Фредерик Брук пристально смотрел на узкую тропинку, ведущую от Апулдрам-лейн к коттеджу «Фемида».
На мгновение он задумался, не ошибся ли местом. Он понимал необходимость предосторожностей – держаться подальше от посторонних глаз и ушей, – но это, даже с учетом всех соображений, было чересчур. С другой стороны, эти частные собрания нередко устраивались в разных необычных местах, и указания Уайта в приглашении были четкими. К тому же по переулку тянулись колеи, свидетельствующие о том, что здесь недавно проехала телега или повозка.
Брук двинулся дальше, пошатываясь после нескольких часов возлияний в «Короне и якоре», осторожно ступая по раскисшей от дождя и морской воды тропе. Голова кружилась – и от предвкушения, и от виски с элем. Теперь он был даже рад, что остался в охотничьем костюме. В темноте Сассекской ночи, предчувствуя веселье впереди, Брук так взбодрился, словно и в самом деле отправлялся на охоту. Стоило только представить, какой вечер ожидает его за закрытой дверью, как желание охватило его, переборов даже действие виски. Каких там девиц сумел заманить к себе Уайт?
Снова пошел дождь, на этот раз сильнее.
В темноте под навесом ветвей Брук достал из кармана зажигалку и поднес к глазам. Подарок благодарного клиента, которому Брук предоставил выгодные условия в обмен на кое-какую информацию о поставщиках-конкурентах. Пламя быстро гасло, поэтому он держал большой палец на колесике, чтобы снова и снова высекать искры из кремня.
Буки шумели высоко над головой, пока он шел, шатаясь под тяжестью собственного веса и увязая в грязи с каждым тяжелым шагом.
Он слышал шум ветра в верхушках крон и едва уловимый теперь шорох гальки, и шум моря. Пламя вновь погасло и теперь уже ни в какую не хотело оживать.
Наконец, пройдя еще с полмили, Брук добрался до поворота и, к своему облегчению, увидел одинокий свет в окне коттеджа впереди, стоявшего в большом саду.
Насколько он мог разглядеть, других домов поблизости не было. По звуку прибоя он понял, что стоит у самой кромки воды.
Он шагнул с грязной тропинки на мощеную дорожку, призрачную в лунном свете. Она вела к входной двери коттеджа. Брук сразу же успокоился. Сунул негодную зажигалку в карман, отчистил о скребок большую часть грязи с ботинок, а затем постучал – с нарастающим радостным предвкушением. Он уже думал о том, какие будоражащие воображение сюрпризы могут ждать его в этот вечер.
– С ним все будет в порядке, правда же, мисс?
Конни положила руку Дэйви на плечо.
– Думаю, да.
Только что миновала полночь. Конни сидела в своем привычном кресле, а мальчик на ковре рядом с ней, скрестив ноги. Мэри тоже отказалась идти домой, хотя и так уже задержалась надолго сверх своего обычного времени, и Конни была ей благодарна. И хотя это было нелепо – она ведь знала его меньше двух суток, – ей все же хотелось, чтобы Гарри тоже был здесь.
Она чувствовала себя виноватой. Весь день проболтала с Гарри вместо того, чтобы исполнить свой первоначальный план: проверить кладовую, как только вернется из деревни. Если бы она так и сделала, то избавила бы своего отца от нескольких часов страданий.
– Вам неоткуда было знать, мисс, – сказал Дэйви, заметив, как изменилось выражение ее лица.
– Счастье, что ты оказался здесь, Дэйви.
– Это пустяки, мисс. Рад помочь.
Вдвоем им удалось стянуть с Гиффорда грязную одежду. Конни промыла и обработала раны – они, как и говорил Дэйви, оказались не столь ужасными, как могло показаться на первый взгляд. Гиффорда уложили на ночь в гостиной: подняться по лестнице ему было бы не под силу. Он выпил чашку бульона, съел немного хлеба и теперь спал на кушетке под одеялом. Мэри сидела в кресле рядом с ним, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми.
– Тебе не обязательно здесь оставаться, – сказала Конни. – Мы с Мэри справимся вдвоем.
– Ничего. Не хочу думать, как вы тут одна.
– Я привыкла, – сказала она, протирая глаза.
– Но теперь-то совсем другое дело? Ситуация изменилась.
Конни с интересом взглянула на него.
– Почему ты так сказал?
– Я не хотел сказать ничего грубого. Это матушка Кристи так говорит.
– А ты не пересказывай то, что один человек говорит про другого, – вставила Мэри. – Если это что-то личное.
– Это не личное, я просто учусь. Расширяю словарный запас – так твоя мама говорит.
– Не дерзи при мисс Гиффорд.
– Я ничего не имею против, – улыбнулась Конни. – Мне интересно знать, что он думает. Продолжай, Дэйви.
Мальчик поерзал на ковре.
– Ну, во-первых, полиция. А во-вторых – то, что бедную Птаху здесь нашли.
– Птаху? – переспросила Конни.
– Веру. Мы все ее так называли. То есть я знаю, мисс, что она была не на вашем участке, но совсем близко. И Грегори Джозеф что-то затевает, расхаживает с важным видом, самодовольный такой. – Он помялся. – А теперь вот еще и хозяин. Я знаю, что он любит заложить за воротник, но, по-моему, в этот раз его что-то выбило из колеи. Сильнее, чем обычно.
– Продолжай, – сказала Конни, искренне заинтересованная.
– Мэри говорила – она ничего плохого не хотела сказать, просто разговор зашел, – что мистер Гиффорд никогда не ходит в кладовую. Итак, мой вопрос: почему он пошел туда сейчас?
Как ни обессилена была Конни, слова мальчика задели в ней какую-то струнку. Дэйви прав. Она была так занята вопросом, как долго ее отец просидел запертым в кладовке, что даже не подумала о том, с какой стати он вообще там оказался. У него должна была быть очень веская причина, учитывая, в каком он был состоянии. Что заставило его спуститься вниз, найти ключ на крючке, пробраться к ле́днику и войти внутрь?
– Ты был внутри, Дэйви?
Дэйви покачал головой.
– Я бы не возражала.
– Я не думал, что вам понравится, мисс, если я зайду без приглашения. Если вы понимаете, о чем я.
– Дэйви, – предостерегающим тоном проговорила Мэри.
Он покраснел.
– Ну ладно, скажем так, на чуток заглянул, – признался он. – Но там было темно, и я ничего не увидел. Вниз не спускался.
Конни взглянула на отца. Ярость и стыд, вечно написанные у него на лице, когда он бодрствовал, исчезли. Пока что он спал спокойно. Весь в синяках, усталый, но на короткое время освободившийся от мучивших его тайн. Жертва он или кузнец собственных несчастий – этого Конни еще не знала. Но, как сказал Дэйви, времена изменились.
Почему именно сейчас?
Может быть, Гиффорд что-то искал там? Или что-то прятал?
Конни встала.
– Хочешь посмотреть как следует?
Глаза у мальчика широко распахнулись.
– Сейчас?
– Мой отец не проснется еще по меньшей мере несколько часов. Мэри за ним присмотрит.
– А если проснется, мисс? – с тревогой спросила Мэри.
– Мы ненадолго.
– А не слишком темно, ночью-то? – спросил Дэйви.
Конни улыбнулась.
– Фонарь возьмем. Тебе не обязательно идти, если не хочешь. Можешь остаться здесь.
Дэйви поднялся с пола.
– Нет, я пойду. Как вы думаете, что вы там найдете, мисс? Что вы ищете?
– Не знаю, – снова сказала Конни. – Но надеюсь, что пойму, когда увижу. Как ты сам сказал, Дэйви, без причины мой отец туда бы не пошел.
– Я принесу фонарь.
Брук постучал. Никто не ответил, не поприветствовал его. Никто не спросил его имени, но дверь открылась.
Он быстро закрыл ее за собой и шагнул вперед – лицом прямо в черную занавеску, задернутую перед ним. Раздраженно отодвинул ее и вошел в маленькую прихожую.
Он нахмурился. Странно, что его до сих пор никто не встретил. Он был удивлен, что Уайт не устроил все как следует и что его самого здесь нет. И в то же время Брук ощущал, что все его чувства – зрение, обоняние, осязание – начинают воспринимать окружающее как приятный шок.
Сотни крошечных огоньков свечей, расставленных на всех поверхностях. Они отражаются в красной напольной плитке, в зеркале, пляшут на стенах и на низком потолке. Запах ладана от двух горелок на подоконнике, шипение и треск граммофона, играющего в другой комнате. Воздух был горячим и сухим. У Брука стало покалывать кожу от предвкушения.
Прямо перед ним был узкий лестничный пролет, вьющаяся полоска красного бархата вела наверх, в темноту. Две деревянные двери с защелками слева и справа, обе закрыты. Прямо впереди была еще одна тяжелая черная драпировка, вроде тех, что вешают за кулисами в театре. Она наполовину скрывала еще одну дверь.
Затем откуда-то донесся звук женского голоса. У Брука перехватило дыхание. Сердце, казалось, отсчитывало секунды в такт высоким напольным часам. Хотя он никого не видел, теперь он был уверен, что здесь, рядом, есть люди. Он улыбнулся, гадая, где же прячется Уайт, но не стал окликать его. Не хотелось все испортить. Он надеялся, что сейчас начнется игра – какая-нибудь серия заданий или вопросов, на которые нужно ответить, прежде чем его допустят к остальным, – и это вполне отвечало его ожиданиям.
Он любил побороться за свою награду.
Стоя в ослепительно освещенном зале, Брук различил за благовониями другие запахи. Пьянящий, знакомый аромат духов и желания, дамских снадобий и порошков. Парижский будуар, как он себе его представлял, здесь, в лесах Апулдрама.
Когда глаза привыкли к дрожащему свету, Брук заметил, что на деревянном столике у подножия лестницы стоит серебряный поднос. Он снял шляпу, скинул после минутного колебания заляпанные грязью ботинки и куртку, расстегнул воротник. Верхняя одежда сковывала, а он намеревался тут задержаться.
Брук шагнул вперед. На подносе стоял единственный бокал для хереса, доверху наполненный густой темной жидкостью. Брук взял его, понюхал, сделал глоток. Вкус не был неприятным: смесь чего-то вроде портвейна с черной смородиной. Не коктейль, по консистенции скорее настойка или крепленое вино. Брук предположил, что напиток предназначен для него. Рядом с подносом лежала маска для глаз. Из черного бархата с перьями, на ремешке. Брук помял материю между пальцами, читая инструкцию на лежащей рядом карточке – что делать дальше. Он вспомнил, что как-то раз уже надевал такую же маску.
Предвкушение нарастало. Брук допил остатки аперитива и почувствовал, как жар ударил в желудок. Затем, с маской в руке, он направился к двери в конце коридора и вошел в комнату, скрывавшуюся за ней.
– Давай я возьму? – предложила Конни, когда они остановились у дверей ледяного домика.
Дэйви настоял на том, что он понесет фонарь и пойдет первым, но по тому, как дрожало пламя, Конни понимала, что он перепуган.
– Он не тяжелый, мисс. Я удержу.
– Я знаю, – согласилась Конни, не желая смущать мальчика. – Но поскольку из нас двоих я выше ростом, будет разумнее, если фонарь будет у меня. Так лучше видно.
– Ну разве что так…
Они поменялись местами.
– Готов? – спросила Конни твердым голосом, хотя на самом деле ее не меньше, чем Дэйви, пугало то, что могло обнаружиться внизу, в темноте.
– Как никогда, мисс.
Держа фонарь высоко над головой, Конни начала медленно спускаться по узкой кирпичной лестнице, а Дэйви двинулся следом за ней.
Навстречу пахнуло запахом крови и сырой соломы, затхлым духом подземелья, где почти никогда никто не бывал. Конни повесила фонарь на железный крюк, вбитый в крышу у подножия лестницы. Бледно-желтый свет отбрасывал изломанные тени вдоль длинного узкого помещения. Конни попыталась вспомнить, когда в последний раз заходила в кладовую.
Пожалуй, много лет назад. Когда они только переехали.
Тогда тоже была сырая весна. Апрель 1905 года.
Все коробки, сундуки и толстые куртки грузчиков промокли насквозь, пока они мотались туда-сюда по тропинке между Блэкторн-хаус и повозкой от «Сэйерс ремувалс», ожидавшей в конце Милл-лейн. Это длилось так долго, что лошади уже не в силах были стоять спокойно.
Гиффорд купил дом вместе с мебелью, так что крупных вещей они не перевозили. Несколько ящиков с книгами, которые не сочли достаточно ценными, чтобы продать с молотка, и два или три сундука с одеждой, в которых спрятали отцовские инструменты, чтобы уберечь от судебного пристава. Затем деревянные ящики с оставшимися экспонатами, плотно запечатанные, чтобы внутрь не пробралась моль и паразиты. Все лучшие экспозиции с чучелами птиц были проданы, чтобы покрыть долги и, как позже догадалась Конни, ее медицинские счета. Лишь несколько отдельных экземпляров – самые заурядные птицы, которыми никто не захотел украсить свои дома, – пережили аукцион и отправились с ними в Фишборн.
Лебедя не было. Его кто-то купил.
Люди из «Сэйерс» унесли деревянные ящики в ле́дник. Гиффорд подготовил его заранее: выстелил земляной пол соломой, чтобы та впитывала влагу из воздуха, и зажег керосиновые обогреватели, чтобы обеспечить нужную температуру. Когда грузчики ушли, получив на дорогу стакан пива каждый и пачку сигарет на троих, Гиффорд взглянул на ящики, тоскливо стоявшие у стены – все, что осталось от его когда-то успешного предприятия, – а затем повернулся к ним спиной и ушел, сказав, что с ними можно разобраться позже.
Больше он никогда об этом не упоминал. Никогда не просил Конни помочь. Его взгляд, в котором читалось осознание поражения, краха честолюбивых замыслов и репутации, преследует Конни до сих пор.
Испуганно-восхищенный голос Дэйви вернул ее в настоящее.
– Как в пещере Аладдина!
Конни огляделась, увидела то же, что и мальчик, и с трудом поверила своим глазам. Не было больше унылого склада с ящиками, которые не открывают, потому что это слишком больно. Все содержимое было извлечено, приведено в безупречный порядок и выставлено, будто напоказ. Неужели это сделал Гиффорд? Один? Вдоль стен длинной прямоугольной кирпичной комнаты висели птицы: куропатки, лесные голуби и пара кольчатых горлиц, самка черного дрозда и ее самец. На упаковочных ящиках стояли витрины. Куполообразные стеклянные колпаки и квадратные коробки с узнаваемой этикеткой отца, приклеенной сбоку: «Работа мистера Кроули Гиффорда, чучельника».
На глаза Конни навернулись слезы. В какой-то момент, без ее ведома, отец распаковал свои сокровища и попытался воссоздать свой музей с немногими оставшимися экспонатами. Даже вывеска, что когда-то висела над дверью, была здесь: «Всемирно известный музей Гиффорда – дом диковинок из мира пернатых». На нее никто не позарился.
Конни протянула руку и дотронулась до ближайшего футляра. Кулик-сорока, еще одна черно-белая птица с длинным красным клювом на фоне нарисованной береговой линии. Этикетка уже отставала от дерева, готовая рассыпаться в пыль.
– Вот не думал, что тут такое, мисс, – приглушенным голосом проговорил Дэйви. – Потрясающе! Вы только посмотрите, – он указал на крошечную лазоревку. – А вон там, наверху, что!
Конни взглянула на гнездо, подвешенное к потолку.
– Должно быть, это был замечательный музей, мисс.
– Был, – сказала Конни, вытирая слезу. – Тогда он был в десять раз больше. Люди приезжали со всего Сассекса.
Почти сразу же ее мысли сменились другими, мрачными. Почему отец воссоздал музей втайне? Хотел вспомнить славные дни своего прошлого? Или это какое-то жуткое святилище? Свидетельство нечистой совести после какого-то его поступка?
– И вот еще, посмотрите, мисс, – сказал Дэйви. – Они, наверно, знали, вот эти-то, на крыше. Потому, наверно, и слетелись. Вон сколько их.
В тусклом свете Конни разглядела, что дальний конец ледника занят одной большой витриной. Даже с такого расстояния она поняла, что этой экспозиции никогда раньше не видела.
Она сняла с крюка фонарь и медленно двинулась к витрине. Эту работу Гиффорд не привез из музея, ее он создал здесь. И опять втайне от нее.
Конни поставила лампу на витрину, встала рядом с Дэйви и стала рассматривать чучела птиц. К верхней части витрины была прикреплена большая этикетка: «Клуб врановых». Почерк отцовский.
Она заметила следы в пыли – там, где витрину недавно открывали. Пригляделась и увидела, что из-под нее что-то торчит.
– Ты не мог бы достать мне это, Дэйви?
Мальчик просунул тонкие пальцы под витрину и вытащил сложенный лист бумаги. Когда он протягивал его Конни, что-то упало ей в руку.
– Вид у них злодейский, – сказал Дэйви.
Конни взглянула на обрывок желтой ленты, потом на четырех красивых блестящих птиц: сначала серая галка; за ней сорока во фрачном оперении, с радужными перьями на хвосте; потом черный, как сажа, грач с острыми глазами и толстым деревянным клювом. Corvus frugilegus.
Внезапно, как молния, мелькнуло воспоминание о том, как она учила все эти латинские наименования птиц, повторяя наизусть, пока они не закрепились в голове. Это Касси учила ее.
– Касси, – сказала она. – Кассандра.
– Кто такая? – спросил Дэйви.
– Моя подруга, – услышала Конни собственный голос.
Наконец-то, через десять лет, Касси вышла из тени ненадежной памяти Конни на свет. Теперь Конни ясно видела ее. Высокая энергичная девушка с каштановыми волосами и ясными блестящими глазами, с мелодичным голосом, – девушка, которая учила Конни стихам, пьесам и детским потешкам. Она стала осиротевшему ребенку и гувернанткой, и компаньонкой, и старшей сестрой. Это она, Касси, называла отца Гиффордом – привычка, которую подхватила и Конни. На восемь лет старше Конни, она сама была еще девочкой, когда приехала к ним.
Девочка с желтой лентой в волосах…
Они с Конни писали для Гиффорда все этикетки для музея на латыни, а некоторые и на греческом – для исторических экспозиций, где каждая птица изображала мифический персонаж: неясыть, заказанная в качестве подарка на годовщину свадьбы, – Афина, богиня разума и мудрости; пустельга, подарок человеку, уезжавшему в Бар, – Фемида, богиня божественной справедливости.
Конни закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Чтобы остановить наплыв воспоминаний, затопляющих разум. Они с Касси росли вместе. Касси заботилась о ней, любила ее и научила ценить дружбу. Конни с трудом заставляла себя держаться на ногах, а Дэйви все говорил и говорил не умолкая.
– Знаете что, – сказал он, постукивая по стеклу перед четвертой птицей, – я бы не хотел как-нибудь случайно перейти ему дорогу.
– Corvus corone, – машинально проговорила Конни, разворачивая клочок бумаги, который все еще держала в руке, и читая: «галка, сорока, грач, ворон».
Четыре названия. Четыре птицы.
– Что-нибудь интересное? – спросил Дэйви, глядя на листок.
– Не знаю, – честно ответила Конни.
На минуту мальчишка примолк.
– А во́роны ведь тоже летают стаями? – спросил он наконец. – Я знаю, что это нечасто бывает, но, когда они собираются вместе, это к чему?
Конни снова взглянула на витрину: четыре птицы. Они должны символизировать четырех человек? Членов Клуба врановых?
– К покойнику, – сказала она. – Стаи воронов слетаются на мертвые тела.
Было два часа ночи. Последние посетители давно ушли, и Грегори Джозеф остался единственным на весь бар.
То, что Вера лежит рядом в сарае, его не смущало. Завтра поможет отнести гроб в церковь, и все дела. Он понятия не имел, кто ее убил – эти следы на шее, – но предполагал, что это кто-то из тех, кто был на кладбище. Он видел, как она несла клетки в церковь. Она была еще жива и здорова в одиннадцать часов, когда надевала пальто, а после он потерял ее из виду.
Ему было жаль, что так вышло. Птаха всегда была слегка тронутой, разве что после лечебницы в Грейлингуэлле на какое-то время пришла в себя, однако вреда от нее никогда никому не было.
Он взглянул на свои ободранные костяшки пальцев. А не мог ли Уайт иметь к этому какое-то отношение? Он ведь был там, под дождем, той ночью. Учитывая то, что Джозеф теперь знал о нем, вполне возможно. И Гиффорд тоже там был, что еще подозрительнее. Вера не могла пролежать в воде неделю, это очевидно, и если ее прикончили в ту ночь, то где держали тело? И если это не связано с Гиффордом, то как она оказалась так близко к Блэкторн-хаус? Концы с концами никак не сходились.
Джозеф выпустил в воздух последнее кольцо дыма и погасил сигарету. Затем откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и попытался уснуть.
Через несколько секунд глаза его распахнулись.
Кто-то ходил в зале для чистой публики внизу. Джозеф тут же вскочил на ноги. Сторожем он не нанимался, но Пайн разрешил ему спать здесь в обмен на то, что он будет присматривать за помещением, пока не найдет другую работу.
Теперь до него донесся безошибочно узнаваемый звук стакана, снятого с полки над насосами. Вряд ли грабитель стал бы околачиваться по бару в поисках выпивки. Джозеф неслышно прокрался по половицам и вниз по лестнице – босиком, держа ботинки в руках. Задержался у подножия лестницы только на минуту, чтобы снова обуться.
