. Посмотрим, что скажет Пирс.
Льюис откашлялся.
– Или… прошу простить меня за такое предположение, сэр, но, возможно, стоит побывать и в окружной психиатрической лечебнице Западного Сассекса? Возможно, коллеги доктора Вулстона ожидают его там.
Гарри кивнул и тут же пожалел об этом.
– Хорошая мысль.
– Вы будете дома к обеду как обычно, сэр?
Гарри бросил салфетку на стол и отодвинул стул. Он подумал – поскольку ему так и не удалось выяснить, где был отец в Чичестере, возможно, стоит еще раз съездить в Фишборн. И, кстати, можно будет зайти в Блэкторн-хаус к Конни, узнать, как она. Никто, даже его отец, не счел бы это неуместным. А заодно можно будет представиться ее отцу. Довольно любопытно, что это за человек.
Гарри встал.
– Нет, меня не будет весь день.
Гарри шагал по Норт-стрит.
После вчерашнего короткого обещания лета прежняя унылая погода вернулась: стояло сырое, серое весеннее утро. Гарри порадовался, что надел непромокаемый плащ и сапоги. На свежем прохладном воздухе похмелье стало понемногу уходить, и он чувствовал себя уже чуточку получше.
Стекольщик вставлял новое стекло в витрину мясной лавки. Гарри попытался вспомнить, не этим ли путем шел домой прошлой ночью. Он увидел, что в лавке мельтешат какие-то люди, и среди них Пенникотт, и ускорил шаг.
У креста на рыночной площади Гарри свернул направо – на Уэст-стрит. Не слишком ли большое значение он придает исчезновению отца? Наверняка ему найдется какое-нибудь предельно скучное объяснение. С другой стороны, Льюис даже ничего не знает о сцене в кабинете отца и о его лихорадочно-поспешном отъезде из города, однако и он встревожен.
Гарри немного замялся перед дверью, а затем, сказав себе, что все непременно должно вернуться на круги своя, открыл ее.
Сегодня помощник отца сидел, как обычно, за своим письменным столом, обитым кожей. Каждая ручка, промокашка, каждый лист бумаги – в идеальном и симметричном порядке. Гарри вздохнул с облегчением.
– Доброе утро, Пирс, – сказал он. – Прекрасный сегодня денек.
Пирс взглянул на него поверх очков.
– Вы думаете? – спросил он. – Я б сказал, день довольно пасмурный.
Гарри недоуменно уставился на него.
– Это была шутка.
– Понимаю.
– Старик у себя?
Пирс нахмурился.
– Вообще-то нет.
Гарри почувствовал, как екнуло в животе.
– Но вы его ждете?
– Когда я пришел сегодня утром, то обнаружил, что дверь не заперта. Весьма необычно. Я предположил, что доктора Вулстона вызвали куда-то, и он, хотя это совсем на него не похоже, пренебрег мерами предосторожности.
– Полагаю, он не оставил записки о том, куда направляется? – нахмурился Гарри.
– Нет. – Пирс шмыгнул красным носом и вытер его платком. – Что совершенно не в его духе. Всякий раз, когда доктор Вулстон уходит из контры, он непременно уведомляет меня об этом. Весьма методично.
– А вы не заглядывали в его журнал встреч? Возможно, там найдется подсказка, где он?
Пирс ответил возмущенным взглядом.
– Я не могу этого сделать без разрешения доктора Вулстона. Это личные записи.
– Уверен, он не будет возражать, если я взгляну, – сказал Гарри, взлетая вверх по лестнице через две ступени.
– Я бы не советовал…
– Значит скажите ему, что я принудил вас силой, Пирс.
Беспокойство Гарри усилилось, когда он увидел перевернутый стул.
Он нагнулся и поднял стул, а затем огляделся вокруг: не бросится ли в глаза еще что-то из ряда вон выходящее. Выглянул в высокое георгианское окно, откуда открывался вид на крыши домов, на церковь Святого Петра, потом еще раз окинул взглядом кабинет.
На отцовском столе не было заметного беспорядка, но он был и не в том идеальном состоянии, в каком, как было хорошо известно Гарри, старик оставлял его после каждого рабочего дня. Совершенно очевидно, что отец не возвращался сюда после той перебранки, которую подслушал Гарри. Он взглянул на дорожные часы на каминной полке. Отец заводил их каждый вечер перед уходом из кабинета. А сейчас они отставали.
Гарри заглянул в настольный журнал со скрупулезными записями аккуратным отцовским почерком. Почасовой график встреч и приемов. Ни вчера, ни сегодня ни одной встречи не значилось.
Как ни неловко было копаться в личных вещах отца, Гарри все же выдвинул ящик стола. Там не нашлось ничего примечательного, кроме маленькой серебряной табакерки. Гарри улыбнулся, тронутый этим свидетельством такого обычного, хотя и неожиданного, человеческого порока. Второй бокал кларета за обедом – это была самая большая слабость, какую отец когда-либо позволял себе при нем.
– В журнале есть какие-нибудь записи? – спросил Пирс.
Гарри обернулся и увидел, что клерк стоит в дверях.
– Никаких, – ответил он, задвигая ящик. – Вы не заходили сюда сегодня утром, Пирс?
– Конечно, нет. – Клерк был шокирован таким предположением. – Я никогда не захожу в кабинет доктора Вулстона без приглашения.
– Нисколько не сомневаюсь, – пробормотал Гарри. – Кстати, я забегал вчера в обеденный перерыв, а вас не видел. Вы были здесь днем?
– Вчерашняя необычайно теплая погода, к сожалению, вызвала у меня приступ сенной лихорадки. Доктор Вулстон очень обеспокоился и предложил мне уйти домой. Я, разумеется, возражал, но ваш отец настоял на этом.
Гарри на мгновение задумался, а затем призвал на помощь те же соображения, какими его пытался успокоить Льюис.
– Я уверен, что отсутствию моего отца имеется рациональное объяснение, – сказал он. – И все же – не могли бы вы послать телеграмму тому малому из лечебницы… как его зовут?
– Доктор Кидд.
– Верно, Кидд. Спросите его… – Гарри запнулся. О чем, собственно, спрашивать? – Не было ли вчера днем какого-нибудь внепланового собрания комитета, какого-нибудь экстренного совещания. Вы лучше меня знаете, как это бывает, Пирс, думайте сами, как с ними говорить. Но только все не выкладывайте.
Гарри обошел стоявшего у дверей клерка и начал спускаться по лестнице.
– Да, и, когда пойдете отбивать телеграмму – не могли бы вы заодно зайти в контору через дорогу и объяснить, что вчера днем я отсутствовал по семейным делам. И сегодня тоже.
– Но как же я… – начал было Пирс, но Гарри уже исчез.
Вначале Гарри вновь отправился на вокзал, рассчитывая разыскать кебмена, который возил отца в Фишборн.
Было всего десять часов утра, а возле таверны «Глобус» уже собралась толпа мужчин. Курят, шляпы сдвинуты на затылок, глаза мутные, настороженные.
Ряд черных пароконных экипажей ждал у привокзальной стоянки, лошади стояли неподвижно в сыром мареве. На мордах у некоторых были торбы, и пахло от них соломой и конюшней.
– Экипаж, сэр?
– Я ищу кебмена.
Кто-то рассмеялся.
– Вы пришли в нужное место.
Гарри пропустил это мимо ушей.
– Я ищу кебмена, который вчера в обед возил одного джентльмена в Фишборн. А возможно, и обратно.
Кебмен пожал плечами:
– Не я.
– За пятьдесят, хорошо одет, в очках.
Поскольку это описание подходило примерно половине мужчин интеллигентных профессий в городе, Гарри оно мало помогло. Так он прошелся по всему ряду, до самого конца.
– Сдается мне, вроде бы Берт вчера катался в Фишборн, – сказал последний кебмен, беря протянутую ему сигарету.
– А кто из них Берт?
– Он в четверг выходной.
Гарри нахмурился.
– Но он возил в Фишборн джентльмена?
– Я сказал – вроде бы, – поправил кебмен. – Запомнил, потому что он хвастался хорошими чаевыми.
Гарри вздохнул.
– Этот Берт будет здесь завтра?
– Должен.
Гарри решил, что проще заглянуть в соседний Фишборн, чем тащиться до самого Грейлингуэлла. Лечебницу лучше оставить Пирсу. Он знает, как там и что.
Вспомнив, как долго вчера пришлось ждать поезда, Гарри предпочел пойти пешком. Блэкторн-хаус располагался со стороны Чичестера, и добираться туда своим ходом не дольше, чем ехать поездом, а потом идти пешком от станции Фишборн, с другого конца деревни. Заодно он зайдет в «Мешок», спросит, не видел ли кто-нибудь отца, а потом, может быть, в «Бычью голову» – узнать, все ли бармен уладил с вывозом тела. Это повод посетить Блэкторн-хаус, если у него будет что рассказать Конни. Ведь он спрашивал, можно ли ему зайти еще раз, и она хоть и не сказала ничего обнадеживающего, но и не запретила.
Он вышел из города через Уэстгейт и двинулся мимо богословского колледжа к старой магистрали. Вскоре ряды домов сменились полями. Гарри миновал простой памятник на обочине дороги, там, где она пересекалась с Апулдрам-лейн. На этом месте во время мартовской бури перевернулась повозка и погибли муж с женой и трое маленьких детей.
Гарри пытался сохранять спокойствие, не думать о худшем, но что-то новое крутилось в голове, на задворках сознания. Что-то такое, что он заметил, но значения не придал. Гарри наскоро припомнил все, что делал сегодня утром, вызвал в памяти каждый шаг: тревогу Льюиса, то, как отец вчера отослал Пирса домой и оставил контору незапертой, стул, лежащий на боку в отцовском кабинете, письменный стол…
Гарри резко выпрямился. Вот что это было! Вернее, чего не было. Того, что он должен был увидеть в ящике отцовского стола, – его старый армейский револьвер – и не увидел.
Начался дождь.
Конни смотрела в окно на первые капли дождя.
Надежда на теплую погоду пришла и ушла в один день. Все вокруг вновь погрузилось в бесконечную серость. Черные тучи неслись над самым лиманом, а резкий порывистый ветер так и взрезал поверхность воды. Прилив отхлынул далеко, однако ручьи все еще были переполнены, а на тропе стояли лужи соленой воды.
Поскольку погода, видимо, не собиралась улучшаться, Конни решила сейчас же отправиться в Фишборн. Галка, ожидающая ее под стеклянным колпаком, может подождать еще. Конни хотелось осторожно выведать, не видел ли кто-нибудь отца. Кроме того, поскольку весть о найденном рядом с Блэкторн-хаус мертвом теле должна была уже распространиться, Конни подумала, что лучше знать, какие ходят слухи, и смотреть правде в глаза, чем оставаться в неведении.
Она надела пальто.
– Я иду в Фишборн, Мэри, – крикнула она. – Нужно кое-что купить.
Девушка сейчас же выбежала в холл.
– Вы уверены, мисс Гиффорд? Может, лучше я схожу? Дождь как раз начинается.
– Я возьму зонтик.
– Если вы уверены, мисс, – сказала девушка, теребя в руках кухонное полотенце.
– Я не жду посетителей, Мэри. Но если кто-нибудь все-таки зайдет – может быть, в связи со вчерашними событиями, – прошу передать мои извинения и сказать, что я буду дома после обеда.
– Попросить их подождать, мисс?
Конни задумалась. Ничто не указывало на то, что женщина, которая следила за их домом, может появиться вновь, однако Конни не хотелось бы во второй раз упустить шанс поговорить с ней.
– Да, попросите. Я ненадолго.
– Очень хорошо, мисс. А хозяин?
– Я не хочу, чтобы отца беспокоили, – ответила Конни, надеясь, что отсутствие Гиффорда в доме не обнаружится.
Мэри беспокойно теребила свой фартук.
– Можно мне кое-что спросить, мисс?
Конни потянулась к крючку, на котором висел ее ключ, и тут заметила, что ключа от ле́дника на обычном месте нет.
– Мэри, вам что-то нужно было в кладовой мистера Гиффорда?
– Нет, мисс, но…
– Ключа нет.
Мэри ее не слушала.
– Уже все судачат про то, что мы нашли в реке Веру Баркер, – выпалила она. – Это не я, мисс Гиффорд! Честное слово, я никому не говорила. Ну, правда, мама все-таки вытянула это из меня, а больше я ни одной живой душе не обмолвилась. – Она еще раз глубоко вздохнула. – Мой друг Арчи был среди тех, кто приходил вчера с мистером Пайном. Он-то мне ничего не сказал, он человек добрый, но потом, когда я утром по дороге зашла забрать белье у мисс Бейли, она сказала, что ее подруга миссис Гослин – это Кейт Гослин, у нее еще сестра замужем за мистером Пайном…
Конни вскинула руки, пытаясь остановить поток слов.
– Мэри, я…
– Говорит, по словам мисс Бейли так выходит, что они положили ее в сарае. Потом явился старый Томми, кричал, чтобы ему дали увидеть дочь, а мистер Кроутер…
– Мэри, – громко сказала Конни, – прошу вас, остановитесь.
Девушка примолкла на секунду.
– Но это правда? Это Вера Баркер была? Мама еще говорила, что-то такое в газете было про то, что она пропала. Я-то ее знать не знала. Она давно уехала из Фишборна, еще до того, как мы переехали сюда, но мама всегда знает…
– Мэри, все, что я могу вам сказать, это то, что один из молодых людей, которые приходили с мистером Кроутером вчера вечером, сказал, что это Вера Баркер, и остальные, очевидно, с ним согласны.
– Арчи, – покраснела Мэри. – Я же говорю, мы с ним старые друзья. Но он, правда, мне и не говорил. Мистер Кроутер велел им всем молчать. И я ни одной живой душе не говорила.
Конни вспомнила группу мужчин в сумерках.
– Все в порядке, Мэри. Не беспокойтесь. И все же, я думаю, будет лучше, если мы не станем об этом говорить. Вы же знаете, как распространяются слухи. Подождем, пока не узнаем что-то наверняка.
– Да, мисс.
Конни надела шляпу, приколола ее булавкой покрепче, а затем достала перчатки из кармана пальто.
– И о ключе, Мэри.
– Мисс?..
– От ле́дника, – сказала Конни терпеливо, как только могла.
– Про ключ я ничего не знаю, мисс, но замок прошлой ночью валялся на земле.
– И что же вы с ним сделали?
– Обратно заперла. Должно быть, кто-то оставил его открытым.
– А дверь была открыта?
– Нет. Закрыта, как всегда.
Конни подумала, уж не зашел ли отец зачем-нибудь в кладовую, но тут же отбросила эту мысль. Обычно он там не бывал – говорил, что там все слишком сильно напоминает о потере их прежней жизни. Хотя с другой стороны – в последние дни у них все идет не так, как обычно.
– Где-то должен быть запасной ключ, Мэри, – скорее всего, в каком-нибудь кухонном ящике. Не могли бы вы поискать его, пока я буду в Фишборне?
Уходя, Конни бросила взгляд на ле́дник, но вид у него был вполне безобидный. Можно пока оставить так. Как только Мэри найдет запасной ключ, она возьмет лампу, пойдет и убедится, что все в порядке. Конни не могла припомнить, когда в последний раз заходила в кладовую – в этом никогда не было необходимости. Однако проверить на всякий случай не мешает.
Она взглянула на небо и поняла, что нужно поторапливаться. Дождь уже не капал, а лил по-настоящему, и черные тучи сгущались над бухтой Делл, предвещая худшее.
Чувствуя, как после бессонной ночи слегка кружится голова, Конни зашагала по тропинке, то есть уже сплошь по лужам и стоячей морской воде. Она шла осторожно, стараясь не поскользнуться в грязи.
Ворота шлюза у Фишборнской мельницы были открыты, и через них хлестала вода. Мельничный пруд плескался у края дороги и медленно приближался к палисаднику Слей-Лодж и дому Пендриллов. Вот беда, если мистера Кроутера опять затопит. В апреле и без того много домов пострадало, все двери были подперты мешками с песком и соломой, а коврики и мебель разложены для просушки прямо на дороге.
Конни услышала шум крыльев, а затем резкий стрекот сорок. Она подняла глаза и увидела пару черно-белых птиц, сидевших на соломенной крыше. Вряд ли это были те вчерашние сороки из сада, но Конни почувствовала внезапный и необъяснимый прилив злости. Знакомое давящее ощущение в висках нарастало, и как Конни ни пыталась побороть его, на этот раз она чувствовала, что выпадает из времени.
Внезапно Конни перестала чувствовать, что ветер треплет на ней шляпу и выдирает шпильки из волос. Она уже не стояла на Милл-лейн, а смотрела сквозь прутья деревянной клетки.
Стеклянная комната, мерцающий и отражающийся в стеклах свет свечей. Аромат духов и желания. Сигары. Мужские голоса, громкие, спорящие друг с другом.
Галка. Сорока. Грач. Ворон.
Конни помнила ощущение угрозы, опасности. Она была напугана: ее разбудили жуткие и непонятные звуки. Маски, сверкающие отражения, блестки. Перья, запах виски и хереса, разливающихся по старому деревянному полу.
Страх, переходящий в гнев. Потом боль. Босым ногам липко, скользко. Ощущение падения, вращения, полета по воздуху…
А затем ничего.
– Убирайтесь! – кричала она, пытаясь стряхнуть ладонями облепившие ее перья, спастись от злобных острых клювов.
Конни почувствовала, что ноги промокли. Опустила взгляд и увидела, что стоит в воде.
Она вернулась в настоящее. В Фишборн, где струйки дождя текли ей сзади за воротник, а пруд уже растекался по всей Милл-лейн. Еще не придя в себя, она снова замахала руками, чтобы прогнать птиц. Но когда она подняла голову, сорок нигде не было видно.
– У меня есть сообщение для мистера Брука, – сказал Пирс клерку Саттону. – Мистер Вулстон, к сожалению, вынужден был уехать по экстренному семейному делу. Совершенно неотложному. Он просил меня передать его извинения. – Пирс торопливо поднес платок к носу, чтобы чихнуть. – И, само собой разумеется, он компенсирует эти часы в другое время, на усмотрение мистера Брука.
В выложенном плиткой вестибюле словно бы похолодало.
– Будет значительно лучше, если вы подождете немного и передадите это сообщение сами, – сказал Саттон. – Мистер Брук уже давно ожидает доктора Вулстона. Он очень недоволен.
Пирс пронзил его ледяным взглядом.
– Вы меня неправильно поняли. Сообщение не от доктора Вулстона, а от мистера Вулстона.
– Хм, это еще осложняет дело. Мистер Брук и так уже был очень недоволен тем, что молодой мистер Вулстон не пришел вчера на службу после обеда – мистер Брук великодушно разрешил ему не являться с утра, – поэтому, когда доктор Вулстон тоже не пришел на встречу… ну, вы понимаете.
– Вы, вероятно, ошибаетесь, – холодно проговорил Пирс, возмущенный заговорщическим тоном клерка. – У доктора Вулстона на сегодня не была назначена встреча с мистером Бруком.
– Не хочу спорить, но уверяю вас…
В дальнем конце коридора распахнулась дверь. Запах конторских бумаг, пыли и сигарного дыма выплыл в коридор, цепляясь к полам пальто двух мужчин, вышедших из кабинета.
– Вот и мистер Брук, – быстро сказал Саттон. – Можете сами сказать ему.
Обоим мужчинам было чуть за пятьдесят. Первый – высокий, стройный, с черными волосами и усами, в хорошо сшитом сером деловом костюме и котелке. Пирс узнал в нем одного из крупнейших агентов по недвижимости в Чичестере. Другой, сам Брук, был скроен по совсем другой мерке. Он заполнял собой все пространство, все у него было огромное: уши, руки, нос, усы, даже копна черных волос – настолько равномерной длины и густоты, что вызывала сомнения в ее натуральности. Жилет донегольского твида под охотничьей курткой едва не лопался на животе.
Когда Брук подошел ближе, клерк так сжался, словно хотел втянуть голову в свой дешевый черный костюм.
Пирс, поняв, что ускользнуть не удастся, снял шляпу и прижался к стене.
– Зонтик для мистера Уайта? – проревел Брук с сильным стаффордширским акцентом. – Поторопитесь, старина.
Клерк выскочил из-за стола, бросился к вешалке для шляп и долго шарил на подставке, пока не нашел что-то подходящее.
– Так глупо, что я забыл свой, – проговорил Уайт. – Ужасная погода. Хотя пора бы уже привыкнуть.
– Вы точно не хотите пострелять со мной в Гудвуде?
Уайт покачал головой.
– У меня назначена встреча с клиентом в Апулдраме, – улыбнулся он. – Я возлагаю на нее большие надежды.
Брук кивнул.
– Вы всегда можете подъехать попозже. Мы думаем заглянуть в «Курзал» в Богноре.
– Может быть, и подъеду, – сказал Уайт, а затем понизил голос. – Теперь о другом: вы поговорите с Чарльзом?
Брук кивнул.
– Положитесь на меня.
– Хорошо. – Уайт надел шляпу и перчатки. – Хорошо. Итак, дайте знать, если я вам зачем-нибудь понадоблюсь. И в любом случае пожелайте мне удачи!
Брук закрыл дверь и двинулся обратно по коридору. Для такого крупного человека двигался он с удивительной грацией.
Саттон выскочил из-за стола.
– У мистера Пирса сообщение от мистера Вулстона, сэр, – быстро проговорил он.
Брук подошел к Пирсу и встал прямо перед ним. Пирс с трудом сдержался, чтобы не отступить назад.
– Вот как? И что же он может сказать в свое оправдание?
Пирс откашлялся.
– Кажется, произошло какое-то недоразумение, – сказал он. – Я личный секретарь доктора Вулстона; однако меня попросили передать сообщение от Гарольда Вулстона. Вчера после обеда ему пришлось уехать по срочному семейному делу.
– Сейчас меня гораздо больше беспокоит, почему доктор Вулстон не явился сегодня утром.
В своих владениях Пирс был хозяином. Здесь же он чувствовал себя мелкой сошкой.
– Я не знал, что у доктора Вулстона назначена встреча с вами, сэр, – проговорил он со всем достоинством, на какое был способен. – Сегодня утром мистер Гарольд Вулстон нанес визит в кабинет своего отца, поэтому, когда пришло известие о… семейных обстоятельствах, я вызвался передать вам сообщение лично.
