Два года спустя
— Одну секунду, малыш. Я забыла взять с собой поильник, — выкатываю коляску обратно из лифта и обращаюсь к сыну: — При такой жаре, пожалуй, рисковать не будем.
Пока коляска стоит в прихожей, я снимаю обувь и мчусь на кухню, потому что бутылка осталась там.
На плите остывает ужин, в квартире — идеальный порядок. Так я встречаю мужа с работы, когда есть силы и настроение. Не потому, что кто-то от меня этого ждёт, и не потому, что я стала образцовой домохозяйкой. А потому что мне самой этого хочется — заботиться, радовать, видеть отклик.
Кто бы мог подумать, что декрет превратит меня в женщину, которая умеет выдыхать. Больше не держит телефон включённым круглые сутки и не живёт в режиме вечного напряжения. Которая впервые за много лет действует не по протоколу, а по настроению.
Я выкатываю коляску на улицу, пользуясь лифтом и краем глаза проверяя, не забыла ли взять панаму.
Димка сидит смирно, дёргая ножками — мой обожаемый полуторагодовалый малыш со светлыми, выгоревшими на солнце волосами и насыщенно-зелёными глазами. Но это спокойствие длится ровно до тех пор, пока мы не доезжаем до торца торгового центра, и он не замечает площадку, полную детей всех возрастов.
Я бы с удовольствием обошла это место десятой дорогой. Так, собственно, и планировалось — потому что вся эта атмосфера не по мне. Я чувствую себя немного чужой. Наверное, это из-за того, что я долго жила в ином ритме и до сих пор не вписалась в новый.
Но Димка — другой. Он общительный и заряженный, как батарейка. Его тянет к детям, к шуму, к движению.
Ради него я останавливаюсь, расстёгиваю ремни и глубоко вздыхаю, хотя мы с Сашей и договаривались встретиться у центрального входа, чтобы выбрать подарок на юбилей моего отца.
«Угадай, где мы?» — пишу мужу.
Ответ прилетает почти сразу — и он точен до мелочей. Иногда мне кажется, что Саша знает Димку лучше, чем я.
«Буду через десять минут».
Как только сын забирается под навес с песком, ко мне подходит молодая мамочка в спортивных леггинсах и с кофе в бумажном стаканчике.
— Первый раз вас вижу. Новенькие? — улыбается она.
Я киваю, одновременно выискивая место, где можно присесть: так, чтобы не выглядеть асоциальной, но и быть наготове, если Димке внезапно наскучит песочница и он решит устроить побег.
— Мы просто привыкли к своей площадке. Она поближе, там всё знакомо. Но сыну, похоже, здесь больше нравится — столько новых лиц.
Девушка представляется Лерой. У неё дочка — ровесница Димки, тоже полтора года. Похоже, они быстро нашли общий язык: никто не отбирает игрушки, не дерётся. Наоборот, делятся и показывают друг другу свои находки.
Сердечко тает, когда Димка берёт розовую лопатку, а через секунду протягивает свою формочку в ответ. Будто это какой-то важный ритуал зарождающейся дружбы. Они сидят рядом, лепят что-то кривенькое, но значимое, комментируя процесс на своём ещё не совсем понятном языке.
Автомобиль Саши я замечаю сразу, как только он въезжает на парковку. Пульс сбивается, когда он выходит и, направляясь к нам, засучивает рукава безупречно белой рубашки.
Он сразу выбивается из общей картины — притягивает внимание, и не только моё. И я вполне естественно ощущаю лёгкую, здравую ревность.
Я перевожу взгляд с сына на него. Встаю со скамейки, расправляя подол голубого сарафана. Когда наши взгляды встречаются, а Саша улыбается уголком губ, тепло скользит вверх по позвоночнику, а затем расплывается по груди, заставляя сердце пропустить удар.
На пару секунд мы не мама и папа, а мужчина и женщина, между которыми всё ещё искрит. И этих секунд хватает, чтобы я упустила момент, как Димке ни за что прилетает грабельками от его новой подружки.
Детский плач врезается в уши. Саша здоровается, на ходу мажет губами по моей щеке, а затем тут же опускается на корточки перед сыном, чтобы отвлечь его. Удар оказался не сильным, но таким неожиданным, что обидел по-настоящему.