В свете луны Джозеф увидел, что никаких признаков взлома на входной двери нет. Все окна закрыты; вроде бы ничего не сломано и не повреждено. Единственным звуком, который он слышал, был стук дождя по стеклу – словно мелкие камешки бросают.
Джозеф протянул руку и, не показываясь из укрытия, толкнул дверь. Ничего. Он выпрямился и заглянул в комнату.
У стойки стояла одинокая фигура со стаканом в руке.
Джозеф с облегчением вздохнул и вошел в салон.
– Все в порядке, сэр?
Кроутер не оглянулся.
– Где вас весь день носило, Джозеф?
– Извините, – сказал он, удивленный недружелюбным тоном Кроутера. – Я не знал, что я вам нужен.
– Важная работа?
– Работа, за которую платят. Неподалеку от Апулдрама, – сказал Джозеф: он не видел необходимости что-то скрывать. – Помогаю одной леди с переездом в новый коттедж.
– Леди? Как ее зовут?
– Не знаю, – ответил Джозеф, глядя Кроутеру в глаза. – Разговор об этом не заходил, а я не спрашивал.
Он наблюдал за тем, как Кроутер допивает последний глоток, идет за стойку и наливает еще стакан.
– Почему вы, Джозеф? Как она узнала о вас?
Джозеф помолчал.
– Точно не знаю, мистер Кроутер. Частная рекомендация, должно быть. – Он прищурил глаза, не понимая, что происходит и почему Кроутер, обычно любезный, сегодня в таком гневе. – Что-то не так с моей работой, мистер Кроутер? – спросил он. – Все, что вы просили меня сделать, я сделал.
Кроутер глотнул из стакана.
– Вы знаете, где доктор Вулстон? Выяснили что-нибудь?
– Никто не знает. Ни тот малый, его клерк, ни кто другой.
Кроутер продолжал тем же усталым голосом, будто Джозеф ничего не говорил:
– И вы не знаете, почему наш приятель Пенникотт без конца что-то вынюхивает?
– Пенникотт? – искренне удивился Джозеф.
– Да, Пенникотт. Сегодня днем он был в Блэкторн-хаус. Что вы могли бы заметить сами, если бы следили за домом, а не обдирали какую-то таинственную леди в Апулдраме. – Он выдержал паузу. – Очевидно, выясняет, где находится доктор Вулстон. Пирс сообщил о его исчезновении.
У Джозефа чуть сердце не выскочило, хотя голос остался ровным.
– Да?
– Это все, что вы можете сказать, приятель? – В полумраке бара Джозеф ощутил всю силу гнева Кроутера. – Советую вам говорить правду. Джозеф, вы знаете, куда подевался доктор Вулстон?
Джозеф сумел выдержать его взгляд.
– Нет, сэр. Не видел его с тех пор, как он ушел со старой соляной мельницы в среду днем.
– Он сказал, куда направляется?
– Нет.
– А Гиффорд? Вы выяснили что-нибудь о его местонахождении?
Джозеф нахмурился.
– Вроде бы его дочь сказала, что он отдыхает после болезни где-то у друзей?
Кроутер рассмеялся.
– И вы поверили? Одним словом, в итоге, несмотря на весьма щедрое вознаграждение, вы так и не сумели ничего выяснить.
Джозеф почувствовал, как в нем вспыхнул гнев, однако сумел придержать язык.
Кроутер осторожно поставил стакан на стойку.
– Я хочу знать, где Вулстон. Я хочу знать, где Гиффорд. Понимаете?
– Да, сэр.
Кроутер повернулся и вышел. Джозеф слышал, как открылась и снова закрылась дверь гостиницы. Он глубоко с облегчением вздохнул. Впервые его охватило дурное предчувствие, заставлявшее усомниться, правильно ли он поступает. А что было бы правильно?
Грегори Джозеф задумался еще на мгновение, а затем отогнал от себя укоры совести. Что выгодно, то и правильно. По этой философии он жил уже давно, и в целом она недурно ему служила. Заботься о себе любимом, а другие пусть сами о себе позаботятся.
Но, поднявшись наверх, он понял, что что-то изменилось.
Три часа утра.
Конни сидела все в том же кресле, слушая, как дождь барабанит в окно. Тяжелый, нестихающий, равномерный. Ветер выл, налетал порывами и свистел в трубе, нагоняя в гостиную холод и сырость. Серебристый полумесяц бросал призрачный свет на бурную воду, бегущую в ручей с приливом.
Конни окинула комнату взглядом. Дэйви спал, свернувшись калачиком на диване и закрыв лицо тонкими руками. Мэри дремала на стуле с прямой спинкой возле кушетки, на которой тихо и мирно лежал Гиффорд. По крайней мере, на какое-то время он освободился от тревожного, мучительного прошлого.
Конни вытянула шпильки из прически и распустила волосы. Хотелось отдыха, но беспокойные мысли не давали покоя. К тому же ей было зябко, хотя она подозревала, виной тут не температура в комнате: холод идет изнутри. Мэри разожгла огонь в камине, но он уже давно погас.
Конни прислушалась и услышала отдаленный раскат грома. Дождь усилился, сильный порыв ветра ударил в угол дома, отчего он, кажется, заскрипел и закачался. Вдалеке, над морем – вспышка молнии.
Конни ждала, когда же ночь откроет свои тайны. Пыталась услышать разгадку того, что кроется в темноте.
В полусне к ней вновь пришел тот кошмар, который уже раза два посещал ее в прошлом. Только теперь она знала, что это был не кошмар. Не игра воображения. Это была правда, воспоминание о чем-то ужасном и реальном, чему она стала свидетельницей.
Белая кожа, синие губы, волосы цвета осени веером раскинулись по деревянному полу…
Кровь, кожа, кости.
Стеклянная комната, свет свечи мерцает, отражается, преломляется. Аромат духов, мужского желания и сигарного дыма.
Черные маски, одна черно-белая: галка, сорока, грач, ворон. Вокруг сверкающее стекло и блестки, перья, бусы и аромат хереса, разлитого по старому деревянному полу.
И что-то еще – крещендо шума, запахов и дикости.
Жар, кровавый след на полированном дереве. Обладание. Плоть к плоти. Насилие, жестокость, зверство.
Конни вспомнила себя, двенадцатилетнюю – она тогда уже все понимала, и все-таки не понимала. Вспомнила, как глядела вниз поверх перил на темный полумесяц – полукруг из пальто и мужских спин. Выходные туфли, лакированная кожа. Касси кричит, колотит руками по воздуху, пытается остановить их.
Оглушительная, внезапная тишина – жизнь угасла. Задушена. Желтая лента в руках мужчины.
Страх, переходящий в гнев. Конни понимала, что так нельзя, что она должна помочь. Должна спасти подругу от этих черных бровей и клювов, от желтой ленты, туго стянувшей шею Касси.
Кожа, кости, кровь.
Конни кричит и бежит вниз. Срывается с лестницы в темноте, и следом – долгое, долгое, долгое падение. Свободное поначалу – просто полет. В невесомости.
Удар головой о каменный пол у подножия лестницы. И больше ничего. Все исчезло в один миг.
Невинность, любовь, дом, безопасность. Все исчезло.
Конни сама не помнила, как очутилась на ногах. Резко, неожиданно ее согнуло пополам от горя. Судорогой скрутила память о Касси, подруге и наставнице. Память о том, что когда-то о ней заботились, берегли и лелеяли. Осознание того, что она потеряла. Что у нее отняли.
После света – тьма. После любви – молчание. Лишь тоскливое биение ее детского сердца, оставшегося в одиночестве. Конни крепко обхватила себя руками. Это чувство утраты было привычным. Часто оно подкрадывалось к ней в предрассветные часы – подразнить видениями того, какой могла бы быть ее жизнь. Она всегда думала – может быть, это все из-за того, что она никогда не знала своей матери?
Теперь она знала, кого оплакивала, – Касси.
Как это жестоко – вспомнить наконец через столько лет. Вспомнить только для того, чтобы понять, как много она потеряла.
Касси мертва. Убита на глазах у Конни. Уже десять лет как мертва.
– Ты здесь?
Она резко вздрогнула от громкого голоса Гиффорда, раздавшегося в спальне. Штормовой ветер за окном набирал силу. С треском ударял в стены домов, свистел вокруг, дребезжал оконными стеклами. Конни сразу же подошла к отцу.
– Это я, Гиффорд, – тихо сказала она. – Всего лишь я.
Его мутные глаза скользнули по залитой лунным светом комнате, а затем остановились на Конни. К ужасу своему, она увидела у него на лице слезы.
– Ты цела, – выдохнул он. – Ты хорошая девочка, Конни. Хорошая. Ты присмотришь за своим бедным старым отцом. Ты никогда меня не бросала.
Конни хотелось еще немного задержаться в прошлом. Побыть с Касси. Вспомнить побольше об их жизни вместе и не сдаваться горю. Но, как и много раз до того, она заперла свои личные чувства на замок, чтобы они не мешали заботиться об отце.
– Ты помнишь, что произошло? Ты зашел в кладовую что-то поискать и, наверное, упал? Ударился головой? Ты помнишь?
– Доказательства, – сказал он, постукивая себя по носу. – Имена, улики. Я сдержал слово, девочка. Я ничего не сказал.
– Клуб врановых. Так, да? Ты сделал витрину. Красиво, я видела. Ты за этим и ходил в кладовую?
Но Гиффорд уже погрузился в свои мысли и не слышал ее. Замотал головой.
– В конце концов, это ничего не изменило. Она мертва. Все зря; она все равно умерла. – Он вдруг поднял голову и посмотрел ей в глаза. – Касси мертва, понимаешь?
Она кивнула. Они скорбели вместе, признав наконец ту утрату, что отдалила их друг от друга на десять лет.
– Я знаю, теперь вспомнила. Я помню ее.
– Все эти годы… – Он покачал головой из стороны в сторону. – Все эти годы я держал слово. Ничего не говорил. Пытался сделать лучше для нее. А теперь? – Он пожал плечами, руки у него безжизненно повисли. – Умерла. Мне даже о похоронах не сказали. Почему так? Разве я не имею права знать, когда ее опустят в могилу?
Мэри вдруг проснулась и резко выпрямилась на жестком деревянном стуле. Дэйви тоже зашевелился. Не говоря ни слова, Конни жестом велела им обоим выйти. Обеспокоенная Мэри притянула мальчика к себе и увела из комнаты.
Конни положила руку на плечо Гиффорда.
– Не растравляй себя.
– Мне показалось, я видел ее. На кладбище. Волосы, синее пальто – я думал, это она. – Он глубоко вздохнул. – Призрак.
Он вдруг взвыл, и от этого звука, полного боли, Конни пробрало холодом до костей.
– Это был не призрак, – попыталась объяснить она. – Это была живая женщина – Вера Баркер, она была похожа на Касси. По крайней мере, мне так кажется.
– Призрак, – повторил Гиффорд. – Я знал, что этого не может быть. Они мне сказали. Написали. Уже неделю как умерла.
– Касси умерла давно, отец, – сказала Конни так мягко, как только могла.
– В апреле, вот когда. Мы как раз только-только подготовились. Дождались подходящего момента. – И вновь посреди своего бессвязного бормотания он вдруг посмотрел Конни в глаза ясным взглядом. – Грипп – так было сказано в письме. Почему мне не говорят, когда ее будут хоронить? У меня есть право, верно ведь, Конни? Я имею право знать.
Она видела: Гиффорд вот-вот доведет себя до такого состояния, что до него уже будет не достучаться, что бы она ни говорила и ни делала.
– Конечно, ты имеешь право, – сказала она, пытаясь вникнуть в суть его путаных речей. – Я им скажу.
Он кивнул.
– Скажи, скажи. Я столько лет ждал. Оплачивал счета. В лечебнице должны сказать мне. У меня есть право.
Конни похолодела.
– В лечебнице Грейлингуэлл?
Гиффорд вдруг расхохотался, а потом приложил палец к губам и прошептал: «тсс!»
– Мы держали это в секрете, – сказал он, наклоняясь к Конни. – Они должны были так думать, для ее безопасности. Все оставалось между нами. – Он приложил палец к губам Конни. – Даже Дженни не знала.
– Дженни?
Но глаза у него были мутные, непонимающие. Короткий проблеск осмысленности, прояснения сознания угас. Гиффорд положил худую руку на плечо Конни.
– И тебя тоже нужно было уберечь.
Четыре часа.
Дождь барабанил по крышам домов на Норт-стрит, рикошетом отскакивал от красной черепицы и серого сланца, отмывал все начисто. Паллантс и Малый Лондон, Лайон-стрит и Чапел-стрит.
Гарри не мог уснуть. Несколько часов подряд, с тех пор как вернулся домой, он расхаживал взад-вперед, прислушиваясь, не раздастся ли звук отцовского ключа в замке. Думал, где же он, жив ли, здоров ли и что может принести завтрашний день. Один вид лица Льюиса, словно беспомощно стекшего вниз, когда дворецкий вернулся и увидел, что Гарри один, способен был разорвать сердце. Дворецкий ничего не слышал, никого не видел. Единственное, что произошло за этот день, – принесли записку для доктора Вулстона лично.
Гарри закурил еще одну сигарету и позволил себе вернуться мыслями к Конни. Уезжать от нее было ужасно тяжело, а остаться никак нельзя. Его присутствие в доме ночью наверняка не осталось бы незамеченным.
Потом пришлось еще выдержать натянутый разговор с Кроутером, пока они быстро катили по размокшей тропинке к Милл-лейн, и все мысли Гарри были заняты только одним: что с отцом? Это тоже далось ему нелегко. Конечно, Кроутер – человек порядочный, и очень великодушно с его стороны было отвезти Гарри в Чичестер в собственном экипаже, и все-таки было в нем что-то, наводившее на мысль, что этот человек всегда только наблюдает со стороны, а не участвует в происходящем.
Гарри вновь тупо уставился на холст. Затем, не в силах больше видеть свидетельство своего провала, подошел к мольберту и перевернул картину лицом к стене. Утром примется за что-нибудь новое.
Он покачал головой.
Нет, не завтра. Сегодня! Уже сегодня они с Конни должны встретиться и обменяться добытой информацией. Гарри сказать нечего, но у нее, возможно, что-нибудь да есть. А он поговорит с Пирсом. Спросит, какого черта тому понадобилось разговаривать с Пенникоттом.
А потом, если от отца – и от отца Конни – по-прежнему не будет никаких известий, они сами отправятся к Пенникотту. Выложат ему все и попросят о помощи. Ни он, ни Конни не хотели связываться с полицией, но с каждым часом узел ледяного ужаса в животе у Гарри затягивался все туже.
Гарри посмотрел на дождь, струящийся по оконному стеклу, и услышал вдали первые раскаты грома. Ему подумалось о том, что сейчас делает Конни. Спит? Или не может уснуть и мучается тревогой, как и он?
Приедет ли она? Или в сером свете дня передумает? Может быть, она сочла его опасения нелепыми? Таких происшествий просто не бывает в таких местах, как Чичестер. Это абсурд, все это – абсурд. Или было бы абсурдом, если бы не непреложный факт: двое мужчин пропали без вести, а молодая женщина погибла. Убита, если Конни не ошибается.
Гарри налил себе стакан на ночь. Колокола собора пробили четверть часа. И вдруг Гарри понял, что нужно делать. Есть только один способ заполнить часы до приезда Конни в десять утра.
Он нашел чистый холст размером примерно десять на восемь дюймов, а старый швырнул на кресло. Не тратя времени даже на то, чтобы надеть рабочий халат, достал из банки кисть, обтер ее о тряпку и приготовил палитру. Ему не нужен был эскиз, не нужно было, чтобы она сама сидела перед ним. Мысленным взором он видел каждый дюйм, каждый оттенок ее изменчивого лица, ее манеру держать голову. Он закрыл глаза, вспоминая, как она хмурит брови, когда задумывается, вспоминая цвет ее волос, оттенок кожи.
Когда изображение стало четким, он открыл глаза и принялся рисовать.
Мало-помалу черты Конни начали проступать на холсте. Вскоре она уже смотрела на него прямо с картины, бережно держа в руках галку.
Он [Бекер] вскрывал птицу обычным способом, то есть посередине брюшка, с легкостью вынимал тушку через это отверстие, не отрезая конечностей, затем удалял мясо с помощью скальпеля, приняв меры предосторожности, чтобы не повредить связки. Затем он смазывал шкурку и вставлял на место скелет, тщательно расправив перья с каждой стороны. Протыкал голову железной проволокой, на которой делал колечко на расстоянии почти трети от ее длины; короткий конец проволоки проходил в крестец таким образом, чтобы концы проволоки соединились, пройдя сквозь колечко. Он загибал эти концы внутрь и прикреплял ниткой к крючку в центре позвоночного столба. Он набивал шкурку льном или рубленой ватой, зашивал птицу, ставил ее на ноги или на деревянную подставку и придавал ей нужное положение, что не составляло трудности, поскольку птица, набитая таким образом, могла принять только естественную позу.
Он оказался самой трудной задачей.
Такой крупный мужчина, громоздкий. Я понимала, что единственный способ – заставить его прийти ко мне по собственной воле. Это было несложно устроить. Записка была столь недвусмысленной, что ее невозможно было неверно истолковать. Перед таким приглашением он устоять не мог.
Я убила его сама. Мне помогли только купить свечи и портьеры. Настойку было нетрудно приготовить по Птахиному рецепту. Она знала все растения, все экстракты и дала мне все, что могло понадобиться. Я ждала, когда она вернется, – теперь я знаю, что она мертва. Не знаю, кто из них это сделал, но знаю, что они убили ее. Вера была простой и добросердечной, когда-то она помогала за мной ухаживать. А потом я ухаживала за ней.
Ее смерть на моей совести.
Я вслушиваюсь в ожидании шагов мужских ботинок на дорожке, стука мужских кулаков в дверь. Думаю, мне уже недолго осталось жить. Я чувствую, как они кружат вокруг меня, будто чайки в небе, раз за разом сужая круги.
Мне хотелось, чтобы Брук понимал, что с ним происходит. Такой жестокий человек, безжалостный. Пусть смотрит, как нож взрезает ему живот, пусть при этом будет бессилен остановить меня. Справедливое возмездие. Хотелось, чтобы он видел, как я стряхиваю с лезвия его жир и плоть. Но он слишком силен, его было бы слишком трудно одолеть, и я понимала, что рисковать нельзя.
Белладонна в напитке. Недурной ход, тебе не кажется?
Сначала я вынула его сердце – красное, все еще бьющееся, пульсирующее. Смотрела, как оно медленно-медленно останавливается и умирает. Затем легкие и желудок, бесконечная серая веревка кишок, по консистенции напоминающих сырое тесто. Я раздвинула кожу, слой за слоем, и мои руки прошлись по его груди.
Когда нож стал бесполезен, я взяла пилу, украденную из мясной лавки. Терла, скребла, давила, пока не проделала полость, достаточную для моих целей. Когда не боишься что-то повредить, большого мастерства не требуется.
Когда я уже устанавливала крючки, дождь хлынул сильнее. Заколотил по крыше и по мощеной дорожке, ведущей к двери. Даже сейчас я все еще слышу шум и рев моря, шевелящего гальку с каждым накатом волны. Оно поднимается все выше и выше, и вот уже начинает казаться, будто прибой бьется прямо о стены.
Едва закрепив первую проволоку, я услышала первые предостерегающие раскаты грома над морем и поняла, что начинается шторм. Вонзила проволоку под кожу, уже начинающую твердеть под моими ласковыми прикосновениями. Протянула проволоку сквозь плечи и запястья в зияющие дыры на животе и шее. Два отдельных витка проволоки с каждой стороны.
Свечи догорали, а я все работала.
Следом мелкая стружка и перья, чтобы заполнить пустоты – так матрас набивают соломой. Новая жизнь, как у восковой фигуры мадам Тюссо, только лучше. На полу вокруг – клочки окровавленной ваты, запах меди, одновременно резкий и сладкий, оседает в горле.
Наконец я взялась за вязальную иглу и саднящими от многочасовой работы пальцами начала зашивать. Втыкала иглу в остывающую плоть и снова вытягивала, подбирая рваные лоскутья кожи. У меня всегда была легкая рука прирожденной вышивальщицы.
Наконец луна вновь скрылась под землю, и я довела дело до конца. Измученная, едва способная держаться на ногах и думать, но довольная своей работой.
Вот и утро, хотя небо еще темное. Огромные черные гряды облаков надвигаются на лиман, несут с собой новые, еще более сильные ливни. На мгновение зигзаг молнии освещает очертания старой соляной мельницы посреди канала и дома вдоль Фишборн-Крик.
Я думаю о вас обоих. Вы спите?
Прилив все выше. Я вижу, как волна разбивается о дамбу, и думаю о том, долго ли еще продержатся шлюзовые ворота. Хочется отдохнуть, но мысли не отпускают.
Скоро, уже вот-вот. Скоро это закончится.
Еще одного осталось призвать к ответу. И тогда я наконец обрету покой.
Конни смотрела, как мир уходит под воду. Пурпурное небо, черное море, деревья и заросли травы, вязы и плакучие ивы – всё как будто слилось воедино. Волны бились о шлюзовые ворота и взметали высоко в воздух яростную белую пену. Даже сквозь закрытые окна слышался бешеный грохот колеса на старой соляной мельнице: оно вращалось и стучало все быстрее и быстрее.
– Когда следующий прилив? – спросила Конни, глядя на болота. По оконным стеклам струились потоки дождя, не давая ничего как следует разглядеть.