Брук ткнул Пирса пальцем в грудь.
– Очень хорошо. А что доктор Вулстон может сказать о своем сыне? – спросил он. – Я взял мальчишку только в виде одолжения ему. Не будет справляться – выгоню в шею. Он сказался больным. Я его предупредил.
– Не могу вам сказать, мистер Брук. Я не посвящен в…
– Во что?
Рассказывать что бы то ни было о докторе Вулстоне – это шло вразрез со всеми принципами Пирса, но он чувствовал, что воля его слабеет.
– Я жду, Пирс. Что это за «семейные обстоятельства», из-за которых доктор Вулстон отсылает куда-то сына, да еще и сам не удосуживается явиться? Он что же, думает, дела так ведутся?
– Нет, конечно. – Пирс откашлялся. – Однако доктор Вулстон, против ожидания, не явился сегодня и в свой кабинет.
– В связи с теми же обстоятельствами?
– Нет, – сказал Пирс в последней попытке выгородить своего работодателя.
– Так где же он? Хватит говорить загадками.
– Дело в том, сэр, что в данный момент мне ничего не известно о местонахождении доктора Вулстона.
Глаза у Брука сощурились.
– Что вы хотите этим сказать?
– Доктор Вулстон не пришел сегодня утром на службу. Его сына это обеспокоило, и он попросил меня…
– Есть причины для беспокойства?
– Не могу сказать, сэр.
– А придется, черт побери!
– Я не знаю, – пробормотал Пирс. – Знаю только, что, когда пришел сегодня утром, дверь была не заперта. Из разговора с мистером Вулстоном у меня сложилось впечатление, что его отец домой не приходил. В общем, доктора Вулстона никто не видел со вчерашнего утра.
Брук неотрывно смотрел на него. Его молчание было даже более угрожающим, чем крик. Пирс опустил голову. Он мог думать только о том, какое недовольство вызовут у доктора Вулстона его неосторожные слова. Но что же еще он мог сделать?
Саттон, съежившись в кресле, передвигал бумаги по столу.
– Догоните мистера Уайта, – сказал Брук. – Спросите, может ли он уделить мне еще минуту.
– Как, сейчас? – заикаясь, переспросил Саттон.
– Конечно, сейчас!
Клерк бросился к входной двери, скользя по гладкой плитке, и выбежал на улицу. Через несколько мгновений он вернулся и встал у двери, сжавшись, словно собака, ожидающая побоев.
– Простите, сэр. Я не успел. Я видел, как мистер Уайт садился в экипаж на углу Тауэр-стрит.
Пирс снова вжался спиной в книжные полки, молясь, чтобы Брук не перенаправил свой гнев обратно на него.
– Что ж, тогда отправляйтесь к нему в контору и скажите там, чтобы передали сообщение. Мне нужно срочно переговорить с ним, как только он вернется. Слышите? Немедленно!
– Да, сэр.
По пути обратно в кабинет Брук оттолкнул Пирса с дороги, а потом хлопнул дверью с такой силой, что три книги упали с полки.
На мгновение оба клерка замерли. Затем Пирс потянулся за своей шляпой, а Саттон поднял книги и положил на стол.
– Хорошего дня, – сказал Пирс, пытаясь вернуть самообладание.
Саттон не смотрел ему в глаза.
Пирс остановился на промозглой улице, весь дрожа.
Дело вышло скверное, совсем скверное, если говорить начистоту. Нужно же оказаться в таком унизительном положении! Мало того, что доктор Вулстон назначил деловую встречу, не сообщив ему об этом, так еще и не явился на нее. Такой ералаш в делах был Пирсу совсем не по душе, хотя он и не знал, что произошло. И то, что его посылают с поручениями от докторского сына-бездельника, будто он рассыльный какой-нибудь, – это тоже не годится. Нужно поговорить с доктором Вулстоном.
И все же, помимо урона, нанесенного его собственной репутации, Пирса одолевала тревога. Все это было совершенно не похоже на доктора Вулстона. За все те годы, что Пирс работал у доктора, он никогда не видел, чтобы тот вел себя так легкомысленно или непрофессионально. Брук, конечно, не чичестерец. Торговец, и этим все сказано, да к тому же родом из Мидлендса. Манеры у него отвратительные, даже, можно сказать, вульгарные. До сегодняшнего дня Пирс никогда не встречался с ним и теперь был крайне удивлен, что доктор Вулстон определил своего сына на службу к такому человеку.
Но доктор Вулстон умеет себя вести. Он всегда поступает правильно.
Краем глаза Пирс заметил сержанта Пенникотта, стоящего у креста на рыночной площади. Пирс помедлил и, вместо того чтобы возвращаться в контору, быстро зашагал мимо колокольни по Уэст-стрит, чтобы поговорить с полицейским.
Конни стряхнула с зонтика капли дождя и зашла на почту, где располагалась и местная лавка. Женщины, стоявшие в очереди у прилавка, обернулись, увидели ее и замолчали.
– Дамы, – поприветствовала их Конни, вытирая ноги о коврик.
Один из сыновей Леви Натбима стоял за прилавком.
– Я сейчас подойду к вам, мисс Гиффорд.
– Спасибо.
Конни почувствовала, как покупательница, стоявшая в начале очереди, взглянула на нее и тут же отвела глаза. Женщина показалась смутно знакомой, но Конни никак не могла вспомнить, где ее видела.
Крошечная лавка была заставлена товарами от пола до потолка: тут каждый дюйм был на счету. В глубине, рядом с почтовым окошечком, стояли ведра, пакетики с булавками, банки с гуталином и зейдлицким порошком. Боковую стену занимали полки с консервными банками, а на длинном деревянном прилавке лежали кобургские батоны и плоские ковриги; мраморная плита с готовыми к нарезке кубами масла, сала и сыра; здесь же лежал мешок с солью. На полу мешки с сахаром, рассыпным чаем и мукой.
Конни смотрела, как Натбим скрутил из синей бумаги кулек, подогнул кончик и насыпал туда цукатов и изюма.
– Вот, возьми, Полли, – сказал он, протягивая кулек маленькой девчушке, застенчиво уткнувшейся в материнскую юбку.
– А ты что скажешь, Мейси?
Мейси указала на булочки со смородиной, выложенные на деревянном подносе. Натбим кивнул, взял одну из них двумя пальцами, отряхнул от сахара и бросил в коричневый бумажный пакет.
– Скажи же спасибо хорошему человеку.
– Спасибо.
– На здоровье, маленькая леди. Что-нибудь еще, миссис Кристи?
Конни стала прислушиваться внимательнее: она поняла, что эта женщина, должно быть, мать Мэри. Неудивительно, что та показалась ей знакомой. У нее было такое же миловидное открытое лицо, как и у дочери.
– Пять ломтиков бекона.
Ножом с длинным лезвием Натбим отрезал толстые куски, завернул мясо в плотную бумагу, сквозь которую не протекал жир, и уложил прямо в сумку миссис Кристи.
Он пододвинул по прилавку счет, и миссис Кристи отсчитала монеты.
– Спасибо, – сказала она, забирая сдачу. Снова взглянула на Конни. На этот раз Конни улыбнулась в ответ.
– Доброе утро, миссис Кристи.
– Доброе утро, мисс Гиффорд. – Мгновение миссис Кристи смотрела Конни в глаза, а затем повернулась к близнецам и махнула им рукой, чтобы выходили из магазина.
Конни протянула через прилавок свой список.
– Там немного.
У Натбима делали покупки в основном деревенские семьи, жители частных домов, как правило, предпочитали магазин Блэка, поэтому очередь примолкла. Но пока Натбим отбирал продукты по списку Конни, минута шла за минутой, и, наконец, женщины забыли о ней и вернулись к прерванным разговорам.
Конни вполуха прислушивалась, не упомянет ли кто-нибудь о Вере, но они перешли к приходским делам.
– Много вам нести, мисс Гиффорд, – сказал Натбим. – После обеда посыльный будет развозить покупки, может и вам завезти, если хотите.
Конни улыбнулась ему. До сих пор и у Натбима, и у Блэка ее уверяли, что в Блэкторн-хаус телега доставщика не проедет.
– Буду очень признательна, мистер Натбим, это большое облегчение. Я и так уже промокла.
– С удовольствием, мисс, – сказал он.
Она поняла: его великодушие, вероятно, объясняется вчерашним происшествием. Видно, ему стало жаль ее. Конни не хотелось давать пищу для сплетен, однако шанс был слишком хорош, чтобы его упустить. Она отважилась спросить:
– Вы слышали о вчерашней трагедии?
Она почувствовала, как атмосфера в маленьком магазинчике изменилась. И, не оборачиваясь, поняла, что все взгляды устремлены ей в спину.
– Да, мисс Гиффорд, – тихо сказал Натбим. – Большая неприятность для вас, мисс. И, конечно же, для самой юной леди.
– Я хотела бы выразить соболезнования ее семье, – сказала Конни.
– Очень благородно с вашей стороны, мисс Гиффорд. Я уверен, что это будет оценено по достоинству. – Он постучал по коробке на прилавке. – Мы собираем деньги на цветы. Похороны назначены в субботу.
– Так скоро? – Эти слова сорвались у Конни с губ раньше, чем она успела их обдумать. – Коронер уже отдал тело?
– Коронер? Ни про каких коронеров я ничего не знаю, а поминальную службу организует мистер Кроутер. Я слышал, сегодня утром тело Веры передадут ее отцу.
Конни в недоумении смотрела на него. Не мог же, в самом деле, доктор счесть гибель Веры несчастным случаем?
– Освидетельствование проводил доктор Эвершед?
– Нет, мисс Гиффорд. Доктор и миссис Эвершед в отъезде. Пришлось вызывать какого-то малого из Чичестера. Доктора Вулстона, кажется, – мистер Кроутер говорил про него. – Натбим покачал головой. – Вот не научили дочек Баркеров плавать – Томми ни в какую не хотел. И такие трагические последствия.
– Вулстон…
Вчера они с Гарри почти не успели поговорить, так что Конни не знала, родственник ли ему этот Вулстон. Ведь если бы его отец или брат тоже были в деревне, он наверняка упомянул бы об этом? Может, никакой связи и нет, но, с другой стороны, Вулстон – не такая уж распространенная фамилия.
– Что-нибудь еще, мисс Гиффорд?
Конни подняла глаза.
– Нет. Это все, спасибо.
– Записать на счет или сейчас расплатитесь?
– На счет, пожалуйста.
Натбим провел пальцем по гроссбуху.
– Вам удобно будет, если доставят в три часа дня? Если погода позволит. А нет – так завтра прямо с утра.
– И то, и другое устроит, – ответила Конни. – И я вам очень благодарна, правда.
Конни подняла зонтик и вышла из-под навеса крыльца. Голова кружилась.
Она собиралась зайти в «Бычью голову», узнать, как продвигается дело, но теперь, после того, что услышала, сомневалась, стоит ли. Похороны Веры назначены на субботу? Как такое может быть?
Ведь бармен Пайн был здесь прошлой ночью, и Чарльз Кроутер тоже. Если Натбим прав, то доктор Вулстон подписал свидетельство о смерти в результате несчастного случая, хотя должен был знать, что это неправда. Рана на шее, там, где врезалась проволока, пузырьки кровавой пены в уголках рта…
Конни не могла отрицать, что чувствует отчасти облегчение. Если смерть Веры сочли несчастным случаем, то нет никаких причин втягивать в это дело Блэкторн-хаус… или ее отца.
Но что-то в глубине ее души восставало против такой несправедливости. Убита молодая женщина, и причины ее смерти скрывают. То, что она была бедной и, как считали, со странностями, еще не значит, что ее жизнь ничего не стоит! Так нельзя.
– Мисс Гиффорд?
Сердце у Конни замерло.
– Миссис Кристи! Вы меня напугали.
– Можно переговорить с вами, мисс Гиффорд?
– Конечно.
– Девочки, идите-ка поиграйте с Пипом, – сказала миссис Кристи, указывая на черного с подпалинами терьера, сидевшего возле «Мешка».
Конни вдруг испугалась: как бы миссис Кристи не объявила ей сейчас, что ее дочь увольняется.
– Мэри вчера так храбро себя вела, – поспешно сказала она. – Я бы не справилась без нее.
– Она тоже вас любит, мисс.
Конни была неожиданно тронута.
– Что ж, я считаю, мне с ней очень повезло. Вы можете ею гордиться.
Конни взглянула на небо. Новая гряда черных дождевых туч надвигалась с юго-запада, скользя по верхушкам красных крыш и дымовых труб. На противоположной стороне дороги она увидела мистера Кроутера – тот приподнял шляпу. Три женщины вышли из почтового отделения, остановились было, увидев Конни, затем кивнули и тоже пошли своей дорогой. Всем хотелось успеть домой, пока снова не начался ливень.
Миссис Кристи взглянула Конни прямо в глаза.
– Вы меня узнаете, мисс?
Поскольку после их обмена любезностями не прошло и пяти минут, это был странный вопрос.
– Да. Конечно. Вы мама Мэри.
Миссис Кристи не отводила взгляда, и на мгновение Конни увидела в ее глазах что-то еще. Разочарование?
– Простите, миссис Кристи, я неправильно поняла ваш вопрос?
Женщина опустила глаза.
– Нет, мисс Гиффорд.
Конни не знала, что и думать.
– Могу вам честно сказать, миссис Кристи, что вчера я старалась избавить Мэри от всех неприятных впечатлений. Мне не хотелось бы лишиться ее.
– Я не об этом хотела поговорить с вами, мисс, вернее, не совсем. Но когда я услышала о мистере Вулстоне и о том, что случилось вчера вечером…
Она достала из кармана конверт.
– Мэри не виновата, она была уж очень расстроена.
Конни увидела имя на кремовом конверте.
– Не понимаю, миссис Кристи. Откуда у вас письмо, адресованное мне?
– Вчера утром Мэри нашла его на коврике и подняла, чтобы отдать вам. А потом навалилось это все, она и забыла.
Конни протянула руку.
– Отдайте, пожалуйста.
– Вы откроете? – тихо спросила миссис Кристи. Ее поведение и само вмешательство не в свои дела были совершенно неуместны, и все же Конни чувствовала в ней что-то вызывающее доверие. Искреннюю заботу.
Конни взяла письмо.
– Почему же Мэри просто не взяла его с собой, когда пришла сегодня утром?
– Я не хотела вас тревожить, мисс. Мне просто показалось, что почерк знакомый.
– Тревожить? Что же здесь тревожного? – Конни недоуменно смотрела в упор на взволнованное красивое лицо – почти знакомое, – впервые осознавая, как похожи друг на друга мать и дочь.
– Откройте, пожалуйста, – повторила миссис Кристи. Эта просьба была настолько необычной, что Конни без возражений волей-неволей сделала то, о чем ее просили.
Она посмотрела на конверт в руке. Изящные печатные буквы черными чернилами. Какой-то проблеск в памяти… Неужели этот почерк ей тоже знаком? Она надорвала конверт пальцем, вытащила единственный листок и прочла.
– Что там написано? – спросила миссис Кристи тихим, напряженным голосом.
«Не бойся, – прочитала Конни. – Я слежу за тобой».
Затем края шкурки соединяют: сшивают, как было описано ранее, разделяя перья при каждом стежке. Глазницы набивают рубленой ватой, которую вводят тонкими щипцами, тщательно округляя веки, затем вставляют глаза, вправляя их под веки, а когда внизу покажется часть мигательной перепонки, нужно вытянуть ее кончиком иглы, чтобы глаз держался.
Нож удобно лежит в моей неумелой руке.
Что еще сказать тебе? Пожалуй, вот что: уже после случившегося так легко поймать момент, когда наши глаза открываются и мы видим мир таким, какой он есть. Череда крошечных, несущественных событий – ничем не примечательных, если не сложить их вместе, – или удар, нанесенный в очередной раз. Осознание, что законы и принципы правосудия применимы к одним и не применимы к другим. Что правду можно купить.
Четыре благородных джентльмена.
Ты будешь удивляться, как мне это удалось. Устроить все не составило труда. Главное – тщательно подобрать сообщников, умеющих смотреть сквозь пальцы на все, кроме собственной выгоды. Если у человека есть деньги, со временем можно добиться чего угодно.
Ты спросишь, сожалею ли я о чем-то, и я скажу – да. Я сожалею о том, что пришлось причинить страдания тем, кто мне дорог, хотя у меня и не было выбора. Со временем мотивы моих действий станут ясны. Кроме того, вышло так, что мое стремление к возмездию стало причиной смерти невинного человека. Эта смерть, ненужная и ничем не оправданная, только сильнее убедила меня в справедливости моего дела и правильности выбранного пути.
Наказание должно соответствовать преступлению.
Конни брела домой, сражаясь с ветром и косым проливным дождем.
В тот самый миг, когда она протянула миссис Кристи записку, чтобы та прочла сама, небеса разверзлись. Девочки с визгом бросились к матери, и разговор оборвался. Конни пригласила миссис Кристи в Блэкторн-хаус к пяти часам, чтобы продолжить разговор.
Миссис Кристи вызывала у нее инстинктивную симпатию: она казалась честной и порядочной женщиной. Конни надеялась, что она придет в назначенный час.
Придя домой, промокшая до нитки Конни сняла шляпу, выдернув шпильку, бросила мокрое пальто и ботинки на пол, а потом в одних чулках направилась прямо в гостиную и налила себе порцию отцовского бренди.
Она осушила его залпом, затем вылила в стакан все оставшееся содержимое бутылки и уселась в кресло у огня.
В дверях робко возникла Мэри. Конни почувствовала, как взгляд девушки остановился на стакане.
– С вами все хорошо, мисс Гиффорд?
– Замерзла, – сказала Конни, раздумывая, не затронуть ли тему письма. Она сделала еще глоток бренди. Не хотелось, чтобы Мэри подумала, будто ее считают в чем-то виноватой, а кроме того, Конни сама была обеспокоена запиской, и ей нужно было время, чтобы подумать об этом в одиночестве. Она решила подождать с этим.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, мисс.
– Посетители были?
– Нет, мисс, и наверху тоже ни звука.
Конни подняла глаза. Разговор с миссис Кристи ненадолго вытеснил у нее из головы мысли об отце. Теперь казалось как никогда важным поговорить с ним о прошлом. Спросить, знает ли он, кто мог принести такую записку в Блэкторн-хаус. Знает ли кого-нибудь, у кого могли быть причины следить за их домом.
– Хотите, я разожгу камин, мисс? Здесь ужасная сырость, а вы ходили по улице вся промокшая. Или плед хотя бы?
Конни улыбнулась такой заботе.
– Плед был бы очень кстати, и тапочки тоже. И если бы вы принесли сюда мой дневник, тоже было бы замечательно.
– Конечно, мисс. А где он?
Конни попыталась вспомнить, куда дела дневник вчера, когда ушла с террасы. Унесла в мастерскую? Кажется, нет.
– Может быть, в гостиной? Я писала за столиком на террасе.
Конни почувствовала, как жар бренди просачивается в кровь. Наклонила стакан, и последняя капля скатилась в горло. Она посмотрела на буфет – нет ли там еще чего-нибудь, что можно выпить? – но передумала.
Конни сняла чулки, растерла застывшие ноги, потом поджала их под себя в кресле и откинулась на спинку.
Спать она вовсе не собиралась.
Конни смотрела из окна поезда на шиповник и боярышник, на будру и пурпурноглазую веронику. Овсянка и малиновка красногрудая – обычные садовые птицы.
С ней вместе ехала жизнерадостная улыбчивая девушка, старше ее лет на восемь-девять. Блузка с рюшами и кружевным воротником, длинная черная юбка. Каштановые волосы под простой соломенной шляпкой, украшенной желтыми цветами по краю.
Они купили обед в корзинке на одной из станций по пути. Конни помнила, какой жирной была куриная ножка. Немного холодной говядины и хлеба с маслом. Помнила, как они смеялись и играли в словесные игры, вроде «Купидона» и «Табу». День был скучный, это она тоже помнила. Пришел проводник, чтобы зажечь лампы в вагоне. Или это была уже какая-то другая поездка?
У нее на коленях лежит книга детских стихов. Слишком детских для нее. Она болтает ногами, шаркает подошвами по полу вагона – взад-вперед, а поезд стучит колесами. Во сне к ней вернулись краски, картины и звуки того дня.
В Шорхэм-бай-Си они пересели на стейнингскую линию. Пришлось ждать поезда на сырой платформе, день был все еще пасмурный из-за морского тумана, ползущего из гавани. Маленький вагон, пыхтение паровоза, кочегар разжигает огонь. Они переехали через реку Адур по старому деревянному мосту и вышли в Брамбере. Название станции большими белыми буквами по черной доске на платформе.
Единственная узенькая улица. Крутой холм и руины разрушенного замка, путь по пыльной дороге к невысокому кремневому зданию с двускатной крышей. Возле него на скамейке сидит старик в черном костюме и галстуке-бабочке, в соломенном канотье. Бакенбарды. На фасаде вывеска: «Музей: работает ежедневно». Кто-то (та девушка?) сказал Конни, что этот человек и есть мистер Уолтер Поттер, владелец музея. В красивом саду во внутреннем дворике толпа посетителей ждет своей очереди, чтобы увидеть экспозиции.
Конни не помнила ни ожидания, ни того, как покупали билет. Только парадную дверь с витражами, сверкающими в тусклом послеполуденном свете, будто калейдоскоп, – она вела в вестибюль. Деревянная касса – полированная, а вокруг фотографии и ваза со свежими луговыми цветами. Стеклянный сосуд с поросятами – сиамскими близнецами. Мордочки сплющенные, мягкие. Ножки, крошечные пятачки и ушки. Конни подумала – у них такой вид, будто они улыбаются. Перед сосудом табличка, поясняющая, что поросята-уродцы подарены музею около двадцати лет назад и считаются плодом колдовства.
Что еще? Подвешенное деревянное сиденье для взвешивания жокеев и железный капкан с металлическими зубьями, стиснутыми и покрытыми бурой кровью давно истлевших жертв. Язык церковного колокола из Сассекса.
