Александр
— Всё, что нужно, — уже в материалах, — негромко говорит адвокат, перебирая документы и складывая их в папку.
— Отлично, — киваю.
— Мы не претендуем на подвиг. Просто показываем, что ты — не проблема. Если прокурор не нажмёт — пройдёт мягко.
— Ага.
Мы сидим на скамейке в коридоре суда, обсуждая перспективы. Я смотрю в пол, пальцы сплетены — как будто только этим могу удержать себя в куче. Голова трещит от переизбытка информации, но в теле — статика, напряжение на грани взрыва.
Я прошёл допрос на следующий день после получения подозрения. Это оказалось несложно, и я был достаточно осторожен в формулировках.
Следователь подготовил ходатайство о мере пресечения и передал его прокурору — а прокурор, в свою очередь, обратился в суд.
Несмотря на то, что я привлекаюсь впервые, во мне нет ни страха, ни паники.
Адвокат поднимается, указывает на дверь зала заседаний и пропускает меня вперёд. Внутри уже сидят прокурор и следователь, и мой фокус мгновенно застывает на одной-единственной фигуре.
Оля одета в тёмно-синий костюм и рубашку с застёгнутым до горла воротником. Волосы стянуты в тугой пучок, ни одной выбившейся пряди.
В мою сторону она даже не смотрит. Даже, блядь, мельком.
Упрямая. Серьёзная. Уверенная в себе. Избалованная вниманием, средой и стабильностью.
Именно это я имел в виду, когда сказал, что у меня не те обстоятельства, чтобы строить отношения с такой, как она.
Это понимание обрисовалось ещё на этапе переписок, после первого знакомства — и окончательно укоренилось вчера, когда я обнаружил себя в чёрном списке.
Последние дни прошли как в тумане, но наш разговор в отеле я помню почти дословно. И интонации, и жесты, и взгляды. Я отделался всего одной пощёчиной, но по ощущениям — будто этим ударом меня раскрошило.
Я планировал написать Оле позже, чтобы добавить то, что не озвучил вслух, но увидел: переписка стёрта подчистую, а пользователь Оливия — больше не может получать мои сообщения.
Наверное, я мог бы постараться и найти её другой номер. Возможно, при других раскладах именно так бы и сделал — добивался встречи, писал, звонил. Но сейчас я могу подставить её. А это — последнее, чего мне хочется.
— Сейчас заходит суд, — шепчет адвокат. — По команде — встали. Когда спросят — говоришь кратко. Всё остальное на мне.
Этого адвоката нашёл Игорь. Сказал, он один из лучших в городе. Спокойный, чёткий, собранный. Не лезет с сочувствием, не даёт ложных надежд. Раньше уже вёл дела нескольких наших общих знакомых — и это для меня как фильтр.
Судья располагается за столом, поправляет бумаги. Секретарь называет дело, проверяет явку сторон. Я подтверждаю своё присутствие, озвучиваю фамилию, дату рождения, место жительства. Всё — ровно и взвешенно. Я отрепетировал эти данные в голове уже раз двадцать, чтобы не сбиться.
Судья просит прокурора озвучить суть подозрения и обоснование меры пресечения. Когда Оля поднимается, у меня пересыхает во рту.
Я заигрался, назначая встречу за встречей — даже тогда, когда стоило бы остановиться. Делал это, прекрасно понимая, что в какой-то момент всё закончится. И, скорее всего, — плохо.
Когда она едва не расплакалась, это стало для меня отрезвлением. Потому что до того момента я даже не задумывался, что вообще способен её ранить.
— …принимая во внимание добровольную явку подозреваемого, отсутствие судимостей, наличие регистрации по месту жительства и предоставление первичных объяснений следствию, считаю возможным избрание меры пресечения в виде личного обязательства, — заканчивает Оля, в очередной раз ударяя меня обухом по голове.
Адвокат предупреждал, что обычно прокурор настаивает на более жёстком ограничении, а до личного обязательства спускает уже он.
Оля могла бы просить домашний арест — и я был к этому готов. Я, в принципе, был готов ко многому. Но не к тому, что мне дадут шанс.
Судья объявляет перерыв для совещания, и в повисшей тишине я украдкой смотрю на Олю.
Она опускается на своё место, постукивая колпачком ручки по столу. Спина прямая, подбородок чуть приподнят. Ни единого жеста, ни взгляда, чтобы выдать, что между нами что-то было. А я многое бы отдал, чтобы она хотя бы на секунду взглянула в мою сторону.
Мои плечи опущены, но в целом поза зажата, будто я жду удара, который всё никак не случается.
Руки сцеплены, стопы вжаты в пол. Именно в таком состоянии я слушаю, как объявляют решение, которое определяет, где и каким образом я проведу ближайшие месяцы.
— Суд постановил: применить к подозреваемому Устинову Александру Вадимовичу меру пресечения в виде личного обязательства сроком на шестьдесят дней. Обязать подозреваемого являться по первому требованию следователя, прокурора или суда, а также не покидать пределы населённого пункта без разрешения.
Мозг фиксирует слова, но я почти ничего не чувствую, кроме опустошения.
Свобода — насколько она вообще уместна в моей ситуации — вроде бы должна радовать. Но вместо этого в голове застревает один вопрос, алогичный и даже немного абсурдный: а могла бы Оля… захотеть увидеться со мной ещё, пока действует это личное обязательство? Чисто теоретически. Очень-очень осторожно. Ведь оно в какой-то степени... развязывает руки.
Я выхожу из зала одним из последних, провожая глазами её тонкую фигуру, пока не теряю из виду. Пульс зашкаливает, когда я гашу в себе желание ускориться и броситься следом. По части терпения я, вроде бы, давно натренирован. Но именно сейчас оно даётся тяжелее всего.
— Ну как? — встречает меня Игорь, нервно расхаживая возле автомобиля.
— Нормально.
Попрощавшись с адвокатом, я забираюсь в салон и кратко пересказываю основное, не вдаваясь в подробности. Тон глухой. Я вообще какой-то прибитый, и как себя вытряхнуть из этого состояния — пока не понимаю.
— Мне не нравится твой настрой, Сань, — произносит Игорь, раздражённо хрустя костяшками.
— Почему?
— Соберись уже, что ли.
Я опускаю стекло, щёлкаю зажигалкой и затягиваюсь дымом — просто чтобы чем-то занять руки.
— Ты говорил, что у тебя есть связи в аппарате через какого-то знакомого... — задумчиво протягиваю. — Скажи, ты бы мог сделать так, чтобы Белогорскую мягко вывели из дела?
Я понимаю: она должна была заявить отвод, как только стало понятно, что у нас была личная история. Но раз не сделала этого — значит, у Оли были на то причины. Возможно, даже глупые. Не до конца рациональные.
— Если бы ты не был долбоёбом, — спокойно бросает Игорь, — ты бы сам заявил о вашей связи и сбил тем самым часть доказательств. Но ты, я вижу, решил сыграть в благородство... Как будто это вообще кого-то спасёт...