Дэйви подошел и встал рядом.
– Часов в пять. Сейчас вода спадает, хотя разницы почти не видно – что прилив, что отлив. – Он помолчал. – Как вы думаете, мисс, шлюз выдержит?
– Мельник сделает все, что нужно, – ответила Конни с напускной уверенностью. Мальчик не хуже нее знал, как это опасно, когда сходятся вместе полнолуние, высокие весенние приливы и проливной дождь. – Он откроет ворота, и вода уйдет обратно в море.
– В январе наводнение сдержать не смогли, – напомнил Дэйви. – Вода дошла аж до конца Солтхилл-роуд. Мэри рассказывала, что матушке Кристи пришлось загнать малышей наверх, когда вода хлынула под дверь. У них же плавать никто не умеет, даже сама Дженни. Пришлось ждать, пока подойдет лодка и заберет их через окно второго этажа.
– На этот раз мы лучше подготовлены, – сказала Конни, не до конца веря собственным словам. – Мы знаем, чего ждать. Фишборн стойко держится в битве с морем уже сотни, а то и тысячи лет. Эта земля выдерживала и не такие бедствия.
Конни видела, как у истока ручья прилив накатывает на кирпичную ограду сада Солт-Милл-хаус. Море отвоевывало землю. Ближайшие к берегу поля уже были наполовину затоплены. И дальше будет только хуже.
– Мне остаться с вами, присмотреть тут, пока Мэри не вернется? – спросил Дэйви.
– Спасибо, – сказала Конни, понимая, что мальчик напуган. Что-то из сказанного им засело занозой у нее в голове, но она не могла понять, что именно.
– Блэкторн-хаус пережил бури в марте и в апреле, – сказала она. – И эту переживет. Нужно только молиться, чтобы дождь не усилился.
– Придет прилив, и будет еще хуже.
Конни опасалась, что он прав. С моря снова подступали тучи. И даже если сейчас дождь стихнет (а он и не думал стихать), следующие несколько часов будут весьма опасными.
Она взглянула на кушетку, где спал отец. Их долгий ночной разговор утомил его.
Конни не спала, ожидая рассвета. Думала, размышляла и пыталась вспомнить.
Когда Гиффорд проснется, они поговорят еще. Как бы болезненно это ни было для отца, правду нужно признать. Другого способа завершить эту историю нет.
И нет другого способа понять, что происходит сейчас. Конни сама не знала, чего боится, но в душе понимала, что что-то еще ждет впереди.
Она снова взглянула на отца. Гиффорд проспит, наверное, еще много часов – за это время можно успеть добраться до Чичестера и обратно. Несмотря на угрозу наводнения, Конни была полна решимости сдержать их с Гарри уговор – встретиться в десять утра. Теперь нужно рассказать ему столько всего, хоть она и боялась причинить ему боль. Он явно любит своего отца не меньше, чем она сама любит Гиффорда.
Конни продолжала твердить себе, что, придя в дом на Норт-стрит, найдет там доктора Вулстона. Что все это просто недоразумение. Но на самом деле она знала, что выдает желаемое за действительное.
Она взглянула на часы, прикидывая, сколько у нее времени. Единственный подходящий момент, чтобы отправиться в путь – прямо сейчас, пока в тучах появился небольшой просвет. Дождь слегка утих, ветер, хоть и по-прежнему сильный, стал спокойнее. Теперь впереди несколько часов передышки, прежде чем прилив вернется и новый шторм налетит вместе с поднимающейся водой.
Дэйви побудет тут за старшего, пока Мэри не вернется. Конни отправила девушку домой в шесть часов. Миссис Кристи ужасно встревожилась бы, если бы дочь не пришла домой вечером. В Чичестере Конни пробудет какой-нибудь час или два, не больше. Кроме того, мысль о том, что Гарри будет смотреть в окно на Норт-стрит, ждать ее и, наконец, с тоской поймет, что она уже не придет, была невыносимой.
– Мне придется ненадолго отлучиться в Чичестер, – сказала она. – На тебя можно положиться?
Глаза у Дэйви испуганно распахнулись.
– Но ведь тропинка уже почти под водой, мисс Гиффорд. Даже если вы доберетесь туда – что, если не сможете потом вернуться домой, к нам?
– Пока меня не будет, поставь, пожалуйста, у дверей мешки с песком, – сказала Конни, тронутая тем, что мальчик сказал о Блэкторн-хаус «домой». – Мэри скоро вернется, и пусть тогда сразу проверит ведра на чердаке. Начни с ле́дника, он в самом уязвимом положении, а потом подопри боковую и заднюю дверь. – Она посмотрела на него, усомнившись, понятны ли ему слова «уязвимое положение». – Я хочу сказать, ле́дник вероятнее всего затопит.
– Я знаю, что значит «уязвимый», – с гордостью отозвался Дэйви. – Матушка Кристи мне объяснила.
Внезапно Конни поняла, что зацепило ее в словах Дэйви. Во время январских наводнений, сказал он, миссис Кристи пришлось увести близнецов наверх, потому что никто из них не умеет плавать – «даже сама Дженни».
Дженни.
Ночью Гиффорд сказал, что Дженни можно доверять. Потом, позже, – «этого даже Дженни не знала». Конни отметила это имя и сохранила его в памяти.
– Как зовут младших сестер Мэри? – быстро спросила она.
– Мейси и Полли. Они двойняшки, хоть и не похожи друг на друга.
– А Дженни?
Дэйви принялся разглядывать свои ботинки.
– Я ничего неуважительного не хотел сказать.
Конни взяла Дэйви за подбородок и повернула к себе лицом.
– Неуважительного по отношению к кому?
– К миссис Кристи, – все еще смущенно проговорил Дэйви. – Она же взрослая, и все такое. А я ее назвал просто по имени.
В памяти всплыло круглое, уютное лицо, глядящее на нее сверху вниз, когда кто-то выхаживал ее во время болезни. Не Касси, женщина постарше.
Дженни Кристи?
Нет, не так. Фамилия была другая. Не Кристи.
Конни вспомнила их встречу на почте. Странный вопрос миссис Кристи и то, как она вдруг показалась ей знакомой, хотя они никогда раньше не встречались.
Гарри отступил назад и взглянул на холст.
Руки у него дрожали после бесконечных чашек кофе с добавлением виски, который он пил всю ночь. Одежда и комната пропитались дымом сигарет, зажигавшихся одна от другой. Это был единственный способ не поддаться мрачным ночным страхам за отца – пить, курить и рисовать.
Лишь бы не думать.
Он был небрит, и костюм на нем был все еще вчерашний, но работу он закончил. Картина – портрет – была прекрасна. Идеальный образ Конни.
Гарри склонил голову набок. Волосы – та самая смесь осенних коричневых оттенков. Удалось ли уловить ее прямой, умный взгляд? Кажется, да. И текстуру кожи?.. Единственным недостатком, если уж искать недостатки, была птица. Перья у галки вышли слишком черными, глаза слишком тусклыми. Но это неважно. Конни была идеальна.
Он не спеша отложил кисть, вытер руки и подошел к окну.
А если она не придет?
Он положил руки на раму и на мгновение прислонился лбом к холодному, запотевшему стеклу. Потоки дождевой воды бежали по Норт-стрит, плескались о ступени отеля «Уитшиф». Время от времени мимо проезжала карета, и из-под колес летели на мостовую брызги, будто искры с наковальни.
Мысли беспорядочно крутились у Гарри в голове, в животе словно стягивался тугой узел. Одна тревога вытесняла другую. Попытки не отчаиваться, не терять надежды, что отец сам вернется домой, снова вызывали мысли об отце Конни, а потом и о самой Конни. И вновь все сначала по тому же кругу.
Как она вообще доберется сюда? Как он может эгоистично желать, чтобы она решилась на такую попытку? Нельзя же рассчитывать, что она выйдет из дома в такую погоду, это было бы безумием.
– Вам не кажется, что следовало бы чего-нибудь поесть, сэр?
Вздрогнув, Гарри обернулся и увидел Льюиса, стоящего в дверях. Лицо у старого слуги было серое, как будто он тоже всю ночь не спал.
– Есть новости, Льюис?
– Нет, сэр. – Он сделал паузу. – Миссис Льюис могла бы приготовить яичницу.
– Мой желудок к этому не готов.
– Может быть, подсушенный хлеб и чай?
Гарри покачал головой.
– Который час? – спросил он.
– Без четверти семь, сэр.
Голова Гарри сама собой повернулась обратно к окну. Так рано! Слишком рано. Еще почти три часа до прихода Конни. Если она вообще придет.
– Я попрошу миссис Льюис подать завтрак в столовую, – сказал Льюис.
Гарри хотел было возразить, но потом понял: Льюису тоже нужно что-то делать, чтобы отогнать тревогу. Порядок, соблюдение приличий – чем еще ему себя занять, пока они ждут вестей?
– Спасибо, Льюис, – сказал Гарри. – Без четверти семь, вы сказали?
– Да, сэр.
Гарри зажег еще одну сигарету, докурил до самого конца, обжигая пальцы, и направился в столовую.
Письмо, адресованное отцу, лежало нетронутым на столе в холле, на подносе.
Гарри остановился. В обычных обстоятельствах ему и в голову бы не пришло вскрывать частную переписку отца. Но сейчас обстоятельства были необычные.
Он разорвал конверт. Это было краткое, недвусмысленное требование, датированное вчерашним утром, чтобы отец немедленно вышел на связь. Взгляд Гарри перескочил на подпись внизу страницы. Он прочитал имя и похолодел.
Не может быть?
Он взглянул на дату, нацарапанную торопливым почерком в верхней части письма. Двенадцать часов, четверг, второе мая. До того, как Гарри вернулся в Фишборн, до разговора в «Бычьей голове», до того, как сержант Пенникотт нанес визит в Блэкторн-хаус.
Как это письмо могло быть написано раньше?
Гарри ахнул, внезапно осознав правду. Они с самого начала истолковали все неверно. Его похитили. Их всех похитили! Гарри схватил свою шляпу и макинтош.
– Льюис! – крикнул он.
Вчера они с Конни хотели избегать разговора с Пенникоттом, пока сами не разберутся во всем, что им известно. Но теперь времени терять нельзя. Этот сержант – честный полицейский, у Гарри была возможность в этом убедиться. Для Пенникотта добро есть добро, а зло есть зло. Он будет доискиваться правды, какой бы неприятной она ни оказалась.
Вопрос о том, почему его отцу вообще могли прислать такое письмо, Гарри постарался выбросить из головы.
– Льюис!
Дворецкий выбежал в холл.
– Есть новости, сэр?
– Надеюсь, скоро будут, – торопливо сказал Гарри. – Мисс Гиффорд должна приехать в десять. Я собираюсь вернуться задолго до ее прихода. Но если не вернусь, попросите ее дождаться меня. Она должна меня дождаться.
Десять минут спустя Гарри стоял в свете голубого фонаря у скромного домика полицейского на Сент-Панкрас, и дождь стекал с его шляпы и пальто.
– Пенникотт? – крикнул Гарри, задыхаясь после беготни по городу. Он снова постучал в дверь, не заботясь о том, что может кого-то побеспокоить.
Полицейский открыл дверь в одной рубашке, без пиджака.
– Мистер Вулстон?
– Сержант, вчера мы были с вами не совсем откровенны.
Пенникотт вытер с подбородка остатки крема для бритья, а затем перекинул полотенце через плечо.
– Кто это «мы», сэр?
– Мисс Гиффорд и я. Мы…
Гарри запнулся, не зная, с чего начать. Конни пыталась защитить своего отца, помня о его дурной репутации. Гарри чувствовал на себе холодный оценивающий взгляд Пенникотта, однако видел в этом взгляде и сочувствие.
– Вчера днем я был в Блэкторн-хаус, когда вы заходили. Мисс Гиффорд рассказала мне о вашем разговоре, и я думаю… – Он снова умолк. Если довериться Пенникотту сейчас, пути назад уже не будет. Он взглянул в честное лицо полицейского. – Мы должны вам кое-что сказать.
Пенникотт выглянул на залитую дождем улицу.
– Мисс Гиффорд с вами?
– Пока нет. Мы с ней договорились встретиться в десять. Просто… – Он сунул письмо в руки Пенникотту. – Когда я увидел, от кого оно, я не мог не прийти немедленно. Видите? Он не мог знать. Когда он писал это письмо моему отцу, он еще не мог знать. Если только это не его рук дело.
Пенникотт пробежал глазами письмо, увидел подпись внизу страницы и отступил назад.
– Вам лучше войти, мистер Вулстон.
Конни шагала так быстро, как только могла, ботинки скользили по грязи. Что бы она ни говорила Дэйви, она за всю жизнь не помнила такого ужасного наводнения. Через первый мост на ручье хлестала вода. Невозможно было даже понять, в чем причина – в огромном количестве дождевой воды, стремящейся с меловых холмов в море, или в мощном приливе, гонящем соленую воду на сушу.
Ручей, где нашли тело Веры, теперь превратился в реку, разбухшую от ночного дождя и прилива. От рогоза виднелись только верхушки, все остальное скрылось под поверхностью бушующего моря. С каждым накатом волн бурлящая соленая вода поднималась все выше и выше, заливая траву.
Деревянные перила второго моста были скользкими, позеленевшими, и Конни едва не упала, но ухватилась покрепче и осторожно перешла на другую сторону.
Третий мост был весь устлан листьями и сломанными ветками. Вода с ревом извергалась из ворот шлюза Фишборн-Милл. Проезд к Солт-Милл-хаус уже ушел под воду на дюйм. Слей-Лодж тоже вот-вот затопит. Конни взглянула на дом Пендриллов, где вчера видела сорок. Сегодня крыша была пуста, птицы попрятались.
В третий раз Конни остановилась и оглянулась туда, откуда пришла.
Не повернуть ли ей назад? Если Блэкторн-хаус отрежет, что будет с Гиффордом, в его-то состоянии?
Но тут же она вновь набралась решимости. Она надеялась, что на Дэйви можно положиться. В конце концов, она ненадолго. Это единственный шанс успеть до следующего прилива.
Она глядела сквозь туман и дождь и думала о Гарри, который ждет ее. Она должна рассказать ему о том, что узнала.
Из окна верхнего этажа в Слей-Лодж Чарльз Кроутер мельком увидел спину Конни Гиффорд, прежде чем та свернула за угол на главную дорогу и пропала из виду.
Он беспокоился об этой девушке. На ее плечах лежала нелегкая ноша, и Кроутер мог только догадываться, что выгнало ее из дома в такую ужасную погоду. Какие-нибудь новости об отце?
Кроутер быстро спустился вниз и двинулся следом за девушкой на Милл-лейн, держа макинтош над непокрытой головой.
– Мисс Гиффорд! – крикнул он, но его заглушил свист ветра.
Колокола собора пробили восемь, когда Саттон возился с ключами, пытаясь открыть дверь. Дождь стекал ему за воротник, а пальцы замерзли и не гнулись.
Он неловко ввалился в прихожую. Шаркнул ногой по коврику, стряхнул зонтик на Уэст-стрит, прежде чем раскрыть его и поставить сушиться. При мысли о еще одном рабочем дне его охватило привычное уныние. Опять на него будут кричать, угрожать, давить, понукать, заставлять чувствовать себя идиотом.
Повесив промокшее пальто на вешалку для шляп и надеясь, что с него не натечет слишком много воды (иначе мистер Брук не обрадуется), он поднял с пола мятый комок исписанной бумаги. Удивился, как это не заметил его вчера вечером, когда уходил домой.
Саттон открыл стеклянную дверь и вошел в вестибюль. Сморщил нос, учуяв запах виски и сигарного дыма, и сердце у него упало еще больше. Судя по этому запаху, стоявшему в сыром воздухе, мистер Брук возвращался из Гудвуда в контору. Саттон ушел домой в обычное время, ни минутой раньше, и тем не менее Брук наверняка пришел в ярость, увидев, что контора осталась без присмотра.
Саттон вздохнул. Лучшее, на что он мог надеяться, – это то, что Гарольд Вулстон соизволит явиться сегодня. Если он это сделает после двух дней самовольного отсутствия, то мистер Брук, возможно, выместит гнев на нем, а о клерке забудет.
Саттон бросил испорченную бумагу в корзину, достал журнал визитов и бухгалтерскую книгу, разложил на столе карандаши, ручку и чернила. В какое бы время ни приехал мистер Брук, дожидаться его лучше в полной готовности.
– Тебе незачем идти со мной, мама, – убеждала Мэри. – Я только на минутку забежала сказать тебе, что со мной все в порядке. Что подумает мисс Гиффорд, если я притащу с собой мать? Буду выглядеть как дурочка.
– Ничего подобного, – сказала миссис Кристи. – И если хоть что-то из твоих рассказов о вчерашней ночи правда, то мисс Гиффорд будет рада меня видеть. Я должна была прийти еще вчера, но позволила себя отговорить. – Она сунула руки в рукава пальто. – А что до него, то кто-то должен держать его в руках.
– Его? – Мэри недоверчиво посмотрела на мать. – Но ты же не ладишь с мистером Гиффордом. Ни богу свечка, ни черту кочерга – так ты про него говорила.
– И все равно считаю, что нельзя в трудную минуту поворачиваться спиной к ближнему, – резко отозвалась миссис Кристи, поправляя перед зеркалом шляпку. – Ну, так ты со мной или мне одной идти?
– А как же девочки? – спросила Мэри, предпринимая последнюю отчаянную попытку остановить ее. – Не оставлять же их одних.
– Кейт Бойз за ними присмотрит. – Миссис Кристи воткнула в волосы шляпную булавку. – Ну вот. Так что, ты готова?
– Готова, – сдалась Мэри.
По правде говоря, несмотря на все возражения, она была рада, что мать рядом с ней. После всех событий прошлой ночи Мэри с тревогой думала о том, что еще могло произойти в Блэкторн-хаус за те часы, пока ее не было, и о том, что она найдет там, когда вернется.
Конни стремглав выбежала с Чичестерского вокзала.
Из-за отвратительной погоды на стоянке ждала всего пара кебов. Лошади вели себя беспокойно, дрожали на ветру.
– Подвезти, мисс?
– Такса умеренная, – сказал другой. – Куда пожелаете. Поберегли бы ботиночки-то.
Конни покачала головой.
– Мне недалеко.
Было всего девять утра, но у гостиницы «Глобус» уже собралась горстка мужчин – они прижимались к стене, прячась от шквального ветра. Вид у них был вполне мирный, хотя в местной газете каждую неделю публиковали список тех, кто предстал перед судом за драку и отправился под арест ради сохранения порядка. Если Дэйви говорил правду, то именно здесь Грегори Джозеф влез в потасовку из-за чего и попал в тюрьму. «Защищал даму», – добавил Дэйви с оттенком восхищения. Как бы то ни было, его упрятали за решетку на три месяца.
Конни торопливо прошла мимо, не обращая внимания на летящие ей в спину комплименты или оскорбления (в обоих случаях тихое бурчание звучало одинаково), и двинулась по Саут-стрит. Мимо клуба «Регнум» и главпочтамта, мимо табачной и рыбной лавки. Все это были знакомые ориентиры, но она их почти не замечала.
Цветочница и пирожник, прижимающий к себе свою маленькую печку, прячутся от дождя под крестом на рыночной площади. Два-три молодых человека в черных костюмах из чичестерских контор – юридических фирм, врачебных практик, компаний по управлению недвижимостью, – они каждое утро встречаются под часами, чтобы передать письма из рук в руки. Конни знала, что сержант Пенникотт частенько останавливается тут, надеясь подслушать какие-нибудь сплетни.
Сегодня его не было.
Конни взглянула на часы и увидела, что еще рано, хотя едва ли Гарри будет возражать. И чем скорее они поговорят и решат, как лучше поступить, тем скорее Конни сможет вернуться в Фишборн, к отцу.
Вдали от Блэкторн-хаус ее дурные предчувствия еще усилились. Сейчас как никогда она жалела, что не довела вчерашний разговор до конца. Но отец говорил так сбивчиво и был так измучен, что она не могла на него наседать.
Конни подошла к георгианскому дому в самом начале Норт-стрит. Она замерзла и промокла, но чувствовала, что пульс у нее участился.
Дверь открыл высокий седовласый слуга. Он отступил, чтобы дать ей пройти на крыльцо и укрыться от дождя. Вид у него был усталый, изможденный.
– Меня зовут Констанция Гиффорд, – сказала она. – Не могли бы вы сказать мистеру Вулстону, что я здесь?
– Он ожидает вас, мисс, – сказал дворецкий. – Сейчас мистера Вулстона нет дома, но он просил вас дождаться его.
Конни оглянулась на улицу.
– Полагаю, вы не знаете, куда он ушел… – Конни запнулась. – Извините, не знаю вашего имени.
– Льюис, мисс. Мистер Вулстон не сказал, куда идет. Сказал только, что скоро вернется.
Очевидно, имело смысл подождать. Они уговорились встретиться в десять часов. Конечно, Гарри не нарушит этот уговор. Может быть, он решил съездить в Грейлингуэлл, проверить, что там удастся выяснить.
– Есть какие-нибудь новости, Льюис? О докторе Вулстоне?
Она увидела, как лицо старого слуги дрогнуло.
– Нет, мисс, к сожалению, нет.
– Мне очень жаль.
Конни взглянула на капли дождя, стекающие с ее пальто на пол, и ее вдруг одолела усталость. Череда открытий, вернувшиеся воспоминания, недостаток сна – она почувствовала, что все это выжало ее досуха. Сил не осталось.
Дворецкий указал на гостиную.