Держась за руки, они идут дальше, в комнату, полную сокровищ – не знаешь, куда и смотреть. Птичьи гнезда, подвешенные к потолку – спутанные клубки из стеклышек, перьев и меха. Со стропил свисают звериные шкурки. И повсюду витрины, взрослому по пояс, а для Конни – на уровне глаз. Через всю середину комнаты цепочкой, как позвонки, тянутся стеклянные колпаки, а под ними чучела птиц: сова, малиновка, свившая гнездо в чайнике, утенок на четырех лапках. Лисица с лисятами, двухголовый котенок. Мумифицированная рука – обугленная, почерневшая, липкая; увядшие цветы с разграбленной могилы. Уродство и пугающая красота.
Но самыми яркими воспоминаниями того дня были живые картины. Большие стеклянные витрины, а в них чучела животных и птиц, и все изображают какую-нибудь историю. Это все работы мистера Поттера, владельца музея. Крикетный матч морских свинок, им аккомпанирует оркестр с тщательно сделанными инструментами: серебряными трубами и раздвижным тромбоном. Счет застыл на 189:7. Чаепитие котят – с кукольными стульчиками, бело-голубыми фарфоровыми чашечками и блюдцами, и серебряным чайником. Цыпленок и торт на столе слеплены из мастики и клея. И на каждой крохотной кошачьей шейке – голубые или красные ленточки, или медные ожерелья.
Только на одной картине животные были полностью одеты. Котенок-служитель в рясе держит молитвенник. Котенок-невеста в подвенечном платье с фатой, жених в черном. Жемчуга и тюль, цветущая ветка апельсинового дерева, гостьи с нитками красных и синих бус, с серьгами в ушах.
Конни медленно переходила от витрины к витрине, трогая пальцами стекло. Запах пыли и жаркого воздуха, стойкий аромат табака и запах камфары. Волшебный мир воображения. Жизнь, остановленная и сохраненная навеки.
Но самым важным из всего, что запечатлелось в тот день в восприимчивой памяти Конни, была одна из самых больших картин, с полированной металлической табличкой, прикрепленной к витрине: «Смерть и похороны малиновки». Почти сотня птиц (ей, наверное, кто-то назвал цифру?) со стеклянными глазками: снегирь и малиновка, сорокопут-жулан, ястреб и овсянка, воробей с луком и стрелой. Старинные надгробья, вырытые из могил кости, склепы и крошечный синий гробик, чаша с кровью. Каждая строчка детского стишка о малиновке нашла здесь свое отражение. Сова с белыми и золотыми перьями роет могилу киркой и лопатой. Скорбящий жаворонок с черной ленточкой на шее. Грач-священник держит в когтях молитвенник.
Конни неотрывно смотрит витрину, и ей чудится воронье карканье с деревьев вокруг дома. Колокольный звон. И тут, сквозь этот восторг, приходит постепенное осознание, и ее мир разлетается в куски. Как ни мала была Конни, она поняла, что музей ее отца, «Всемирно известный музей Гиффорда – дом диковинок из мира пернатых», – просто копия этого. Некоторые витрины походили друг на друга почти как две капли воды.
Все эти телеграммы и подслушанные слова. Судебные дела и повестки, распродажа имущества с аукциона, телега, приехавшая забрать коробки и ящики. Пару дней они втроем просидели в почти пустом музее с несколькими еще не проданными экспонатами.
Она, Гиффорд и Касси.
Конни пошевелилась в своем кресле в Блэкторн-хаус. Она услышала женский голос совсем рядом.
– Мисс?
Конни проснулась, словно от толчка, и увидела миловидное лицо, глядящее на нее сверху вниз.
– Касси?
– Мэри, мисс.
Конни моргнула и увидела девушку: та стояла перед креслом, держа в руках плед и тапочки. Ничего не понимающая и смущенная, Конни села.
– Да, конечно. Извините. Я, должно быть, заснула.
Мэри протянула Конни тапочки и плед.
– Я не хотела вас беспокоить.
– Нет, мне сейчас не время спать. Я говорила вам, что Натбим доставит товар в три часа?
Глаза у Мэри округлились.
– Это хорошо, мисс.
– Хорошо, – кивнула Конни. – Вы принесли мой дневник?
– Как раз про это я и собиралась сказать, мисс. Всюду искала, но не нашла.
– Должен же он где-то быть.
– Ваши чернила и перо были в гостиной, как вы и говорили, а дневника нет – я весь дом обыскала и не нашла.
– А в отцовской комнате?
– Там я не смотрела, – призналась горничная. – И в мастерской тоже. А так везде. Простите, мисс.
Конни откинула плед, укрывавший ноги, и встала. Почувствовала, как закружилась голова после выпитого бренди и короткого сна.
– Не волнуйтесь, я сама поищу. Уверена, он найдется. Не могли бы вы принести мне перо и чернила, и еще несколько листов бумаги? Пока этим обойдусь.
– Может, вам поесть чего-нибудь принести? Хлеба с маслом, например? Уже час.
Конни нисколько не чувствовала голода, но понимала, что это разумное предложение.
– Несколько тостов с маслом – это было бы замечательно.
– Может, еще паштета немного? Есть новая банка, а еще со вчерашнего обеда осталось чуть-чуть маринованных яиц.
Конни была тронута такой деятельной заботой.
– Хорошая мысль, спасибо. Принесите сюда поднос.
– Хотите, я и для хозяина поднос соберу?
Конни почувствовала, как сжалось что-то в груди. Часы шли за часами, а отец все не возвращался, и она уже сама не понимала, чего ради до сих пор делает из этого тайну. Все равно правда скоро выйдет наружу. Но, с другой стороны, у нее сейчас не было никакой охоты что-то кому-то объяснять.
– Не будем его тревожить.
Мэри кивнула.
– Еще одно, мисс. Я правда не хотела вас беспокоить из-за этого, но он ничего слушать не хочет. Мальчишка Дейва Ридмана стоит у задней двери. Говорит, хочет что-то вам сказать. Наверняка пустяки какие-нибудь. Ему соврать – раз плюнуть.
Мэри осеклась и покраснела.
– Он сказал, в чем дело?
– Нет. Я ему велела убираться, а он все стоит. Говорит, никому больше ничего не скажет, только вам. – Мэри поджала губы. – Прогнать его?
Конни уже хотела согласиться, но тут ей пришло в голову, что мальчишка может что-то знать о ее отце. Этот Дэйви целыми днями, вместо школы, шатается на болотах, ловит угрей, собирает банки из-под варенья, чтобы продать потом за пару фартингов. Если кто и мог видеть Гиффорда, так это он.
– Нет, впустите его, – сказала Конни. – Давайте послушаем, что он хочет сказать.
Через несколько минут Мэри ввела чумазого мальчугана в гостиную. На шее у него болтался великолепный бинокль.
Конни понятия не имела, сколько лет Дэйви Ридману – кто их разберет, этих мальчишек, – но навскидку дала бы лет десять-одиннадцать. Его голые коленки, все в струпьях и порезах, казались пестрыми, как лоскутное одеяло. По лицу можно было подумать, что его месяцами не мыли, из-под изъеденного молью воротника виднелась серая полоска грязи. Однако глаза у него были ясные и вид смышленый.
– Кепку сними, – сказала Мэри, отвесив мальчику легкий подзатыльник. – Не будь невежей.
Дэйви сделал, как ему было велено, но Конни заметила, как в его угольно-черных глазах мелькнула дерзкая искорка, и ей это даже понравилось.
– Привет, Дэйви, – сказала она. – Насколько я понимаю, у тебя есть что мне рассказать.
– Наедине, – сказал Дэйви, покосившись на Мэри. – При ней ничего говорить не буду.
Мэри замахнулась, но мальчик увернулся и отступил назад.
– Спасибо, Мэри, – быстро сказала Конни. – Я позову вас, когда вы мне понадобитесь.
Горничная обожгла мальчишку сердитым взглядом, фыркнув, подобрала юбки и стремительно выбежала из комнаты, театрально хлопнув дверью.
– Итак, Дэйви, в чем дело?
– Можно мне присесть, мисс?
Конни скрыла улыбку.
– Можешь сесть вон на тот стул, – сказала она, указывая на деревянный стул со спинкой из перекладин.
Дэйви схватил его, развернул и поставил прямо напротив Конни.
– Так вот, хотелось бы знать, что я за это получу, мисс?
Конни попыталась принять строгий вид.
– Это зависит от того, что ты хочешь сказать.
– Это верно, пожалуй, – признал Дэйви, закидывая ногу на ногу. – Ну тогда давайте сначала поговорим, а потом немножко того… – Он неопределенно поболтал в воздухе рукой.
– Поторгуемся?
Дэйви кивнул.
– Вот да, это то, что надо. Поторгуемся. Знаете, давайте вот как сделаем. Я вам рассказываю, что видел, вы решаете, сколько это стоит, а потом торгуемся и заключаем уговор. – Он плюнул на ладонь и протянул ее Конни. – По рукам?
– Хорошо, – сказала Конни. – Я полагаю, вы человек слова, мистер Ридман, так что нет необходимости обмениваться рукопожатиями. Итак, продолжайте. Вам слово.
Конни с удовлетворением увидела, что мальчишка сел прямо.
– Словом, дело вот в чем, – начал он. – Я вчера был на болотах. Никаких там птичьих яиц не искал, ничего такого, просто ходил по своим делам…
Минут пять Дэйви говорил без умолку, а Конни молча слушала. При всем своем пристрастии к высокопарным оборотам речи и бесконечным оправданиям через слово, историю мальчик изложил ясно и доходчиво. Конни перебила его только один раз: попросила подать ей ручку, бумагу и чернила, которые только что принесла Мэри. Дэйви послушался, и с этого момента Конни стала записывать то, что он говорил.
– Ну вот и все, – заключил Дэйви. – То есть я что хочу сказать: вид у него был как у рабочего, по одежде и вообще, а сам маленький, аккуратный такой. И лица из-за шляпы почти не видать. – Он наклонился вперед. – Что вы скажете, мисс? Стоит это чего-то?
– Давай-ка проясним все как следует, Дэйви. Ты уверен, что вчера утром видел, как какой-то человек следил за Блэкторн-хаус?
– Конечно, уверен, иначе бы мы с вами здесь не сидели.
– Но может, он просто… я не знаю – шел по тропинке? По своим делам?
– Нет, мисс. Он стоял как вкопанный посреди зарослей тростника, в стороне от тропы, и просто смотрел в эту сторону.
Конни нахмурилась.
– И это было вчера утром? Ты уверен? Дни не перепутал?
Дэйви покачал головой.
– Время не скажу, но рано. Где-то с восьми до одиннадцати. Солнце еще не поднялось. – Он помолчал. – Так что вы скажете, сколько это стоит, мисс?
Конни отложила ручку.
– А по-твоему, сколько это стоит?
Впервые у мальчишки не нашлось слов.
– Ну, я точно не знаю… – Он взглянул на нее из-под копны темных, взлохмаченных волос. – Я думаю, ну… может, пенни?
– Мне кажется, это вполне разумно. Но вот что я тебе скажу. Если ты согласен дать мне знать, если вдруг во время своих странствий увидишь где-нибудь моего отца – тогда, думаю, можно поднять ставку до двух пенни.
– А он что, опять пропал, да, мисс?
Конни попыталась принять строгий вид.
– Если увидишь его, дай мне знать, – твердо сказала она, не отвечая на вопрос.
Дэйви плохо удавалось скрыть восторг.
– Я вижу в этом мой гражданский долг, мисс.
– Вот как? – Конни запустила руку в сумочку и достала монету. – Только имей в виду, что это разовый платеж. Я не горю желанием видеть тебя здесь снова.
Мальчик покраснел.
– Конечно нет, мисс. Я не такой, как Грегори Джозеф, чтоб мне с места не сойти. – Он протянул руку. – Хотя он вообще-то тоже ничего себе.
Конни улыбнулась.
– Готова поверить тебе на слово.
Мальчик поставил стул туда, откуда взял, затем не спеша прошел через всю комнату и открыл дверь.
– Мы с мисс Гиффорд закончили переговоры, – крикнул он из коридора, надевая кепку. – А раз уж мы с вами так хорошо поладили, мисс, – добавил он, – я вам скажу еще кое-что даром.
Конни приподняла брови.
– И что же?
– Там за вашим садом полицейский что-то вынюхивает.
Гарри стоял с Чарльзом Кроутером под навесом крыльца «Бычьей головы», прячась от дождя. Они встретились случайно, и Гарри вспомнил, что видел этого человека накануне вечером в частном баре.
– Я рад, что это дело улажено, – сказал Гарри, когда Кроутер закончил свой рассказ о том, как вместе с другими опознал и вывез тело Веры Баркер.
– Бедняжка со своим отцом уже давно не виделась, – заключил Кроутер. – Про нее все говорили, что она тронутая слегка – понятно, что для семьи это было нелегко. Жалко ее.
– Баркер живет в Фишборне?
– Всю жизнь, как и его отец до него. Жена скончалась несколько лет назад. Есть две замужние дочери, обе здесь же живут.
– А Вера?
– Она, очевидно, в последнее время жила по большей части в Апулдраме, хотя никто точно не знает, где же она все-таки обитала. Точно известно, что ее раз или два задерживали за нарушение общественного порядка или что-то в этом роде. Все знали, что она кормит птиц, и это не добавляло ей симпатий фермеров. Насколько мне известно, она была в окружной лечебнице, а потом ее выпустили.
– Любопытно, не знакомо ли ее имя моему отцу? – сказал Гарри.
– Не думаю, что члены комитета имели дело с каждым пациентом.
– Да, пожалуй.
– Баркеру прислали какое-то анонимное письмо; он отнес его в «Чичестер обзервер», когда оказалось, что Веру уже неделю никто не видел. Газета сообщила об этом вчера.
– Доктор считает, что она все это время пролежала в воде?
– Не знаю.
– Вы не присутствовали при вскрытии?
Кроутер покачал головой.
– Предоставляю такие дела профессионалам.
Гарри посмотрел на него.
– Прошу прощения, я ведь до сих пор не поинтересовался родом ваших занятий, мистер Кроутер.
– Мне улыбнулась удача с инвестициями, с добычей полезных ископаемых и тому подобным, все это довольно скучно, – небрежным тоном отозвался Кроутер. – Но что привело вас снова в Фишборн так скоро, мистер Вулстон?
Гарри прикинул, о чем можно рассказать, а о чем не стоит. Кроутер казался человеком достаточно симпатичным, пришел на помощь в неприятном деле с утонувшей девушкой и повел себя вполне достойно. И все же Гарри сомневался. Он все еще не знал, где находится отец и чем занят. Он чувствовал, что осмотрительность необходима. С другой стороны, он ведь отправился в Фишборн за информацией, а стало быть, в чрезмерной осторожности тоже смысла нет. Никто в «Мешке» не видел его отца и не знал его имени. Остается расспрашивать дальше, иначе ничего не добьешься.
– Вы хорошо знаете Фишборн, мистер Кроутер?
– Неплохо, – ответил Кроутер. – У меня здесь загородный дом, Слей-Лодж, в нижнем конце Милл-лейн. С конца весны и до середины лета я почти все время провожу здесь. Чудное местечко, даже в такую мрачную погоду.
Гарри предложил Кроутеру сигарету, от которой тот отказался, и закурил.
– Это прозвучит довольно странно…
– Может быть, зайдем внутрь? Будет удобнее.
Они уселись за угловой столик в частном баре. Кроутер был хорошим слушателем, и Гарри решил, что будет полезно изложить те немногие факты, что имелись в его распоряжении.
– Итак, подведем итог, – сказал Кроутер, когда Гарри закончил, – единственная связь между вашим отцом и Фишборном – это слова кебмена из «Даннауэй»? Даже не того кебмена, который, по-видимому, получил деньги за проезд, а кого-то, кто слышал его на стоянке.
Гарри кивнул.
– Звучит и в самом деле довольно глупо, признаю, хотя он действительно куда-то уехал, и притом спешно.
– Но вы не можете сказать с уверенностью, что он поехал в Фишборн.
Гарри сделал паузу, раздумывая, насколько еще можно довериться Кроутеру.
– Не могу, хотя, когда я вчера вечером зашел в общий бар, там один малый говорил, что видел кого-то, похожего на моего отца, неподалеку от Блэкторн-хаус. И поскольку вчера я слышал, как мой отец с кем-то ссорился у себя в кабинете, что совершенно не в его характере, то заподозрил, что это мог быть тот же человек.
– Есть основания так думать?
Гарри поднял глаза, удивленный резким тоном Кроутера.
– Собственно говоря, нет. Если не считать того, что по виду он именно из таких.
– Из таких?
– Я хочу сказать – из таких, кто способен угрожать, – сказал Гарри, сам не до конца понимая, что имеет в виду.
– А вы видели того человека, с которым вышла ссора у вашего отца?
– Нет, я видел только его затылок и сапоги, когда он спускался по лестнице. Хлипкий такой.
– А человек из «Бычьей головы»?
– Этот, должен признать, был крупнее, – неохотно проговорил Гарри. – Выговор местный, голос грубый. – Он помолчал. – Нет, это не он.
Кроутер улыбнулся.
– Простите, я взял на себя роль адвоката дьявола.
Гарри поднял руку.
– Не извиняйтесь. Это помогает взглянуть на вещи с разных сторон. – Он потушил сигарету в пепельнице. – Дело в том, Кроутер, что мой отец никогда ничего не делает под влиянием момента. У него, знаете ли, всему отведено свое место и все разложено по порядку. Я беспокоюсь.
– Ваше беспокойство делает вам честь, – сказал Кроутер тем же ровным голосом. – Вы сообщили кому-нибудь, что он пропал?
– Что? Вы имеете в виду полицию?
Кроутер пожал плечами.
– Полиции или коллегам – кому-нибудь?
– Пирс, его личный секретарь, в курсе, что что-то произошло. Я разговаривал с ним сегодня утром и попросил его навести справки в Грейлингуэлле – вдруг отца по какой-то причине вызвали туда без нашего ведома. А больше никто. – Гарри коротко усмехнулся. – Он ведь, собственно, даже не пропал. Просто это как-то…
– Да, не в его характере, как вы говорите.
Гарри сделал глоток виски.
– Как вы думаете, мне следует обратиться в полицию?
Кроутер поставил стакан на стол.
– Я не знаю вашего отца, Вулстон, но на вашем месте не стал бы. Не уверен, что он скажет вам спасибо за это.
Гарри взглянул на Кроутера и вдруг догадался, к чему тот клонит.
– Я уверен, тут нет ничего подобного. С тех пор, как умерла моя мать, я не замечал, чтобы он обращал хоть сколько-то внимания на прекрасный пол. Он не такой.
– Возможно, вас ждут неожиданности, – мягко сказал Кроутер.
Гарри покраснел: ему претила сама мысль о том, что отец мог завести интрижку.
– Конечно, мне бы не хотелось ставить старика в неловкое положение, хотя я уверен… – Он допил виски и встал.
– Спасибо за виски, Кроутер. Вы весьма щедро уделили мне время. Разрешите оставить вам свою карточку? Если услышите что-нибудь, деревенские сплетни или что-то еще, я буду признателен, если поставите меня в известность.
Кроутер тоже поднялся на ноги.
– Не стоит благодарности. Вы сейчас возвращаетесь в Чичестер?
– Вообще-то я думал зайти в Блэкторн-хаус. Взглянуть, оправилась ли мисс Гиффорд от этого испытания.
Гарри заметил, как в глазах Кроутера вновь мелькнула искорка заинтересованности.
– Я не знал, что вы знакомы с Гиффордами, – сказал он. Эти слова звучали довольно безобидно, и тем не менее Гарри вдруг почувствовал, что сказал лишнее. Ему нравился этот человек, но ему не хотелось обсуждать с ним Конни.
Он протянул руку.
– Спасибо за совет, Кроутер. Такая удача, что я встретил вас.
Кроутер сунул карточку в карман.
– Если что-нибудь услышу, я с вами свяжусь.
Они вместе вышли из «Бычьей головы».
Кроутер смотрел вслед Гарри, шагавшему по Милл-лейн, пока тот не скрылся из виду, а затем выражение его лица изменилось. Он направился к длинному сараю позади гостиницы, отпер дверь и вошел, даже не взглянув на тело, лежавшее под брезентом.
Он сел за стол и написал две одинаковые записки. Положил обе в конверты, написал адреса и вернулся в таверну.
– Джозеф уже заходил, Пайн?
– Что-то его, кажется, весь день не видно. Первый раз на моей памяти.
– А кто-нибудь еще может доставить это в Чичестер?
Пайн взял конверты.
– Предоставьте это мне.
Конни навела бинокль на резкость.
– Воняет тут.
– Если ты не можешь сидеть тихо, Дэйви, я тебя прогоню.
– Но правда же, воняет, – сказал мальчик, демонстративно зажимая нос. – Гадость какая.
Конни, стоя у окна отцовской спальни, не сводила взгляда с полицейского, который методично прокладывал себе путь сквозь заросли тростника, тянувшиеся от ручья в конце сада до торцов домов на главной улице. Время от времени он нырял куда-то вниз, скрываясь из виду – только черный плащ развевался на порывистом ветру, словно парус маленькой лодчонки, – а затем вновь появлялся в нескольких футах дальше по берегу.
– Что он там ищет, мисс, как вы думаете? Думаете, еще одна девушка утонула?
Конни не ответила. Если Натбим прав, и тело Веры действительно отдали ее отцу для похорон, назначенных на субботу, – разве не странно, что полиция до сих пор что-то вынюхивает?
– Или, может быть, ее прикончили, а он ищет улики?
– Тсс, – резко оборвала его Конни.
– Он нас не услышит оттуда, – сказал Дэйви.
– Он-то не услышит, а Мэри может.
Мальчик пожал плечами.
– И что? У себя в доме что хотите, то и делаете, так?
Конни не могла ни на что решиться. Если выйти и заговорить с полицейским, это, наверное, будет выглядеть подозрительно? В конце концов, он не на их участке. Или будет еще страннее, если она не выйдет? Конни передала бинокль мальчику.
– Ты его знаешь?
– С чего бы? – огрызнулся Дэйви воинственным тоном, тем самым подтверждая подозрения Конни, что за свою короткую жизнь он уже сталкивался не с одним местным полицейским.
– Знаешь или нет?
Дэйви сделал вид, что присматривается.