— Девушки они такие, Димыч. Никогда не угадаешь, за что от них прилетит, — ласково говорит Саша, отряхивая песок с волос сына. — Пойдём-ка лучше на горку?
Я уже не удивляюсь, как легко Саша находит общий язык с детьми. Не только с нашим. Он не повышает голос, не сюсюкает. Держит идеальный баланс. И дети тянутся к нему, потому что чувствуют в нём внутреннюю силу.
Несмотря на брюки и белоснежную рубашку, Устинов легко подхватывает Димку на руки и несёт к горке. Детские сандалии оставляют следы на ткани, но Саша, похоже, этого даже не замечает. За последние полтора года его одежда пережила и не такое.
Под обеспокоенное бормотание мамы девочки я направляюсь к коляске за поильником, и вдруг замечаю на тротуаре Григория Леонидовича с супругой. Он тоже меня видит, говорит ей что-то на ходу — и широким уверенным шагом идёт ко мне.
— Оля, рад видеть, рад видеть, — начальник хлопает меня по плечу и жмёт руку, затем бросает взгляд за мою спину. — На семейной прогулке?
— Здравствуйте, да.
— Как ты? Как декрет? Не устала ещё от домашнего заточения?
Я переминаюсь с ноги на ногу, ловя направление его взгляда. Наш с Устиновым брак был тихим, но с моральной точки зрения... он был спорным. Формально всё было чисто, однако наблюдательные коллеги легко могли сложить два и два. Особенно такие, как Степурин.
Так вышло, что я перестала быть принципиальной не потому, что изменила себе, а потому что жизнь показала: иногда быть правой — значит поступить по совести, а не по инструкции.
— Я стала мамой в двадцать девять, — говорю начальнику. — Материнство для меня — осознанный выбор. И как ни странно, я не чувствую себя выброшенной из жизни. Просто она теперь немного другая.
— Это хорошо, что в радость.
— Как у вас дела?
— О, я собираюсь переезжать к сыну в Швейцарию. Здоровье уже не то — давление, сердце. Он давно звал нас с супругой, а мы всё откладывали: то дела, то заботы… Теперь вот наконец решились.
Кажется, я уже где-то это слышала, но всё равно понимающе киваю. Зачастую такие решения так и остаются словами. Люди годами говорят, что уйдут на пенсию, но продолжают работать, потому что боятся остановиться. Будто без дел перестанут существовать.
— Уходить буду постепенно, — объясняет Григорий Леонидович. — Закрою долги, подберу замену. Но, если честно, кроме тебя никого не вижу.
— А как же Степурин?
— Разве ты не слышала? — удивлённо поднимает брови. — Наверное, это как раз было, когда ты ушла в декрет. На него тогда подали жалобу. Фигурант оказался непростым, с серьёзными связями. Подняли всё досье, нашли, к чему прицепиться. Жалеть не стали — предложили уйти по собственному.
— Ох, надо же…
— Вот именно. А ты — человек с опытом, авторитетом, умом. Я был бы спокоен, зная, что ты вернёшься и всё возьмёшь под контроль.
Он говорит это так буднично, словно забыл, что ещё совсем недавно я вручала подозрение человеку, с которым теперь ношу одну фамилию.
Испытательный срок Саши прошёл без нарушений. Условное осуждение погашено. Юридически он чист, ведёт легальный бизнес. Теоретически — ничто не мешает мне вернуться в прокуратуру. Но…
— Подумай, Оль. Я не настаиваю. До весны ещё есть время. Просто... хочется знать, что оставляю всё в надёжных руках, — просит Григорий Леонидович, мельком оглядываясь на супругу. — Ладно... Мне, наверное, пора. Зина собиралась в кондитерскую на первом этаже — говорят, у них фантастический яблочный штрудель. Если будет шанс, обязательно попробуйте.
— Договорились.
Забрав Димку с площадки, мы идём в торговый центр — выбирать подарок для моего отца.
Мама, естественно, не дала ни единой подсказки, поэтому я полагаюсь на Сашу. Любимым зятем он так и не стал, но между ними установился своеобразный контакт. С подколами, вечными спорами и негласной борьбой за моё внимание. Но, похоже, обоих это вполне устраивает.