– Прошу вас, мисс Гиффорд, чувствуйте себя как дома. Позвольте принести вам поднос с кофе?
Конни взяла себя в руки. Сейчас не время падать духом.
– Благодарю вас, Льюис, – сказала она, протягивая слуге шляпу и пальто. – Я подожду.
Гиффорд переворачивал свою спальню вверх дном. Искал везде, стягивал простыни, перетряхивал все книги, обыскивал карманы одежды, висевшей в шкафу.
Кто-то – скорее всего, Конни – делал уборку в комнате, это было видно. Все бутылки исчезли, пепельницы пусты. Но не могла же она взять письмо? Гиффорд метался по комнате из одного конца в другой. Несмотря на все перенесенные испытания, на ногах он стоял твердо. Письмо должно быть где-то здесь. Он должен перечитать, что именно там написано. Почтовый штемпель, адрес – все детали, на которые в прошлый раз не обратил внимания.
Гиффорд заставил себя остановиться. В тишине слышалось только завывание ветра в трубе. Совсем темно, хотя было уже девять часов утра. Он заново проверил карманы брюк, пытаясь восстановить последовательность событий.
Куда же он его положил?
Письмо из лечебницы пришло в апреле. В среду. Так? Кто же его принес? Этого он тоже не мог вспомнить. Помнил лишь, что с той самой секунды, как он прочел эти строчки, у него было такое чувство, будто ему рассекли ножом грудь и вырвали сердце.
А потом? Потом он пил. Пытался утопить в вине свое горе – горе, которым ни с кем не мог поделиться. Даже с дочерью.
Гиффорд остановился. Вот Дженни бы поняла. На мгновение он позволил себе вспомнить о женщине, которую когда-то так любил, затем покачал головой и продолжил поиски.
Остаток апреля он пил, чтобы забыться, пил, пока не улетучатся мысли о том, кем он был и кем стал. Но всякий раз боль рано или поздно возвращалась. Виски, эль, бренди – ничто не могло стереть из памяти жестокую правду о смерти Касси.
А через неделю – еще одна записка. Большими печатными буквами. Без подписи. Приглашение – вернее, приказ – явиться на кладбище в канун Святого Марка. Ужас, когда он увидел тех – по крайней мере троих из них – там же. Боль за всех этих крошечных птичек, бьющихся о надгробия и растоптанных ногами.
И она.
Призрак, подумал он тогда. В синем пальто Касси. Позже, когда он выглянул из окна своей спальни, перед ним предстало ее загробное видение в ручье. Всюду, куда ни взгляни, его преследовал образ Касси. Дух, эхо. Но прошлой ночью Конни сказала, что это был живой человек. Девушка по имени Вера. А позже, когда заря прогнала тьму, он вспомнил, что Касси знала девушку по имени Вера в Грейлингуэлле. Девушку с волосами того же цвета, что у нее.
Кто еще, кроме Касси, мог подарить Вере это пальто?
Что, если письмо пришло вовсе не из лечебницы?
Гиффорд приподнял матрас, пошарил в щели между рамой кровати и половицами. На чем же оно было написано – на стандартном бланке?
Если Касси умерла три недели назад – от гриппа, как было сказано в письме, – то почему ему до сих пор не сообщили о похоронах? Раз в месяц Гиффорд забирал почту до востребования на главпочтамте в Чичестере и оплачивал ежемесячный счет из лечебницы. Конни об этом не знала. Никто не знал.
Может быть, сообщение о погребении ждет его здесь?
Он должен найти письмо. Найти конверт. Должен убедиться точно.
Гиффорд приподнял стеклянную пепельницу. И тут вдруг вспомнил. Он же сжег то письмо. Он ясно увидел, как стоит посреди комнаты и дрожащими руками пытается зажечь спичку. Подносит ее к уголку бумажного листа и смотрит, как слова превращаются в дым.
Он подошел к окну, не осмеливаясь еще полностью доверять своим рассуждениям, зная, какие злые шутки играют с человеком раскаяние и горе. Как разум защищается от правды, слишком горькой, чтобы ее принять. Протер влажное стекло рукавом.
В ручье вода под порывами ветра все выше и яростнее хлестала в основание старой соляной мельницы. Черные тучи между Фишборном и Апулдрамом нависали так низко, что Гиффорд не мог разглядеть дальний берег лимана.
Коттеджа видно не было.
Но Гиффорд знал, что коттедж там. И если он прав (и молил Бога, чтобы он оказался прав и Касси не умерла), то где же еще ей быть, как не там?
Конни стояла перед портретом.
Голова кружилась от недосыпа, и ей казалось, что она смотрит на себя в зеркало. Она узнала себя в этом прямом взгляде, в этом наклоне головы. Когда же Гарри его написал?
– Вот, прошу вас, – сказал Льюис, появляясь в дверях с подносом.
– Я почувствовала, что не могу сидеть на месте. Дверь была приоткрыта, вот я и вошла. Не думаю, что мистер Вулстон станет возражать.
– Нет, мисс. – Льюис взглянул на мольберт. – Если вы позволите мне такую дерзость, я бы сказал – большое сходство.
Конни улыбнулась.
– Да. Я не очень-то разбираюсь в живописи, но мне кажется, он умеет видеть. Самое главное.
Льюис кивнул.
– Доктор Вулстон гордится им, – сказал он, – хотя и…
Дворецкий осекся, явно в ужасе от того, что позволил себе забыться и высказать свое собственное мнение.
– Я еще не имела удовольствия познакомиться с доктором Вулстоном. – Конни помолчала. – Полагаю, от мистера Вулстона до сих пор нет вестей?
Льюис покачал головой. Конни взглянула на часы на каминной полке, потом на окно.
– Погода портится, – сказала она, глядя на дождь. – Я надеялась, что буря утихнет.
Если шторм разразится раньше, чем Конни предполагала, она рискует не добраться до деревни, не говоря уже о Блэкторн-хаус.
– Мистер Вулстон настаивал, чтобы я непременно довел до вашего сведения, как сильно он надеется, что вы дождетесь его возвращения, мисс Гиффорд.
Конни кивнула. Послышался еще один раскат грома, все еще где-то далеко. Она даст ему еще полчаса. Но если он не приедет к половине одиннадцатого, то, как бы отчаянно ни хотелось ей с ним встретиться – а ей и правда отчаянно хотелось, особенно теперь, когда она увидела картину, – у нее не останется выбора: она будет вынуждена уйти.
Дворецкий поставил поднос на столик и вышел.
– Ну же, Гарри, – пробормотала Конни, снова глядя на стрелки часов. – Ну же, поторопитесь.
– Дэйви, – сказала Мэри, – ты что это? – Она потрясла его за плечо. – Ну-ка, вставай.
Мальчик проснулся и вскочил на ноги, выставив перед собой кулаки, прежде чем Мэри успела снова встряхнуть его.
– Все в порядке, мальчик, – тихо сказала миссис Кристи. – Бояться нечего.
Затуманенными глазами Дэйви взглянул на нее, потом на Мэри. Вспомнил, где находится, и опустил руки.
– Простите, миссис Кристи. Я сначала не…
Она обняла его.
– Понимаю, дружок. Здесь тебя не обидят.
Дэйви сунул руки в карманы.
– Который час?
– Почти десять, – ответила Мэри, – хотя и не скажешь. За окном темно, хоть глаз выколи.
– Десять! – повторил Дэйви. – Мисс Гиффорд велела мне разложить мешки с песком, но я, должно быть, задремал. И еще она хотела, чтобы я тебе сказал проверить ведра на чердаке.
Мэри приподняла брови.
– И с каких это пор ты мне раздаешь указания? Подожду, пока мисс Гиффорд сама не скажет.
– Хорошо, что она еще спит. Это ей на пользу.
Дэйви покачал головой.
– Она не спит, миссис Кристи. Она уехала в город.
– Господи, да зачем же?
Дэйви взглянул на Мэри: он не знал, что она уже рассказала своей матери о том, что произошло в Блэкторн-хаус. Он ко всем взрослым относился с долей здорового скептицизма, но Мэри еще не очень-то и взрослая.
– Я рассказала матушке о том, что случилось прошлой ночью, – сказала Мэри.
– Все? – спросил Дэйви.
– Почти все.
– И что же ты от меня утаила?
– Ничего, матушка.
Миссис Кристи перевела взгляд с Мэри на Дэйви.
– Честное слово, – сказал Дэйви, скрестив пальцы на груди.
– Почему она уехала в такую погоду? Это отец ей что-то сказал?
Дэйви покачал головой.
– Ничего он не сказал толкового.
– Не дерзи, – упрекнула Мэри.
– Как есть, так и говорю.
– Зачем мисс Гиффорд поехала в Чичестер? – повторила свой вопрос миссис Кристи.
– Они так договорились заранее. С Гарри.
Миссис Кристи немного помолчала, потом взглянула на смятую кушетку.
– А где же Гиффорд? С ним все в порядке?
– Вроде бы, – сказал Дэйви. – Пару часов назад он поднялся наверх. Проснулся часов в восемь, где-то так. Спросил, где мисс Гиффорд. Я сказал. Тогда он захотел узнать, не приходил ли кто-нибудь в дом. Я сказал, что никто, кроме мистера Кроутера – тот еще ни свет ни заря заходил справиться о мисс Гиффорд. Вот и все. Хозяин ушел наверх. С тех пор его не видно и не слышно.
– Не отнести ли мне ему поднос? – сказала Мэри.
– Я бы на твоем месте не стала, милая, – тихо сказала миссис Кристи.
Мэри скрестила руки на груди.
– У тебя сегодня на все свое мнение, матушка.
– Я вам еще кое-что скажу, бесплатно, – сказал Дэйви, повернувшись к миссис Кристи. – Мисс Гиффорд из меня тут всю душу вынула из-за вашего имени.
– Ну да? И что же в моем имени такого интересного?
Голос у нее был спокойный, но Дэйви с Мэри уловили в нем настороженную нотку.
– Я-то почем знаю, – сказал Дэйви. – Я говорил о январских наводнениях и назвал вас по имени – ничего неуважительного в виду не имел, – а на мисс Гиффорд вдруг что-то нашло. Стала допытываться, кто такая Дженни, а когда я ей сказала, сразу замолчала. Кажется, мистер Гиффорд упоминал при ней раньше какую-то Дженни, вот ее и задело.
– Упоминал, значит? – тихо переспросила миссис Кристи.
– Чудно́, – продолжал Дэйви, – потому что раньше – не подумайте только, что я подслушивал, – когда он разговаривал с мисс Гиффорд, то называл другое имя. – Он нахмурился. – Касси, кажется, вот какое.
Миссис Кристи побледнела.
– Так я и знала.
К удивлению дочери, она опустилась в кресло.
– Матушка, – настойчиво сказала Мэри. – Встань! Что, если хозяин войдет?
– Пусть войдет, – ответила миссис Кристи, – пора бы уже. Судя по всему, он не удивится, когда увидит меня.
– Что ты такое говоришь?
Миссис Кристи глубоко вздохнула, придвинула поближе еще одно кресло и похлопала по сиденью. Мэри оглянулась на Дэйви и села рядом с матерью.
– Мы с Кроули Гиффордом знаем друг друга давным-давно, – сказала миссис Кристи.
– Он никогда ничего не говорил, – сказала Мэри с еще более растерянным видом.
– Ему и незачем знать, – ответила ее мать с полуулыбкой. – Это было очень давно. Тогда я была еще Дженни Викенс.
Дэйви уселся на пол, скрестив ноги, и тоже стал слушать, совершенно забыв про мешки с песком.
От громкого раската грома чашка с кофейником заплясали на подносе.
Было без пятнадцати одиннадцать. Гарри все еще не вернулся. Конни снова вышла в холл, надеясь найти Льюиса, но дворецкого нигде не было видно.
От постоянного недосыпания ей казалось, что все время и пространство, все часы и минуты сливаются в одно сплошное настоящее. Теперь, когда рухнула стена в ее голове – стена, которая десять лет отделяла ее настоящее от прошлого, – к ней стали возвращаться воспоминания, сцены из детства, образы, звуки, запахи.
Чаще всего вспоминалась Касси.
Она появилась в доме, когда ей было двенадцать лет, а самой Конни четыре. Касси воспитывалась у тетушки, а потом, когда тетушка умерла, приехала в Лиминстер. Жизнерадостная, умная, все ее любили. Отец Конни нанял Касси в качестве гувернантки, старшей сестры-помощницы, подруги – чтобы было кому присматривать за Конни, пока Гиффорд работает в музее.
Именно Касси научила ее читать и писать, рассказывать стихи и разучивать пьесы. Теперь она вспомнила – это Касси рассказала ей о том, что лебеди образуют пары на всю жизнь, Касси повязала желтую ленточку на шею чучелу лебедя-самца в вестибюле музея, чтобы показать Конни, какой он красивый, совсем не страшный. Может, это та самая желтая ленточка, которую Гиффорд прятал в ле́днике все эти годы?
Перед ней всплывали мимолетные образы тех лет, когда они росли вместе. На Касси модная блузка с рюшами и длинная черная юбка, волосы заколоты в узел. Они были счастливы тогда. Отец, при всех своих торгашеских уловках, шарлатанстве и легкомыслии, был добрым человеком. Он хотел заплатить за Касси, чтобы она могла пойти учиться на учительницу, как только Конни подрастет и сможет обходиться без нее.
Улыбка исчезла с лица Конни. Она не могла поверить, что Гиффорд мог тронуть хотя бы волос на голове Касси. Но если то воспоминание о ночи в музее было правдивым, то он по меньшей мере участвовал в заговоре, чтобы скрыть обстоятельства ее смерти.
Неужели он мог?
Конни не верила в это. Он сделал бы все, что в его силах, чтобы привлечь виновных к ответственности.
Всё – слова отца, его ужасное состояние в последние несколько недель и секреты, которые начали просачиваться наружу после долгих лет молчания, – всё вело к одному и тому же выводу.
Колокола собора стали бить одиннадцать.
Конни бросилась в мастерскую Гарри. Нацарапала короткую записку на клочке шершавой бумаги – просьбу приехать к ней в Блэкторн-хаус как можно скорее – и вылетела обратно в холл. Она боялась за доктора Вулстона, боялась за Гарри. Но сильнее всего был тошнотворный страх за отца.
– Льюис?
Дворецкий так и не появился. Конни бросила записку на поднос, стоявший на столике в холле, схватила с вешалки шляпку и пальто и выбежала навстречу буре.
Дождевые потоки неслись по Норт-стрит. Мужчины таскали мешки с песком, подпирали бревнами и досками дверные проемы. И все равно дождевая вода хлестала через каменные ступени георгианских домов, через пороги магазинов и гостиниц. Конни надеялась, что Дэйви сделал то, о чем она его просила.
Возможно, жизни отца угрожает опасность. Если он больше не видит причин хранить тайну, то что может помешать им заставить его замолчать? Кто-то убил Веру Баркер и скрыл обстоятельства ее смерти. Конни была уверена, что это член – или члены – Клуба врановых. Четыре чучела, четыре птицы, каждая из которых, по-видимому, представляет одного из участников событий той ночи. Они убийцы. Свидетели убийства.
Конни бросилась бежать, не заботясь о том, видит ли ее кто-нибудь.
– Я же вам говорю, – повторила уборщица. – Доктор Вулстон зашел, когда я убирала в театре. Сказал, что у него назначена встреча с каким-то джентльменом в шесть часов. Я ему говорю: «Закрыто». Он поднялся по ступенькам и прошел через занавес на сцену. После этого я его не видела. И больше ничего не знаю.
Пенникотт методично занес очередную заметку в свой блокнот. Гарри переводил взгляд с полицейского на главного врача и обратно. Ему хотелось задать свои вопросы, но полицейский позволил ему присутствовать на допросе только при условии, что он не скажет ни слова и никоим образом не будет вмешиваться.
– Вы говорите – «с джентльменом», – осторожно сказал Пенникотт. – Так сказал доктор Вулстон?
– Не совсем, – призналась уборщица.
– Значит, он мог встречаться не только с мужчиной, но и с женщиной?
Она пожала плечами.
– Может быть.
– И он не сказал, кто этот человек – пациент или посетитель?
– Сколько вы меня ни пытайте, а что я знаю, все уже рассказала.
– Ни к чему такой тон, – сказал доктор Кидд.
– Нужно все прояснить. – Пенникотт вернулся к своим записям. – Итак, доктор Вулстон вошел за кулисы, а вы вышли из театра и начали работу в коридоре. Это верно?
– Верно, – угрюмо сказала уборщица.
– И больше ничего не слышали?
– Нет.
– И не видели, как доктор Вулстон выходил?
– Нет. – Она повернулась к главному врачу. – Можно я уже пойду, сэр? Кое-кого из нас работа ждет.
– Сержант?.. – вопросительно сказал Кидд.
Пенникотт кивнул.
– Можете идти. Спасибо.
Он вернулся к своим записям. Доктор Кидд терпеливо ждал.
Гарри удивило то, с какой готовностью пришел им на помощь главный врач. Получив телеграмму, которую Пирс отправил от имени Гарри, с вопросом, вызывал ли кто-нибудь доктора Вулстона в лечебницу в среду, Кидд уже успел навести осторожные справки и мог ответить на многие вопросы.
Он объяснил, что из-за хорошей погоды в среду во второй половине дня на территории больницы пациентов и посетителей было больше, чем обычно. Один из старших санитаров, знавший доктора Вулстона в лицо, заметил его, когда он шел к административным корпусам. Дальнейшие расследования показали, что уборщики работали в театре примерно в то же время. Однако до сих пор не нашлось никого, кто бы видел, как он выходил с территории лечебницы.
Пенникотт открыл новую страницу.
– За кулисами вы смотрели? – спросил Кидд.
Полицейский кивнул.
– Смотрели.
Гарри обыскал все. Костюмы, расписные балетки, несколько выпавших шляпных перьев – и никаких следов отца.
Раздался стук в дверь.
– Войдите, – откликнулся Кидд.
Слуга протянул ему лист бумаги и удалился. Доктор быстро пробежал глазами страницу.
– Вы были правы, Пенникотт, – сказал он. – Вера Баркер лечилась здесь несколько лет назад. За это время она познакомилась с одной из наших частных пациенток, хоть я не представляю как. Платные пациенты размещаются отдельно, далеко от основных женских отделений. Упомянутая дама была одной из наших давних пациенток. Весьма обаятельна, но одержима бредом. Не способна отделить правду от вымысла. Из тех, кто вечно кого-то в чем-то обвиняет.
– В чем именно?
Кидд махнул рукой.
– Боюсь, это конфиденциальная информация, сержант.
– Могу я узнать ее имя, сэр?
Кидд снова заглянул в записку.
– Мисс Кассандра Кроули.
– Кроули, – пробормотал Пенникотт. Гарри взглянул на него, но лицо полицейского ничего не выражало. – Может быть, с ней можно поговорить? Или при ее… болезни это невозможно?
Гарри заметил, как изменилось выражение лица доктора Кидда.
– С сожалением должен сказать, что мисс Кроули – один из наших редких беглецов, сержант, – сказал он.
Гарри не удержался:
– Она сбежала?
– Мы не хотели бы называть это так, мистер Вулстон, – упрекнул его Кидд. – У нас не тюремное учреждение.
– Да. Прошу прощения. Но ее здесь нет?
– Нет. – Доктор Кидд посмотрел на листок бумаги. – Я хотел уточнить все детали, прежде чем говорить с вами. Мисс Кроули поступила к нам десять лет назад. Призналась, что покушалась на собственную жизнь, и ей поставили диагноз «общая бредовая мания». Здоровье у нее хорошее, и другие пациенты ее любят, то есть любили.
– Кто оплачивает счета? – спросил Гарри.
Доктор Кидд вновь сверился со своими записями.
– Анонимный жертвователь.
– Это обычное дело? – снова вставил Гарри.
– Довольно обычное, – осторожно ответил Кидд. – Даже в наши дни существует предубеждение по отношению к тем, кто так или иначе связан с этим заведением. Поэтому некоторые предпочитают это скрывать. А в данном случае родных у пациентки нет. Насколько мне известно, у нее никогда не было посетителей.
– Когда мисс Кроули скрылась? – спросил Пенникотт.
– В начале апреля. Перед пасхальными каникулами. Правила у нас очень четкие. Если пациенту удается покинуть лечебницу и остаться на свободе в течение четырнадцати дней, то он автоматически вычеркивается из наших учетных записей.
– И часто такое случается?
– Очень редко, – ответил Кидд. – Очень- очень редко.
– А отсюда легко сбежать? – спросил Гарри. – Когда мы вошли, я заметил, что здесь нет ни высоких заборов, ни ворот, как я ожидал.
Кидд улыбнулся.
– Часть нашей философии – создание естественной, успокаивающей обстановки. Мы гордимся нашим современным подходом. Но ответ на ваш вопрос – нет, нелегко. Я бы даже сказал, что мисс Кроули наверняка кто-то помог, хотя никто не признался. И, как я уже упомянул, она пользовалась общей симпатией. Помогала тем, кто не умел читать и писать. Писала за них письма и тому подобное. Если другие пациенты или даже медсестры знали о ее намерениях, они держали это при себе.
Пенникотт закрыл блокнот.
– Спасибо, сэр. Не будем больше отнимать у вас время. Вы очень помогли.
Кидд показал им дверь.
– Я уверен, что вам не о чем беспокоиться, Вулстон, – сказал он, протягивая Гарри руку. – И все же – вы дадите мне знать, если будут новости?
Гарри с Пенникоттом вернулись в экипаж.