– Сдается мне, это Пенникотт. Сержант Пенникотт, если точнее. – Он вернул Конни бинокль. – Да, сдается, он и есть. Строит из себя детектива.
– Что ты о нем знаешь?
Мальчишка засунул руки в карманы.
– С чего это я должен что-то о нем знать?
– Ты, как сам говоришь, мальчик наблюдательный. Думаю, от тебя мало что ускользнет.
Мальчишка приосанился.
– Это точно. Он, этот Пенникотт, свидетельствовал на суде против Грегори Джозефа. Только из-за Пенникотта его и закатали на три месяца – так он говорит.
Конни вспомнила, как Джозеф смотрел на нее в саду. Его расчетливые глаза и деловитость, с которой он обыскивал карманы Веры, лежавшей на сырой траве. Конни ничуть не удивилась, услышав, что он побывал в тюрьме.
– Когда его освободили?
– Пару недель назад.
– Когда мы с тобой только что разговаривали, ты сказал, что ты не такой, как он, Дэйви. Что ты имел в виду?
Мальчик повозил по полу носком незашнурованного ботинка.
– Ничего я такого не говорил.
– Говорил-говорил. Ты сказал, что ты не такой, как он, и еще побожился.
Дэйви покраснел.
– Он все ходит, слушает. Собирает всякое разное про людей, хотя по-своему он еще ничего себе. Хоть руки так не распускает, как некоторые.
– А еще что?
– Он в завязке. Ни капли в рот не берет. И на других, кто пьет, косо смотрит.
– Это Грегори Джозеф-то? – удивленно переспросила Конни.
Дэйви рассмеялся.
– Я-то думал, вы о Пенникотте. Нет, Джозеф вечно торчит в «Бычьей голове», почти как ваш старик.
Конни бросила на него суровый взгляд.
– Простите, мисс, – быстро сказал мальчик. – Я не имел в виду ничего неуважительного. Вечно мой язык вперед меня выскакивает. Матушка Кристи все меня распекает за это. Говорит, язык меня погубит.
Конни улыбнулась.
– Ты хорошо знаешь миссис Кристи?
– Она добрая. Знаете, когда я мимо иду, по делу там какому-нибудь важному, она мне дает горячую овсяную лепешку или стакан молока. Ну, не каждый раз, иногда только.
Конни посмотрела на этого худощавого решительного мальчика и подумала: хоть она и привыкла видеть его то тут, то там, а о жизни его ничего не знает. Где он живет, кто о нем заботится? Если вообще заботится хоть кто-то.
– И это тоже она мне починила, – сказал он, дергая себя за рваные короткие штаны. – На той неделе совсем разошлись, – вздохнул он. – Да, она ничего себе, миссис Кристи.
– Я так и думала, – сказала Конни. Положила руку ему на плечо и отметила про себя, какой он худенький. – Перед тем, как ты уйдешь, Дэйви, мы пойдем на кухню и попросим Мэри дать тебе что-нибудь, чтобы веселее шагалось. У нас есть мясной паштет «Шиппама», если хочешь.
На миг их взгляды встретились. Конни увидела, как настороженность Дэйви на какую-то секунду исчезла. Он кивнул, затем его взгляд сделался жестче, и сам он снова стал бодро-настороженным.
– Это было бы весьма благородно с вашей стороны, – проговорил он в своей странной официальной манере. – Немного хлеба с паштетом пошло бы мне очень даже на пользу.
Конни показала на бинокль:
– Где ты его взял?
Было очевидно, что такая вещь не могла принадлежать Дэйви: слишком хороша для него. Конни чувствовала, что он подбирает слова, чтобы не соврать, и ей вдруг подумалось, что Дэйви с ее отцом могли бы отлично поладить.
– Он, собственно, не совсем мой.
– Не твой?
– Я его не стащил. Нашел.
– Нашел?
– Честное слово, нашел. На старой соляной мельнице есть такая небольшая комнатка наверху, над колесом. Вот там он и лежал, на подоконнике, и глядел наружу. Прямо сюда, а оттуда неплохой вид на этот дом открывается вообще-то.
Бинокль был слишком хорош, чтобы его могли вот так просто бросить. Должно быть, кто-то наблюдал за птицами? Но тут Конни вспомнила, как заметила вчера непонятный проблеск возле старой соляной мельницы, и задумалась.
– Ты когда-нибудь разговариваешь с моим отцом, Дэйви, когда блуждаешь по болотам?
– Время от времени, мисс.
– А, например, вчера? Или сегодня?
Мальчик покачал головой.
– В последние несколько дней, он, так сказать, не почтил нас своим присутствием. Пенникотт идет сюда, мисс.
Конни снова подняла бинокль, и у нее перехватило дыхание. Не потому, что сержант Пенникотт уже открыл черную кованую калитку и шел по дорожке к входной двери, а потому что позади него на дорожке был еще кто-то, видный только наполовину.
Три громких удара дверного молотка эхом разнеслись по дому.
– Коп уже тут, – сказал Дэйви, хотя это и так было ясно. – Я, пожалуй, слинял бы отсюда, мисс, если вы не возражаете.
На восточном берегу ручья, чуть в стороне от группы домов, составлявших деревню Апулдрам, на отдельном участке земли у самой воды стоял небольшой коттедж.
Джеральд Уайт постучал в дверь, отступил на шаг и стал ждать.
На его взгляд, коттедж выглядел довольно мило. Приземистое здание из красного кирпича, соломенная крыша, краска, которую не мешало бы чуть-чуть подновить. Дом был не в его вкусе – ему он казался слишком уж обособленным, одиноко торчащим среди пустоты на много миль вокруг – никого и ничего, только море, – но он понимал, что кто-то может ценить уединение. Над дверью он заметил новенькую вывеску: «Коттедж “Фемида”». Странное название, но клиенты часто находят самые причудливые способы оставить на своих владениях личную печать. Уайт мысленно сделал заметку: сказать в конторе, чтобы сменили название в договоре об аренде.
Уайт перевел взгляд с коттеджа на сад. Прилив захлестывал верхушки травы. Еще один ливень или необычно сильный весенний прилив, и вся лужайка скроется под водой.
Выйдя из конторы Брука, Уайт побывал еще в одном помещении фирмы, затем недурно пообедал в «Анкор блё» в Бошаме, и после этого у него осталось еще достаточно времени, чтобы успеть в Апулдрам к трем часам. Такие дни напоминали ему о том, какое верное решение он принял десять лет назад, когда переехал из Кройдона в Чичестер.
За чашечкой кофе в таверне Уайт размышлял об утреннем разговоре в конторе Брука. Они пришли к полному согласию: то, что Вулстон не явился на встречу – дурной знак. Уайт подумал – уж не запаниковал ли Вулстон после той истории на кладбище? Возможно, он уже не в состоянии держать себя в руках? И если да, то что с этим делать?
Единственное, по поводу чего они не сошлись во мнениях – кто шантажист. Брук был уверен, что это дело рук Гиффорда. Уайт сомневался. Он не понимал, с какой стати человек, который столько лет молчал, вдруг начал действовать против них. Не верил он и в то, что Гиффорд мог устроить этот нелепый трюк с птицами. Он же пьяница.
Уайт снова постучал.
Два глаза уставились на него сквозь узкую щель.
– Да?
– Джеральд Уайт, – сказал он, просовывая карточку между дверью и косяком. – Меня ждут.
Дверь закрылась. Уайт ждал, отчасти внутренне посмеиваясь, отчасти досадуя на такие предосторожности. В его фирме был отдел, занимающийся наймом домашнего и садового персонала. Пожалуй, стоит сообщить клиенту, что они могут помочь ему и в этом деле. Чуть выше комиссия, но ничего существенного. Через несколько секунд цепочка со звоном соскочила, и Уайта впустили в дом.
– Подождите здесь.
Человек исчез, не взяв у гостя ни шляпы, ни пальто. Уайт помедлил, затем сам повесил котелок на подставку, встряхнул зонт и поставил его у стенки. Хорошо, что посчастливилось поймать экипаж на углу Тауэр-стрит, едва выйдя из офиса Брука, иначе он промок бы до нитки.
Уайт стряхнул капли дождя с воротника и рукавов и оглядел холл. Этот дом числился в их списках много лет, задолго до того, как Уайт поступил на службу в фирму. Сам владелец никогда в нем не жил, и большую часть времени он сдавался в аренду. До сих пор Уайт здесь не бывал, но, оглядевшись, с удовлетворением отметил, что описание коттеджа в документах в точности соответствует действительности.
Вестибюль, выложенный красной плиткой, низкий потолок и узкий лестничный пролет прямо перед ним, ведущий к двум спальням наверху. Две деревянные двери с защелками вели налево и направо, в гостиную и салон, если он правильно запомнил расположение. Дверь в конце коридора вела на кухню. Сыровато, но размеры выдержаны идеально.
Уайт никогда не встречался с владельцем и понятия не имел, почему тот вдруг захотел снова завладеть коттеджем сейчас. Все дела велись по переписке, поэтому Уайт совершенно не представлял, с кем ожидает встречи, понимал только, что этот человек хорошо знает, чего хочет, и явно не стеснен в средствах. Когда клиент дал понять, что обстоятельства изменились, в коттедже уже жил арендатор. Однако Уайт отыскал лазейку в первоначальном соглашении об аренде и, хотя и не без хлопот, сумел выселить жильца.
Он сунул руку во внутренний нагрудный карман и вытащил кремовый конверт. Элегантный почерк, хорошего качества черная тушь. Непонятно даже, в сущности, кто этот клиент – мужчина или женщина, хотя почерк наводил на мысли о женской руке.
Напольные часы отсчитывали время.
При любых других обстоятельствах Уайт отложил бы эту встречу и принял приглашение Брука – он всегда был не прочь поохотиться в поместье Гудвуд, пусть и не в сезон, – но с этим клиентом ему было любопытно встретиться.
К Бруку, в конце концов, можно поехать и попозже. Уайт уже знал по опыту, что веселье будет продолжаться до утра.
Уайт снова взглянул на часы. Почти три. Может быть, его пригласят остаться на чай. Следующие час или два обещали быть интересными. Уайт поправил воротник и манжеты, снял пылинку с рукава и снова стал ждать.
Джозеф неотрывно глядел на посетителя сквозь щель у выгнутого деревянного косяка кухонной двери. После того как он принес известие о смерти Веры Баркер и увидел реакцию, в Джозефе проснулось любопытство. Он спросил, что же такое сделал этот человек – и доктор Вулстон, с которым он имел дело раньше, – и получил ответ.
Этот ответ вызвал у него омерзение.
Джозефу было велено оставить Уайта подождать пятнадцать минут и посмотреть, что он будет делать. А потом проучить. Умеренно, но как следует. А что дальше, его не касается. Он щелкнул пальцами, думая, что мог бы сейчас убить за сигарету, хотя бы для того, чтобы четверть часа пролетела быстрее. Но он был не в обиде. Весь этот план, без сомнения, странный, однако пока он, Джозеф, со своим делом справляется. А такие люди, как Вулстон, как Уайт, заслужили все, что получат.
Он поковырял в зубах широким ногтем большого пальца, потом снова приклеился взглядом к двери и не отводил его до тех пор, пока стрелки часов не пробежали свои пятнадцать минут. Совершенно беззвучно толкнул дверь и выскользнул в холл.
– Я уже начал думать, что вы обо мне забыли… – начал было Уайт, но остановился, увидев, что перед ним всего лишь слуга.
Лицо у него стало жестким.
– Долго мне еще ждать? – спросил он.
– Прошу сюда, сэр.
Уайт прошел мимо него, окончательно утвердившись в своем решении предложить помощь с наймом приличного домашнего персонала. Мужчина отступил назад, чтобы пропустить его в дверь первым.
В последний момент что-то привлекло внимание Уайта, и он обернулся – как раз вовремя, чтобы увидеть летящий ему навстречу, словно бы размытый в воздухе кулак. Половина головы, казалось, взорвалась от боли. Уайт зашатался. Он снова услышал свистящий звук, когда кулак разрезал воздух, ощутил удар в затылок – голову словно проломили внутрь. Оглушенный, Уайт почувствовал, что его схватили за воротник. Он врезался лбом в острый край деревянной дверной рамы, отчего по всему телу прошла ударная волна.
Все вокруг сделалось красным.
Уайт рухнул на землю. Он не понимал, что происходит и почему, понимал только, что нужно убираться. Он попытался подняться на четвереньки, но руки скользили в крови, и он не мог найти опору. Носок тяжелого ботинка врезался ему в бок.
Он услышал, как хрустнуло ребро, и потерял сознание.
Пенникотт снова постучал. Конни спустилась по лестнице, и как раз в это время из задней части дома вышла Мэри.
– Мэри, – тихо сказала Конни, – не могли бы вы отвести Дэйви на кухню и поискать ему чего-нибудь поесть. Ему нужно кое-куда сбегать по моему поручению, но это ненадолго.
Глаза у Мэри сузились.
– По поручению?
Конни повернулась к мальчику.
– Ты запомнил, что надо сказать, Дэйви? В точности?
– Да, мисс.
– Возвращайся как можно скорее и расскажи мне все, но только не раньше, чем уйдет сержант Пенникотт. Понимаешь?
Мальчишка изобразил насмешливый салют.
Глаза у Мэри тревожно округлились.
– Полиция здесь?
– Беспокоиться не о чем, – сказала Конни. Она предвидела, что девушку непременно охватит обычный для деревенских жителей ужас перед официальными процедурами.
– Мне открыть дверь, мисс?
– Я сама открою.
Мэри помедлила, а затем легонько подтолкнула Дэйви в спину.
– Ну топай, что ли. Только не воображай, что я тебе прислуживать буду.
Конни подождала, пока оба не скрылись из виду, затем посмотрела на себя в зеркало в холле и приколола на место выбившуюся прядь. Расправила свою светло-серую юбку и полосатую блузку, измятые после сна в кресле, а затем взглянула на часы. Уловит ли полицейский запах бренди у нее изо рта? Конни надеялась, что нет.
Она удивилась, увидев, что уже четыре часа. Привезли ли от Натбима продукты или дождь помешал? Как бы то ни было, нужно обязательно спровадить сержанта Пенникотта до прихода миссис Кристи.
Она выпрямилась, расправила плечи и открыла дверь.
Полицейский снял шлем.
– Добрый день. Мисс Гиффорд, не так ли?
– Так.
– Ваш отец дома? Мистер Кроули Гиффорд.
Конни вздохнула с облегчением. Если Пенникотт спрашивает, значит, он пришел не для того, чтобы сообщить плохие вести.
– К сожалению, моего отца дома нет. Могу ли я помочь вам вместо него?
Сержант Пенникотт слегка нахмурился. Конни подумала: неизвестно, насколько он вообще справляется со своей работой. Вид у него был довольно несерьезный.
– Возможно, мисс Гиффорд. Позвольте войти?
Дэйви прокрался через заднюю часть мастерской, а потом сквозь дыру в живой изгороди из кустов боярышника к полю. Оттуда тропинка вела к ручью, где нашли Веру.
Вера была со странностями, ничего не скажешь, и все-таки Дэйви было грустно оттого, что ее больше нет. Эти ее рыжие волосы, разлетающиеся во все стороны… Но она была добра к нему, и иногда, когда поиски приключений приводили его в поля на том берегу ручья, со стороны Апулдрама, позволяла ему посмотреть, как она кормит птиц прямо из рук. Вьюрков, зябликов, чижей, зеленушек, коноплянок… Больше всего Вера любила певчих птиц, а вот воронов и чаек недолюбливала. Задиры – так она их называла. У нее всегда были полные карманы семян.
Дэйви брел по раскисшему болоту, стараясь ступать на ветки или придавленные к земле стебли тростника, чтобы не заляпать грязью ботинки, и думал о том, что привело Веру на этот берег ручья. Она боялась своего отца, а потому чаще всего старалась держаться подальше от Фишборна. Если слухи о том, что она утонула, правдивы, тогда Дэйви не понимал, как ее могло вынести из Апулдрама сюда, хоть бы и во время прилива. Тело непременно зацепилось бы за что-нибудь ниже по течению. Все это было, без сомнения, очень и очень странно.
Заросшая тропинка огибала Блэкторн-хаус и убегала дальше, вверх по течению. Когда прилив был невысокий, можно было перейти речку вброд и сразу оказаться в деревне, а не тащиться в обход по Милл-лейн. Дальше была небольшая открытая полянка, окруженная камышами, потом еще одна тропа через заросли камыша вверх к дороге. Конечно, это была частная земля, но Дэйви понятия не имел, кому она принадлежит, и не обращал внимания на знаки, предупреждающие нарушителей. Вот здесь он видел того странного малого, который шпионил за Блэкторн-хаус.
Дэйви пригнулся, стараясь стать незаметнее. Мисс Гиффорд особенно подчеркнула: когда он будет передавать сообщение, вокруг не должно быть никого, кто бы мог его услышать. Так, крадучись, он пошел дальше, не обращая внимания ни на брызги черной грязи, шлепающиеся на голые ноги, ни на то, что с камышей, пока он пробирался сквозь них, так и сыпались на рукава капли дождя.
Наконец он увидел этого человека. Тот курил сигарету. Дэйви понаблюдал некоторое время, пока не убедился, что мужчина здесь один, а затем свистнул:
– Мистер!
Мужчина обернулся.
– Вот он я, – сказал Дэйви и свистнул еще раз. – Меня прислала мисс Гиффорд. Есть сообщение для вас.
– Мисс Гиффорд?
Мужчина снова повернулся и стал всматриваться в камыши, пытаясь понять, откуда доносится голос. Вид у него был такой растерянный, что Дэйви расхохотался бы, если бы не был так озабочен тем, чтобы сделать все как надо.
Он выпрямился.
– Она сказала, чтобы вы шли со мной. Пенникотт там, с ней. Она говорит, чтобы вы зашли с черного хода и подождали, пока он не уйдет.
Теперь вид у мужчины стал встревоженный, такой встревоженный, что Дэйви даже усомнился на миг.
– Вы же Гарри, да? Если это не вы, то…
– Я, – быстро сказал мужчина.
Дэйви с сомнением поглядел на него.
– Гарри, а дальше?
– Что?
– Гарри, а дальше как?
– Вулстон, – нетерпеливо ответил мужчина. – Гарольд Вулстон, для друзей Гарри. Доволен?
Мальчик кивнул.
– Если вы не хотите, чтобы вас увидели, то лучше поторопиться.
– Пройдемте в столовую, сержант? – спросила Конни. Ее взгляд упал на заляпанные грязью ботинки полицейского. – Кстати, не могли бы вы оставить обувь в холле? И плащ, может быть? Вы, кажется, порядком промокли.
Сержант Пенникотт покраснел до кирпичного цвета, и Конни это порадовало. От этого он перестал казаться таким опасным.
Столовой почти никто не пользовался, поэтому тут было сыро и мрачно. Конни зажигала лампы медленно, без спешки: ей хотелось казаться неторопливой и спокойной. На самом деле пульс у нее участился.
– Прошу вас, – сказала она, указывая полицейскому на стул и усаживаясь напротив. – Итак, сержант?..
– Сержант Пенникотт.
– Сержант Пенникотт, – повторила Конни, складывая руки на коленях. – Чем я могу быть полезна?
Пенникотт присел на краешек стула и достал блокнот. Пульс у Конни участился снова.
– Как я уже сказал, мисс, на самом деле я хотел поговорить с вашим отцом. Не могли бы вы сказать мне, где он?
– Не могли бы вы объяснить мне, почему вы об этом спрашиваете, детектив-сержант? – спросила Конни, пытаясь выиграть время. Если Гиффорд объявится во время их разговора, выйдет неловкость. Но если нет, разумнее будет придерживаться того же объяснения, которое она дала Пайну и мистеру Кроутеру вчера вечером. Возможно, полицейский уже говорил с ними.
– Будьте любезны ответить на вопрос, мисс Гиффорд.
– Он нездоров, сержант, и потому сейчас гостит у друзей. Несколько дней, чтобы восстановить силы. Здесь слишком близко к воде, климат влажный, и весна такая ужасная выдалась.
Конни заметила, что увлеклась и наговорила больше, чем следовало бы. Совершенно ни к чему расписывать подробности, объяснять больше, чем необходимо.
– Прежде чем уйти, я позволю себе попросить у вас адрес этих друзей, мисс Гиффорд.
– Это действительно необходимо? – быстро спросила она. – Я бы предпочла, чтобы его не беспокоили.
– Вполне естественно, мисс, – Пенникотт заглянул в свой блокнот. – Я хотел бы узнать – вам, случайно, не известно, знаком ли ваш отец с неким Фредериком Бруком?
– К сожалению, нет.
– А с доктором Джоном Вулстоном, мисс Гиффорд?
– Кажется, он никогда не упоминал о человеке с таким именем, – медленно проговорила она. – Но возможно.
Полицейский посмотрел ей в глаза.
– А вы, мисс Гиффорд? Вы знакомы с доктором Вулстоном?
– Боюсь, я не совсем понимаю, сержант. Я думала, вы пришли из-за той бедняжки, которую нашли вчера.
– Прошу прощения?
– Из-за Веры Баркер.
– Я хочу выяснить, знаком ли ваш отец с доктором Вулстоном и… – Пенникотт снова бросил взгляд на свои записи, – с остальными. Итак, если вы не возражаете, мисс, ответьте на вопрос. Знаете вы доктора Вулстона или нет?
Конни ответила ему холодным взглядом.
– Не знаю.
Полицейский что-то записал в своем блокноте. Конни с трудом удержалась, чтобы не перегнуться через стол и не посмотреть что.
– А его сына?
Конни не знала, что ответить. Поскольку речь, как оказалось, шла вовсе не о теле, обнаруженном в ручье, Конни совершенно не представляла, какие сведения на самом деле хочет добыть полицейский и зачем. Ей ужасно не хотелось говорить с ним о чем бы то ни было.
– Его сына? – еле слышно переспросила она.
– Мистера Гарольда Вулстона. Сына доктора Джона Вулстона.
– Я не знала, что он его сын.
– Значит, вы признаете, что знаете мистера Гарольда Вулстона?
– «Признаете» – это довольно странное выражение, – ответила Конни ровным голосом. – Но если вы спрашиваете о том, знакома ли я с Гарольдом Вулстоном, то да, знакома. Я познакомилась с ним вчера, и он был чрезвычайно добр ко мне в этих, как вы можете себе представить, весьма неприятных обстоятельствах. Насколько мне известно, он друг доктора и миссис Эвершед. Он помог мне с телом Веры Баркер.
