Тяжелые дубовые двери Большого зала в замке Орловых закрылись с глухим, окончательным стуком, отрезая суетливый мир снаружи. Внутри воцарилась напряженная, почти осязаемая тишина. За исполинским круглым столом из черного мореного дуба собрался весь цвет северных земель — бароны, чьи имена весили больше золота, а слова могли начать или остановить войну. Их лица были суровы, взгляды — настороженны. Воздух был холодным, пахнущим воском.
Хозяин замка, барон Степан Орлов, появился в зале последним. Он проследовал к своему месту с неспешным, выверенным достоинством. Высокий, подтянутый, с ухоженной седой бородой и пронзительными глазами под густыми бровями. На нем был простой, безукоризненно сшитый камзол из темного бархата, без лишних украшений. Вся его фигура излучала глубинную силу. Он обвел собравшихся долгим, внимательным взглядом, и под этим взглядом даже самые чванливые из баронов невольно выпрямили спины.
— Скорбный день собрал нас здесь, господа, — голос Орлова был негромким, обладал такой силой, что заполнил собой все пространство зала. — Мы потеряли одного из достойнейших. Барон Алексей Шуйский был столпом, на котором держался мир в наших землях. Его мудрость и опыт служили надежным щитом от хаоса. Теперь этого щита нет.
Он сделал паузу. На его лице отразилась такая искренняя, такая благородная скорбь, что несколько особо впечатлительных лордов сочувственно вздохнули.
— И кто же вырвал этот щит из наших рук? — продолжил Орлов, стальным тоном. — Слухи уже расползлись по округе, как змеи. И они указывают на выскочку, мальчишку, который возомнил себя вершителем судеб. На барона Рокотова.
По залу пронесся сдержанный гул. Имя Рокотова было у всех на устах. Победитель Волконского. «Безумный Барон». Фигура непонятная и оттого пугающая.
— Мне докладывали, — Орлов поднял руку, призывая к тишине, — что многие видят в его победе над Волконским некое чудо. Проявление доблести. Я же вижу иное. Я вижу непомерные амбиции. Род Волконских, каким бы он ни был, существовал веками. А этот… Рокотов… стер его по сути своей. Он не защищался, господа, он пожирал. И делал это с помощью силы, природу которой никто не может объяснить.
Орлов снова сделал паузу, обводя взглядом лица соседей, вглядываясь в их глаза, ища сомнение и страх.
— Мои люди, рискуя собой, собрали сведения. Говорят, что родовой артефакт Рокотовых вдруг воссиял с неведомой силой. Он светит так, что его магическое эхо ощущается за десятки верст. Скажите мне, господа, какой силой нужно обладать, чтобы возродить проклятый артефакт? Не той ли силой, что не признает ни законов Единого, ни законов Империи? Не той ли силой, что питается хаосом и смертью?
Он говорил как мудрый старец, обеспокоенный будущим. Он не бросался голословными обвинениями, он задавал вопросы, ответы на которые уже были заложены в самой их формулировке.
— И после столь дерзкого деяния, происходит убийство барона Шуйского. И все следы, как по волшебству, ведут к Рокотову. Не слишком ли много совпадений? Не похоже ли это на тщательно спланированную акцию по захвату власти в наших землях? Сегодня — Волконский и Шуйский. А кто завтра?
Лица баронов мрачнели. Зерна сомнения, брошенные умелой рукой Орлова, начинали давать всходы. Старый барон Кривозубов, известный своей тугодумостью и подозрительностью, согласно закивал. Другие обменивались тревожными взглядами.
— Этот Рокотов — угроза, — подвел итог Орлов. — Угроза нашему миру, нашим семьям, нашему укладу жизни. И если мы позволим этому молодому медвежонку и дальше безнаказанно проливать кровь, скоро он придет за каждым из нас. Я не призываю к войне. Я призываю к справедливости. Мы должны остановить его, пока не стало слишком поздно. Во имя мира, во имя памяти нашего друга Алексея. Во имя Империи.
Он поднял свой кубок с вином. И остальные, после секундного колебания, последовали его примеру. В этот день в замке Орловых был заключен негласный союз против «Безумного Барона». И никто из присутствующих не догадывался, что они стали пешками в чужой сложной и жестокой игре.