– Когда Кидд назвал имя той женщины, – тут же сказал Гарри, – вы нахмурились. Почему?
– Разве вы не обратили внимания, сэр?
– На что?
– На ее фамилию. Кроули. Это имя мистера Гиффорда. – Гарри почувствовал на себе взгляд полицейского. – Странное совпадение, вам не кажется?
Грегори Джозеф был не единственным, кто прятался от бури под крестом на рыночной площади.
Говорили, что, если встать там, рано или поздно мимо пройдут все обитатели Чичестера. Джозеф поднял воротник. Это отлично, если ты готов ждать.
Его терпение было вознаграждено. Он увидел, как Констанция Гиффорд бежит с Норт-стрит на Саут-стрит. Из дома Вулстона, как он предположил. Джозеф шел за ней до самой станции, где она взяла кеб, и он потерял ее из виду.
Он вернулся на свой пост на площади как раз вовремя, чтобы успеть заметить сержанта Пенникотта и Гарольда Вулстона, выходящих из конторы Джеральда Уайта. Эх, хотел бы он быть мухой на стене, когда Уайт пытался объяснить свой синяк под глазом и сломанный нос.
Затем Пенникотт с Вулстоном запрыгнули в экипаж, стоявший у обочины, и направились к конторе Фредерика Брука на Уэст-стрит. Теперь Джозеф знал, что опасения Кроутера были не напрасными. Полицейский сумел сложить два и два. Сообразил, что Брук, Уайт и Вулстон как-то связаны.
Джозеф быстро выскользнул из своего укрытия и помчался следом по Уэст-стрит, чтобы проследить за тем, что они будут делать. Притаился в дверях церкви Святого Петра, почти напротив конторы Брука, и стал ждать.
Грегори Джозеф не обольщался по поводу самого себя. Дебошир, мелкий воришка, человек, не гнушающийся извлечь максимальную выгоду из подвернувшихся сведений. Иногда не прочь помахать кулаками, но только с теми, кто сам напросился. Он был готов к тому, что у райских врат его перспективы окажутся сомнительными.
Но это? Это уже совсем другое дело. Когда она попросила его о помощи и рассказала о том, что сделали те люди, Джозеф впервые в жизни поверил, что сражается на стороне ангелов. Орудие правосудия против того, на что закон закрывает глаза. Так всегда было – для богатых свои правила, для бедных свои. Джозеф не сомневался, что Пенникотт не согласится с таким взглядом, но он просто восстановил естественную справедливость.
Он гордился тем, что смог помочь. Тем, что наказал зло.
Джозеф потопал ногами, чтобы вытряхнуть воду из ботинок. Одно его начинало беспокоить – непонятное место Гиффорда в общей схеме. Он предполагал, что Гиффорд был раньше связан с Бруком и остальными, а потом по какой-то причине с ними разошелся. Вот почему его, Джозефа, приставили шпионить за ним со старой соляной мельницы.
Но так ли это?
И как сюда вписываются Конни Гиффорд и Гарри Вулстон?
Внезапно Джозеф увидел, что Вулстон и Пенникотт снова вышли на улицу и направляются прямо к нему. Он стрелой метнулся через улицу и нырнул в дверной проем колокольни. Он слышал, как они громко переговариваются, стараясь перекричать шум ветра. Выждал пару секунд, вышел и двинулся за ними следом по Уэст-стрит в обратном направлении.
– Ну что? – спросил Гарри. – Что он сказал?
Они договорились, что будет лучше, если Гарри – учитывая его отношения с Бруком – не станет показываться тому на глаза.
– Мистер Брук сегодня тоже не пришел, – сказал Пенникотт. – Утром клерк нашел письмо на полу в холле. Клянется, что его не было там, когда он уходил домой вчера вечером.
– Если Саттон так говорит, значит, знает. Он никогда ничего не оставляет на волю случая.
Пенникотт протянул Гарри лист бумаги. Ветер едва не вырвал его из пальцев.
Гарри взял бумагу и нахмурился.
– Это не тот адрес, который, если верить конторе Уайта, был указан в его журнале встреч за вчерашний день?
– Тот.
– Что будем делать? Поедем туда или будем ждать подкрепления?
– Нет никаких доказательств того, что было совершено какое-либо преступление, – сказал Пенникотт.
– Не говорите чепухи! – возмутился Гарри. – Четыре человека пропали без вести, Пенникотт. А Вера Баркер?
– В данный момент у меня нет ничего, кроме ваших слов.
– Кто-то подделал подпись моего отца в ее свидетельстве о смерти, – продолжал Гарри. – Наверняка есть способ выяснить кто.
Колокола собора начали бить двенадцать. В удивлении Гарри посмотрел на часы.
– Черт, – сказал он, – я и не думал, что уже так поздно. Мисс Гиффорд, должно быть, ждет уже не первый час. Надо идти домой и рассказать ей, если она все еще там… боже, надеюсь, она все еще там… о том, что мы выяснили. Вы дождетесь меня? Нас? Я хочу пойти с вами. Если есть шанс, что мой отец… Я хочу быть там.
Пенникотт положил тяжелую руку на плечо Гарри.
– Вот теперь лучше предоставьте это мне, сэр, – твердо сказал он. – Вы мне помогли, я не отрицаю, но официально это дело полиции. Как вы сами говорите, четверо пропавших без вести, и, очевидно, они как-то связаны между собой.
– Вы не можете мне помешать, Пенникотт, – сказал Гарри, словно не веря тому, что услышал. – Я имею право быть там.
– При всем уважении, мистер Вулстон, нет.
– Пенникотт, я настаиваю.
– Идите домой, пересидите бурю. Поговорите со своей мисс Гиффорд. Расскажите все, что считаете нужным, но постарайтесь не волновать ее еще больше.
– В последний раз – я иду с вами.
– Простите, сэр.
Гарри внезапно понял, что Пенникотт упирается не только из приверженности правилам, но и чтобы защитить его, Гарри.
– Вы думаете, что мой отец на стороне преступников, так ведь?
Пенникотт выдержал его взгляд.
– Теперь это дело полиции, сэр.
– Мой отец не может быть замешан в… – Гарри услышал, как его голос сам собой взлетел вверх. – Как вы смеете даже думать, что такой человек, как он…
– Идите домой, – сказал Пенникотт, на этот раз со стальной ноткой в голосе. – Позаботьтесь о мисс Гиффорд.
– Вы должны сообщить об этом, Пенникотт. Вы не сможете сделать это в одиночку.
– Мистер Вулстон, учитывая то, что нам теперь известно – какие люди в этом замешаны, – не кажется ли вам, что будет лучше как можно дольше держать это в секрете? Как только у меня в руках будут необходимые доказательства, я приступлю к делу.
– Но…
– Идите домой, мистер Вулстон.
– Дела все хуже и хуже, – сказал Дэйви, вбегая обратно в комнату. – Мэри, найдутся еще какие-нибудь мешки для песка? Из-под муки, может?
– В кладовой, – сказала Мэри, не повернувшись к нему. Миссис Кристи молчала.
Мальчик посмотрел на них, затем повернулся на каблуках.
– Ладно, сам справлюсь. Хотя дождь льет как из ведра, между прочим.
– Я приду через минуту, – сказала Мэри.
Она сжала руки на коленях, разжала снова. Она была взволнована и не знала, что делать. Только теперь, выслушав рассказ матери, Мэри поняла, что никогда раньше не задумывалась о том, что за женщина ее мать и какой она была в молодости.
– Я ни на миг не жалею об этом, – сказала миссис Кристи. – Если бы вернулась в то время, то поступила бы так же.
Своего настоящего отца Мэри не помнила. Ее самые ранние воспоминания были о жизни в Лаване, с мамой и новым отцом. Через несколько лет родились близнецы. Потом мистер Кристи заболел, а когда он умер, они переехали в Фишборн. К сорока годам ее мать уже похоронила двух мужей.
Мэри взглянула на мать и увидела, какое напряженное у нее лицо.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что ее мать и мистер Гиффорд были друзьями – близкими друзьями, судя по всему, – а она до сих пор никогда не упоминала об этом.
– Ты собираешься сказать ему?
– Посмотрим, – сказала миссис Кристи. – Десять лет – большой срок.
Мэри прошла через всю комнату и обняла мать.
– Я горжусь тобой, мама, – сказала она. – Ты сумела устроить так, чтобы о ней было кому позаботиться. – Она помолчала. – А мисс Гиффорд тебя не помнит?
– Нет. – Миссис Кристи покачала головой, но потом задумалась. – По крайней мере, мне так показалось – она догадывается, что мы уже встречались раньше, но и только.
– Но ты же спасла ей жизнь, мама.
– И доктор, – сказала она. – Он сделал только самое необходимое для того, чтобы она могла выжить. Очень беспокоился о том, чтобы его имя не упоминали.
– Почему?
– Не знаю, голубушка. – Миссис Кристи слабо улыбнулась. – Вот почему меня насторожило, когда ты пришла домой и заговорила о мистере Вулстоне. Это мне сразу напомнило. – Она вздохнула. – Бедная крошка. Столько времени пролежала больная, а потом, когда поправилась, память к ней так и не вернулась. Оно и к лучшему, как оказалось.
– Почему к лучшему?
– Гиффорд нанял ту девушку учить мисс Гиффорд. Ничему такому особенному, не как гувернантка, только самые азы. Она была скорее членом семьи, старшей сестрой для Конни. Он был очень добр к этой девушке. Но когда он лишился музея, а мисс Гиффорд заболела, она уехала. Бросила их на произвол судьбы.
– Неблагодарная, значит? – спросила Мэри.
Ее мать нахмурилась.
– Правду сказать, Касси была славная девушка. – Она поджала губы. – Но она уехала и бросила их. Если бы Конни помнила, это разбило бы ей сердце. Так что в каком-то смысле так даже лучше.
– Ты сказала – Касси?
– Да, так. Сокращенно от Кассандры. Дурацкое имя, я всегда так считала. – Она помолчала. – Что с тобой, голубушка? У тебя такое лицо, как будто ты увидела привидение.
– Хозяин все время говорил о ней ночью, мама. Я была в полусне, не подслушивала, ничего такого, просто слышала, понимаешь? Мистер Гиффорд сказал, что она умерла.
– Умерла?
– Он так сказал.
– Когда? Он не сказал когда?
Мэри нахмурилась.
– Нет, но упомянул, что ничего не знал о похоронах, значит, недавно, наверно.
Мэри видела, как мать глубоко вздохнула, а потом вдруг разрыдалась.
– Ну что ты, матушка, – поспешно сказала она. – Незачем принимать это к сердцу.
Миссис Кристи достала из рукава носовой платок. Тут же обе оглянулись, услышав шум у двери.
– Извиняюсь, конечно, – сказал Дэйви с порога, – но этих мешков с песком будет маловато. Глядите.
Мэри сжала руку матери, а потом подошла к окну и протерла стекло рукавом.
Черные тучи неслись над полями и над ручьем, гонимые свирепым юго-западным ветром. Было уже не отличить, где море, где суша. Коса посреди ручья исчезла, вода пробила дыру в ограде сада Солт-Милл-хаус. Сама мельница, казалось, в любой момент готова была пошатнуться, рухнуть и исчезнуть под бурлящей водой.
– Еще чуть-чуть, и нас совсем отрежет, – сказал Дэйви.
Мэри подбежала к боковому окну и увидела, что морская вода уже хлынула на берега, заросшие боярышником и терновником. Время от времени она отступала, и затопленная тропинка появлялась снова, но было ясно, что нижние уголки сада вот-вот зальет.
– Мисс Гиффорд сказала, когда вернется, Дэйви? – спросила миссис Кристи.
Он покачал головой.
– Сказала только, что постарается обернуться как можно быстрее. Еще до прилива. – Он помолчал. – Она уже опоздала.
– Ты только погляди, – прошептала Мэри.
Миссис Кристи двинулась к двери.
– Я разбужу хозяина, – твердо сказала она. – Это дом Гиффорда. Пусть скажет нам, что делать.
Мэри почувствовала, как тонкие пальцы Дэйви ухватили ее за руку.
– Смотри, – сказал он, указывая сквозь стекло. – Там, на болотах, кто-то есть.
Мэри снова протерла стекло, а затем, не сумев ничего толком разглядеть, побежала вверх по лестнице к большому окну, откуда было видно лучше. Дэйви поднялся за ней. Сквозь проливной дождь, поверх воды, можно было разглядеть маленькую темную фигурку, тяжело бредущую вдоль волнолома на другом берегу ручья, со стороны Апулдрама.
– Мама! – позвала Мэри. – Мама! Это он.
Миссис Кристи подошла к ним. Ее руки сами собой взметнулись вверх и зажали рот.
– Ты же говорила, что у Гиффорда даже встать сил не хватит, не то что спуститься по лестнице и дойти до самых болот?
У них на глазах Гиффорд внезапно изменил направление, повернул прочь от моря и пропал за стеной дождя и брызг.
– Мисс Гиффорд просила меня побыть тут за нее! – вскричал Дэйви. – Присмотреть за ним.
Мэри положила руку ему на плечо.
– Ты не виноват.
– Виноват. Она оставила меня за старшего.
Миссис Кристи повернулась к Дэйви.
– У тебя есть шанс загладить свою вину. Нужно пойти за ним, дружок. Не пускать его. Сможешь?
– Куда не пускать, мама? – тихо спросила Мэри.
– Не знаю, не знаю, – ответила миссис Кристи, и голос у нее от испуга взлетел вверх. – Но я хочу, чтобы он вернулся сюда целым и невредимым. Нечего ему там делать, когда вода поднимается. Да еще вокруг такое творится.
– О чем ты? Думаешь, ему что-то угрожает?
Миссис Кристи не ответила.
– Ты сможешь догнать его, мальчик? Привести домой?
Дэйви посмотрел на Мэри, та кивнула.
Через пару минут он уже мчался по опасной тропинке к Милл-лейн. Вода плескалась по щиколотку, но он знал самые безопасные пути по этой зыбкой, ненадежной земле. Знал, где трясина самая глубокая, самая опасная.
– Верни его домой целым и невредимым, – крикнула ему вслед Мэри. – И сам тоже остерегайся. Слышишь меня, Дэйви?
Дождь хлестал Дэйви по лицу, ветер отвешивал одну оплеуху за другой. Над ручьем – вспышка и раскат грома. Дэйви взглянул на дорогу и увидел на углу у «Бычьей головы» Грегори Джозефа, выходящего из таверны. Повернув голову в другую сторону, он увидел приближающуюся и замедляющую ход рессорную двуколку. Узнав возницу, Дэйви кивнул, но не остановился: ему никак нельзя было задерживаться.
– Сэр.
– Напрасно ты бродишь тут в такую погоду. Новый шторм надвигается, дома надо сидеть.
– Но там мистер Гиффорд, сэр, – сказал Дэйви, с трудом переводя дыхание. – У дамбы. Миссис Кристи послала меня привести его домой. Беспокоится за него.
Дэйви утер нос рукавом. Дождь стекал по его лицу, и он чувствовал, что с каждой секундой, пока он тут стоит и ведет разговоры, мистер Гиффорд уходит все дальше. Один раз он уже не сумел выполнить свой долг. Ему не хотелось оплошать снова.
– Мне нужно идти. Я слово дал.
– А если я подвезу тебя в двуколке?
Глаза у Дэйви широко распахнулись.
– А можно?
– Забирайтесь сзади, молодой человек. Мигом домчим.
Такой способ, когда центральная проволока пропускается через шейку уже после набивки, предпочтительнее всех прочих не только из-за своей простоты, но и потому, что позволяет сохранить цилиндрическую форму шейки. Даже шею лебедя набивают до введения проволоки.
Это последние слова, которые я напишу. Мое последнее распоряжение – вернуть тебе твой дневник.
Дело почти закончено.
Дождь все льет, ветер завывает над лиманом. Если он – последний из моих четверых гостей – не придет в ближайшее время, боюсь, что путь от дороги к морю будет перекрыт.
У меня пропал вкус к этой игре. К подготовке, планированию, исполнению. Важно одно – чтобы она закончилась.
Говорила ли я уже, что кое о чем все-таки сожалею? О том, что бедная милая Птаха погибла из-за этой мерзкой истории. О том, что мы с тобой так и не встретились – и не могли встретиться. О том, что я причинила тяжкое горе человеку, который искренне пытался сделать для меня все, что мог. Но если бы он знал о моих намерениях, то попытался бы остановить меня, а этого нельзя было допустить.
Я куда раньше его поняла, что утешения не найти нигде. Все эти годы терапевтических бесед, доброго отношения, залитых солнцем террас и бело-розовых конских каштанов в парке… Все, чем только можно умиротворить помутившийся разум. И все это в итоге ничего не изменило.
Потом я увидела одного из них – Галку – среди мужчин в цилиндрах и во фраках, членов попечительского совета, выносивших вердикт. Никогда раньше не испытывала таких ярости и гнева – и тогда я поняла.
Нельзя забыть и простить, пока они разгуливают на свободе.
Преступление, наказание, правосудие.
Кажется, я слышу что-то за шумом бури? За грохотом приливных волн? Звук шагов на дорожке? Стук кулаков в дверь? Или время еще не пришло?
Начало Апулдрам-лейн полностью затопило. Конни видела, как бурлящая бурая вода заливает дорогу и плещется о фундаменты домов. Маленький самодельный памятник семье, погибшей во время мартовского наводнения, когда опрокинулась их двуколка, весь ушел под воду. За памятник цеплялись потрепанные цветы, их лепестки уже оборвало течением.
Кебмен остановился и повернулся на сиденье.
– Простите, мисс, – прокричал он сквозь ветер, – дальше никак. Не могу рисковать лошадью. Даже если там не слишком глубоко – никакой гарантии, что я потом проеду обратно.
Придерживая шляпку одной рукой, Конни порылась в сумочке, вытащила монету и сунула ее в руку кебмена. Он приложил руку к кепке.
– Удачи, мисс.
Конни видела, как он развернул экипаж, щелкнул кнутом и погнал лошадь обратно в сторону Чичестера.
Раскаты грома над головой. На этот раз ближе.
Конни быстро оценила обстановку. На месте Клей-лейн образовалось озеро, и, как сказал кебмен, невозможно было понять, какая там глубина. Конни быстро зашагала по тропинке, ведущей мимо коттеджа Клейтон к заливным лугам. Эти луга так и не оправились полностью от разрушительных весенних паводков, но они, по крайней мере, были рассчитаны на то, чтобы пережить затопление. С дороги воде некуда было стекать, и Конни боялась, что Милл-лейн окажется непроходимой.
Она шла навстречу ветру, отчаянно желая увидеть Блэкторн-хаус на дальнем берегу ручья. В животе поселился неприятный холодок. Страх за отца, тревога о том, почему не пришел Гарри.
Сколько Конни ни пыталась отогнать от себя мрачные фантазии по этому поводу, ничего не выходило.
Она тяжело брела вперед. Лицо было мокрое, поля шляпы хлопали на ветру, будто крылья огромной птицы. Наконец она сняла шляпу, убрала в сумку и упрямо двинулась дальше.
Вера, доктор Вулстон, отец, Касси…
Тут Конни заметила что-то вдали: оказывается, она была не единственной, кому хватило безрассудства выйти из дома. Примерно в полумиле, ближе к воде, еще кто-то сражался со штормом и приливом. Она видела, как этот кто-то упал, затем поднялся и двинулся дальше спотыкающейся походкой, вдоль исчезающей на глазах береговой линии к Апулдраму, словно не замечая препятствий на пути.
Снова упал, снова поднялся.
На этот раз что-то в его движениях, в том, как он брел, шатаясь, по грязи, показалось знакомым. Мгновенное облегчение тут же вытеснили страх и паника. Что он здесь делает?
– Отец! – закричала Конни, но ветер отнес ее голос в сторону. – Гиффорд!
Отбросив все мысли о собственной безопасности, Конни бросилась по болотам вслед за отцом.
Дэйви сел и выплюнул соломинку изо рта. Он никак не мог понять, что произошло.
Последнее, что он помнил – как он сидит в двуколке. Сидит, сжавшись в комок, на полу, чтобы спрятаться от ветра, и тут замечает кое-что под сиденьем. Большую мягкую черную шляпу с перьями. Интересно, что это тут делает шляпа Веры Баркер?
А дальше – ничего.
Дэйви потрогал затылок и поморщился, нащупав шишку величиной с яйцо. Размял плечи и встал.
Он был в какой-то конюшне или в загоне для скота. На земле валялись старые тряпки, вокруг птичий помет и штабель деревянных птичьих клеток. На перевернутом ящике – единственная свеча в простом латунном подсвечнике.
Где он? Как он сюда попал?
– Отец! – закричала Конни.
Она поразилась тому, как быстро он идет. Как ни слаб он был, он, казалось, уходил от нее все дальше. В голове у него явно была какая-то четко определенная цель.
Тяжелые юбки липли к ногам Конни, мокрое пальто сковывало движения. Она почти не чувствовала под собой ног и с каждым тяжелым шагом, казалось, все глубже увязала в грязи, а морская вода поднималась все выше и выше над землей.
Затем, к своему облегчению, Конни увидела впереди Апулдрамский лес. Она надеялась, что Гиффорд найдет там укрытие.
– Отец!
Ответа не было. Конни ринулась в гущу деревьев. Деревья мотались взад-вперед, будто необъезженные лошади, но навес листьев все-таки защищал от дождя. Конни выдохнула, дожидаясь, когда стихнет звон в ушах. Гиффорда по-прежнему не было видно.