– Веры Баркер? – резко переспросил сержант.
– Да, – нетерпеливо проговорила Конни. – Я уже говорила вам, детектив-сержант Пенникотт. На прошлой неделе в газете писали об исчезновении женщины; это та женщина, которую я нашла вчера в реке, за садом. Гарри… мистер Вулстон помог мне вытащить ее тело из воды. Из того, что я слышала в деревне, у меня сложилось впечатление, что вчера вечером доктор Вулстон подписал свидетельство о смерти. Мистер Кроутер мог бы рассказать вам больше.
– Впервые слышу о том, что в Фишборне нашли тело.
Еще какое-то время ушло на то, чтобы прояснить события, связанные с обнаружением тела Веры.
Пенникотта интересовало всё: каждое имя, каждый адрес, каждый временной промежуток, и, помимо прочего, он еще несколько раз спросил о том, где именно гостит ее отец.
– Я до сих пор не понимаю, зачем вам знать, знаком ли мой отец с доктором Вулстоном. Не представляю, какое это имеет отношение к делу.
Пенникотт положил блокнот на стол.
– Я здесь, мисс Гиффорд, в связи с необъяснимым отсутствием доктора Вулстона.
Конни не знала, что и думать. У нее голова шла кругом от всех этих неизвестно как связанных между собой историй.
– Отсутствием? – переспросила она.
Пенникотт взглянул в свои заметки.
– Мистер Пирс, который служит у доктора Вулстона в его конторе на Уэст-стрит в Чичестере, выразил беспокойство в связи с тем, что ему неизвестно местонахождение хозяина. На столь раннем этапе я пока не могу с уверенностью назвать это исчезновением.
– Мистер Вулстон знает об этом?
– У меня пока не было возможности поговорить с мистером Вулстоном, – сказал Пенникотт. – Однако имя вашего отца всплыло в ходе моих расспросов.
– Нелепо даже предполагать…
Пенникотт откашлялся.
– По словам Пирса, – продолжал он, – ваш отец и доктор Вулстон были знакомы несколько лет назад и недавно возобновили общение.
Конни внезапно почувствовала, что ее силы на исходе, и единственное, что она может сейчас сделать, – это закончить разговор и дать себе время подумать.
– Простите меня, сержант, не могу с уверенностью сказать, верна ли ваша информация, но поскольку моего отца здесь нет, а я никогда не встречалась с доктором Вулстоном, то, мне кажется, едва ли еще чем-то могу вам помочь. – Она встала, и Пенникотт, не ожидавший этого, растерялся. – Я, разумеется, сообщу моему отцу о вашем визите и попрошу его связаться с вами, как только позволит его здоровье и обстоятельства.
Не давая сержанту времени возразить, Конни открыла дверь и шагнула в холл.
– Сожалею, что вы напрасно потратили время, сержант.
Пенникотт неохотно встал.
– Я вынужден вновь побеспокоить вас: мне нужно знать адрес друзей, у которых остановился ваш отец, мисс Гиффорд.
– Мне придется долго искать.
– Я готов подождать.
Конни сделала вид, что не слышит.
– Мэри, – крикнула она в коридор, – сержант Пенникотт уходит. Не могли бы вы его проводить?
– Иду, мисс.
– Адрес, мисс?
– Горничная принесет его в участок в Чичестере при первой возможности. Хорошего дня, сержант.
Мэри поспешила по коридору к двери, а Конни зашагала в противоположном направлении. Не хотелось разговаривать, потому что она не ручалась за себя. Она слышала, как закрылась входная дверь, чувствовала, как потянуло сквозь нее влажным воздухом, но все шла и шла, пока ноги не принесли ее в безопасное укрытие.
– Я нашел вашего мистера Вулстона, мисс!
Конни слышала веселый голос Дэйви из кухни, но не остановилась. Она вошла в мастерскую, закрыла за собой дверь и опустилась на стул.
Джеральд Уайт попытался открыть глаза.
И понял, что не может. Попытался еще раз. Правое веко так и не шевельнулось, но левое удалось чуть-чуть приподнять. Оно было покрыто коркой засохшей крови и болело. Все лицо распухло. Силясь хоть что-то разглядеть, Уайт чувствовал, как натягивается кожа.
Что-то давило ему в спину, как будто там была ветка или корешок книги. Что-то острое. Он попытался пошевелиться, но резкая скручивающая боль пронзила бок. Всеми силами Уайт пытался набрать воздуха в легкие – короткими, неглубокими вдохами, и все они были одинаково мучительными.
Перед мысленным взором мелькнуло лицо слуги. Выражение удовольствия, когда он опускал кулак, мстительный огонек в глазах, когда его ботинок врезался в ребра Уайта.
Уайт лежал неподвижно и не мог понять, почему оказался жертвой такого нападения. Может, его ограбили? Он попытался ощупать пиджак, проверить, на месте ли бумажник, и только теперь понял, что руки связаны ремнями. Как ни онемело тело от боли, он чувствовал, что ремни, стянувшие запястья, врезаются в кожу. Он послал мозговой импульс вниз, к ногам, и понял, что лодыжки тоже связаны.
И еще кое-что понял. Что ему очень холодно. Что между его распухшей от ударов спиной и тем, на чем он лежит, нет слоя ткани. Пока он был без сознания, кто-то снял с него пиджак, рубашку и жилет. Если это грабитель, зачем ему столько лишних хлопот?
Уайта захлестнула волна паники, инстинктивное, животное стремление освободиться, пересилившее боль от ран и открытых порезов на коже.
Но было поздно.
Когда Уайт снова рухнул, задыхаясь, на деревянные доски, шум крови, пульсирующей в голове, сменился осознанием того, что он здесь не один. Уайт замер. Он чувствовал, что тут есть кто-то еще – неподвижный, но совсем рядом.
Затем – легчайшие прикосновения к обнаженной груди, словно перья нежно погладили кожу. Несмотря ни на что, Уайт почувствовал, как в нем что-то отозвалось. Даже сейчас воспоминания о той ночи десять лет назад волновали кровь, вызывали восторг, а не ужас.
Перья, черно-белая маска, горящие свечи. Хлопковая ткань, полоска кружев выше колен. Девушка умоляет их остановиться. Кто-то оборвал ее мольбы. Не он и не Брук. Приступ желания свел судорогой израненное тело. Удовольствие и боль – хорошо знакомое ему противоречивое сочетание.
Когда чувства начали возвращаться, Уайт уловил странный запах. Духи, но с каким-то химическим оттенком спирта или стерилизующей жидкости. Как в операционной. И все то же ощущение легкого колебания воздуха: чьи-то вдохи и выдохи рядом.
– Кто здесь?
Паника начала возвращаться, страх подстегивал желание освободиться. Снова борьба с путами. Не кожа, не шнур – что-то острое. Проволока?.. При каждом движении кожа отслаивалась маленькими кусочками.
Уайт бросил все оставшиеся силы на попытку открыть глаза. Если он будет видеть, то поймет, что происходит.
Теперь, к своему ужасу, он осознал, что глаза не открываются не из-за отеков, а из-за того, что веки зашиты. Он чувствовал, как тонкие стежки натягивают кожу всякий раз, когда он пытается что-то разглядеть.
– Долго пришлось ждать, когда ты очнешься.
Это было невозможно. И в то же время это был именно тот голос, который он ожидал услышать. Он звучал совершенно спокойно и все же с необычайной ясностью напомнил Уайту те перепуганные крики, что придавали привкус наслаждения его ночным кошмарам. Но это невозможно!
– Я не понимаю, – выдавил он сквозь потрескавшиеся губы. – Что ты делаешь?
Тот же легкий смех, что и десять лет назад. Теперь в нем нет страха. На этот раз сила на ее стороне.
– Наказание должно соответствовать преступлению, ты согласен?
Уайт заметался по столу, отчаянно пытаясь ослабить путы. Потом легчайшее прикосновение чего-то пушистого, словно перышко, прошлось по его груди, и он вновь ощутил отклик.
– Кажется, твои вкусы не изменились, – проговорила она, наклонившись к самому его уху. – Сейчас закончу. И тогда мы сможем «перейти к более приятным делам». Что скажешь?
Уайт узнал свои собственные слова, всплывшие из глубины памяти.
– Что тебе нужно? – воскликнул он. – Все, что захочешь, я…
Слова потонули в его собственном крике: игла пронзила веко, острие царапнуло мембрану, и глаз обожгла боль, когда нить протянулась туда и обратно.
– Ну-ну, – проворковала она, – как ты там говорил? «Не глупи»? Помнишь? И еще – «не поднимай шума»?
Уайт почувствовал, как из-под разорванных окровавленных век текут слезы. Снова рев боли, когда игла прошла через носовую перегородку, и нить начала стягивать ноздри.
Боль в груди, когда нож вспорол ее и лезвие ласково провело по грудной кости, стала облегчением.
На мгновение в голове стало совершенно пусто. Потом, постепенно, перед Конни вновь проступили знакомые очертания мастерской – деревянная стойка, серебристые инструменты, стеклянные банки, краска, – и она вздохнула. Здесь, по крайней мере, она чувствовала себя в безопасности.
– Мисс Гиффорд?
Конни обернулась в кресле и увидела Гарри, стоявшего в дверях.
– Можно мне войти?
Она выдохнула.
– Да, входите.
– Какой-то мальчик сказал, что вы послали его за мной, – проговорил Гарри, медленно подходя ближе. – Но если я помешал, то уйду. Если вы предпочитаете, чтобы я ушел, просто скажите.
– Дэйви, – улыбнулась она. – Нет, я рада, что вы здесь. Заходите.
Гарри осторожно шагнул в комнату.
– С вами все хорошо?
Она кивнула.
– Я плохо спала прошлой ночью, как вы понимаете, а потом полицейский… – Она запнулась, вновь ощутив захлестнувшую ее тогда волну паники. – Это было уже слишком.
Она взглянула Гарри в лицо и заметила, что он изо всех сил старается не смотреть на вывернутую наизнанку галку под защитным стеклянным колпаком. С сожалением она поняла, что с галкой, вероятно, уже ничего не выйдет. Слишком долго пролежала.
– Я увидела вас в окно, – сказала она, сжалившись над ним и накидывая тряпку на стекло. – Подумала, что будет лучше, если вы не будете заходить в дом, пока сержант Пенникотт здесь.
– Должно быть, у меня был очень странный вид.
– Если учесть, что вы стояли в зарослях камыша, а не на тропинке, – действительно немного странный.
– Я шел к вам, чтобы убедиться, что вы полностью оправились от вчерашнего испытания. Потом увидел Пенникотта и подумал, что лучше не попадаться ему на глаза…
Конни приподняла брови. Гарри покраснел.
– Дело в том, что как-то, раз или два, я слишком безудержно предался веселью – Рождество и тому подобное, понимаете, – а он очень сурово относится к…
– Он трезвенник. Дэйви мне говорил.
Гарри кивнул.
– Я растерялся от неожиданности, когда увидел, что Пенникотт бродит тут поблизости, рыщет повсюду, и, как бы это сказать… подумал, что, если он меня увидит, может выйти неловко. Потребует объяснений, а я не склонен их давать.
– И тогда вы спрятались, – сказала Конни без обиняков.
Гарри покраснел.
– В общем, да.
– Не слишком удачно.
– Как видно, да.
На мгновение их взгляды встретились. Затем оба заулыбались, на лице Гарри отразилось то же самое выражение, что у Конни, и это преобразило их встревоженные лица. Мгновенное чувство простой дружеской близости. Гарри первым отвел глаза и стал с нескрываемым любопытством разглядывать мастерскую. Конни видела, как меняется выражение его лица, и сама удивилась тому, до чего же ей не хочется портить все это разговором о том, о чем говорил Пенникотт. О том, зачем он пришел в Блэкторн-хаус.
– Какое необычное место, – сказал Гарри.
Конни вздохнула с облегчением, благодарная ему за то, что он тоже не спешит брать быка за рога. Сам того не подозревая, он прошел испытание. Если бы он с ходу принялся расспрашивать ее, она восприняла бы это как признак не вполне честных намерений.
– Это одна из причин, по которым мы купили этот дом. Есть где разместить все, что нам нужно. В саду есть еще заброшенный ле́дник, мы – мы с отцом – сделали там кладовую.
Гарри показал на полку с инструментами.
– А все эти штуки для чего? У некоторых вид довольно зловещий.
Конни поняла, что Гарри тоже хочется как можно дольше не касаться той темы, что в первый раз свела их вместе. И от этого он нравился ей еще больше.
– Не более зловещий, чем у медицинских инструментов, – сказала она, расставляя для него еще одну ловушку. – Вы ведь наверняка видели их не раз?
Гарри посмотрел ей в глаза, но не стал спрашивать, откуда ей известна профессия его отца.
– Он не такой врач, – сказал Гарри и постучал себя по голове. – Исключительно вот этим вот работает. Бумаги, методики, никаких пациентов уже давно. – Гарри указал на щипцы. – А это для чего?
Конни провела его вдоль всей стены, показывая по очереди каждый инструмент. Клещами ломают кости, ножницами перерезают сухожилия и мышцы. Она то и дело поглядывала на его лицо, пытаясь угадать, как он относится к тому, что женщина рассказывает все это в таких подробностях. Вид у него был зачарованный – ни намека на неодобрение или отвращение.
– Таксидермия – это искусство. Оно служит прежде всего красоте. Сохранить красоту, показать красоту, найти способ уловить самую суть птицы или животного.
Гарри кивнул.
– Я художник. То есть я пока еще не этим зарабатываю на жизнь, но скоро буду. И я чувствую то же самое, когда работаю над картиной: это не просто краски на холсте, есть еще то, что лежит за портретом. – Он снял ткань с галкиной стеклянной гробницы. – Но это! Это намного сложнее. Как вам удается не повредить то, что вы пытаетесь сохранить?
Конни была в восторге от того, как он все понимает.
– Самое главное – это острый скальпель. Если лезвие тупое, шкурка порвется и ни на что не будет годна.
– Ваш отец работает только с птицами?
– В основном. В молодости он был одним из лучших таксидермистов в Сассексе.
Гарри взглянул на галку, потом на то, что Конни приготовила для работы: древесные опилки, тарелку с чистящим раствором, горку разорванной на мелкие кусочки ваты, газету и краски.
– Изумительный порядок у него на рабочем столе. Отец одобрил бы. Мой старик – ярый сторонник того, что все вещи должны быть на своих местах.
При упоминании об отце Конни почувствовала, что их разговор омрачился легкой тенью. Рано или поздно придется рассказать ему о Пенникотте – уже сейчас пора бы это сделать, – но Конни так радовала их беседа, что обрывать ее не хотелось. Обычно она не чувствовала одиночества, разве что в такие моменты, как сейчас, напоминавшие ей о том, как редко можно встретить человека, близкого по духу. Еще несколько минут.
– Если экспонаты хранить неправильно, – торопливо заговорила она, – их легко погубить. Черви, моль… Вот почему большинство мастеров, и мой отец тоже, держат свои работы в стеклянных витринах или под колпаками.
Она подошла к книжной полке и провела пальцем по корешкам, однако нужная книга не находилась.
– Я хотела показать вам Библию моего отца, если это звучит не слишком богохульно, но, кажется, ее здесь нет. Это книга миссис Р. Ли. Гиффорд на нее просто молится.
– Автор женщина?
Конни ждала, снова всей душой надеясь, что Гарри возьмет и этот барьер. Даже те мужчины, что считают себя прогрессивно мыслящими, иногда склоняются к предубеждению, что женщинам не пристало писать книги по таксидермии, не говоря уже о том, чтобы самим ей заниматься.
– Как интересно, – только и сказал Гарри.
Конни улыбнулась.
– Хотя ходят слухи, что за миссис Ли писал муж, у моего отца есть свои причины ценить эту книгу: она посвящена тому, как совершенствовались методы изготовления чучел животных и птиц, начиная с Реомюра, который мариновал птиц в спирте, чтобы избежать гниения, и кончая Бекером, который изобрел мышьяковое мыло… – Она остановилась, поняв, что слишком уж вдалась в подробности. – Извините, я вас утомляю.
– Ни в малейшей степени, – сказал Гарри, усаживаясь на рабочий стол. – Как я уже сказал, сам знаю, как это бывает – когда что-то тебя захватывает целиком.
– Так вот, как видите, Гиффорд собрал целую библиотеку. В шекспировских «Ромео и Джульетте» есть упоминание о таксидермии, и какое-то время он держал здесь издание этой пьесы. – Она указала на другую книгу. – А вот рукопись конца семнадцатого века – копия, конечно, – в ней описывается, как голландцы первыми привезли в Европу живые экземпляры и шкурки казуаров и других экзотических птиц. А первое настоящее руководство по таксидермии было опубликовано еще раньше, в середине шестнадцатого века.
Она снова остановилась. Оглянулась и увидела, что Гарри смотрит на нее.
– Что такое? – быстро спросила она.
– Ничего. Просто я подумал – может быть, вам тоже стоит написать книгу. Вы прекрасно в этом разбираетесь и так понятно все объясняете. – Он начертил ее имя печатными буквами в воздухе: – «Мисс Констанция Гиффорд, дочь таксидермиста». Хорошо звучит, согласитесь?
Она покраснела.
– Недурно.
– Вы тоже этим занимаетесь? – спросил он, явно не подозревая, как редко на самом деле можно встретить женщину, работающую в этой области.
– Помогаю отцу время от времени. – Конни посмотрела на Гарри и не увидела в его глазах ничего, кроме искренней заинтересованности. – Он был замечательным учителем. Хотя я называла его таксидермистом, сам он предпочитал старинную терминологию. Чучельник – вот как он сам отрекомендовался бы. Считает, что «таксидермист» звучит слишком претенциозно. Мы еще специально выясняли историю происхождения этого слова, чтобы переубедить его.
– И выяснили?
– Оно происходит от греческого «таксис» – «приводить в порядок», и «дерма» – «кожа».
– Ничего оскорбительного, на мой взгляд.
– Соглашусь с вами, хотя, правду сказать, это ему еще больше не понравилось. Он сказал, что такое определение искажает суть его работы.
Гарри скрестил руки на груди.
– И в чем она?
– Рассказывать истории, – просто ответила Конни.
Гарри кивнул.
– Когда работаю над портретом, я всегда думаю не только о том, что видно на холсте, но и о том, что сделало мою модель такой, какая она есть.
– Совершенно верно, – ответила Конни. – Должно создаваться ощущение, что, если бы птица – галка, сорока, грач, кто угодно – могла говорить, она рассказала бы вам историю своей жизни.
– Вижу, – сказал он тихо, – мы с вами понимаем друг друга.
– Очевидно, да, – согласилась Конни, понимая, что для него подобный разговор – такая же редкость, как и для нее. С минуту между ними царило дружеское молчание. Конни поймала взгляд Гарри.
Он глубоко вздохнул.
– Так вы говорите, что ваш отец не признавал слишком претенциозное, по его мнению, название?
– Он говорит, что «чучельник» – как раз более современное слово, оно не восходит к древности. Чучельник – тот, кто набивает чучела. Все просто.
– Разве имеет значение, как он себя называет? Важен конечный результат, верно?
Конни вспомнила долгие дни в музее, когда туда никто не приходил. Вспомнила горечь осознания, что что-то изменилось. Она видела, как отцовское мастерство, искусство и воображение обращались в прах, пока он сам не превратился в ожесточившегося, отчаявшегося пьяницу. В обломок человека.
– Все имеет значение, – тихо сказала она. – У нас когда-то был небольшой музей. Гиффорд делал прекрасные сцены. Потешки, фольклор, песни. Брал тех птиц, что удавалось найти, тех, которых ему дарили, и создавал истории. Целые витрины с сотнями птиц: «Золушка», «Белоснежка», «Грустная история о малиновке».
Гарри улыбнулся.
– Похоже на музей мистера Поттера в Брамбере.
– Значит, вы слышали о нем, – сказала Конни.
– Мальчишкой я его очень любил. К сожалению, никогда не слышал о музее вашего отца. Почему он забросил его?
Конни помолчала. В первый раз ее так тянуло рассказать что-то о себе. Она взглянула в честное, привлекательное лицо Гарри и решилась.
– Он его забросил, потому что… – Она глубоко вздохнула. – Потому что некоторые из наших картин оказались прямыми копиями экспонатов мистера Поттера. Не все, но довольно много. В то время я была еще слишком мала и не все понимала, но был суд – причем подал иск не мистер Поттер, а мой отец, – и мы проиграли. Гиффорду пришлось продать экспонаты и закрыть музей.
– Мне жаль, – просто сказал Гарри. – Наверняка это было тяжело для него. Потерять все, над чем работал.
Конни вспомнила аукциониста, назначенного судом.
Красный бугристый нос, изо рта несет кислятиной от важности. Он расхаживал по музею, постукивая по полу тросточкой, словно Слепой Пью, раздавал своим людям указания – что вносить в опись имущества. Что можно продать, а что не стоит возни. Не только отцовские картины и витрины, но и все прочее: билетная касса, деревянная вывеска над дверью, все сокровища отца свелись к черным закорючкам в бухгалтерской колонке.
– Это разбило ему сердце. После этого он уже так и не стал прежним.
– Можно вас кое о чем спросить? Надеюсь, вы не сочтете это дерзостью.
– Да.
– Я хотел узнать, почему вы называете его Гиффордом?
Конни застыла. Вопрос был самый естественный, а между тем она не могла припомнить, чтобы кто-нибудь спрашивал ее об этом раньше. Она и сама спрашивала себя, почему имя «Гиффорд» легче слетает с губ и почему сам отец часто откликается на него охотнее.
Гарри взял ее за руку.
– Я хочу сказать – вы говорите то «отец», то «Гиффорд».
– Потому что так его звала Касси.
Эти слова сорвались с губ раньше, чем Конни успела осознать саму мысль.
Конни ощутила прилив нежности, а потом какое-то более темное чувство. Чувство утраты. Горя.
Она высвободила руку из пальцев Гарри.
– Касси – это та, о ком вы только что вспоминали?
У Конни все плыло перед глазами.
