***
Саша всё же заезжает на заправку, покупая всё подряд — и чай, и кофе, и алкоголь, и шоколад, и снеки — потому что я не говорю ничего однозначного на его предложение. Я, в принципе, вообще ничего не говорю, гордо вскинув подбородок и уставившись в окно.
Манера вождения, как всегда, резкая и быстрая, как и характер владельца машины, но сейчас она волнует меня меньше всего на свете.
Я странным образом знаю, что нахожусь в безопасности.
Во мне автоматически включается инстинкт покорности, хотя внешне этого не скажешь: плечи зажаты, руки лежат на коленях, дыхание сбивается на короткие, неглубокие вдохи.
— Я не знаю, где тебя искать, чтобы поговорить и при этом не подставить, — признается Саша, потирая переносицу и отъезжая от заправки. — Квартира — плохой вариант. Работа — ещё хуже. Мне показалось, что сейчас — самый лучший из возможных. Я... херово себя чувствую с тех пор, как ты ударила меня по лицу.
Ауди устремляется вперёд по трассе, проезжая незнакомый сосновый лес и редкие придорожные кафе с тускло мерцающими вывесками. Я напрягаюсь, машинально стискивая ремень безопасности.
— Тебе нежелательно покидать местонахождение без уважительной причины, чтобы избежать недоразумений, — осторожно напоминаю.
Устинов включает поворотник, сбавляет скорость и сворачивает на узкую просёлочную дорогу, уходящую вглубь леса.
Удивительно, но даже в этот момент сердце не бьётся быстрее. Во мне нет ни страха, ни паники — только грудь становится тесной, а пальцы судорожно сжимаются на ткани сиденья.
— У меня есть уважительная причина, — поясняет Саша.
Свет фар выхватывает из темноты колючие кусты, корни и редкие отражатели на обочине.
Мы едем долго. Или дорога просто кажется бесконечной — то поднимаясь в гору, то проваливаясь вниз.
Ауди выезжает на открытый участок, и мы оказываемся на вершине небольшого обрыва, под которым раскинулась тёмная, широкая река. Это зрелище завораживает — особенно сейчас, когда я так и не подошла к ней тогда, на базе отдыха.
Саша глушит двигатель, но не гасит фары. Тишина становится плотной и давящей изнутри, и я хватаю стакан с чаем, первой выбираясь наружу.
В лицо сразу бьёт ветер, пахнущий водоемом, и губы начинают печь сильнее — потому что недавний поцелуй впитался в ткани и теперь откликается даже на прикосновение воздуха.
За спиной слышится, как открывается водительская дверь, затем — громкий хлопок и тяжёлые шаги, которые с каждой секундой становятся ближе.
Я не оборачиваюсь. Даже не дышу глубже. Только делаю глоток остывшего чая, чтобы сбить расползающуюся по телу дрожь.
— Мне понравилась ваша компания, — отвешиваю вполне искренний комплимент. — Понравилось то, с какой лёгкостью вы отдыхали, купались и веселились.
То, что Саша стоит прямо за мной, подсказывает тень — она заставляет кожу на затылке покрыться мурашками. Тень настолько высокая, что накрывает мою, в который раз напоминая о разнице в габаритах и росте.
У меня не было против него шансов, когда Устинов вытаскивал меня из такси. Не было ни одного — потому что я сама хотела ему их дать.
— Я не планировал задерживаться — заехал, чтобы поздравить лучшего друга, но услышал, что рядом отдыхает прокуратура, и как-то сразу передумал.
Я резко разворачиваюсь и поднимаю взгляд — от широкой грудной клетки, по линии подбородка и скул, — пока не встречаюсь с насыщенными зеленью глазами. В тот же момент по спине пробегает ток.
Саше идёт любой выбранный стиль — хоть домашний, хоть деловой, хоть спортивный, хоть пляжный. Ему идёт и то, как он держится. Неважно где — в зале суда или на пустыре.
Я ловлю себя на том, что не могу от него оторваться, потому что он удерживает меня взглядом — прицельным и точным, словно вбирает в себя миллиметр за миллиметром, не отпуская ни на вдох, ни на выдох.
— Скажи честно, что ты сделал, когда понял, кто я? — прищуриваюсь, склоняя голову на бок. — Упивался тем, что поимел прокурора, а не наоборот? Было приятно чувствовать себя выше — зная, что я даже не догадываюсь, кто ты на самом деле? Кому ты рассказал, Саш? Родным? Друзьям? Вы смеялись? Перечитывали переписку, комментируя, как наивно я на тебя купилась?