Конни шагала, огибая стволы ясеней и дубов. Она потеряла счет времени, но видела, что прилив поднялся пугающе высоко. Так она шла, пока не увидела вдалеке за деревьями очертания небольшого одноэтажного коттеджа. Трава в конце сада уже ушла под воду, но по тропинке еще можно было пройти.
Она выскочила из леса на дорожку и подбежала к двери. Вывеска гласила: «Коттедж “Фемида”». Конни нахмурилась: в голове ожило еще одно воспоминание, связанное с Касси. Рукописная этикетка. «Фемида, богиня справедливости».
Она постучала в дверь.
– Здравствуйте! Впустите меня. Пожалуйста!
Новый порыв ветра ударил в спину, едва не сбив ее с ног. Она забарабанила громче.
– Есть тут кто-нибудь? Отец?
Никто не ответил, и тогда Конни дернула за ручку и обнаружила, что дверь не заперта.
Она вошла.
Дэйви услышал, как кто-то загремел засовом. Он уже хотел позвать на помощь, но тут ему пришло в голову – ведь тот, кто ударил, может и вернуться, чтобы прикончить.
Грегори Джозеф? Дэйви покачал головой; тот был слишком далеко. Может, двуколка перевернулась? Его выбросило, и он разбил голову при падении? Но если так, то как он оказался заперт здесь? И где мистер Кроутер? Он тоже расшибся?
Дэйви понятия не имел, за что ему все это, но когда это кого-то волновало? Он поднялся на ноги. За свою короткую жизнь успел выучиться этому – подниматься, когда тебя собьют с ног. И еще тому, что иногда лучше не лезть на рожон. Выжить и дать бой в следующий раз.
Сейчас был как раз такой день.
Дэйви огляделся, ища, где бы спрятаться. Единственный выход – забраться на стропила в надежде, что никто не догадается посмотреть наверх. Кто бы ни был этот «никто». Когда дверь откроется, есть шанс спрыгнуть и удрать. Дэйви считал, что за ним мало кто угонится.
У стены стояла металлическая кормушка. Дэйви забрался наверх, встал и, балансируя, дотянулся до нижней балки. Руки соскользнули. Он ухватился еще раз, на этот раз покрепче, и подтянулся. Теперь он был достаточно высоко. Задыхаясь от натуги, он вжался спиной в стену и старался не дышать слишком громко.
Гарри смотрел на узкую заболоченную тропинку, ведущую от Апулдрам-лейн к морю. Он вздрогнул от очередного удара грома над головой, натянул шляпу на самые уши и двинулся в путь.
Тут же он провалился глубоко в грязь. Черная вода лимана набралась в ботинки. Правильный ли это путь к коттеджу «Фемида»? Кебмен сказал, что вчера вечером возил кого-то в Апулдрам.
Гарри побрел дальше. Он не мог понять, куда, черт возьми, подевался этот Пенникотт. Абсолютно никаких признаков активности полиции. Сержант сказал, что ему нужно собрать больше доказательств, но ведь никто ему не мешал приехать в Апулдрам, чтобы навести справки. И Уайт, и Брук как-то связаны с коттеджем, Пенникотту это уже известно.
Зигзаг молнии расколол небо, а через несколько секунд снова грохнул раскат грома. Гарри поднял взгляд, размышляя, где сейчас безопаснее – под деревьями или на открытом воздухе.
Расставшись с Пенникоттом и вернувшись домой на Норт-стрит, он обнаружил, что Конни ушла, прождав больше часа. Потом увидел записку, которую она оставила ему на подносе в холле: она просила его как можно скорее приехать в Блэкторн-хаус. Писала, что должна ему что-то сказать. Под этой впопыхах нацарапанной запиской стоял постскриптум, даже в такой мрачный момент заставивший его улыбнуться.
«Очень красиво. Вы, без сомнения, настоящий художник». И внизу: «Спасибо. К. Г.».
Он намеревался выполнить ее просьбу, но, добравшись до окраины Фишборна, понял, что лучше сначала побывать в коттедже «Фемида». Ему отчаянно хотелось увидеть Конни, но коттедж «Фемида» был их единственной зацепкой, и, если Пенникотт не собирается действовать, значит, действовать будет Гарри. Он никак не мог бросить сейчас своего старика.
Он знал, что Конни поймет. Она ведь тоже любит своего отца.
К своему удивлению, он заметил, что по дороге катит двуколка без возницы. Кроутеровская? Гарри увидел белки глаз лошади, обезумевшей от грома и свиста ветра, и схватился за поводья. Лошадь встала на дыбы, но Гарри удержал ее и долго возился со сбруей, пока не распряг. Как, черт возьми, эта лошадь до сих пор не покалечилась? Гарри толком не умел обращаться с животными и не знал, как будет лучше: привязать лошадь и поискать кого-нибудь, кто ею займется, или отпустить на волю. Прямо над головой грохнул еще один удар грома, и решение было принято за него. Лошадь вновь встала на дыбы и вырвала у него из рук поводья. Он не смог их удержать. Теперь можно было только надеяться, что лошадь сама найдет обратный путь в Фишборн.
Гарри поскользнулся в грязи и чуть не упал. Он тяжело брел по тропинке, и с каждым шагом ботинки увязали все глубже. Наконец он с облегчением увидел впереди, в конце дороги, маленькое здание на большом участке земли. Справа лес, прямо впереди море. Гарри предположил, что это, должно быть, и есть коттедж «Фемида», хотя для столь скромного домика такое название казалось слишком вычурным.
Он убедил себя, что отец там. Теперь, добравшись на место, он не знал, как лучше поступить. Если старик здесь и его удерживают против воли (несмотря на все невысказанные инсинуации Пенникотта, это было единственное объяснение, которое Гарри был готов принять), то ни в коем случае не следует вваливаться туда с риском все испортить. Гарри подумал, что, вполне возможно, Пенникотт уже здесь, хотя никаких следов его присутствия не заметил.
Сильный порыв ветра едва не сбил его с ног. Промокшая насквозь одежда тяжело облепила руки и ноги. Гарри понимал, что долго оставаться снаружи невозможно. Он огляделся в поисках места, откуда можно было бы наблюдать за домом. Поднял воротник, пригнулся пониже и побежал к чему-то похожему на угольный погреб в дальней части коттеджа. Сгодится пока.
Едва укрывшись там, он снова подумал о Конни. Он надеялся, что, какие бы неприятные факты ни всплыли о ее отце, она сумеет с этим справиться. Гарри твердо решил, что будет рядом с ней, как бы ни сложились обстоятельства.
Мельничный пруд вышел из берегов. Вода хлынула через дорогу, к тем домам, что стояли внизу, поднялась на крыльцо и стала просачиваться в щели между дверьми и каменными порогами Пендриллс и Солт-Милл-хаус.
Плащ Пенникотта развевался на ветру. Он поднял руку и снова постучал в дверь Слей-Лодж.
– Сэр? – крикнул он. – Откройте дверь, пожалуйста. Это полиция.
Дом, казалось, молча смотрел на него. Все окна были плотно закрыты. Никаких признаков жизни. Пенникотт проклинал ту отсрочку, которая понадобилась ему, чтобы получить нужные доказательства. Когда имеешь дело с людьми, надежно защищенными своим состоянием и положением в обществе, промахи недопустимы, поэтому Пенникотт скрупулезно придерживался правил. Он взглянул на часы. Его коллеги уже должны бы прибыть в коттедж «Фемида», если Апулдрам-лейн еще проходима.
– Сэр? – крикнул он снова.
На этот раз, снова не получив ответа, Пенникотт отступил. Подозвал молодого полицейского, ожидавшего поодаль.
– Придется выломать, – сказал он.
Они навалились плечами на дверь.
– Еще раз, – скомандовал Пенникотт. – Еще!
Мало-помалу петли затрещали и начали подаваться. Наконец, после очередной попытки, дверь отлетела от косяка, и они оказались внутри.
Пенникотт бросился в дом и увидел огромного лебедя, стоявшего в коридоре.
Он сразу понял, что здесь никого нет. Дом выглядел пустым.
– Проверьте наверху, – приказал он.
Сам Пенникотт прошелся по кабинету и гостиной и заметил, что все ящики письменного стола открыты. Оставалось надеться, что остальным, тем, кто отправился в коттедж «Фемида», повезет больше.
– Нашли что-нибудь? – спросил он, когда молодой человек появился снова.
– Только это, – сказал тот и протянул Пенникотту моток проволоки, какой обычно пользуются таксидермисты.
Конни, пошатываясь на усталых ногах, вошла в вестибюль, где можно было наконец укрыться от бури, а затем кое-как закрыла мотавшуюся на ветру дверь.
Первым чувством было облегчение. Кожа у нее задубела от соленой воды, принесенной с моря. В коттедже стояла полная, абсолютная тишина.
– Отец?..
В воздухе висела странная смесь ароматов. Свечи, благовония и еще что-то неприятно сладкое. Давний, привычный запах, хорошо знакомый ей по мастерской.
Кровь.
– Гиффорд?
Он ведь прячется здесь? Куда ему еще идти?
Из холла вели две двери по бокам, а третья была впереди, в конце коридора. Все они были закрыты. Конни зашла сначала в комнату справа. Небольшая гостиная. Она была пуста, хотя и хранила следы чьего-то недавнего присутствия. Тарелка, нож, стопка газет и несколько книг на невысоком столике. Конни уже хотела вернуться в холл, когда заметила название самой верхней книги в стопке. Она взяла ее в руки.
«Миссис Р. Ли. – прочла она. – Таксидермия, или Искусство сбора, подготовки и монтажа образцов естественной истории. Лондон: Патерностер-Роу, 1820».
Судя по всему, то же лонгмановское издание, что и у ее отца. Потом Конни вспомнила, что не могла найти его, когда они с Гарри были в мастерской. Она открыла форзац и увидела на внутренней стороне обложки отцовский экслибрис: «Мистер Кроули Гиффорд, чучельник».
Отец принес книгу сюда? Одолжил кому-то?
Взгляд Конни упал на книгу, придавленную руководством миссис Ли. Но это оказалась не книга, а ее дневник. Тот самый, пропавший еще в среду. Неужели отец и его взял? И тоже принес сюда? Едва ли. В тот день он был в ужасном состоянии, пьян почти до беспамятства.
Конни перелистала страницы, сама не зная, что ищет, – страница за страницей, исписанные собственным знакомым почерком. Одна страничка выпала из тетради. Потом Конни увидела, что некоторые страницы исписаны другими чернилами. Не синими, а черными.
Почерк узнаваемый – но не ее.
Конни покачала головой. Это немыслимо. Касси мертва. Она не могла сделать эти записи.
Конни снова вспомнила об отце. Он был не в себе, мысли у него путались, но он сам сказал, что Касси умерла. Когда Конни заговорила о Клубе врановых, пытаясь вытянуть из него признание, что он знал, как они убили Касси десять лет назад, он ничего не возразил.
Опять крупица сомнения.
Конни вспомнила о женщине, которая следила за Блэкторн-хаус, о мужчине, которого Дэйви видел на том же месте. «Маленький, аккуратный такой», – сказал Дэйви. И еще – что что-то в нем было не так. То же самое Гарри сказал о человеке, который, как он слышал, ссорился с его отцом. Она вспомнила о письме, которое дала ей миссис Кристи – доставленном прямо в дом, написанном знакомым почерком, – и о том, как безутешно горевал Гиффорд. Рана была свежая, открытая, не десятилетней давности.
– Касси? – услышала она собственный голос.
Но никто ей не ответил. Никто не вышел.
С колотящимся сердцем Конни взяла дневник и прошла через холл в комнату напротив. Она была пуста, если не считать груды черных портьер, похожих на театральные занавесы, и мясницких инструментов на полу. На зубцах пилы бурые пятна.
Кровь, кожа, кости…
Оставалась последняя комната. Все еще держа дневник перед собой, как щит, Конни медленно двинулась по коридору.
Здесь ли отец? Здесь ли Касси? Или кто-то, кто пытается выдать себя за Касси?
Каждый мускул ее тела твердил ей – не ходи, но теперь уже поздно было поворачивать назад. Десять лет она жила среди тайн, отравляющих все вокруг. Лучше взглянуть в глаза правде, какой бы она ни была и как ни тяжело будет с ней справиться. Лучше знать, чем гадать и сомневаться всю жизнь, как все эти десять лет.
Конни положила дневник на столик в холле и подошла к закрытой двери в конце коридора.
Дэйви спрыгнул с балки на солому за спиной у фигуры, стоявшей в дверях. Хотел удрать, но Джозеф бросился на него, схватил за куртку, швырнул обратно на солому и загородил дверь своим телом.
Дэйви бросился на него. Джозеф схватил мальчика и приподнял его над землей.
– Ну-ка, уймись. Он нас услышит, – прошипел он.
– Где мистер Гиффорд? Что вы с ним сделали? Если вы его хоть пальцем тронули…
– Гиффорд?
Удивление в голосе Джозефа прозвучало так явственно, что Дэйви перестал отбиваться.
– Слушай, я тебя отпущу, но клянусь, если снова начнешь шуметь – пристукну. Ясно?
Дэйви кивнул. Джозеф выпустил его.
– Где мы?
– А ты разве не знаешь?
– Нет. Матушка Кристи послала меня за мистером Гиффордом. Он шел сюда, но я… Честно говоря, я не уверен.
Джозеф покачал головой.
– Что Гиффорд здесь делает? Что за игру он затеял?
– Двуколка, должно быть, перевернулась, – проговорил Дэйви, размышляя вслух. Он посмотрел на Джозефа. – Это вы меня сюда засунули?
– Нет, конечно. Стал бы я тогда тебя выпускать.
Дэйви подумал и решил, что это похоже на правду.
– А кто же тогда?
На мгновение их взгляды встретились, и Дэйви вспомнил.
– Верина шляпа, – сказал он. – Я нашел ее в двуколке Кроутера.
Конни не могла понять, что перед ней. По крайней мере, сначала.
В комнате было темно, если не считать трех свечей, горевших за тремя креслами, которые отбрасывали тени ей навстречу. Она подождала. Дала глазам привыкнуть к полумраку. Вгляделась еще раз.
В креслах в стиле Людовика Четвертого сидели три манекена в натуральную величину. Похожи на Пьеро, только одеты в черное, а не в белое, и одежда расшита всевозможными узорами. На каждом была красивая маска в виде птичьей головы: галка с шелковистым серым капюшоном; сорока с блестящими пурпурно-зелеными перьями в хвосте; у третьей маски был тяжелый, будто деревянный клюв и угольно-черные грачиные перья.
Это была какая-то жуткая копия той витрины, которую ее отец сделал и спрятал в ле́днике: галка, сорока, грач. Четвертое место пустовало.
Ворона не было.
Конни ощутила слабость во всем теле, когда начала понимать, что перед ней на самом деле. Она заставила себя не отводить взгляд. Она должна знать правду. Конни сделала несколько неглубоких вдохов, стараясь, чтобы от горячего, тошнотворного воздуха не запершило в носу и горле, в ожидании, когда пульс станет ровнее. Наконец к ней вернулись последние недостающие воспоминания о той ночи, когда умерла Касси.
Четверо мужчин сидят в музее на креслах, которые в ее детских глазах выглядят настоящими тронами. Она заглядывает в комнату сверху, притаившись за деревянными перилами на лестничной площадке первого этажа.
Свечи, дым, перья. Шум, мужские голоса.
Ее отец и Касси спорят в холле. Может, это ее и разбудило? Гиффорд упрашивает Касси развлечь гостей, пока он сходит в деревню и выяснит, почему их до сих пор нет.
Касси скрестила руки на груди.
– Кого?
– Танцовщиц, – сказал он, отводя взгляд. Не мог смотреть ей в глаза. – Увеселительная программа, ничего тут дурного нет. Он дал мне слово.
– Танцовщицы! – презрительно проговорила Касси. – Скорее уж падшие девицы. Как не стыдно, Гиффорд, при дочери-то.
– Все законно, он дал мне слово джентльмена, – сказал Гиффорд. – Я всего на пять минут, Касси. Он сам все устроил, но они уже должны были быть здесь. Нужно пойти и узнать, что с ними. Заблудились, скорее всего. Я прошу тебя побыть здесь за меня всего пять минут. Проследить, чтобы у них бокалы не пустели. Вот и все.
Конни смотрит и ждет, и наконец Касси кивает.
– Пять минут. Не больше.
Звук захлопнувшейся боковой двери.
Конни отступает в тень, понимая, что у нее будут неприятности, если Касси узнает, что она не в постели. Голоса мужчин становятся все громче и нетерпеливее. Конни прислушивается в ожидании шагов отца, но он все не возвращается.
Касси останавливается в холле, держа в руках поднос с напитками. Вид у нее не встревоженный, а сердитый. Потом она изображает на лице улыбку и входит в комнату. Дверь остается открытой. Конни хватается за перекладины лестницы, вжимается в них лицом, чтобы все видеть.
Касси все еще улыбается, пытается улыбаться, когда к ней уже тянутся руки. Толкают ее, дергают за одежду. Конни понимает, что Касси злится.
А потом пугается.
Звук разбитого стекла. Поднос падает на пол. Запах бренди и виски. Шум становится все громче, переходит в крики. Одна из самых больших витрин опрокидывается и разбивается. Певчие птицы вылетают из нее, словно ожили вдруг. Всех маленьких птичек, юрков, зябликов, чижей, зеленушек, коноплянок – всю чудесную работу ее отца топчут ногами.
Черные перья масок. Четверо мужчин в масках.
Один из них говорит Касси, чтобы она не глупила и не поднимала шума. Они просто веселятся. Когда она бьет его в ответ, его это, очевидно, забавляет. Он начинает еще сильнее дергать ее за юбки, теперь уже совсем грубо. Сжимает в руках ее запястья, хочет поцеловать.
Касси пытается уйти. Человек в маске галки сам ничего не делает, но и не останавливает их. Касси бежит к двери, но человек в маске сороки преграждает ей путь и хватает за горло. Звук рвущейся материи, ослепительная белизна голой кожи. Касси отбивается, пытается вырваться, но человек в маске грача бьет ее, она падает с отчаянным криком, и он снова бьет. И вот уже он навалился сверху и делает с ней что-то такое, что она кричит – от гнева, а потом от боли. Он делает ей больно. Осыпает бранью. Лицо Касси в крови.
Но она не перестает отбиваться и кричать.
Человек в маске ворона смотрит, скрестив руки на груди, потом наконец делает шаг вперед и хватает Касси за волосы. Выдергивает из них желтую ленту, крутит в руках, а потом склоняется над Касси и затягивает ленту. И снова затягивает.
Конни не понимает, что они делают и зачем, не знает, почему отец так долго не возвращается.
А потом резко наступает тишина.
Касси больше не кричит. Не издает ни звука. Она лежит на полу.
Белое лицо, синие губы…
– Жаль, – говорит мужчина в маске ворона, глядя на нее сверху вниз, держа в руке желтую ленту. – Избавьтесь от нее.
У Конни перехватило дыхание от резкого удара памяти. Пыль на голых половицах, перья…
Касси мертва. Конни сама видела, как она умерла.
Тогда Конни ничего не понимала, знала только, что это что-то плохое. Что-то страшное. Пусть ее бранит отец, пусть Касси тоже бранит, но она не могла больше молчать. Она закричала во все горло и бросилась вниз по лестнице, к Касси.
Полет по воздуху. Падение. Она врезается плечами, локтями, ладонями в стену, в лестничные ступени, ударяется головой о каменный пол внизу. Ночной холод на лице, ощущение, что кто-то несет ее на руках.
Больше она Касси никогда не видела.
Конни поднесла руки к лицу и поняла, что плачет. Сознание отходило от увиденного в прошлом, готовя ее к встрече с ужасным настоящим.
Она слышала, как тикают часы в такт с биением ее сердца. Постепенно она вновь оказалась в душной комнате и заставила себя снова взглянуть на жуткую картину. На кресла, на манекены, сидящие в них, на расшитые мантии и маски.
Галка, сорока, грач. Четвертое кресло пустое.
Первый костюм был самого простого покроя. Только черные и серые перья – ни драгоценных камней, ни стекла. Второй – более замысловатый. Изящный веер из черно-белых перьев, переливающиеся перья из сорочьего хвоста, длинные, причудливого вида, нашиты на ткань. Третий костюм был самым экстравагантным из всех: буйство перьев всех цветов – красных, белых, черных, серых, коричневых – рассыпающихся на груди костюма как фейерверк.
Наконец сознание вынудило Конни принять то, что подсознание знало с самого начала. Она узнала этот запах сразу, как только вошла в коттедж, хоть и пыталась делать вид, что не чувствует его. Приторно-сладкий запах плоти, тронутой разложением.
Это не манекены. Они не предназначены для другой жизни. Процесс разложения в душной комнате уже начался. Не манекены, люди.
Не изысканно украшенные костюмы – перья вставлены прямо в грудь, между костями, под кожу. Глазницы, виднеющиеся сквозь прорези в бархатных масках, не инкрустированы ни рубинами, ни агатами. Это засохшая кровь вокруг глазниц, заполненных теперь стеклом и эмалью.
Конни зажала рот рукой. Пол словно бы закачался и стал уходить из-под ног. Она не позволила себе упасть. На этот раз – нет. Больше никогда. Она боялась, что если выскользнет из времени сейчас, то может навсегда остаться в ловушке, наедине с этим ужасом.
Она шагнула вперед и стянула маску с лица первого мужчины – Галки.
Лицо у него было серое. Она закрыла ему глаза. Даже после смерти видно было сходство между его чертами и чертами Гарри.