– Только что? – переспросила она и услышала эхо собственного голоса в голове.
– Вы сказали – «мы выясняли происхождение слова “таксидермист”», чтобы переубедить Гиффорда. Вы и Касси?
Она встала на ноги и отошла в другой конец комнаты, не в силах усидеть на месте, скрестив руки на груди, словно пыталась удержать все свои эмоции в себе.
Она почувствовала, как Гарри встал рядом с ней.
– Извините, я не хотел совать нос не в свое дело.
– Не в этом дело.
Гарри положил руки ей на плечи. Она почувствовала тепло его ладоней сквозь ткань рубашки, и ее пронзил импульс притяжения. Они стояли так близко друг к другу, что она чувствовала запах его крема для бритья и помады на усах, сладкий аромат табака и нотку масляной краски.
– Так кто такая Касси? – спросил он.
Конни расслышала за этими простыми словами неподдельную заботу и интерес. Она подняла на него глаза и увидела, что он смотрит на нее – по-настоящему смотрит, видя ее такой, какая она есть, с желанием узнать, о чем она думает, узнать ее. В этот миг все, о чем они должны были говорить и не говорили, все, что свело их вместе, словно растаяло. Все стало совершенно неважным в сравнении с этим моментом близости.
– Не знаю, – призналась она.
– Не знаете?
Она покачала головой, не в силах заставить себя говорить. Несколько долгих мгновений они стояли в тишине, связанные всем, чего не знали друг о друге, а затем Конни отошла. Так, словно они пришли к какому-то соглашению, она снова уселась за рабочий стол. Гарри тоже взял себе стул и поставил напротив.
– Мисс Гиффорд… Конни… вы можете мне доверять.
Она взглянула в его встревоженное, ласковое лицо и почувствовала, что это правда.
– Канувшие дни, – сказала она.
– А есть еще паштет? – спросил Дэйви. Он блаженствовал вовсю.
Мэри повернула голову от раковины.
– Ненасытный маленький паршивец, вот ты кто.
Он ухмыльнулся:
– Мальчишка, который растет, вот кто я.
Мэри вытерла руки, прошла в кладовку, взяла банку с мясным паштетом «Шиппам» и поставила на стол рядом с буханкой свежего хлеба на деревянной доске, с кусочком масла на тарелке с узором из ивовых веток. Дэйви потянулся к паштету.
– Я сама, – сказала Мэри, выхватывая у него из рук хлебный нож. – Так я и позволила тебе нагребать как лопатой. У хозяина деньги на кустах не растут.
– Как это не растут – дом-то вон какой шикарный?
– Доедай уже, – сказала она, хлопнув его по шее кухонным полотенцем, – мне дело делать надо. Пока ты здесь, у меня все из рук валится.
Дэйви помог ей донести доставленные продукты от ворот, и она налила ему стакан шенди. Когда рядом никого не было, они с Мэри совсем неплохо ладили. При других Мэри напускала на себя превосходство и говорила с ним резко. Его это не обижало.
– Тебе нравится здесь работать, Мэри?
Мэри подошла к комоду и начала перебирать вещи в ящике.
– А знаешь, нравится. Никто не указывает, что делать.
– Мисс Гиффорд – хорошая хозяйка?
– У нее приятно работать. Ни к чему не придирается, над душой не стоит. Лишь бы дело было сделано. – Она закрыла один ящик и перешла к следующему. – Понимаешь, она все одна да одна – мама тоже считает, что это нехорошо, а мистеру Гиффорду, похоже, и дела нет.
Дэйви мотнул головой в сторону мастерской.
– А это тогда что такое? Гарри этот?
– А это не твое дело, вот что.
Дэйви откусил кусок хлеба, щедро намазанного паштетом.
– Она без дела не сидит. Помогает хозяину. А по правде говоря, еще больше его делает. И еще все что-то пишет и пишет в своем дневнике.
Мэри на мгновение умолкла, вспомнив, что ей так и не удалось найти дневник. В сущности, это было не так уж важно. Когда у мисс Гиффорд кончалась тетрадь, она все равно откладывала ее и заводила новую.
Мэри закрыла второй ящик и перешла к третьему.
– Пару месяцев назад у нас были кое-какие неприятности, – сказала она. – Кто-то швырял камни в окна хозяйской мастерской, стучал в дверь и убегал… Ты, случайно, ничего об этом не знаешь?
– Я?
– Ты, – отрезала Мэри. – Я просто заметила, что ничего такого не было вот уже несколько недель.
– Ну, если честно, то мог и знать, – он постучал себя пальцем по носу. – Все, что я могу сказать: я переговорил кое с кем, и теперь вас больше никто не будет беспокоить.
Мэри ухмыльнулась.
– Значит, ты не такой уж и отпетый мальчишка, как говорят.
– А кто говорит, что я отпетый?
– Половина Фишборна, – поддразнила Мэри, продолжая рыться в ящике.
– Что ты там ищешь?
Мэри закрыла последний ящик и встала.
– Ключ от кладовой, – сказала она. – Пропал куда-то. Хозяйка попросила принести ей запасной, так я и его не могу найти.
– Хочешь, я гляну?
– Ну давай, – сказала она, отступая назад. – Может, и лучше свежими глазами взглянуть. Он большой такой, серебристый. Я так думаю, его сорока стащила. В последние дни они так и снуют вокруг дома.
– Канувшие дни, – повторила Конни. – По крайней мере, я про себя их так называю.
Она сделала паузу, чтобы собраться с мыслями, вдруг поняв, что до сих пор никогда и никому не рассказывала эту историю. Да и кому ей было рассказывать?
– В детстве со мной произошел несчастный случай. Весной 1902 года. Мне было двенадцать лет. Отец допоздна работал в музее, заканчивал последние дела перед отъездом. Теперь-то я знаю, что музей был уже продан. А тогда не знала. Я проснулась ночью, испугалась и пошла искать отца. В темноте упала с лестницы и ударилась головой. Я осталась жива только благодаря счастливой случайности: у больного из соседнего дома как раз был доктор, и он мне помог. Мой отец так никогда и не узнал, как его звали.
Гарри нахмурился.
– Я помню, что долго пролежала в постели. Много месяцев. Слышала, как взрослые говорят обо мне: они не знали, что я все слышу. Никто не надеялся, что я выздоровею.
– А кто за вами ухаживал? Ваша мама?
– Нет, она умерла, когда я родилась. Я ее никогда не знала. Наверное, у меня была сиделка. Какая-то добрая женщина.
– А эта Касси? Может, это она и была?
– Эта женщина была старше, – сказала Конни. – Не помню, чтобы я чего-то боялась. Была какая-то отстраненность, что ли. Я помню ощущение доброты и заботы, а больше ничего не могу вспомнить.
– А что же ваш отец?
– Он был рядом, но не рядом, если вы понимаете, о чем я. – Она глубоко вздохнула. – Со временем я выздоровела. Что-то около года – и я снова встала на ноги. Физически все было в порядке, но я потеряла память. Все, что было со мной в первые двенадцать лет жизни, пропало, стерлось начисто. Никаких воспоминаний о людях или местах, о том, как я была маленькой. Ничего. Единственный, кого я помнила, это Гиффорд.
– А Касси?
– Нет, даже ее забыла. Только недавно начала вспоминать. Как будто в голове у меня роятся призраки. Люди, которых я знаю. Они там, внутри, но я не могу ни увидеть их, ни вспомнить.
– А что говорит ваш отец?
– Он не хочет об этом говорить. Рассказал только о самом несчастном случае. Мои вопросы его расстраивают. Он так и не оправился после потери музея, потери всего, ради чего так усердно работал, хоть сам и утверждал, что продал его только потому, что не мог вынести постоянного напоминания о том, как едва не потерял меня.
– Но теперь вы знаете, что это неправда?
Конни кивнула.
– Позже я поняла, что в рассказах моего отца – а это официальная версия, насколько я понимаю, – многое не сходится. Они вроде бы и правдоподобные, и в то же время какие-то безликие.
Она вздохнула.
– Когда мне было восемнадцать, я, не сказав Гиффорду, поехала в Лиминстер, где раньше был музей – посмотреть, не удастся ли мне там оживить свою память.
Гарри подался вперед:
– И?..
– Наш старый дом и пристройка пропали, сгорели при пожаре.
– Поджог?
– Не знаю. Я не смогла найти никого, кто помнил нас: маленькую девочку с отцом, которые там жили. А потом, два года назад, я узнала, что мой отец был объявлен банкротом в марте 1902 года – за несколько недель до несчастного случая. Вот тут я поняла, что объяснение Гиффорда по поводу продажи музея было неправдой – или в лучшем случае полуправдой, – и начала задумываться, сколько еще из того, что он мне говорил, было ложью и… и почему он до сих пор отказывается говорить о прошлом.
Гарри поднял руку и нежно коснулся ее щеки. Конни на долю секунды почувствовала, что у нее остановилось сердце.
– Неужели совсем не у кого спросить? О Касси, я имею в виду?
– Кого же я могу спросить? У нас нет знакомых с тех времен.
По крайней мере, так она думала. После того, что рассказал Пенникотт, стало ясно, что это тоже может оказаться неправдой.
– И вы ничего не помните до несчастного случая, совсем ничего? – спросил Гарри.
– Все эти годы – ничего. Только впечатления, память об эмоциях, но не о событиях и людях. Я страдала – и до сих пор иногда страдаю – petit mal, временными помутнениями рассудка, когда на короткое время перестаю воспринимать то, что вокруг. Самое странное, что, когда эти приступы стали реже, я начала кое-что вспоминать яснее. Что-то такое, о чем раньше не думала, моментальные снимки из моей жизни. Не вся картина, только проблески.
– Ну так это же хорошо, верно?
Конни вспомнила, какой ужас охватывал ее при каждом из этих воспоминаний. Тянущая боль в низу живота, страх, что в ее туманных воспоминаниях скрывается какая-то мрачная тайна.
– Я не уверена. – Она встретилась с ним взглядом. – Я думаю, что тогда произошло что-то еще – не только несчастный случай со мной, а нечто другое. И последствия этого другого сейчас вернулись и преследуют нас.
– Нас?..
– Нас с отцом, Касси, где бы она ни была сейчас, и…
Конни запнулась. Разговор наконец сам собой перешел на тему, которой она пыталась избегать. Больше нельзя было откладывать рассказ о разговоре с сержантом Пенникоттом.
– И вас, Гарри.
– Меня?
Конни кивнула.
– Вас и вашего отца. Вот почему сюда приходил сержант Пенникотт.
Гарри молча выслушал рассказ Конни о человеке, следившем за домом, которого видел Дэйви, о странной записке, которую передала ей миссис Кристи; о том, что Веру, по ее мнению, убили, и о том, как она узнала пальто, которое видела сначала на женщине, стоявшей возле Блэкторн-хаус, а затем, через неделю, на кладбище Фишборнской церкви в канун Святого Марка.
– Я так и знал, что нельзя оставлять вас здесь одну, – сказал Гарри, злясь на себя.
– Я не оставила вам выбора, – сказала Конни, улыбаясь.
– Да, пожалуй, не оставили. Я думал, чем-то обидел вас, раз вы меня так внезапно выгнали.
– Нисколько.
– Однако это странно, – сказал Гарри через мгновение. – Мой старик тоже уходил в тот вечер. Вернулся за полночь, промокший насквозь. И прямиком в свой кабинет.
Конни нахмурилась.
– Почему вы так уверены, что это был тот самый вечер?
– Двадцать четвертое апреля – день моего рождения, поэтому я ждал его дома к ужину, чтобы отметить это событие. Он придает большое значение таким вещам.
– Он крупный мужчина? В плечах широкий?
– Не особенно, а что?
– В ту ночь там было несколько джентльменов. Они выделялись среди местных деревенских жителей.
– А женщины там тоже были?
– Несколько.
Гарри задумался.
– Как вы думаете, та женщина, что следила за вашим домом, – это была Вера?
– Вначале я так и решила, но нет. Думаю, что это два разных человека. Первая женщина была высокая, стройная, элегантная. Пальто сидело на ней безупречно. А Вера была поменьше ростом и коренастее. Кроме того, когда колокола перестали звонить, из церкви вылетела стая певчих птиц, а…
– Вера была известна тем, что кормила птиц – это было единственное, что люди знали о ней, поэтому вполне логично предположить, что она в этом участвовала.
Лицо у Конни стало удивленным.
– Откуда вы знаете?
– Кроутер рассказал, – ответил Гарри. – Я встретил его недавно в деревне. А вы зачем пошли на кладбище в ту ночь? Неужели вы верите в суеверия?
– Нет, – сказала Конни и встретилась с Гарри взглядом. – Я была там, потому что шла за отцом от «Бычьей головы». У него есть склонность иногда выпивать больше, чем следует. В таких случаях неразумно позволять ему пробираться домой через болота без присмотра. Как вы наверняка можете себе представить.
– Могу, безусловно, – вежливо ответил Гарри, и Конни была благодарна ему за то, что он больше ничего не сказал.
– Вы не узнали никого из джентльменов?
– Нет. Но я думаю, что кто-то, должно быть, пригласил их туда. Я не представляю, как они могли случайно попасть на этот деревенский обряд. Они выглядели там совершенно неуместно.
– Кто же их мог пригласить?
Конни покачала головой:
– Не знаю.
– И зачем?
– Всю неделю я пыталась найти какое-нибудь правдоподобное объяснение, но так и не смогла, – сказала Конни.
– А что ваш отец говорит об этом?
Конни глубоко вздохнула и решилась наконец признаться во всем.
– Правда в том, что мой отец всю неделю пробыл, можно сказать, в ужасном состоянии, а вчера днем куда-то ушел. Я не знаю, когда именно он ушел и где он сейчас. Простите, что не сказала вам сразу.
– Не нужно никаких извинений, – быстро сказал Гарри. – У вас не было оснований мне доверять. Простите, что спрашиваю, но такое часто случается?
Конни постаралась тщательно подобрать слова.
– Это довольно обычно для него – при определенных обстоятельствах пропадать, хотя в этот раз его нет дольше, чем обычно. Когда сегодня пришел сержант Пенникотт… – Она помолчала, стараясь собраться с мыслями. – Я думала, что он пришел взять у меня показания о Вере Баркер. А на самом деле, как выяснилось, он даже не знает ничего о найденном теле.
Гарри нахмурился.
– Тогда зачем он приходил?
– Он приходил поговорить с отцом. Хотел узнать, знаком ли он с доктором Джоном Вулстоном.
На лице Гарри отразилось неприкрытое недоумение.
– С моим отцом? Но почему?
– Пенникотт утверждает, что они с вашим отцом раньше были знакомы.
– Что?..
– Ну да. Я ответила ему совершенно чистосердечно, что Гиффорд ни разу не упоминал имени вашего отца.
– Я могу подтвердить то же самое.
– Он упомянул еще одного человека. Фредерика Брука.
Гарри отшатнулся.
– Что за чертовщина…
У Конни удивленно распахнулись глаза.
– Вы его знаете?
– Хуже того, я у него служу. Это мой отец устроил. В виде одолжения от старого друга, как он выразился, хотя это больше похоже на пожизненное заключение. Доставка фарфора из одного конца страны в другой… – Он прервал фразу на полуслове, глаза у него сверкали. – Брук – весьма солидный мужчина…
– Как и тот джентльмен на кладбище, – закончила Конни его мысль.
– Я до сих пор не понимаю, зачем приходил Пенникотт, – сказал наконец Гарри. – Даже если старик знает вашего отца, что с того? В этом нет никакого преступления.
Конни взяла его за руку.
– Гарри, во время этой ужасной беседы с Пенникоттом выяснились две вещи. Я должна была сказать вам раньше, признаю. Просто не знала, как это лучше сделать.
Конни почувствовала, как он крепко сжал ее пальцы.
– Первое… – Она поколебалась. – В деревне ходят слухи – и я уверена, что это только слухи, – будто это ваш отец подписал свидетельство о смерти Веры.
– Но это абсурд, – покраснел Гарри. – Если то, что вы говорите об удавке на шее, верно, от него бы это ни за что не укрылось.
– Я тоже так подумала. Во-вторых, Пенникотт утверждает, будто кто-то – некий мистер Пирс – сообщил об исчезновении вашего отца. Или, скорее, как выразился Пенникотт, его отсутствие вызывает опасения. Вот о чем он пришел поговорить с Гиффордом.
– Пирс! Это клерк моего отца, хотя какое право он имел обращаться в полицию, не представляю, черт возьми, – сердито сказал Гарри.
Конни похолодела.
– Вы хотите сказать, что это правда? Ваш отец тоже пропал?
Он поднял глаза, и на этот раз она увидела в них такое отчаяние, такое смятение, что едва удержалась, чтобы не обнять его.
Он кивнул.
– Это правда. Никто не видел его со вчерашнего обеда. Именно поэтому я приехал вчера в Фишборн.
– Расскажите, – попросила она. Их роли теперь совершенно поменялись.
Чарльз Кроутер стоял в тесной прихожей маленького домика миссис Кристи рядом с прачечной на главной дороге.
– Вовремя вы пришли, сэр, ваше счастье, – говорила она. – Еще пять минут, и меня бы уже здесь не было.
– Я беспокоился о вас, миссис Кристи. У вас был расстроенный вид, когда вы разговаривали с мисс Гиффорд возле почты. А я как раз оказался на Солтхилл-роуд, вот и решил проверить, все ли в порядке.
– Очень благородно с вашей стороны зайти лично, сэр.
– Чепуха, – махнул рукой Кроутер. – Я все равно не держу в Слей-Лодж большой штат сотрудников. Пара слуг, садовник, повар. Едва ли было бы уместно посылать кого-либо из них.
– Не так много джентльменов на вашем месте проявили бы такую заботу, мистер Кроутер. В свое время я поработала во многих домах – больших и маленьких, – а это учит ценить такие вещи. Правда, может быть, за границей все по-другому.
Кроутер нахмурился:
– За границей?
Миссис Кристи покраснела.
– Прошу прощения, сэр. Я слышала, вы были в Африке.
– А-а. Ну да, был. Трансвааль. Хотя это было уже давно… – Он улыбнулся. – Любопытно, кто же вам об этом сказал, миссис Кристи?
– Вот не припомню точно, – сказала она. – По всей деревне слухи ходили, когда вы купили Лодж, сэр. Он так долго пустовал. Его же то и дело затапливает.
– Как давно вы живете в Фишборне, миссис Кристи?
– С тех пор как у меня муж умер, сэр. Два года уже.
– А до этого?
– Я еще и до него была замужем. Мистер Викенс – отец Мэри – умер молодым. Потом я встретила мистера Кристи, и он взял к себе нас обеих, меня и Мэри. Я служила в домах, чтобы свести концы с концами, но чтобы жить у господ – никогда. Только на день, пришла – ушла. В разных местах, вокруг Боксгроув и дальше. А потом мистер Кристи унаследовал немного денег от своей тетки, и мне больше не нужно было работать. Мы поселились в Лаванте. Очень счастливо жили там.
– Рад слышать.
Лицо миссис Кристи омрачилось.
– Так вы думаете, мне не о чем волноваться?
– Судя по всему, вы уже сделали все, что нужно. Поговорили с мисс Гиффорд и рассказали ей о записке.
– Я не знала, кого еще спросить. После смерти мистера Кристи это нелегко.
Кроутер улыбнулся.
– Я всегда рад вас выслушать.
– Так вы думаете, мне больше ничего не нужно делать?
– Я бы на вашем месте не стал. Незачем огорчать мисс Гиффорд. Она и так вчера пережила сильное потрясение – как, впрочем, и ваша Мэри.
– Но вдруг с мисс Гиффорд что-нибудь случится, а я…
Кроутер добродушно улыбнулся.
– С мисс Гиффорд ничего не случится.
– Прошу прощения, мистер Кроутер, но как вы можете знать наверняка? Кто может сказать, откуда эта записка? Это же угроза, вот что это!
– Напомните мне, что там было написано, – попросил он.
– «Не бойся. Я слежу за тобой». И все.
– По-моему, это мало похоже на угрозу. Скорее, даже напротив. Может быть, это цитата из Библии? – Он помолчал. – На записке не было подписи, инициалов? Никаких намеков на то, откуда она взялась?
– Ничего.
– И ее оставили на коврике в Блэкторн-хаус в среду утром?
– Да, Мэри говорит, на коврике у задней двери.
– Как я уже сказал, уверен, что это не более чем чья-то глупая шутка.
– Отвратительная шутка.
– С сожалением должен сказать, что Блэкторн-хаус притягивает к себе слишком много подобных происшествий, не так ли?
– Это правда, сэр. Мэри говорит, ей не раз приходилось гонять оттуда деревенских мальчишек. То камни бросают, то еще что-нибудь.
– Они боятся непонятного. Невежественные души реагируют единственным известным им способом.
Миссис Кристи нахмурилась.
– Дело в том, что я видела почерк, и он заставил меня вспомнить много нехорошего, сэр. Я уж думала, это осталось в прошлом.
Кроутер все еще улыбался, но глаза у него стали острыми.
– И что же именно, миссис Кристи?
Она тут же прикусила язык.
– Этого я не могу вам сказать.
– Все останется между нами, если на этих условиях вы готовы рассказать больше.
Она покачала головой.
– Сроду сплетницей не была, мистер Кроутер.
– Очень хорошо.
– Я десять лет молчала, сэр. И сейчас не стану его подводить.
– Его, миссис Кристи?
Лицо у нее сделалось кирпично-красным.
– Так, никого. Во всяком случае, – поспешно добавила она, – у меня было время подумать, и теперь я понимаю, что, должно быть, ошиблась. Бывает же у людей почерк одинаковый. Это история с Верой Баркер так на меня подействовала.
Кроутер задумался.
– Вы сказали мисс Гиффорд, почему вас это так потрясло?
Она взглянула на него с возмущением.
– Нет, сэр, зачем же я буду ее расстраивать. Ей сейчас намного лучше, так и ни к чему будить лихо. К тому же как раз в ту самую минуту ливень хлынул – помните, мистер Кроутер, вы тоже под него попали. Вот она и пригласила меня в Блэкторн-хаус. – Вид у нее снова стал встревоженный. – А вы думаете, мне не стоит идти, как договорились? Я не хочу, чтобы мисс Гиффорд обо мне плохо думала.