Купив электрошашлычницу, мы загружаем покупки и коляску в багажник, усаживаем Димку в автокресло и едем домой.
Всю дорогу я мысленно возвращаюсь к разговору с начальником. Не стану врать: приятно знать, что Степурин больше не у дел. Я стараюсь не злорадствовать, но внутри расправляются крылья.
Открыв телефон, я захожу в браузер — посмотреть, чем он занимается сейчас. После родов я полностью выпала из жизни: нянь не было, и вся моя вселенная сузилась до бутылочек, подгузников и прогулок. Новости, слухи, карьера — всё это отступило на второй план.
Оказалось, за это время изменилась не только я.
Судя по последним данным, Иван Владимирович Степурин теперь занимается адвокатской практикой в сфере уголовного права. Чтобы перейти из прокуратуры в адвокатуру, ему пришлось пройти переаттестацию и получить соответствующий допуск. Процедура несложная — скорее формальность. И, что любопытно, эта новость меня не расстраивает, а наоборот заводит. В голове щёлкает тумблер: если он справился, то я тем более смогу.
И даже лучше.
Мои перемены в настроении не ускользают от Саши.
Пока Димка увлечённо играет в вигваме, затаскивая туда очередную машинку из коллекции, которой его щедро пополняет Денис, муж подходит ко мне сзади — как раз в тот момент, когда я собираюсь разогреть ужин. Он трепетно отодвигает волосы на одно плечо и прижимается губами к моей шее.
— Расскажешь, о чём так громко думаешь?
Я откладываю приборы, упираюсь ладонями в кухонный гарнитур и прикрываю глаза, позволяя себе несколько секунд слабости.
Прерывистое дыхание обжигает затылок, мысли путаются. Устинов всегда действует на меня именно так. Без исключений.
— Григорий Леонидович предложил мне вернуться, — произношу, не оборачиваясь. — Начальником отдела.
— А ты? Хочешь?
— Не знаю.
Он делает короткую паузу, и я чувствую, как напрягся. Его руки ложатся на мою талию — легко, без нажима, но в этом прикосновении всё: любовь, принятие, поддержка. Абсолютно любого моего решения.
— Это из-за меня?
— Нет...
— С учётом того, что ты теперь замужем за бывшим фигурантом... Этичным это вряд ли назовёшь.
— Зато этот конфликт интересов оказался весьма продуктивным, — парирую. — А ты сам... хотел бы, чтобы я вернулась?
Колени слабеют, когда Саша чуть сильнее прижимает меня к себе. Тепло от его ладоней разливается по телу быстрее, чем я успеваю найти ответ.
— Я хочу, чтобы ты занималась тем, что делает тебя счастливой. Прокуратура — тоже хорошо. Я за.
— Как оказалось, меня многие вещи делают счастливой, — спокойно говорю. — Но давай честно, Устинов. Просто признайся, что тебе понравилось трахать меня в прокурорской форме.
— Что?
— Что? — переспрашиваю. — Разве нет?
Саша коротко смеётся, запрокидывает голову, а потом берёт меня за подбородок, заглядывая в глаза:
— Пиздец как. Но решать тебе. Хочешь — возвращайся в прокуратуру, хочешь — иди в адвокатуру. Я за любой движ. Организуем и взъебём несчастного Степурина, — воодушевляет Саша. — А если решишь, что пора в новый декрет — тем более. Только дай знать.
— Это предложение?
— Это вызов, Ольга Дмитриевна.
Перетащив все свои игрушки в вигвам, Димка обходит кухонный остров и тычется ладошками в папину ногу. Саша убирает от меня руки, подхватывает сына и подкидывает его в воздух, оставляя на моей коже фантомные прикосновения.
Я смотрю ему в спину и, улыбаясь, прикусываю губу. Водитель маршрутки из него получился достойный — рулит уверенно, тормозит мягко, делает нужные остановки. А я, как воспитатель плохих мальчиков, кажется, превзошла саму себя.
По крайней мере, мне так кажется.
Я ещё не определилась, чего хочу дальше — идей полно, как и энтузиазма. С моими навыками и опытом я точно не пропаду. Но вот в одном я определилась наверняка: главное решение в жизни уже принято. Правильное, пусть и не самое этически безупречное, но стоившее каждой минуты.