Дрожащей рукой Конни сняла маску с второго мужчины – Сороки. Блестящие черные волосы. Веки зашиты, окрашены по краям засохшей кровью. Безобразные черные швы стягивали ноздри. Этот был ей незнаком.
Зато она узнала крупного дородного мужчину на третьем кресле – она видела его на кладбище. Фредерик Брук, у которого служил Гарри. Она медленно сняла с него маску.
Рот Брука был зашит, в окровавленных глазницах сидели черные шарики. На место носа вставлен кусок дерева, вырезанный в форме грачиного клюва. Он был весь в засохшей крови. А из шеи и горла торчали витки проволоки, крепившие тело в вертикальном положении к спинке кресла. Он тоже был набит перьями, но Конни видела, что, в отличие от Сороки, туловище у него выпотрошено и ребра отпилены.
Клуб врановых. Псевдонимы участников, прозвища, выбранные для каждого. Галка – отец Гарри. Сороку она не знала. Брук – грач. На короткий миг у Конни мелькнула мысль о Гарри и о том, что она пошла бы на что угодно, лишь бы избавить его от этого зрелища. Но как? Его мир вот-вот рухнет, и никто не в силах это предотвратить.
Она заставила себя отбросить мысли о Гарри и стала думать о четвертом мужчине. Маска ворона была готова, ждала на последнем кресле. Ждала того, кто сначала смотрел, как двое мужчин нападают на беззащитную девушку, а потом затянул ей ленту на шее и задушил ее, чтобы она не кричала, задушил хладнокровно и равнодушно. Место убийцы было пустым.
Мысли Конни переметнулись с отца Гарри на ее собственного. Она вздрогнула: вера в его невиновность вновь пошатнулась. Кроули. Похоже на карканье ворона?..
Она покачала головой. Гиффорда не было там, когда убили Касси. Конни слышала, как он вышел из музея, и не вернулся. Но все ли она вспомнила? Что еще затерялось в памяти, вытесненное потрясением и страхом? Ее подсознание очень многое скрыло от нее. Может, и это тоже?
Наконец она почувствовала, что колени у нее подгибаются. Попятилась назад, внезапно поняв, что не в силах больше оставаться ни секунды в этой живой могиле. Она бросилась к двери. Руки тряслись, и она не могла ухватиться за ручку, чтобы выбраться отсюда.
К своему ужасу, она услышала шум в коридоре, за дверью. Отчаянно заозиралась, ища, где бы спрятаться, где на нее не будут смотреть окровавленные и зашитые глаза мертвецов, – но прятаться было некуда.
Шаги приближались. Конни отступила на шаг. Если он войдет в комнату – возможно, таща за собой четвертую жертву, – успеет ли она убежать и выскочить из дома, прежде чем он ее поймает?
Он? Кого она ожидала увидеть? Она слышала звук крови, пульсирующей в ушах.
Шаги замерли.
Конни неотрывно смотрела на ручку, всеми силами желая, чтобы она не поворачивалась, но она повернулась. Дверь начала открываться. Затем Конни с облегчением услышала знакомый шепот сквозь щель.
– Что вы такое творите? – спросил Дэйви.
– Заткнись, – прошипел Джозеф. – Ты что, хочешь, чтобы он нас услышал?
– Кто?
– А ты как думаешь? – спросил Джозеф, стараясь, несмотря на бурю, удержать дверь приоткрытой. – Я думал, Гиффорд впутал в это дело Веру, а потом убил ее, чтобы не рассказала никому.
Дэйви ошарашенно уставился на него.
– Мистер Гиффорд убил Веру? Чушь-то не порите.
– Что ты знаешь? Я думал, он шантажирует всех остальных – так мне сказали. Это было похоже на правду. Он наверняка в этом замешан.
– Шантажирует?
Джозеф его не слушал. Просто продолжал, как будто Дэйви ничего не говорил.
– Конечно, теперь я понимаю, что он сам это сделал с Верой, а потом подбросил ее труп к Блэкторн-хаус, чтобы бросить подозрение на мистера Гиффорда. А я до сих пор видел все шиворот-навыворот.
– Я понятия не имею, о чем вы говорите.
– Она еще так разволновалась, когда я ей сказал, – продолжал Джозеф. – Все твердила, что у нее на руках невинная кровь. Что этого не должно было случиться.
– Но мисс Гиффорд даже не знала Птаху, – перебил Дэйви. – При чем тут она?
– Я говорю не о мисс Гиффорд.
– Тогда какого черта?..
– Тихо! – прошипел Джозеф, предупреждающе опуская руку на плечо Дэйви. – Там кто-то есть.
Дэйви попытался выглянуть в щель между деревянными планками, но за стеной дождя не было видно ничего дальше нескольких футов. Джозеф оттолкнул Дэйви.
– Ты видел, куда подевался мистер Гиффорд? В дом зашел?
– Я даже не знаю, здесь он или нет, – огрызнулся Дэйви. И запнулся. – Погодите, а вы-то как так быстро здесь оказались? Я вас видел на Милл-лейн.
Джозеф резко развернулся, и Дэйви инстинктивно отскочил назад.
– Перестань задавать глупые вопросы и делай, что тебе говорят.
Дэйви нахмурился. Он всегда боялся Джозефа. Старался держаться от него подальше. Но сейчас? Непонятно. Он был какой-то другой.
– Вы уже бывали здесь раньше, Джозеф? – медленно спросил он. – Поэтому и знали, куда идти?
Джозеф, поколебавшись, кивнул.
Дэйви выдержал его взгляд.
– Вы знаете, кто здесь живет?
– Одна леди, – не сразу ответил Джозеф. – Она тут недавно. Много страдала, если ты понимаешь, о чем я. Я ей немного помог кое в чем.
Дэйви не знал, что и думать. Ясно было только, что Грегори Джозеф открылся ему с какой-то незнакомой стороны.
– А мистер Гиффорд? Он бывал здесь раньше?
– Насколько я знаю, нет.
– Но теперь он здесь.
Джозеф кивнул.
– Я в нем ошибался. Не отрицаю. Хочу исправить. Ты как, будешь помогать или нет?
Дэйви еще немного поколебался, затем плюнул в ладонь и протянул ее Джозефу. Он заметил, как в глазах Джозефа на мгновение вспыхнуло раздражение, но тут же угасло.
– Ладно, – сказал он, пожимая руку Дэйви.
Дэйви кивнул.
– Что нужно делать?
– Гарри, – проговорила Конни, выскользнув в холл и закрыв за собой дверь.
– Конни! Боже мой!
Она видела, как на лице у него отразилось изумление и восторг, замешательство и облегчение, а потом его фиалковые глаза тревожно потемнели.
Она приложила палец к губам.
– Тсс.
– С вами все хорошо? – спросил Гарри, понизив голос до шепота. – Вам не следует здесь быть, это небезопасно. Как вы здесь оказались? Из-за вашего отца?
– Мы нашли Гиффорда прошлой ночью. Он был все это время заперт в кладовой, по несчастной случайности. Никакой связи с… – Она осеклась. – Я не знаю, зачем он ушел из дома и пришел сюда. Я увидела его за лугом и пошла следом, но теперь нигде не могу его найти.
Конни увидела, как свет в глазах Гарри погас.
– Что с вами?
– Я боюсь, что… – Он умолк, явно обдумывая то, что собирался сказать. – Вы не видели сержанта Пенникотта?
Конни нахмурилась.
– Нет.
– Этот адрес всплыл в связи с Бруком и еще с одним человеком по имени Джеральд Уайт.
– Уайт, – повторила она. – Да, конечно.
Так вот кто сидел во втором кресле, в костюме сороки. Конни еле удержалась, чтобы не оглянуться на дверь. Она была уверена, что Гарри заметит ее взгляд и захочет войти.
Вид у Гарри был озадаченный.
– Я только сегодня услышал об этом Уайте, – сказал он. – А вы знаете его имя?
Конни покраснела.
– Возможно, его упоминал сержант Пенникотт.
– Пенникотт не хотел, чтобы я сюда приходил. Пытался меня удержать. Я думал, он беспокоится, как бы я ему не помешал, дело официальное и так далее, хотя утром он взял меня с собой в Грейлингуэлл.
Конни замерла.
– Что вы узнали?
– Что мой отец действительно отправился в лечебницу в среду днем, после того как побывал в Фишборне. Никакого собрания там не было, но его видели, когда он входил в театр. Никто не видел, как он ушел.
– Хотел встретиться с кем-то?
Гарри кивнул.
– Да, хотя мы не знаем, состоялась встреча или нет. И с кем. Главный врач очень старался помочь. Он высокого мнения о моем отце, ясно дал это понять. Кидд еще рассказал нам о некой частной пациентке, которая дружила с Верой, когда они лечились там вместе. У нее нет родственников, все счета оплачивает какой-то анонимный фонд.
– Гарри, – перебила Конни, повысив голос, чтобы перекрыть завывание ветра. Ей отчаянно хотелось увести его подальше от этой комнаты. – Вы поможете мне найти Гиффорда? Внизу я уже искала, а наверх одной подниматься не хочется.
Гарри уставился на нее.
– В чем дело? – спросил он. – Что случилось?
– Я беспокоюсь об отце, – торопливо проговорила Конни. – Вы же знаете.
– Конечно, но тут есть еще что-то. Я по вашим глазам вижу. – Он бросил взгляд через ее плечо на закрытую дверь. – Что там?
Конни почувствовала, как краска схлынула с лица, и знала, что он это заметил. И чем дольше они разговаривали, тем выше становилась вероятность столкнуться здесь с хозяином коттеджа – и с кем угодно.
– Пожалуйста, не надо.
Он осторожно снял ее руку со своего плеча.
– Вы там уже смотрели?
Он шагнул к двери мимо Конни.
– Вам туда нельзя.
– Почему?
– Лучше не надо, – сказала она, и голос у нее вновь взлетел вверх в отчаянии.
– Мой отец здесь, Конни?
Гарри был очень бледен.
– Пожалуйста, Гарри. Не входите, – повторила она.
Гарри взглянул ей в глаза, а затем повернул ручку и вошел.
Конни крепко обхватила себя руками, готовясь к тому, что вот-вот должно было произойти.
Сначала была тишина. Конни представила, как он смотрит, и увиденное не умещается у него в голове, – так же, как это было с ней самой. Затем, когда гротескная картина предстала перед ним в своем истинном свете, Конни услышала дикий вопль горя и ужаса.
Она подняла голову, когда Гарри вновь вышел в холл, закрыв за собой дверь. Четкие, обдуманные движения человека, пытающегося сохранить над собой контроль. Он весь посерел. Лицо от пережитого потрясения потеряло все краски жизни, глаза остекленели.
Конни сняла его пальцы с дверной ручки.
– Кто это сделал? – проговорил он тихим голосом. – Ваш отец?
– Нет!
– Вы уверены?
– Он не стал бы… он не мог…
Конни умолкла. Гарри лишь озвучил ее собственные невысказанные страхи. Она не винила его. Вскоре он еще узнает, почему его отец умер такой смертью, и это будет новое горе для него.
– Это не Гиффорд, – твердо сказала она.
Гарри стоял ошеломленный, глядя прямо сквозь нее. Затем внезапно, будто по щелчку выключателя, протер глаза и, кажется, пришел в себя.
– Боже, Конни, нет. Простите меня. Я не хотел обвинять вашего отца. Но кто… кто мог сделать такое? Такое отвратительное, невообразимое…
– Гарри, послушайте меня. – Она взяла его за руки, пытаясь заставить услышать ее голос. – Доктор Кидд назвал вам и сержанту Пенникотту имя пациентки, которая подружилась с Верой в Грейлингуэлле?
– Да, – ответил он так тихо, что Конни едва расслышала. – Там еще было какое-то совпадение, но я не могу вспомнить, какое. Конни! Мой отец! Что они с ним сделали?
Она с трудом удержалась, чтобы не обнять его, и вновь попыталась заставить его напрячь память.
– Как звали эту пациентку? – спросила она. – Вы должны вспомнить.
Гарри закрыл глаза. Конни ждала.
– Ее звали Кассандра Кроули.
У Конни задрожали руки.
– Касси.
– Она сбежала, – проговорил Гарри мертвым голосом. – Так сказал Кидд. В апреле. Ее так и не нашли. Никто не знает, где она… – Он замолчал, когда до него дошел смысл слов Конни. – Вы сказали – Касси?
Она взглянула на дневник, лежавший на столике в холле, где целые страницы были теперь исписаны чужими словами, черными чернилами. И наконец осознала то, во что до сих пор боялась поверить. Она быстро взяла дневник и сунула в карман.
– Думаю, она здесь, Гарри. – Конни оглядела комнату. – И она еще не довела свое дело до конца. Осталось еще одно кресло.
Их взгляды встретились: оба вдруг подумали об одном и том же.
– Где Гиффорд? – сказал Гарри.
Притаившись в подлеске между дубами, Гиффорд, как мог, пытался отдышаться. Прилив поднимался все выше и выше, а порывы ветра становились все сильнее. Гиффорду был немного виден отсюда фасад коттеджа, но внутрь он не заходил.
С трудом пройдя через болота, он добрался до тропы, но тут услышал стук копыт и колес по раскисшей земле и отступил за деревья, не зная, кто это может быть. Он видел, как подъехала двуколка, как мужчина в тяжелом деревенском пальто и шляпе достал что-то из этой двуколки сзади и унес в сарай.
Гиффорд шевельнулся, мужчина обернулся и увидел его. Недолго думая, Гиффорд бросился обратно в лес и затаился там.
Теперь он услышал сквозь воющий ветер треск веток и повернулся на звук. Он увидел дуло пистолета: тот самый мужчина прочесывал заросшие тропинки в лесу. На нем был толстый черный шарф, закрывавший подбородок и нос, так что лица было почти не видно.
Похоже, инстинктивное решение Гиффорда спрятаться был верным.
– Гиффорд? Я знаю, что ты здесь.
Сколько времени прошло? Полчаса? Больше? Мышцы Гиффорда все еще ныли после отчаянного бега по затопленным полям, а руки дрожали, хотя он и не знал от чего – от напряжения или от холода.
Где Касси? В доме? Быть так близко и не видеть ее – это пытка.
Методично расхаживает взад-вперед, ищет его. Пока Гиффорду удавалось избежать столкновения, но он не знал, сколько еще продержится. Голос был знакомый, но ни лица, ни имени Гиффорд вспомнить не мог.
За все десять лет Гиффорд ни разу не приходил в этот коттедж. Он оплачивал счета и тешил себя мыслью, что коттедж там, на дальнем берегу, ждет того момента, когда Касси оправится достаточно, чтобы приехать.
Прав он или не прав? Здесь Касси или нет?
– Я видел тебя. Я знаю, что ты здесь.
К облегчению Гиффорда, человек стал удаляться. И все же Гиффорд попятился еще глубже в спасительную тень полузатопленного леса.
Десять лет подряд его преследовали воспоминания о той ночи в музее. Он оставил Касси всего на несколько минут, ни на миг не предполагая, что ей угрожает какая-то опасность. Эти люди были джентльменами. Они ждали приезда танцовщиц, девушек, вполне способных за себя постоять. Он отсутствовал недолго. Сначала ждал в конце улицы танцовщиц, которые так и не появились, потом увидел экипаж, несущийся на головокружительной скорости через Лиминстер, и ощутил предчувствие катастрофы. Охваченный необъяснимым страхом, он бегом бросился обратно в музей и увидел, что все мужчины, кроме одного, исчезли, а Касси лежит мертвая на полу. Со временем он выяснил имена троих из четверых, бывших у него в тот вечер: Джон Вулстон, Джеральд Уайт и Фредерик Брук. А четвертый так и не снял маску, даже в конце.
Несчастный случай, сказали ему. Несчастнее некуда.
Ситуация проста, продолжал тот человек. Он, Гиффорд, сейчас в незавидном положении. Могут счесть, что смерть девушки на его совести. Ведь об их импровизированной вечеринке никто ничего не знал. Девушка работала у него. Однако если Гиффорд готов прийти к некому соглашению, то неприятностей можно избежать.
Слишком поздно Гиффорд понял, с кем имеет дело. С людьми без совести, без представления о ценности жизни. Смерть Касси для них ничего не значила. Их заботила только собственная шкура.
Но когда ему предложили эти гнусные условия, он понял, что жизнь Касси еще можно попытаться спасти. Смерть была для него привычным делом. Он знал, как кожа меняет цвет, когда жизнь уходит. Из розовой становится белой, а потом синей. Ему случалось подбирать птиц – оглушенных после столкновения с каретой или ударившихся в оконное стекло, – которые на вид были совсем как мертвые, а потом оживали под его руками в мастерской. Конечно, это совсем не то, но, когда его взгляд метнулся к телу Касси, лежащему на полу, а затем снова к мужчине в маске, Гиффорд понял, что она еще может выжить. Если только как-то унести ее отсюда, возможно, ее еще удастся спасти.
Он тотчас согласился на все условия. Обещал содействие, понимая, что каждая секунда на счету.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мужчина повернулся и ушел, даже не взглянув на тело на полу. Гиффорд немедленно отправил Касси в Арундел, к врачу, готовому принять на веру его рассказ о том, что его племянница, мисс Кассандра Кроули – первое имя, которое пришло ему на ум, – пыталась покончить с собой. Она нуждается в заботе и понимании. Ее репутация не должна пострадать; никто не должен знать, что с ней случилось.
Сельский врач, постоянный посетитель музея, не стал ни о чем расспрашивать. Он охотно согласился отправить Касси в окружную лечебницу, где, как знал Гиффорд, о ней позаботятся. На какое-то время она станет невидимой под защитой вымышленного имени. Никто не сможет причинить ей вред.
Гиффорд сдержал свое слово. Он понимал, что единственный способ уберечь Касси от опасности, чтобы эти люди не начали преследовать ее снова, – продолжать делать вид, что она умерла в ту ночь. Десять лет он оплачивал больничные счета из тех денег, которые ему платили за молчание о том, что произошло в музее. Это данное второпях обещание (хоть у него и не было другого выхода) омрачало его душу. Прошли годы, прежде чем Гиффорд узнал, что перенесла Касси в ту ночь. Насилие на глазах у всех, жестокость этого насилия. Ужас всех этих птичьих масок и перьев. Не безобидный клуб для совместной выпивки, а люди с порочными и извращенными наклонностями. Но к тому времени Гиффорд уже не мог отойти от принятого плана, и ему нужны были деньги на ее лечение.
Все делалось через Брука, хотя Гиффорд всегда знал, что этот человек просто исполнитель.
Укрывшись в глубине леса, Гиффорд вытер капли дождя с лица рукавом пальто. Он спас тогда Касси, но какой ценой? Физически она окрепла, однако дух ее так и не знал покоя. Беззаботная, жизнерадостная девушка исчезла навсегда. Она погибла в ту ночь. Вымышленная меланхолия и потребность в одиночестве со временем стали реальностью.
Гиффорд уронил голову на руки, вспомнив о своей дочери, которой в то время было всего двенадцать лет. Он даже не знал, что Конни не спит мирным сном в своей постели – только на следующее утро Дженни Викенс, их ближайшая соседка, пришла сообщить ему весть о несчастном случае и заверить, что его дочь почти наверняка выживет. Это она, Дженни, рассказала ему, как Вулстон нашел Конни без сознания у подножия лестницы, выбежал с ней из дома и позвал на помощь Дженни. Гиффорд не знал, много ли Дженни знает и о чем догадывается, но их дружба пала еще одной жертвой той ночи. Дженни выхаживала Конни, пока он был раздавлен горем и молчаливой виной. Вынужденный хранить тайну исчезновения Касси, он потерял еще одну возможность счастья. Последнее, что он слышал о Дженни, – что она вышла замуж и уехала.
– Я знаю, что ты здесь.
Гиффорд вскинул голову. Человек был совсем близко. И он узнал голос – через столько лет. Тот человек, который думал, что убил Касси, и платил Гиффорду за сокрытие убийства.
Кровавые деньги.
– Гиффорд! – снова крикнул он.
Гиффорд попятился в гущу деревьев, надеясь, что рев бури заглушит звук его дыхания. Этот человек блефует. Пытается выманить его из укрытия. В такой ветер и дождь, как думалось Гиффорду, мало что можно было разглядеть сквозь туман и дымку, висящую меж дубов.
В апреле Гиффорд был уверен, что Касси умерла. Уйдя в свое горе и жалость к себе, он не видел, что творится у него под носом. Кто еще, как не Касси, мог прислать письмо из Грейлингуэлла? Кто еще, как не Касси, мог собрать на кладбище тех, кто был виновен перед ней? Гиффорд нахмурился. Было ли это предупреждение о том, что должно произойти, или шанс на искупление для них?
Почему Касси не доверилась ему? Зачем прислала ему письмо с сообщением о своей смерти?
Теперь он хотел только одного: спросить ее, почему она через десять лет отвернулась от него. Он должен успокоить ее, заверить, что позаботится о ней. Они с Конни позаботятся. Теперь уже он никому не позволит ее обидеть.
Она здесь?
Он услышал, как хрустнула ветка под ногой. Человек подошел еще ближе, с трудом продираясь сквозь залитый водой подлесок.
– Все знают, что ты сделал. Тебе это не сойдет с рук.
Гиффорд не понимал, о чем он, знал только, что пришла пора положить всему конец. Тайны и ложь источили его изнутри, отравили все, что ему когда-то было дорого. Только вопрос времени, когда этот человек тоже поймет, что Касси не умерла, и попытается заставить ее замолчать.