– Мне кажется, миссис Кристи, если вы расскажете ей еще что-то, это может произвести эффект, обратный желаемому. Она довольно беспокойная юная дама.
– Я бы не сказала, что такая уж беспокойная.
– Извините, я слышал, что она болела временами.
– В детстве. Теперь это все в прошлом.
Мистер Кроутер пристально посмотрел на нее.
– Что ж, хорошо, хорошо. Тем не менее позвольте мне выразиться иначе. Я уверен, что было бы лучше не беспокоить ее снова.
– Что вы имеете в виду, сэр?
– Если вы пойдете с ней разговаривать, особенно в такую ужасную погоду – не кажется ли вам, что это предполагает некоторые основания для беспокойства?
Миссис Кристи нахмурилась, а затем кивнула.
– Понимаю.
Кроутер выглянул в маленькое окошко.
– К тому же погода портится на глазах.
– Но мне неловко, что она будет ждать, а я не приду – без всяких объяснений.
Кроутер кивнул.
– Вот что я вам скажу. Поскольку я пойду домой мимо Блэкторн-хаус – он как раз почти на полпути, – почему бы мне не зайти к мисс Гиффорд и не передать ей ваши извинения?
На лице миссис Кристи явно отразилось облегчение.
– Вы зайдете?
– Буду рад помочь. И вы не промокнете. Приглядывайте лучше за своими очаровательными девочками. В Блэкторн-хаус вы всегда можете зайти и завтра, если погода наладится.
– Значит, вы все объясните, мистер Кроутер? Что там на самом деле и говорить-то не о чем.
– Предоставьте это мне, миссис Кристи.
– Странно, правда, что она ничего не помнит из того времени, когда была маленькой?
– Ничего?
– Ничего. – Миссис Кристи покачала головой. – Удивительно, как разум защищает себя.
Кроутер вернулся к «Бычьей голове».
– Есть сообщения для меня, Пайн? – спросил он.
Бармен вскочил.
– Вы меня напугали, мистер Кроутер.
– Извините, Пайн. Есть что-нибудь?
– Нет, – сказал бармен, придвигая к нему стакан виски по стойке. – Тишина.
Кроутер кивнул в знак благодарности.
– Что вы знаете о семье Кристи?
– Добрая, порядочная женщина, – ответил бармен. – Долго ходила за своим мужем, пока он болел.
– А самого Кристи вы знали?
Пайн покачал головой.
– Слышал о нем. Она переехала сюда уже после того, как овдовела. Второй раз, по слухам. Кажется, из Лаванта. Но она нездешняя.
– Да?
– По-моему, она родом из Слиндона или Кроссбуша, в общем, откуда-то ближе к Арунделу. Может быть, из Лиминстера?
– Вы уверены?
Пайн перекинул полотенце через плечо.
– Так, слышал что-то, но это может быть и неправда. Это было еще до меня.
Кроутер унес свой виски к окну и выглянул наружу. Деревья на противоположной стороне улицы раскачивались на ветру, фронтоны Фишборн-хаус и коттеджа «Уиллоу» были окутаны пеленой тумана и дождя.
Когда Брук рассказал о записке с приглашением на кладбище, Кроутер в тот же миг понял, что происходит. Но теперь начал сомневаться: не ошибся ли он? Записка его тревожила, но поскольку миссис Кристи вернула ее Конни Гиффорд, Кроутер уже никак не мог узнать что-либо из этого источника.
Где же доктор Вулстон? Поставить его имя под свидетельством о смерти казалось идеальным выходом. Убить двух птиц одним выстрелом. Но теперь этот человек исчез. Может быть, он увидел или услышал на старой соляной мельнице что-то такое, что заставило его пуститься в бега?
Сзади до Кроутера доносились звуки будничных разговоров в общем баре. Люди зашли пересидеть дождь. Утопить в вине свои печали на часок-другой.
Кроутер посмотрел на янтарную жидкость в бокале и залпом выпил. Он обещал передать мисс Гиффорд извинения миссис Кристи. А может, и сам Гиффорд уже вернулся.
Кроутер поставил стакан на стойку и направился к Блэкторн-хаус.
Иголку с ниткой пропускают через ноздри, завязывают ее под нижней челюстью, вытягивая нить длиной с саму птицу, чтобы кровь не текла из клюва во время этой операции. Растягивают птицу на столе, повернув голову влево от мастера; раздвигают перья на брюшке справа и слева, тонким пинцетом вытягивают пух, покрывающий брюшко, делают надрез на шкурке от начала грудины до середины брюшка, приподнимают шкурку с одной стороны щипцами и отделяют ее от мышц скальпелем, как можно ближе к крыльям. После этого шкурку и мясо слегка присыпают мукой или хлопковым порошком.
Я не сомневаюсь, что судить меня будут сурово. Те, кто сидит на церковных скамьях по воскресеньям, те, кто изливает свою ханжескую лицемерную чушь на страницы газет. Почтенные граждане будут требовать, чтобы меня повесили. Око за око.
Меня будут судить всеми теми бесчисленными способами, какими мужчины судят женщин.
Но теперь-то ты понимаешь, что это было неизбежно? Что не я, а они сами – кузнецы своего несчастья?
Возмездие должно быть справедливым. Не оголтелая расправа, не вялый призыв к ответу, а точно отмеренная кара. Они не захотели ничего исправить. Они не искали ни прощения, ни искупления. Они не пытались искупить свою вину.
Я тоже не пытаюсь. И если закон не защищает меня, что еще мне оставалось сделать? И хотя я знаю, что в этом мире мне не приходится ждать милости – то, что я делаю, выходит за все допустимые рамки, – наверняка найдутся и те, кто горячо одобрит меня.
Что же касается тех, кто без злого умысла помогал мне, то я заявляю: они не знали о моих замыслах. Они так же, как и ты, придут в ужас, когда узнают, что я сделала.
Решение убить было моим. Убийство и способ убийства – только моих рук дело.
Не бойся.
Конни с Гарри сидели рядом в угасающем свете дня. Конни услышала какой-то шум снаружи и бросила взгляд на окно мастерской.
– Вы что-нибудь слышали?
– Нет, – сказал он. – Ничего.
– Наверное, просто сороки.
Конни оглядела мастерскую в серой пелене сумерек. Все приобрело странные очертания – удлиненные черные тени, искаженные, острые формы. Стеклянный купол с лежащей внутри галкой ловил последние отсветы сырого, угасающего дня и отбрасывал преломленные блики на деревянную поверхность скамейки. Конни понимала, что птица пролежала уже слишком долго. Придется избавиться от нее, похоронить, как только Гарри уйдет. Она такая красивая, но процесс распада уже начался.
Конни встала.
– Я ждала миссис Кристи к этому времени. Должно быть, уже шестой час.
Гарри взглянул на свои карманные часы.
– Половина седьмого.
– Так поздно!
– Вы ждали, что она придет?
Конни вздохнула.
– В общем, нет. Она волновалась, когда разговаривала со мной утром, и еще больше – когда читала записку. Пришлось уговаривать ее прийти. Может быть, лучше мне самой зайти к ней?
– Хотите, я пойду с вами?
– Думаю, вдвоем мы встревожим миссис Кристи еще больше. – Она вздохнула. – Нет, думаю, нужно действовать как договорились. Я приеду в Чичестер завтра утром, в десять часов. Если к тому времени ваш отец еще не объявится, мы вместе пойдем к сержанту Пенникотту. А там посмотрим.
Гарри кивнул.
– А ваш отец?
Улыбка исчезла с лица Конни.
– Буду ждать дальше. Надеюсь, он вернется, когда ему заблагорассудится.
Гарри поколебался.
– Вы не думаете, что с ним могло что-то случиться?
– Нет. Во всяком случае, не уверена.
Тут послышался стук в парадную дверь.
– Вот и она, – сказал Гарри. – Миссис Кристи все-таки пришла.
– Не думаю, что она пришла бы с таким опозданием, и, во всяком случае, не к парадной двери.
Конни вышла в холл, прислушалась – не раздадутся ли шаги Мэри в коридоре. Никто не вышел.
– Странно, – сказала она.
– Во сколько она уходит домой в конце дня?
– В семь часов, но всегда говорит мне, когда уходит.
– Может быть, на кухне дверь закрыта и она не слышала. Хотите, я пойду вместо нее?
Конни покачала головой. Ей было приятно осознавать, что они так привыкли за этот час к обществу друг друга: настолько, что Гарри забыл, с какой скоростью разлетятся сплетни, если он откроет дверь.
– Думаю, будет лучше, если я открою сама, – сказала она.
В этот долгий день все было так странно. Мир словно бы остался прежним, и в то же время совершенно преобразился. Пожалуй, Конни уже много лет не говорила столько, сколько сегодня, – во всяком случае, о себе. Может быть, никогда. Потом она догадалась, что Гарри не хочется оставаться одному в быстро темнеющей мастерской.
– Почему бы вам не пройти в гостиную? Последняя комната слева, в конце коридора. Я уверена, что на сей раз это не Пенникотт, но на всякий случай вам лучше не попадаться на глаза.
Дэйви Ридман не мог больше оттягивать возвращение домой. Он тянул свой чай как можно медленнее, однако Мэри уже теряла терпение.
Дэйви нахлобучил кепку на голову, снова повесил на шею краденый бинокль, а затем, к удивлению Мэри, быстро чмокнул ее в щеку.
– Нахал, – упрекнула она, хотя и с улыбкой.
– Спасибо, Мэри.
Мальчик не спеша вышел из кухни и направился через буфетную к задней двери.
– Гляди не влипни в неприятности, – крикнула она ему вдогонку, – а то мама найдет, что сказать по этому поводу.
– Ну да, как же!
– И я тоже, имей в виду!
Дэйви постоял немного в саду, любуясь небом цвета макрели и наслаждаясь редким ощущением набитого живота. Он зевнул. Хороший был день, побольше бы таких. Заработал два пенса, пообедал как король, и никто ни разу не обошелся с ним по-свински. Он смотрел на облака, гадая, скоро ли снова пойдет дождь. Домой идти не хотелось. Промокнуть, оставшись ночевать на улице, тоже не хотелось, хотя это был все же более привлекательный вариант.
И тут он вспомнил про ле́дник. Там есть маленькое кирпичное крылечко – какое-никакое, а укрытие, если ветра нет. Дэйви решил, что там его никто не будет беспокоить. Мэри так и не нашла пропавший ключ от висячего замка, хоть и потратила полдня на поиски. Дэйви ключа не крал, но сейчас подумал, не укрыться ли там на ночь. Вряд ли мисс Гиффорд будет возражать, а Мэри знает, каково ему приходится дома.
Он, крадучись прошел вдоль стены мастерской. Сквозь открытые высокие окна доносились голоса мисс Гиффорд и Гарри, и Дэйви тихонько присвистнул. Столько времени прошло, а они все разговаривают. Он был доволен. Как говорила миссис Кристи, Конни нужно хоть изредка бывать в обществе сверстников.
Дэйви свернул за угол в южную часть сада, затем остановился, ошеломленный тем, сколько птиц собралось на крыше ле́дника. Сороки, а больше грачи. Характерные резкие звуки. Подойдя поближе, Дэйви заметил и пару воронов, сидящих отдельно от остальных на заборе. Блестящие черные падальщики. Забавно, подумал он. Обычно они держатся особняком.
Он двинулся дальше – осторожно, стараясь держаться поближе к забору и не потревожить птиц. Ему не хотелось их спугнуть. Если все сразу взлетят – жуть какой крик поднимут.
Дэйви подошел к двери заброшенного ле́дника, оглянулся через плечо, затем взял в руку висячий замок и осмотрел. Он был заперт. Дэйви поколебался, а потом вдруг решил – лучше уж не взламывать. Не хотелось, чтобы мисс Гиффорд, да и Мэри, если уж на то пошло, плохо о нем думали.
Дэйви свернулся калачиком у двери, скрестил руки на груди и нахлобучил на лицо кепку. Минут десять вздремнуть никогда не повредит.
Конни сама открыла парадную дверь.
– Мистер Кроутер, – проговорила она с удивлением.
– Простите, что беспокою вас в такой час, мисс Гиффорд, – сказал тот. – Вы позволите попросить вас уделить мне несколько минут?
– Конечно, входите.
Отступив назад, Конни заметила на паркете грязные следы полицейских ботинок.
– К сожалению, мой отец все еще в отъезде, мистер Кроутер, – сказала она, повторяя свою историю. – Вы надеялись увидеть его?
Кроутер снял шляпу.
– Вовсе нет. Я собирался зайти сразу же после вчерашнего трагического события, чтобы убедиться, что вы в полной безопасности в отсутствие вашего отца, но заботы навалились – знаете, как это бывает.
Конни улыбнулась.
– Да, конечно.
– А потом я встретил миссис Кристи. Бедная женщина вся в тревоге из-за того, что не смогла прийти к вам, как обещала: не нашлось никого, кто бы присмотрел за девочками, а приводить их с собой она сочла неуместным, – вот я и пообещал передать ее извинения, поскольку все равно направлялся в эту сторону. Она не хотела, чтобы вы волновались.
– Я бы не возражала против девочек. Мэри за ними приглядела бы.
– Думаю, миссис Кристи не хотела доставлять вам хлопот, – беззаботным тоном ответил Кроутер. – И, конечно, это была бы не слишком приятная прогулка с двумя маленькими детьми в такую погоду.
Конни кивнула.
– Очень мило с вашей стороны, что вы зашли передать мне это, мистер Кроутер.
Оба обернулись на звук, донесшийся из гостиной.
– Простите, мисс Гиффорд, я не знал, что у вас гости. Я не хочу вам мешать.
– Вы нисколько не мешаете, – сказала Конни, открывая дверь. – Полагаю, вы уже встречались с мистером Вулстоном.
Конни заметила, как в глазах Кроутера мелькнул интерес, хотя тот быстро скрыл его.
– Второй раз за несколько часов, – сказал он. – Еще раз добрый вечер, мистер Вулстон.
– Добрый вечер, Кроутер.
– Я думал, вы возвращаетесь в Чичестер, узнать, есть ли новости о вашем отце.
– Верно, хотя я, кажется, упомянул, что вначале намеревался посетить Блэкторн-хаус.
– Да-да, упомянули.
Конни была в недоумении. Гарри с такой теплотой отзывался о доброте Кроутера, а сейчас вид у него был враждебный. Она переводила взгляд с одного мужчины на другого, гадая, почему они держатся так настороженно.
– Мистер Кроутер пришел передать извинения миссис Кристи, – объяснила она. – Позволите предложить вам чего-нибудь выпить?
Кроутер вскинул руку.
– Нет, спасибо, я уже ухожу. Не хочу навязываться.
– Право, это самое меньшее, чем я могу вас отблагодарить после того, как вы проделали такой путь.
Вспомнив, что бренди она уже выпила, Конни налила обоим мужчинам виски.
– Спасибо, мисс Гиффорд, – сказал Кроутер, принимая стакан. – А Мэри сегодня не с вами?
– Я не хочу отвлекать ее от других обязанностей, – сказала Конни, поймав взгляд Гарри. – Так уж вышло, что сегодня у меня было несколько неожиданных посетителей.
– Нижнюю часть Милл-лейн затопило, – сказал Кроутер. – Скорее всего, двуколка не смогла проехать.
Он сделал глоток виски.
– Что касается всех остальных, я впечатлен их упорством. Вода стоит высоко. Кому же, интересно, захотелось рискнуть своими сапогами?
Конни улыбнулась, а затем жестом пригласила всех сесть.
– Спасибо, – сказал Кроутер, устраиваясь в одном из кресел у камина. – Так вы говорите, у вас было несколько нежданных посетителей?
– Сержант Пенникотт, например.
– Вот как? И чего же он хотел?
Конни бросила взгляд на Гарри, потом снова на мистера Кроутера.
– Я знаю, что Гарри… мистер Вулстон поделился с вами своими опасениями за отца. Как оказалось, он был прав. Пенникотт приходил по тому же делу. Он утверждал – не знаю, правда это или нет, – что мой отец и доктор Вулстон были знакомы.
– А это не так? – спросил Кроутер. Тон у него был небрежный, но Конни уловила в нем скрытый интерес.
– Насколько мне известно, нет, – ответила она. – Я никогда не слышала, чтобы мой отец упоминал о докторе Вулстоне. Я объяснила, что мы с Гарри впервые встретились вчера. Боюсь, он мне не поверил. Он все спрашивал, знаю ли я, куда подевался доктор Вулстон, и требовал адрес друзей, у которых остановился мой отец.
– И вы дали ему адрес?
Конни покачала головой.
– Не хочу, чтобы отца беспокоили, пока он не выздоровеет.
– Вы совершенно правы. – Кроутер сложил пальцы домиком. – Я по-прежнему считаю – надеюсь, вы простите, что я повторяюсь, Вулстон, – преждевременным предполагать, что с доктором Вулстоном что-то случилось. В конце концов, он пропал каких-то двадцать четыре часа назад. Если вообще пропал. – Он пристально посмотрел на Гарри. – Но, разумеется, если вы сочли нужным обратиться в полицию, то…
– Это был не я, Кроутер, – сказал Гарри. – Это клерк моего отца, Пирс, сообщил о его исчезновении.
Брови Кроутера взлетели вверх.
– Клерк? – Он уставился на Гарри. – Простите меня, но с какой стати он взял на себя такое решение? Это ведь наверняка выходит за рамки его обязанностей?
– Да.
– И что он сказал?
– Это только что стало известно, так что у меня не было возможности спросить у него.
– Но вы намерены это сделать?
– Разумеется, – сказал Гарри.
Конни заговорила быстро, не в силах смотреть на то подавленное выражение, которое снова появилось на лице Гарри:
– Как я уже сказала Гарри, мистер Кроутер, я совершенно уверена: можно с достаточной долей вероятности предположить, что отец уже ждет его дома.
– Ваш оптимизм – пример для всех нас, – сказал Кроутер.
Пирс бросил последний взгляд на контору, затем вышел на Уэст-стрит и закрыл за собой дверь. Снял очки, протер их носовым платком и снова надел на покрасневший нос. Сенная лихорадка все еще беспокоила его, несмотря на сырость.
Он слышал, как колокола собора бьют без четверти семь – знакомые звуки эхом разносились между зданиями по тихим вечерним улицам. Обычно этот звук успокаивал. Весь день Пирс сожалел о своем порыве – отправиться из офиса Брука на рыночную площадь, чтобы поговорить с Пенникоттом. Полицейский явно решил, что Пирс поднимает шумиху по пустякам, и остаток дня клерк провел, разрываясь между надеждой услышать шаги доктора Вулстона и страхом перед этими шагами. Он боялся, что хозяин взыщет с него за вмешательство не в свои дела. А то и уволит без всяких рекомендаций. И куда тогда идти?
Пирс взглянул на телеграмму в руке. Ответ из окружной лечебницы был недвусмысленным. Экстренное заседание комитета не созывалось, доктора Вулстона никто не видел и не слышал о нем.
Глубоко обеспокоенный, Пирс повернул ключ в замке и потянул дверь на себя, чтобы убедиться, что она надежно закрыта. Он посмотрел на небо, с которого начали падать первые капли дождя, поднял зонтик и отправился в долгий путь домой, в Портфилд, на восточную сторону Чичестера.
В элегантном георгианском доме в конце Норт-стрит Льюис в третий раз поправил на столе суповую ложку. Поколебался, затем передвинул льняную салфетку чуть влево.
Два одинаковых прибора по обе стороны обеденного стола из полированного красного дерева. Один бокал для белого вина, другой для красного. Мясник сегодня утром привез баранину вместо курицы – там были какие-то затруднения, вчера лавку взломали, что отразилось на доставке заказов. Льюис полагал, что доктор Вулстон не станет возражать, но все же предусмотрительно присмотрел хороший кларет.
Льюис выглянул из столовой в прихожую, выложенную двуцветной плиткой в шахматном порядке, а затем зашел в гостиную на противоположной стороне дома. Поднос доктора Вулстона стоял возле его кресла. Тяжелый стеклянный стакан с маленькой порцией виски и маленький графин с водой. Все как полагается, исключая тот факт, что самого хозяина не было. От мистера Гарольда тоже не было ни звука, – правда, миссис Льюис считала, что это хороший знак. Если бы были плохие новости, их бы уже кто-нибудь сообщил.
Льюис не был в этом уверен. Он служил у доктора Вулстона уже двадцать пять лет. Сначала в армии, в удушающей жаре и кошмарах Трансвааля, англо-бурских войн и бесконечных бессмысленных смертей. В 1902 году они вернулись домой, в Чичестер, и жизнь пошла уже более спокойная и упорядоченная. Льюис уже даже не претендовал на то, чтобы знать, что думает или чувствует его хозяин, и доктору Вулстону не пришло бы в голову спрашивать мнение Льюиса о чем-то, помимо устройства дел в доме. Тем не менее они хорошо знали друг друга. Каждый знал свое и чужое место.
Миссис Льюис убеждала мужа не волноваться, уверяла, что непременно найдется разумное объяснение, пыталась успокоить его точно так же, как он сам пытался успокоить мистера Гарольда накануне. Льюис не знал, верит ли жена в то, что говорит, больше, чем верил он сам, когда разговаривал с молодым человеком. При всех своих недостатках Гарольд очень привязан к отцу. Льюис не хотел волновать его раньше, чем появится причина для волнения – если появится.
Льюис увидел, как первые капли дождя забарабанили по стеклу. Он подошел к окну и выглянул на улицу, но улица была по-прежнему пуста.
Фредерик Брук вышел, спотыкаясь, из своей комнаты, оставив на столе раскрытую книгу по эротике в искусстве, и двинулся по коридору.
Его широкое красное лицо блестело от пота после выпитого виски, а зрачки превратились в крошечные черные точки в налитых кровью глазах. Пепел с сигары падал на пол, но он этого не замечал.
После неудачной охоты днем обнаружилась ошибочность предположения, что его пригласят остаться на ужин. Все было проделано очень вежливо, со ссылкой на непреодолимые обстоятельства и все такое, но Брук подозревал, что в поместье Уэст-Дин неожиданно объявилась какая-то важная персона, и ради нее своих, местных, решили подвинуть. Или, скорее, что его самого, несмотря на все его влияние и деньги, которые он приносит Чичестеру, не считают тут за своего. С ним такое уже бывало нередко. Акцент и то, что он свое состояние не унаследовал, а сколотил сам, делали его чужаком. Эти люди смотрели на него свысока как на «торгаша».