Вопросы сыплются из меня нескончаемым потоком. Те самые, что мешали спать, доводили до тошноты и лезли в голову, как заевшая пластинка.
— Эй, стоп, Оль. Хватит.
— Что? — непонимающе развожу руками.
— Я не смеялся. Ни разу. Даже мысленно. Никто из моих друзей не знал о тебе ни слова, — жёстко пресекает мои догадки Саша, указывая рукой в сторону дороги. — Никто из тех, кого ты видела.
— А кто знал?
— Только мой безопасник. Проверенный временем и обстоятельствами человек.
Я нервно сглатываю, не отрывая от него взгляда. Кровь приливает к лицу, уши пылают. В груди нарастает тупое давление — как перед тем, как расплакаться. Только слёз нет. Есть ярость. И стыд. Я чувствую себя так, будто стою перед ним раздетая — не физически, а до самого нутра.
— И что он предлагал со мной сделать, твой безопасник? — бросаюсь с очередной претензией. — Как именно хотел использовать?
— Что бы он ни предлагал — я бы не согласился.
— Почему? У тебя же есть всё: записи с камер, скрины переписок, личные фото. Может, стоило начать меня шантажировать?
Фразы вылетают резкими, словно оттачиваясь о горло. Саша выставляет руку вперёд — предупредительно, чтобы остановить этот спор, но я бы и дальше носила всё это в себе, если бы не он. Если бы сам не вызвал меня на откровенный разговор.
— Ты сделала неправильные выводы, Оля.
— Неужели?
— Я никогда не пытался подорвать твою честь или репутацию — и не собираюсь. Понятия не имею, каким местом тогда думал, но обещаю: ни тогда, ни теперь, ни когда-либо ещё я не использую это против тебя.
— Чего же ты, блин, хочешь?
Устинов выдыхает, роняя ладони на талию и продолжает, но уже тише и спокойнее:
— Я… хотел бы предложить тебе отношения. Хотел бы, чтобы ты была моей. Моей женщиной — при других обстоятельствах и при других вводных. И мне жаль, что я не тот, кто тебе нужен.
Я прослеживаю каждую реакцию, которая сопровождает эти слова, и понимаю: он говорит всерьёз. Без попытки вызвать жалость, без надежды, без манипуляции. И каждое слово отзывается во мне — то уколом, то теплом — пока я стою на месте, раскладывая эти признания в голове по полочкам и постепенно осознавая: это прощание.
Самое настоящее, чёрт возьми, прощание.
Наверное, поэтому я позволяю Саше подойти, захватить ладонью мою талию и нависнуть сверху, разглядывая моё лицо, мои губы и мои глаза — будто видит впервые. Я чувствую, как к щекам и к низу живота приливает жар, скапливаясь живым, пульсирующим ожиданием.
— Я тебя сейчас поцелую, — предупреждает Устинов, касаясь моих волос и виска. — Постарайся не заехать мне после этого в челюсть.
— Пока не буду, — отвечаю хрипло.
— У тебя слишком боевое выражение лица.
Я знаю. Наверное, это просто отголоски того, что и сама мечтала бы познакомиться при других обстоятельствах — и с другой исходной точкой.
Если это прощание, то я хочу, чтобы оно прошло именно так — как идёт. Легко, беззаботно, пьяно.
Саша медленно наклоняется, его дыхание касается кожи, а нос задевает кончик моего. Чуть сдвинув голову набок, он непривычно мягко касается моих губ — будто это извинение и признание одновременно.
Как только дрожь прокатывается по телу, его руки инстинктивно сжимаются крепче, реагируя на мой отклик.
Я пропускаю его язык глубже и тут же вцепляюсь в его шею, прижимаясь сильнее. Отвечаю лаской — пылкой и жадной, от которой теряется контроль.
То, что мы находимся по разные стороны баррикад, не мешает мне тянуться к Устинову, несмотря ни на что. Наслаждаться мужским запахом, вкусом, твёрдостью. Вспыхивать от того, как легко он ломает мою выдержку — и после мягкости идёт в наступление, задирая вверх майку и вжимая ладонь в мою грудь через тонкое бельё, с такой упрямой настойчивостью, от которой на трусиках скапливается влажность.
Как только под бёдрами ощущается капот автомобиля, Саша присаживается между моих ног, накрывает живот поцелуями и ведёт языком по телу зигзагами — так, что я невольно выгибаюсь ему навстречу.
Шов от шорт предательски натирает, и каждое его движение лишь усиливает напряжение до предела. Раздражающе. Мучительно.