Гиффорд вспомнил маску ворона: острый черный клюв, блестки вокруг глаз. Вспомнил, как мужчина вертел в пальцах желтую ленту Касси, будто какую-то безделушку. Как будто сама она – мертвая девушка, лежавшая у его ног, – была всего лишь безделушкой. Гиффорд видел только один способ покончить с этим, и вместе с пониманием этого пришло молчаливое спокойствие, какого он не мог найти все эти годы.
В эти последние минуты Гиффорд вспомнил о своей дочери – смелой, принципиальной, доброй. Конни заботилась о нем и любила его, хоть он сам и сделал все, чтобы оттолкнуть ее. Он гордился ею – ее характером и терпением, ее мастерством и ловкостью. С первого дня, когда он пустил ее в свою мастерскую, он знал, что в мастерстве она далеко превзойдет его. Его чучела были точными копиями, но у Конни был редкий дар улавливать живую сущность птицы или животного. В сложенном птичьем крыле, в наклоне головы чувствовался намек на грядущую жизнь, еще более прекрасную. Не эхо смерти – совершенство. Все эти годы Конни поддерживала его. Теперь пришло время закончить эту историю, освободить ее – и Касси – от прошлого.
Гиффорд опустил глаза и увидел, что руки больше не дрожат. Он перевел дыхание и улыбнулся. Улыбкой торговца, как в старые добрые времена, когда он готовился очаровывать покупателя.
– Я здесь, – сказал он, выходя из укрытия.
Преступление, наказание, правосудие.
Все сделано. Последняя часть ее плана готова к завершению. Ничто не оставлено на волю случая, и смелости закончить то, что начала, у нее хватит.
А потом покой. Тишина.
Ее признания – показания – тоже закончены. Из них будет ясно, что она сделала, как и почему. В конце концов, все просто. Пока они живут, не выказывая ни угрызений совести, ни раскаяния, ей не найти покоя. Она знала, что воспоминание о насилии, совершенном над ней той ночью, никогда не отпустит ее. С каждым годом ее душевное состояние становилось не лучше, а хуже. Мысль о том, что они будут жить дальше без каких-либо последствий после того, что сделали, причиняла не меньшие, а большие страдания.
Оставался только один путь. И она решилась.
Теперь оставалось только привлечь к ответу последнего – худшего из них. Он с удовольствием смотрел, как они терзают ее, словно звери, а потом испытал наслаждение, когда убивал ее. Отнял у нее жизнь так, будто она была какой-нибудь птицей или мухой у него под сапогом. Она никогда не сомневалась, что он придет, как не сомневалась и в других. Семена их гибели заложены в их характере. Каждому по его желанию: репутация, аппетит, насилие, власть.
Грегори Джозеф оказался стойким, хорошим и верным слугой. Последнее приглашение он доставил на Милл-лейн сегодня днем, пробившись сквозь ветер и бурю. Джозеф понятия не имел, каким ужасным деяниям он положил начало – так же, как и Гиффорд.
Гиффорд так и не оправился от чувства вины за то, что оставил ее той ночью наедине с такими людьми. Она не винила его, он сам себя винил – за то, что поверил им на слово, за свою наивность, за то, что жажда денег затмила ему рассудок.
Она всеми силами старалась щадить Гиффорда, даже когда написала ему о своей смерти на украденном бланке лечебницы, хотя и знала, что это разобьет ему сердце. Выбора не было. Он попытался бы остановить ее, не смог бы понять, что для нее не может быть жизни после лечебницы, пока они на свободе. Теперь, спустя десять лет, ей бы никто не поверил. Женщине, да еще без состояния и поддержки, да еще и бывшей пациентке лечебницы для душевнобольных. К тому же она не хотела, чтобы вину возложили на него. И на Конни тоже. Последним поручением Джозефу было вернуть дневник Конни в Блэкторн-хаус, чтобы она прочитала то, что написала Касси.
Все было готово. Жуткая картина предназначалась только для глаз ее последней жертвы. Ей хотелось, чтобы он увидел, как страдали его сообщники, увидел пустое кресло и маску на нем и понял.
Она понимала, что рисковать нельзя. Он был умнее других. В этом последнем акте убийства не было места соблазнительным приманкам и тонким расчетам. Она намеревалась вывести его из строя с помощью револьвера Джона Вулстона, а затем приступать к работе.
Но разразилась буря, и все пошло вкривь и вкось.
Она видела, как подъехал его экипаж, но вместо того, чтобы подъехать к коттеджу, как предполагалось, он вытащил что-то из задней части двуколки и отнес в сарай. Обернулся, словно вдруг что-то заметил, и побежал к лесу, отделявшему дальний конец сада вокруг коттеджа «Фемида» от болот.
Она ждала. Он так и не появился, и ей оставалось только идти на поиски. Нельзя допустить, чтобы он сбежал. Его сообщники ждут его. Он последний.
Прошло какое-то время, хотя она не знала сколько. Она неслышно скользила по лесу, от дерева к дереву, за завесой тумана и дождя, пока не увидела его в просвете между двумя рядами дубов. Метрах в пятидесяти, а то и больше. В руке у него был пистолет, и она поняла, что он охотится на кого-то, укрывшегося в лесу.
Он крутил головой из стороны в сторону, не подозревая о ее присутствии. Вот он снова повернулся к ней лицом, стоя вдалеке.
Она вздрогнула при виде черного шарфа, натянутого на лицо. Узкая полоска голой кожи вокруг глаз… Ей хотелось, чтобы он страдал, как страдала она. Маска ворона ждет его, кончики перьев еще теплые от крови. Ей не будет покоя, пока он не умрет.
Время от времени она слышала его крики. Слова уносил ветер, заглушал рев моря. Она подобралась поближе.
– Я здесь, – повторил Гиффорд.
Он вышел из-за деревьев. Человек стоял в нескольких шагах от него. Между полями его шляпы и краем темного шарфа почти ничего не было видно. Знаком ли он Гиффорду?
– Осел ты, Гиффорд, – сказал он, направив пистолет ему в грудь. – Повернись и иди вперед. Положи руки на голову.
Гиффорд сделал, как ему было сказано.
– Куда идем?
– Шагай себе.
Ветер гудел в верхушках деревьев, раскачивал стволы, срывал ветки. Гиффорд оглянулся на коттедж «Фемида». Сад был уже почти полностью затоплен водой. Если они не доберутся до возвышенности, их отрежет от суши. Однако человек вел его в противоположном направлении, к волнолому.
– Тебе ведь недурно платили за молчание. Что изменилось?
– Она умерла.
– Это было десять лет назад, – нетерпеливо сказал мужчина.
Гиффорду нечего было ответить. Неужели этого человека так мало затронуло то, что он совершил в ту ночь?
– Где они?
Они? Гиффорд не понимал, что имеет в виду этот человек, поэтому ничего не сказал. Он просто хотел увести его подальше от коттеджа. Подальше от Касси, если она там. Об остальном он не думал.
– Где Уайт? Где Брук и Вулстон?
Гиффорд нахмурился, но обернуться не осмелился. Он спотыкался на ветру, плечи устало ныли оттого, что приходилось держать руки поднятыми. Он почувствовал, как пистолет ткнулся в спину.
– Где Вулстон? – снова спросил мужчина. – Отвечай.
– Я не знаю, о чем ты говоришь.
– Врешь.
Искренне недоумевая, Гиффорд попытался урезонить его.
– Я не разговаривал с Вулстоном уже десять лет.
– Уайт и Брук тоже пропали. Ты вызвал их на кладбище, а через неделю они все исчезли. Я не верю в совпадения, Гиффорд.
Гиффорд лихорадочно думал. Он был уверен, что это Касси заманила их на кладбище, но этот человек обвинял его.
– Ты был там, Гиффорд. Даю тебе последний шанс рассказать, что с ними случилось.
Гиффорд полуобернулся, но удар стволом пистолета в висок заставил его идти дальше. В ушах зазвенело, однако он сумел выговорить:
– Я не знаю. Клянусь, не знаю.
– Я тебе не верю.
Гиффорд помолчал. Этот человек, очевидно, тоже был в церкви. Гиффорд наверняка видел его там, но не связал с прошлым.
– Это ты убил Веру? – спросил он.
– Она не хотела мне говорить, зачем она это устроила. С этими птицами. Кто-то же подбил ее на это.
– И только? – спросил Гиффорд, не в силах скрыть омерзения в голосе. Он почувствовал, как напряглись переплетенные на затылке пальцы.
– Шагай давай.
Гиффорд чувствовал, как по щеке стекает струйка крови. Последовал еще один резкий тычок в спину.
Они побрели дальше, к стоящей под ударами шторма дамбе.
– А твоя дочь? Что она знает?
– Она не имеет к этому никакого отношения. Не касайся ее.
– Значит, еще одно совпадение – что в последние дни она почти не расстается с сыном Вулстона?
Это правда? Конни знает сына Вулстона? Она никогда не упоминала о нем. Впрочем, может быть, и упоминала. Гиффорд почти никогда не мог вспомнить, что ему говорили и кто был вокруг. Целые часы, а бывало, и дни пропадали, будто их и не было. Пьянство лишило его памяти, лишило понимания того, что происходит вокруг.
Гиффорд глубоко вздохнул. Всякий раз он неизменно делал неправильный выбор. Он поднял голову, когда на него обрушился порыв ветра, и увидел, что они уже вышли из укрытия леса и приближаются к дамбе. Коттедж остался далеко позади. Теперь Гиффорд ясно видел его за изгибом дамбы, и нижняя часть сада уже ушла под воду.
Он догадывался, куда его ведут, и понимал, что его жизнь кончена. Единственный вопрос заключался в том, удастся ли прихватить этого человека с собой? Вода уже прорвалась через шлюзовые ворота, рокочущий поток сносил все на своем пути.
Если удастся, то Касси будет в безопасности. Его дочь будет в безопасности. Возможно, они позаботятся друг о друге, когда его не будет.
– Она знает, откуда у тебя деньги, Гиффорд? Знает, как охотно ты брал их за то, что держал рот на замке? Что ты покрывал убийство?
Десять лет копившаяся ярость нахлынула разом и придала Гиффорду сил. С ревом он развернулся и ринулся вперед сквозь дождь и ветер. Первая пуля пролетела мимо. Гиффорд увернулся, затем попытался обхватить противника за ноги и сбить его на землю. Оба рухнули в черную болотную грязь. Гиффорд ухватился за шарф, скрывающий лицо противника, и сорвал его.
– Ты! Ворон…
Пистолет выстрелил снова.
Конни с Гарри распахнули дверь.
– Вон там! – крикнула она. – Там, на дамбе.
Они вместе выбежали в бурю. Поток воды хлынул через крыльцо и залил холл. Неудержимое черное море, ил и грязь ринулись под плохо пригнанные двери и понеслись дальше, поверх впитавших кровь трещин на плитке, сшибли книги со столика в гостиной и опрокинули сам столик. Дальше и дальше, через весь холл к той комнате, где сидели мертвецы.
– Скорее! – крикнула Конни, указывая на две фигуры, которые едва можно было разглядеть сквозь проливной дождь. Затем она увидела третьего мужчину, невысокого и худощавого – тот неожиданно выскочил из укрытия леса и быстро приближался к ним. Новый шквал пронесся над лиманом, мужчина потерял равновесие и упал на четвереньки. Ветер едва не сорвал с его головы шляпу, и из-под нее на миг показалось облако каштановых волос.
Никакой это не мужчина. Касси.
– Их смоет в море! – крикнула Конни. – Нужно бежать к ним.
Деревянное колесо старой соляной мельницы посреди Фишборн-Крик содрогалось и трещало так, что даже сквозь грохот грома было слышно.
Вдруг раздался ужасный стон. Конни с ужасом видела, как мельничное колесо сорвало волной прилива и швырнуло в поток, словно какой-нибудь детский волчок.
– В нескольких ярдах севернее к восточной дамбе ведет лестница, – крикнула она. – Если мы сможем до нее добраться, у нас есть шанс.
Она повела Гарри через лес, по колено в поднимающейся воде. Стволы деревьев уже все были затоплены, поля за лесом скрылись под бурлящим, бушующим морем. Блэкторн-хаус на противоположной стороне превратился в остров. Мили и мили воды. Реки и ручьи, испещрившие местный ландшафт, вышли из берегов и стали сливаться друг с другом, пока долина и болота не превратились в одно огромное озеро.
Крыша старой соляной мельницы еще едва виднелась, хотя волны уже накатывали на нее, срывая черепицу и внешние деревянные лестницы. Наконец мельница пала в этой борьбе, и ее тоже унесло волной прилива.
Конни зажала рот ладонями.
– Спускайтесь! – закричала она. – Дамба вот-вот рухнет!
Касси никак не могла услышать ее за воем ветра, однако остановилась и обернулась. На мгновение Конни показалось, что Касси смотрит прямо на нее.
– Касси! – закричала Конни. – Это я. Прошу тебя…
Она протянула руку. Касси задержала взгляд еще на мгновение, но затем повернулась и вновь побежала к двум мужчинам на дамбе. Отец упал на колени.
Конни тоже побежала.
За спиной она услышала крик Гарри и обернулась. Гарри упал в трясину и сильно увяз. Чем больше он барахтался, тем глубже погружался.
– Не двигайтесь, – сказала Конни, опускаясь на колени у края трясины и просовывая ладони под локти Гарри. – Так вас только быстрее утянет вниз. Лежите тихо.
Она огляделась в поисках чего-нибудь подходящего. Нашла обломанную штормом ветку и протянула ее Гарри. Тот ухватился за нее, и Конни стала тянуть. Держать ветку мокрыми, озябшими руками было трудно. Конни тянула, пока Гарри не оказался достаточно близко, чтобы можно было ухватить его за пальто. Собравшись с остатками сил, он приподнялся и выбрался на твердую землю.
– У меня нога сломана, – сказал он. – Оставьте меня. Помогите Гиффорду.
Конни помедлила, а затем побежала. Сначала вниз, хлюпая по затопленной земле, потом вверх по каменным ступеням. Перебирая руками, она карабкалась на дамбу, стараясь удержать равновесие на ветру. На мгновение согнулась пополам, чтобы отдышаться, а затем подтянулась на последние несколько ярдов.
Наконец она могла ясно разглядеть потрепанную штормом группу. Она увидела, что их уже не трое, а пятеро. Касси – высокая, красивая, в мужском костюме, с распущенными волосами. Конни шагнула ближе.
– Дэйви? – не веря своим глазам, проговорила она.
Мальчик бросился к Гиффорду, который осел на землю, схватившись за бок.
К удивлению Конни, рядом с Касси каким-то образом оказался Грегори Джозеф и закрыл ее собой от мужчины с пистолетом.
Конни вздохнула с облегчением, когда последние остатки сомнений относительно отца исчезли.
Ворон – не Кроули, а Кроутер.
На мгновение Конни застыла на месте. Затем заговорила Касси.
– Я знала, что ты придешь, – сказала она.
И, несмотря ни на что, Конни улыбнулась звуку любимого голоса. На мгновение она вернулась в классную комнату, в счастливые и невинные дни. Канувшие дни. И даже зная о том, что сделала Касси, зная, что память о пережитых страданиях толкнула ее на такую страшную месть, Конни все же была рада, очень рада увидеть ее снова.
– Касси, – тихо сказала она.
Жизнь, которую Касси вынуждена была вести все эти годы, отражалась в морщинах на измученном лице. А над воротником белой мужской рубашки Конни увидела красный шрам – от желтой ленты, которая когда-то чуть не задушила ее.
Конни взглянула на Кроутера, затем на отца, лежавшего без сознания на земле.
– Он ранен, мисс, – сказал Дэйви. – Нужно отвезти его к врачу.
– Ты не причинишь вреда Гиффорду, – сказала Конни, обращаясь к Касси. – Он любит тебя.
– А я его. – Касси взглянула на Гиффорда. – Я не хотела делать ему больно. – Глаза у нее сузились. – Это не его вина, но они должны были заплатить. – Она посмотрела на Кроутера через плечо Джозефа. – И он тоже.
Конни подошла к отцу. Резкий голос Кроутера остановил ее.
– На вашем месте я бы не стал этого делать, мисс Гиффорд. В любом случае, если даже ваш отец и выживет, он попадет в руки палача. Он убийца. Он убил одну девушку десять лет назад, и теперь еще одну. Веру Баркер.
– Врешь, – сказал Дэйви.
– Он шантажировал нас всех годами. Тянул из нас деньги за преступление, которое он совершил. Пытался впутать нас. Вулстона, Уайта и Брука. Все они были связаны с Гиффордом, и все исчезли. Не так ли, Джозеф?
Со смесью изумления и отвращения Конни догадалась: Кроутер так до сих пор и не понял, кто такая Касси. Девушка, которую он, как он думал, убил, так мало ему запомнилась, что он даже не узнал ее, когда она стояла в нескольких футах от него, необъяснимым образом воскресшая из мертвых.
И Касси, видимо, это поняла.
– Джек тоже не сразу узнал меня, – сказала она, глядя Кроутеру в глаза. – Уайт и Брук быстрее сообразили. У них, правда, и времени было больше.
Кроутер нахмурился.
– Опустите пистолет, сэр, – сказал Джозеф. – Ни к чему это, чтобы кто-то еще пострадал.
Решив, что Джозеф пока отвлечет Кроутера, Конни отключилась от всего происходящего. Перестала слышать шум моря за спиной и неумолкающие раскаты в небе, и для нее осталась только Касси.
Ветер ненадолго утих. Конни подошла ближе.
– В коттедже… – тихо сказала она. – Я понимаю, почему ты это сделала, но… Как ты могла?
Как бы она ни старалась это скрыть, в ее взгляде читался ужас перед тем, что она видела. Отвращение. На мгновение в глазах Касси мелькнула грусть: она поняла, что Конни была в той комнате и видела мертвецов. Но все проблески вины или раскаяния исчезли почти сразу же.
– Правосудие свершилось, – проговорила она спокойно, словно речь шла о каких-то будничных вещах. Самых обычных. Ощутив прилив жалости, а затем ужаса, Конни поняла: Касси так долго жила вдали от мира, так долго строила планы мести тем, кто разрушил ее жизнь, что чудовищное и гротескное сделалось оправданным. Нормальным.
– Но это же… – прошептала она.
– Наказание должно соответствовать преступлению. Кровь за кровь. Я все записывала, – сказала Касси. – Воображала, что рассказываю тебе историю. Они и музей погубили, ты же понимаешь? Запачкали грязью. Я взяла книгу, чтобы разобраться, что делать. Это казалось единственно правильным. – На мгновение ее глаза затуманились слезами. – Хотелось бы, чтобы мы снова стали друзьями. Как в старые добрые времена. Но уже слишком поздно. Слишком поздно.
– Мы можем быть друзьями, – в отчаянии сказала Конни.
Касси негромко рассмеялась.
– Думаю, ты понимаешь, что это совершенно невозможно. – Она вздохнула. – Гиффорд так гордился тобой. Каждый месяц мне писал. Он никогда не подписывал свои письма, нам нужно было держать это в секрете, но всегда рассказывал мне, как у тебя дела.
Конни взглянула на Гиффорда и с ужасом увидела, какой он бледный. Дэйви зажимал своими тонкими пальцами рану на боку, но кровь все еще сочилась.
– Почему вы мне не сказали? Ни ты, ни он? Я могла бы помочь.
Касси не ответила.
– Гиффорд не знал о том, что я собиралась сделать, – спокойно сказала она. – Ты не должна думать, что он к этому причастен.
Конни кивнула.
– Поэтому ты и написала из Грейлингуэлла, что ты умерла?
Лицо Касси озарилось счастьем.
– Вот видишь! – сказала она. – Я знала, что ты поймешь. Джозеф тоже ничего не знал, хотя и помогал мне.
По выражению лица Джозефа Конни поняла, что Касси не лжет. Она надеялась, что то же самое относится и к ее отцу, хотя о том, что совершила Касси, скоро узнают все. Разве можно скрыть такое преступление?
Выражение лица Кроутера резко изменилось. Он наконец понял, кто такая Касси.
– Ты умерла, – сказал он. – Я видел твой труп.
– Опусти пистолет, Кроутер, – снова сказал Джозеф, делая еще один шаг к нему.
Конни видела: Кроутер все еще размышляет, что делать. Ему было бы нетрудно бросить подозрение на Гиффорда. Затем она увидела, как его глаза стали жесткими. Джозеф внезапно бросился на него – и Касси тоже, с ножом в руке.
– Касси! – закричала Конни.
Кроутер выстрелил. Джозеф метнулся в сторону и оказался между Касси и пистолетом. Лезвие ножа вошло в шею Кроутера сбоку. Он снова выстрелил.
– Нет! – снова закричала Конни.
Джозеф какое-то время стоял неподвижно, по груди у него расплывалось звездой кровавое пятно. Затем он рванулся вперед и обхватил Кроутера.
Касси пыталась оттащить его, но Джозеф, навалившись всем телом, теснил Кроутера к краю дамбы. На мгновение все трое сплелись в яростных кровавых объятиях.
А потом полетели вниз.
– Касси! – закричала Конни, подбегая к краю. Дэйви подскочил и схватил ее, чтобы она не упала.
Касси, Джозеф и Кроутер рухнули в бурлящие черные воды лимана. На мгновение Конни увидела, как три фигуры подбрасывает и швыряет на волнах. Затем их разметало в стороны и отнесло течением.
Касси погрузилась в пучину последней. Мелькнуло облако каштановых волос, разметавшихся по поверхности воды, – и исчезло.
Конни упала на колени. Она снова потеряла ее.