Поздней ночью, когда последние гости разъехались, а замок погрузился в сон, в личном кабинете барона Орлова горела одна-единственная свеча. Сам барон сидел в глубоком кресле, глядя на пляшущий огонек. Маска скорбящего праведника была сброшена. Его лицо было спокойным, как у паука, терпеливо ожидающего, когда жертва сама запутается в его сетях.
В кабинет бесшумно вошел человек — невзрачный, серолицый, из тех, кого не запоминаешь, даже столкнувшись лицом к лицу. Это был Лысков, правая рука Орлова, его глаза и уши во всем северном крае.
— Все прошло гладко, мой господин, — доложил он тихо. — Они проглотили наживку.
— Они всегда ее глотают, — безразлично ответил Орлов, не отрывая взгляда от пламени. — Страх — лучшая приманка. Что у Шуйских?
— Грызутся, как псы над костью. Наследники рвут на себе рубахи и требуют крови Рокотова. Леди Вероника пытается их урезонить, но ее почти не слушают. Ваши… советники… работают хорошо.
— Хорошо — это когда они выступят, — отрезал Орлов. — Мне нужно, чтобы они выступили как можно скорее. Подбрось дров в этот костер.
— Уже, мой господин. Завтра утром «найдется» конюх, который «видел», как из покоев покойного барона выходил рыжий маг. А через день кто-нибудь из стражников «случайно» обнаружит письмо, якобы от Рокотова к Волконскому, с предложением союза против Шуйских. Неуклюжая подделка для горячих голов — сойдет.
— А золото? — спросил Орлов.
— Золото творит чудеса, мой господин. Несколько капитанов гарнизонов уже проявили «понимание» и готовы поддержать «партию войны».
— Отлично, — Орлов позволил себе слабую, хищную улыбку. — Мне нужна война. Небольшая, быстрая, победоносная — для них. И губительная — для обоих. А что с торговыми путями Рокотова?
— Уже перекрываются, — ответил Лысков. — Я переговорил с главами крупнейших купеческих гильдий. Они наши давние должники. Ни один караван не пройдет на земли Рокотовых. Мы посадим его на голодный паек.
Барон Орлов медленно кивнул. Все шло по плану. Паутина была сплетена. Теперь оставалось только ждать.
Разыграв свою партию с северными лордами, Орлов немедленно перешел ко второму акту своего замысла. Он прекрасно понимал, что грубая сила хороша для быков, а для того, чтобы загнать в угол опасного зверя, нужен капкан, одобренный высшей властью.
Через несколько дней после совета в его замок прибыл специальный курьер из столицы, облаченный в ливрею Императорской Канцелярии. Он привез ответ на прошение, отправленное бароном Орловым. Само прошение было шедевром юридической казуистики и политической эквилибристики. Это была не жалоба обиженного соседа, а крик души о попранной справедливости, об угрозе имперскому миру. Орлов, с обезоруживающей скромностью, выступал в нем в качестве добровольного представителя «обезглавленного и униженного Рода Шуйских». Он требовал суда. Беспристрастного имперского суда над «бароном-отступником Рокотовым», чьи деяния, по его словам, подрывали самые основы законности и порядка.
Этот ход был гениален в своей простоте. Орлов не ввязывался в конфликт напрямую. Он переводил его на совершенно иной уровень, делая Императорский Двор арбитром, а себя — лишь смиренным защитником имперских интересов. Он ставил Двор в положение, когда проигнорировать его прошение означало бы проявить слабость и поощрить беззаконие.
Главной же целью этой столичной интриги был один-единственный человек — граф Вяземский. Именно его недавний визит на север и его последующий отчет должны были лечь в основу решения Императора. Орлов это знал, и потому основной удар его закулисной машины пришелся именно по графу.
В своих роскошных столичных апартаментах, заставленных антикварной мебелью и уставленных редкими книгами, граф Вяземский чувствовал себя все более неуютно. Каждый день к нему являлись «ходоки» от разных влиятельных фракций. Его стол был завален анонимными донесениями, официальными запросами и личными письмами, в которых, как под копирку, излагалась одна и та же мысль: ситуация на севере выходит из-под контроля, и виной всему — молодой барон Рокотов.
Люди Орловых при дворе работали тонко и методично. Они не угрожали графу, «делились опасениями».