Взбешенный Брук отклонил приглашение в «Дельфин», вернулся в свой кабинет и открыл новую бутылку «Ашера». Три четверти виски было уже выпито, и его переполнял боевой задор.
– К черту их всех, – пробормотал он, – ничтожные людишки. Нечего было и…
Оставшаяся часть его возмущенного монолога потонула в приступе кашля и клубах сигарного дыма. Где, черт возьми, Саттон? Он звонит уже полчаса, а тот все не идет.
Брук остановился в вестибюле. Лампа не горела, клерка не видно. Стол чисто убран – ни бумаги, ни ручек, только три книги в углу. Брук покачнулся. Он не давал клерку разрешения уйти, так где же его черти носят?
Брук выбросил в сторону свою ручищу, чтобы опереться на книжный шкаф: до него дошло, что он здорово пьян, а время явно более позднее, чем он думал. Он вышел сказать клерку, чтобы ехал к нему домой и привез его вечерний костюм, но тот явно уже ушел. Брук снял свой норфолкский пиджак, но на нем остались бриджи, гетры и шерстяной жилет, а в таком виде едва ли прилично идти на ужин. Он собирался переодеться здесь, в конторе, а потом отправиться в экипаже в Богнор. Ему хотелось побывать в «Курзале», новом дворце увеселений на пирсе. А потом – кто знает? Любые капризы можно удовлетворить, если у тебя есть деньги и ты знаешь, к кому обратиться.
Треклятая погода! Все пропахло плесенью. Брук шагнул в темноте вперед и ударился ногой о керосиновый обогреватель, установленный в холле, чтобы хоть как-то смягчить сырость. Пол, как казалось Бруку, качался под его ногами. Проклиная Саттона и идиота Вулстона-младшего, Брук дохромал до входной двери: может, на улице подвернется какой-нибудь мальчишка, который выполнит для него поручение? Обычно во дворе отеля «Дельфин» их околачивалось немало.
Свет газового уличного фонаря пробивался сквозь стекло над дверью кабинета, и в нем был виден кремовый конверт на коврике. Проклиная клерка за то, что тот не разобрал почту перед уходом домой – еще одно очко не в его пользу, – Брук напряг ноги в коленях, наклонился и поднял конверт.
Колокола собора пробили четверть часа. Пытаясь выпрямиться, Брук задумался, который теперь час: восьмой или уже девятый? Виски притупил чувство времени. Весь вспотевший, Брук разорвал конверт. Там лежало написанное от руки приглашение. Он поднес его к лицу, потом отодвинул подальше, чтобы убедиться, что прочел правильно, и улыбнулся.
– Молодчина, Уайт, – пробормотал он. – Молодчина, черт тебя дери.
Внезапно вечер принял совершенно иной оборот. И этот оборот ему не придется субсидировать из собственного кармана. И лучше того – это частный дом, а значит, неподобающий костюм не будет иметь такого значения. Все равно не очень прилично, конечно, но все-таки он будет среди друзей, и, когда вечер начнется по-настоящему, никому уже не будет дела до того, во что он одет.
Что за манера приглашать в последний момент, однако.
Брук скомкал бумагу и бросил на пол, а затем, шатаясь, вернулся в свой кабинет за сигарами и зажигалкой. Он убрал книгу и запер ящик, на мгновение задумавшись, как это Уайту удалось так быстро организовать такую вечеринку. Обычно он не столь расторопен, а сегодня еще и работал весь день. Что ж, тем лучше.
Через пятнадцать минут Брук уже летел по Стокбридж-роуд в двуконной повозке в сторону Апулдрама. Оставалось убить пару часов до начала вечеринки, но «Корона и якорь» на Делл-Куэй казалась весьма подходящим для этого местом.
Конни взглянула на часы, потом на лицо Гарри, на котором застыло выражение боли.
Мистер Кроутер был любезен и сердечен, но после их с Гарри минут душевной близости в мастерской Конни сразу заметила, что Гарри его присутствие неприятно. Неприятно отвечать на вежливые расспросы о службе в конторе Брука и о том, как он проводит время в Чичестере, когда – Конни это видела – все его мысли были только об отце.
На самом деле разговор длился минут десять, не больше, но казался бесконечным, и они оба испытали облегчение, когда Кроутер объявил, что уходит.
– Большое спасибо за приятную компанию, мисс Гиффорд, – сказал он, ставя стакан. – И вам тоже, Вулстон. Я уверен, что беспокоиться не о чем. Я даже больше скажу – полагаю, отец будет ждать вас дома, когда вы вернетесь.
– Надеюсь, сэр, – с чувством сказал Гарри.
– Как вы намерены возвращаться в Чичестер?
Гарри бросил взгляд на Конни, хотя и сам понимал, что отъезд неизбежен.
– Увы, я об этом еще не думал.
Кроутер улыбнулся.
– Я с радостью одолжил бы вам свою двуколку, если это вас выручит. Если, конечно, у вас нет какого-то другого плана.
Гарри покраснел.
– Я не могу принять ваше предложение, мистер Кроутер. У меня и в мыслях не было доставлять вам неудобства.
– Чепуха. Я сегодня вечером никуда не еду, а кеба в Фишборне вы, боюсь, не найдете.
– Я отлично могу дойти до станции пешком, – сказал Гарри.
– К сожалению, железнодорожное сообщение в Фишборн-Холт по вечерам плохое, – сказала Конни.
– И я не хочу быть Кассандрой, – сказал Кроутер, – но дождь вот-вот начнется снова, а Милл-лейн и так уже полузатоплена.
– Что ж, если вы уверены, Кроутер. Готов признать, что это очень облегчит дело. Весьма благородно с вашей стороны.
– Я только рад. – Кроутер надел шляпу и пальто. – С вами все хорошо, мисс Гиффорд? Вы ужасно бледны.
Конни моргнула.
– Да, все хорошо. Просто ваши слова… – Она коротко качнула головой, а потом улыбнулась. – Ничего. Все прошло.
Гарри тоже надел пальто и шляпу, и они втроем двинулись по коридору к входной двери.
– Спокойной ночи, мистер Кроутер. Мистер Вулстон.
Кроутер вышел за дверь.
– Вы приедете в Чичестер завтра, как договаривались? – шепнул Гарри. – Обещайте, что приедете.
Конни кивнула.
– Приеду.
– Тогда спокойной ночи.
Двое мужчин вместе прошли по дорожке, открыли задвижку на воротах и вышли на тропинку. Конни смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду, а затем вернулась в дом, все еще пытаясь понять, какие именно слова Кроутера пробудили в голове новое воспоминание.
Дэйви разбудил звук хлопнувшей рядом двери.
Он мгновенно вскочил, ожидая нахлобучки, и только потом сообразил, где находится. Поднял воротник пиджака. Чувствовалось, что ветер усилился, и, хотя дождя еще не было, его запах ощущался в воздухе. Если все-таки идти домой, то сейчас самое время.
Тут Дэйви услышал за спиной какой-то шум.
Мальчик замер. Большую часть времени он проводил на воле и привык к причудливым звукам болот, к совиному уханью и лисьему тявканью, к тому, как привычные звуки искажаются в сумерках, ночью, на рассвете и звучат таинственно и зловеще. Но тут было что-то другое. Какой-то тихий стон, похожий на стон зверя, зажатого в железных зубах капкана, и шел он из ле́дника.
– Пожалуйста…
Дэйви приложил ухо к деревянной двери, пытаясь разобраться, что же такое он слышит. Все знали, что старый Гиффорд прячет там всякую жуть. Скелеты, голых зверей и безголовых птиц.
Почти нечеловеческий голос:
– Кто-нибудь…
Дэйви не стал больше ждать. Развернулся и побежал обратно к дому, теперь уже не заботясь о том, слышит ли кто-то его шаги. Птицы взмыли перепуганной тучей.
– Мэри, – крикнул Дэйви. – Мэри, иди сюда, скорее!
Грегори Джозеф прошел мимо пасторских садов, пересек Клэй-лейн и оказался в полях на окраине деревни.
Нога запнулась о черепок из красной глины. Джозеф подобрал его, осмотрел, счел бесполезным и забросил в кусты. Тут то и дело попадались какие-то обломки глиняной посуды.
Путь туда и обратно был долгим, ноги устали и промокли. Из Фишборна в Апулдрам, из Апулдрама в Чичестер, чтобы доставить письмо на Уэст-стрит, и вот теперь, наконец, обратно в Фишборн.
Он криво улыбнулся. Чего бы он не дал за то, чтобы быть мухой на стене завтра, когда Джеральд Уайт явится на работу и попытается объяснить свой синяк под глазом и сломанный нос! Тут уж будет не до его всегдашнего самодовольства. Всегда приятно таких на место ставить.
Джозеф прошел мимо Фишборн-Лодж. Подвигал пальцами. Суставы тоже болели. Он не слишком усердствовал с этим Уайтом. Приказ был четкий: проучить как следует и оттащить на кухню, чтобы пришел в себя уже один. Но если бы он действовал от себя, то уж поусердствовал бы, помня о том, в чем вина этого Уайта. Тем, кто нападает на женщин, любая кара поделом.
Джозеф поравнялся с «Мешком». Это место не для него. Там сидят такие парни, которым лучше на глаза не попадаться. Поэтому он прошел мимо. Он надеялся, что от Уайта не будет неприятностей, когда тот придет в себя. Джозеф предпочел бы остаться до конца, пока дело не будет сделано и Уайт не уберется. Но у него были другие указания, и, как он постоянно напоминал себе, ему платят не за то, чтобы он задавал вопросы.
Бедная Птаха. По крайней мере, он передал весточку о ней.
Эти последние двое суток были необычными, ничего не скажешь. Работы Джозеф не боялся, но то, что люди из «Сэйерс ремувалс» привезли вещи так поздно ночью, было странно. Чуть спину не сорвал, пока тащил здоровенный чемодан в одиночку. Он даже не был уверен, сколько человек поселилось в коттедже. Трудно сказать.
Впереди Джозеф увидел огни «Бычьей головы» и ускорил шаг.
Дэйви с Мэри стояли под нависающим небом в дальнем юго-западном углу сада и не сводили глаз с рисующегося во мраке кирпичного ле́дника.
Был уже не день и еще не ночь, но восходящая луна бросала на все какой-то особенный холодный свет.
– А что, если это привидение? – спросил Дэйви.
– Привидений не бывает.
– Тогда почему ты не идешь со мной?
Мэри указала на крышу ле́дника, вновь сплошь усиженную черными птицами. Казалось, что все плитки черепицы заменили черными перьями.
– Погляди, сколько их там.
– Ну пойдем! – взмолился Дэйви.
– Птиц ты слышал, и больше ничего, – сказала Мэри.
– Это была не птица. И уж птицы-то нам точно ничего не сделают, – добавил он храбрым тоном, хотя чувствовал себя вовсе не так храбро. – Они нас боятся больше, чем мы их.
– Ты послушай их, – прошептала Мэри. – Ужасный звук. И почему их так много? Это странно в такое время.
– Я не вру, – сказал Дэйви, дергая ее за рукав. – Я слышал голос. Говорю тебе, там кто-то есть.
– Не может быть, – сказала Мэри. – Я же говорила – ле́дник заперт, и мы не можем найти ключ.
– А если кто-то как раз и взял этот ключ? – возразил Дэйви.
Мэри оторвала взгляд от птиц и посмотрела на него.
– Кто же мог его взять?
Дэйви пожал плечами.
– Я просто так сказал.
В этот миг сквозь крики галок, сорок, грачей и воронов до них донесся отчетливый звук человеческого голоса.
– Ну вот, – торжествующе проговорил Дэйви свистящим шепотом. – Что я говорил?
– Нужно найти кого-нибудь, – прошептала Мэри.
– Я уже нашел, – сказал Дэйви. – Тебя. А кого еще звать? Нельзя же просить мисс Гиффорд выйти сюда, – добавил он как истинный джентльмен, – когда мы сами не знаем, что там.
– Наверняка никого. Скорее всего, лиса попалась. Они могут кричать почти по-человечески, когда хотят.
Дэйви уставился на Мэри. Не позволит же она десятилетнему мальчику спускаться в ле́дник одному!
– Слушай, ты идешь или нет?
– Ладно, – сказала она.
Мэри зашагала прочь от дома. Маленькими, осторожными шагами они прошли по саду под следящими взглядами птиц и, наконец, остановились перед деревянной дверью.
Оба отчетливо услышали стон.
– Там кто-то есть, – недоверчиво проговорила Мэри.
– А я тебе что говорил? У тебя есть шпилька?
– Этого еще не хватало!
– Есть идея получше? – спросил Дэйви, берясь рукой за висячий замок.
Мэри поколебалась, затем вынула из волос шпильку. Дэйви умело взломал замок и снял с петель.
Затем он взялся за дверную ручку.
– Готова?
Сердце у Дэйви колотилось как бешеное, но он не собирался показывать это Мэри. Сосчитал потихоньку до трех, затем медленно повернул ручку и потянул дверь на себя.
Почти бесчувственное тело рухнуло вперед и повалилось на крыльцо, словно мешок с углем. Дэйви отскочил назад. Мэри вскрикнула. Несколько птиц вспорхнуло, испугавшись шума.
Человек почти не шевелился, но Дэйви слышал, что он дышит. Он набрал в грудь воздуха и присел рядом с изможденным телом. Не хотелось прикасаться к нему, но Дэйви отвел от лица прядь влажных волос и увидел, что лицо все в синяках.
– Это хозяин, – сказал он. – И, кажется, еле живой.
В этот миг Гиффорд зашевелился. Дэйви отдернул руку.
– Берегите силы, сэр.
Гиффорд попытался приподнялся на руках, но, видимо, у него не хватало сил удержать собственный вес.
– Как ты думаешь, сколько времени он там просидел? – прошептал Дэйви.
Мэри покачала головой.
– Не знаю.
– Мисс Гиффорд просила меня приглядываться, не увижу ли его. Я так понял, что он пропал. Когда ты его видела в последний раз?
– Может быть, во вторник, – не сразу ответила Мэри. – Вчера днем его не было дома, как обычно, но по словам мисс Гиффорд я поняла, что еще утром он был в своей комнате.
– Не очень-то сходится, правда?
Слабый голос Гиффорда прервал их рассуждения.
– Мальчик…
– Я здесь, сэр. Не волнуйтесь.
Вдвоем Мэри с Дэйви сумели перевернуть его и наполовину посадить, прислонив спиной к кирпичной стене. От Гиффорда шел кислый запах, одежда заскорузла от пота, кожа была липкой.
– Посиди здесь с ним, – прошептала Мэри. – Я позову мисс Гиффорд.
– Принеси ему чего-нибудь попить. Он от жажды высох весь.
Дэйви сидел и смотрел на Гиффорда. Тот то приходил в себя, то снова терял сознание, что-то бормотал и возражал сам себе, не осознавая, где он и что с ним произошло. Дэйви было не впервой иметь дело с последствиями пьянства, ему частенько приходилось глядеть в оба, чтобы не попасться в такое время под руку своему отцу или деду. Он полагал, что Гиффорд в конце концов придет в норму. Губы у того были разбиты, правый глаз заплыл. На щеке следы засохшей крови и грязи. Еще кожа на кончиках пальцев содрана, но признаков каких-то серьезных травм Дэйви не увидел. Видимо, Гиффорд, пьяный до бесчувствия, упал с лестницы и не смог выбраться.
Глаза Гиффорда внезапно распахнулись.
– Кто здесь?.. Кто?..
Дэйви придвинулся ближе, охваченный одновременно ужасом, любопытством и жалостью.
– Это я, сэр. Дэйви Ридман.
Гиффорд, казалось, не слышал его. Глаза у него закатились, и на мгновение в полосе света, падающего от дома, Дэйви увидел, что даже в белках его глаз дрожит страх.
– Нужно увести ее, мальчик. Нужно ее спасти.
Дэйви помедлил, потом положил руку Гиффорду на плечо, тут же заметив, что пиджак у того весь в пыли и соломе.
Хотел бы он знать, что могло понадобиться Гиффорду в заброшенном ле́днике. Его тянуло пойти и посмотреть. То, что могло быть там внизу, тревожило и в то же время вызывало любопытство. Но Дэйви не считал себя вправе бросать Гиффорда одного.
– Это все пройдет, – сказал он, повторяя слова миссис Кристи, которые та говорила ему, когда дома было совсем невмоготу. Дэйви сам не знал, верит ли он ей. В своей короткой жизни он видел мало обнадеживающих признаков того, что завтра будет лучше, чем сегодня, но слова миссис Кристи все-таки утешали, давали чувство безопасности на час-другой.
– Завтра будет уже не так плохо. Это пройдет.
– Что еще…
– Мэри уже пошла за мисс Гиффорд, – сказал Дэйви, надеясь, что старик его слышит.
Гиффорд внезапно попытался сесть.
– Надо сказать ей… предупредить. Никому верить нельзя. – Мускулы у него задрожали от напряжения, и он опять повалился на спину. – Береги ее. Уходите…
Дэйви крепче сжал плечо Гиффорда.
– Да не волнуйтесь вы так, сэр. С мисс Гиффорд все в порядке, за нее можете быть спокойны.
Конни вылетела в сад через боковую дверь, Мэри за ней – с фонарем и стаканом воды.
Конни увидела мальчика, сидевшего рядом с отцом на земле. Он вскочил, когда она подошла.
– Я не знаю, сколько он там пробыл, мисс.
Конни пришла в ужас, увидев отца таким изможденным и грязным, однако голос у нее не дрогнул. Она не хотела тревожить его.
– Отец, ты меня слышишь? – проговорила она спокойно, таким тоном, будто он был ребенком, а она – его матерью. – Это я, Конни.
Попытки говорить отняли у Гиффорда последние силы. Теперь он лежал на мокрых кирпичных ступенях обмякший, с закрытыми глазами.
– Он не так плох, как выглядит, – сказал Дэйви. – Я так думаю.
Конни взяла у Мэри чашку и, приподняв голову Гиффорда, влила немного воды в его пересохший рот. Он закашлялся, хватая воздух, но в конце концов смог сделать глоток. Конни продолжала поить его, пока чашка не опустела.
– Отец, сейчас мы попробуем отвести тебя в дом. Сможешь встать, как ты думаешь?
Гиффорд ничего не ответил, и Конни придержала рукой его голову, чтобы помочь ему сесть.
– Скажи Дженни забрать ее, – прохрипел Гиффорд. – Уведите девочку…
Конни взглянула на него.
– Он рассказал, что случилось?
Дэйви покачал головой.
– Правду сказать, я ничего не разобрал, мисс. Не в обиду.
Гиффорд вдруг завалился на бок.
– Не верь ему… Хуже всех…
– Отец, – проговорила Конни твердым голосом, четко выговаривая слова. – Гиффорд? Ты можешь встать? Нужно отвести тебя в дом.
Дэйви чувствовал, какая роса на траве и какая сырая земля. В воздухе ощущался резкий соленый привкус.
– Лучше поторопиться. Снова дождь надвигается.
Конни выпрямилась.
– Мэри, просуньте руку ему под мышку слева, а я с той стороны, и посмотрим, сможем ли мы его поднять.
Гиффорд, как ни исхудал после двухнедельного голодания и последних суток в ле́днике, все же был слишком тяжел для двух девушек. Они несколько раз повторяли попытки, Конни подбадривала отца, но ничего не выходило.
– У меня есть идея, мисс, – сказал Дэйви. – Давайте положим его на одеяло или на что-нибудь такое и дотащим до дома. Может, там будет легче поставить его на ноги, когда ему будет на что опереться.
– Это разумная идея. Мэри, в буфетной, за дверью, есть брезент. Можете принести?
Мэри бросилась обратно к дому.
– Как ты его нашел, Дэйви?
– Вы меня простите, я никогда раньше такого не делал, чтоб мне с места не сойти, но собирался дождь, подумал, что нужно где-то спрятаться, вот и…
– Ничего страшного, Дэйви, и хорошо, что ты здесь оказался.
Мэри вернулась – запыхавшаяся, с большим прямоугольным куском коричневого брезента в руках. От него пахло сыростью и затхлостью. Вместе им удалось закатить Гиффорда на брезент и уложить как надо.
Стали падать первые капли дождя. Две девушки по бокам и Дэйви посередине поволокли Гиффорда по скользкой траве к дому. Он лежал мертвым грузом и, казалось, не осознавал, что с ним происходит, но все же мало-помалу им удалось одолеть путь от ле́дника до боковой двери.
Вдалеке Конни услышала раскат грома. Следом наступила тишина, будто сама ночь затаила дыхание, потом знакомый звук дождя, хлынувшего сильнее – будто открыли кран. Он барабанил по листьям, по крыше кладовой, по трубам и по красной черепице крыши.
Капли дождя на лице и свет лампы над дверью привели Гиффорда в сознание. Неожиданно он закрыл глаза рукой и в тот же миг приподнялся и сел. Он был похож на марионетку без ниток – так же бессильно клонился вниз. Конни почувствовала знакомую смесь жалости и досады при виде того, до чего он дошел.
– Все деньги, но сейчас они уже ни к чему. Ни к чему. Она умерла.
– Не пытайся разговаривать, – сказала Конни. – Побереги силы. Мне нужно, чтобы ты встал. Мы с Мэри и Дэйви поможем тебе дойти. Только до гостиной. Недалеко.
Гиффорд моргнул, глядя на нее мутными глазами, но, кажется, понял указание. Вытянул руку, чтобы опереться на косяк. В желтом свете лампы над дверью лицо у него было болезненно-серое. С помощью Конни и Мэри он поднялся на ноги. Дэйви стоял у него за спиной на случай, если Гиффорд повалится назад. Но тот стоял, хотя ноги у него дрожали.
– Доказательство, – проговорил он, отчаянно жестикулируя. – Я его сохранил. Береги ее. – Он посмотрел на Конни. – Дженни поможет. Дженни можно доверять.
– Он все время это твердит, мисс, – сказал Дэйви. – Про то, что вас надо беречь. Кажется, это его больше всего беспокоит.
Конни не ответила. У нее не было уверенности, что отец сейчас думает именно о ней. По крайней мере, не только о ней.