Моё дыхание становится частым, когда Саша стягивает ткань бюстгальтера, освобождая грудь. Его пальцы ложатся на оголённый сосок, и он сдавливает его подушечкой большого, заставляя меня затаить дыхание. Затем втягивает сосок в рот и лижет языком — то широко, то по кругу, то с бессовестной сосредоточенностью, от которой в венах вскипает кровь.
Я выгибаюсь навстречу, сама подставляясь под этот поцелуй — тягучий и слишком интимный, чтобы его можно было пережить молча. Поэтому с моих губ срываются рефлекторный стон и тихие, сбивчивые выдохи.
— Здесь или поедем дальше? — спрашивает Устинов, отрываясь от моего тела и выпрямляясь во весь свой громадный рост.
Решение нужно принять сейчас и немедленно, и оно не требует слов. Я разворачиваюсь к капоту, опираюсь руками о металл и медленно оглядываюсь через плечо, ловя его взгляд. Прямой. Хлёсткий. Обжигающий до основания.
Саша вжимается в мои лопатки стальной грудью, стирая расстояние до нуля. Наклоняется и снова тянется к моим губам, сплетая их с моими, цепляя языком — голодно и без права на паузу.
С плеч слетает рубашка. Топ сбивается вверх, а пуговицу на шортах мы пытаемся расстегнуть вдвоём. Немного неловко, путано, со смешком.
Когда воздух касается бёдер, я вздрагиваю от резкого контраста — жара мужского тела и прохлады вечера.
Пульс бесится.
Саша снимает футболку, и, когда прижимается, я дрожу снова — от того, как волоски на его груди касаются моей кожи, оставляя за собой искры.
Я не знаю, чего жду от этого прощания… Наверное, удовольствия, закрытия гештальта и облегчения. И оно приходит, когда Саша протискивается в меня короткими толчками, растягивая и подстраивая под себя — со сдавленным шипением сквозь зубы, не дожидаясь, пока я приму устойчивую позу.
Мои пятки отрываются от земли с каждым последующим движением, а пальцы сжимаются на капоте, потому что он входит всё глубже и мощнее, не оставляя между нами ни миллиметра пустоты.
Его бёдра бьются в мои, задавая темп, от которого перехватывает дыхание. Кожа хлопает о кожу с глухим, влажным звуком, сводя с ума сильнее, чем хриплое дыхание у самого уха.
Царапнув кожу на щеке, Устинов сминает мою ладонь в своей и припечатывает к капоту. Пальцы скользят, сплетаются, и он вдавливает их в металл — толкаясь с такой амплитудой, что я захлёбываюсь в стоне, забывая, где воздух, где земля и есть ли под ногами опора.
Это дико неудобно — такой вот секс. На природе. В лесу. Со спущенными шортами и холодом под животом, когда Саша прогибает меня ниже, двигаясь в ритме, при котором невозможно думать — ни о месте, ни о проблемах, ни о последствиях. Он встречает мой оргазм, вливаясь в меня тяжело, рывком — сквозь спазмы, с глухим выдохом, наваливаясь сверху, будто сам теряет опору.
Проходит бесконечное количество времени, прежде чем я собираюсь с духом, освобождаюсь из плотного кольца рук, поправляю волосы, перевожу дыхание и, с подкашивающимися коленями, переступаю болтающиеся на щиколотках вещи. С вызовом смотрю на Устинова и указываю в сторону реки.
По внутренней стороне бедра стекают белёсые капли — густые и липкие, как яркое напоминание о том, что между нами произошло. Об этом напоминает и болезненная чувствительность, и сведённые мышцы, и плотное ощущение, будто его член всё ещё внутри — тяжелый, большой и твёрдый.
Саша подхватывает меня под бёдра — легко, будто я ничего не вешу, — и несёт в сторону реки, оставляя позади одежду, автомобиль и остатки здравого смысла.
Я зарываюсь носом в его шею. Вдыхаю. Запоминаю. Он — солёный, горячий, первобытный. И я решаю: у каждой хорошей девочки обязательно должен быть свой плохой мальчик — тот, кто испортит ей репутацию и сделает счастливой одновременно.
Кто раскроет в ней и светлое, и тёмное. Вселит уверенность — и подожжёт изнутри огонь. Сорвёт маску приличия и заставит забыть ориентиры, к которым она привыкла. Тот, кто сумеет пройти сквозь броню — и не отступит, пока не дотронется до самого сердца. Пусть даже ненадолго.