Ольга
У меня не было настроения ехать на природу, чтобы проводить Валентину Петровну Быстрицкую на пенсию, но совесть не позволила остаться дома. Когда я окончила университет, именно она возилась со мной больше других.
Показала, как правильно оформлять подозрение, объяснила, в каком порядке подшиваются материалы, терпеливо проверяла каждую мою бумажку — даже когда была завалена своими. Иногда выводила меня из себя — придирками, замечаниями и сухой требовательностью. Но именно под её началом я стала той, кем стала.
Внутренний голос тихо нашёптывал, что лучше бы мне попрощаться с Быстрицкой в стенах прокуратуры — лично, без шатров и коллективных объятий. И теперь, сидя за барной стойкой, я прекрасно понимаю почему. Мне стоит чаще доверять своей интуиции.
— Привет, — коротко произносит Саша, устремив взгляд в сторону двери, ведущей в подсобку.
Мой взгляд находит точку на стене — между выключателем и крючком для одежды, чтобы удержать зыбкий баланс. Но под кожей ползёт предательская дрожь, и это кажется сигналом к падению.
Я не смотрю на него, но смотрела раньше. Когда он отдыхал с друзьями, ходил по территории и играл в волейбол. Во время игры — особенно пристально.
Сложно было игнорировать его быстрые, резкие движения. Силу. Мощь. То, как работали руки. Как бешеная энергия пробивалась в каждом ударе. Как футболка липла к спине, обрисовывая очертания мышц.
Теперь он вовсе без неё. В одних шортах. Полуголый, заведённый, накачанный адреналином. По грудной клетке стекают капли воды и пота, сбегают по рельефу и теряются в густой поросли волосков, тянущейся от центра вниз.
Я молчу, сжимая стеклянный стакан, потому что присутствие Устинова раскачивает, хотя внешне я по-прежнему кремень. Меня раскачивает и в суде и на природе, стоит ему появиться в поле моего зрения. Это то, с чем я пока не научилась справляться.
— Оль. Я соскучился, — рвано добавляет Саша.
Обстановка в кафе располагает к диалогу — здесь никого, кроме нас нет, — но любая фраза может обернуться тем, о чём мы оба потом пожалеем.
— Мне показалось, тебе некогда скучать, — мгновенно парирую. — Девушек вокруг хватает. Внимания — валом. Или тебе ещё погадать на любовь?
Отпив прохладный лимонад, с грохотом ставлю запотевший стакан на стол. Чувствую, как горят и пульсируют щёки, когда выкатываю претензии, на которые не имею никакого грёбанного права.
Эта связь — табу. Связь с человеком, которого я должна воспринимать только через призму дела, документов и нарушений.
Но сейчас — ни о каком профессионализме речи не идёт.
Сейчас я злюсь. Ревную. Ненавижу себя. Разрываюсь на части между запретами и невозможностью притвориться равнодушной.
— Я правда соскучился, Оль. Вчера по привычке катался вокруг твоего дома. Если не разблокируешь — боюсь, в следующий раз поднимусь.
— Не надо. И цветы не надо — я выбросила их в мусорный бак, — хрипло отвечаю. — У нас не выйдет — сам понимаешь.
— Я хочу поговорить.
— Говори.
— Мы могли бы сделать это в доме номер триста пять, — звучит прямое предложение. — У меня есть от него ключ, и туда никто не войдёт. Обещаю… что никто не вмешается. Я буду за тобой наблюдать, и если ты решишься на этот разговор, сразу пойду следом.
Из подсобки выходит озадаченный бармен, разводя руками. Прошло всего пару минут, а кажется, что каждая секунда тянется, как вечность.
Никакого чешского безалкогольного он не нашёл, но это не останавливает Сашу от того, чтобы послать его в подсобку ещё. Таким тоном, что спорить не возникает ни малейшего желания. Таким тоном, которому веришь.
Что-что, а врать он умеет искусно.
— Это лишнее, — говорю как можно беспечнее, отодвигая лимонад. — Я хочу расслабляться и отдыхать. Если тебя мучает чувство вины — то зря. Всё в порядке, Саш.
Скачки сердца больно бьют в рёбра, но на поверхности — всё та же маска равнодушия.
— Когда ты планируешь ехать домой? — спрашивает без церемоний.
— Когда планирую – тебя не касается. Я уже договорилась с коллегой. Он меня отвезёт. Или я останусь ночевать в гостинице – здесь же. Пока не определилась.
Я отрываюсь от точки, которую всё это время гипнотизировала, и в тот же момент Саша поворачивает голову. Наши взгляды схлёстываются — жёстко, беспощадно, без возможности спрятаться. Вызывая искры в животе и сбивая дыхание раньше, чем я успеваю собрать остатки самоконтроля в кучу.
— Нет, — упрямо отрубает он.
— Что значит «нет»?
Со скрежетом отодвинув стул, встаю с места, оглядываясь назад и перестраховываясь. Все наши отвлечены и заняты шашлыками. Но это ничего не означает. Абсолютно ничего, что позволило бы мне забыть о рамках.
— Я не уеду отсюда, пока мы не поговорим, — отчеканивает Устинов. — Мы можем сделать это в доме или уехать вместе. Я буду ждать столько, сколько нужно, пока ты не согласишься.
Появление бармена уже никого из нас не смущает, потому что мы слишком увязли в своём противостоянии. Саша давит взглядом, словами, интонациями. Так, словно выискивает во мне слабые места, куда можно бить.
Я проезжаюсь взглядом по его лицу: по выгоревшим на солнце бровям, длинным ресницам, отросшей щетине — и, быстро скользнув ниже, к ходящей ходуном груди и прорисованному кубиками животу, так же стремительно возвращаюсь обратно.
— Мне ничего от тебя не нужно. Ни сожаления, ни извинений, ни даже объяснений, — сбивчиво отрезаю любые попытки на сближение. — Ни, тем более, секса. Мне достаточно наступить на грабли один раз, чтобы не повторять этого снова.
Когда разворачиваюсь на выход, ощущаю, как мелкие иголки впиваются в спину, цепляя лопатки и поясницу.
Твердолобости Саше не занимать, но он не учёл одного — что и я не склонна сдаваться. Даже перед ним. Даже, чёрт возьми, когда разум с треском сдаёт позиции.