— Ваша светлость, — вкрадчиво говорил ему один из советников Малой Канцелярии, человек, известный своими тесными связями с Родом Орловых, — мы получили тревожные донесения. Похоже, этот Рокотов чернокнижник.
И на стол перед графом ложились «свидетельства». Искаженные до неузнаваемости рассказы о битве у перевала, где «демоны из дыма» и «рой адских насекомых» (так в пересказе выглядели тактические уловки Михаила) уничтожили целый отряд. Донесения о «нечестивом сиянии», исходящем от замка Рокотовых — сиянии, которое, по словам «очевидцев», вызывает у людей тошноту и головную боль. Это были, конечно, слухи, но они были так умело поданы, так густо замешаны на суевериях и страхе, что начинали казаться правдой.
А потом в ход пошел главный козырь.
— Мы понимаем, ваша светлость, что вы хотите разобраться в ситуации без спешки, — говорил другой «доброжелатель», на этот раз из Финансового Приказа. — Но северные земли — это не только источник постоянных волнений, но и значительная часть имперских доходов. Если там начнется полномасштабная война между Рокотовыми и Шуйскими, сбор налогов будет сорван. Казна недосчитается очень крупной суммы. А в нынешние непростые времена… — он многозначительно замолкал.
Это был удар ниже пояса. Граф Вяземский был человеком чести, но он был и прагматиком. Он служил не абстрактной справедливости, а Императору. А для Императора стабильность и полная казна всегда были важнее судьбы какого-то там захудалого барона с окраины.
Вяземский оказался в ловушке. Его собственная интуиция, его опыт подсказывали ему, что дело Рокотова шито белыми нитками. Слишком все было просто, слишком очевидно. Он помнил этого молодого барона — худого, изможденного, но с таким умом и сталью во взгляде, которые не купишь ни за какие деньги. Он не верил, что такой человек мог совершить столь глупое и бессмысленное преступление.
Но что он мог противопоставить той лавине «фактов» и тому давлению, которое на него оказывали? Другие могущественные Рода, те, кто мог бы составить оппозицию Орловым, хранили молчание. Они заняли выжидательную позицию, наблюдая, как два волка (а в роли второго волка они теперь видели именно Рокотова) готовятся вцепиться друг другу в глотку. Никто не хотел ввязываться, рискуя своими людьми и ресурсами.
Граф чувствовал, как петля затягивается. Он мог, конечно, написать в своем отчете, что обвинения против Рокотова, скорее всего, сфабрикованы. Но это был бы вызов всему столичному истеблишменту. Это означало бы пойти против могущественных Орловых и их союзников. Его отчет, скорее всего, просто «потерялся» бы в недрах Канцелярии, а он сам впал бы в немилость.
А мог пойти по пути наименьшего сопротивления. Доложить, что ситуация на севере действительно взрывоопасная, что молодой барон Рокотов — фигура неоднозначная и требует пристального внимания, и что для восстановления порядка необходимо немедленное вмешательство центральной власти. Это было бы безопасно. Это было бы то, чего от него ждали.
Вяземский понял, что выбора у него, по сути, нет. Он не мог рисковать своей карьерой и стабильностью Империи ради какого-то провинциального барона, каким бы интересным тот ему ни показался. Истина — слишком дорогая валюта в этих политических играх. А стабильность — это то, за что его ценил Император.
Вечером, сидя в своем кабинете, он взял перо и начал писать свой отчет. Каждое слово давалось ему с трудом. Он не лгал. Он просто расставлял акценты так, как того требовала политическая целесообразность. Он писал о «тревожных слухах», о «нестандартных методах» Рокотова, о «расколе» среди Шуйских, о «реальной угрозе» большой войны. И в конце, как единственно возможное решение, он предлагал отправить на север специальную комиссию с широчайшими полномочиями. Чтобы «беспристрастно» разобраться на месте и принять окончательное решение.
Он знал, что это решение будет означать для Михаила Рокотова. Он знал, кто возглавит эту «комиссию». У «Безумного Барона» почти не останется шансов. Но он сделал свой выбор. Выбор государственного мужа, а не искателя правды. И поставив свою подпись под отчетом, он почувствовал горький привкус во рту, который не смогло перебить даже самое лучшее столичное вино.
Паутина Орловых сработала безупречно.
Отчет графа Вяземского лег на стол в Малой Канцелярии Императорского Двора. Он был написан безупречно — ни одного прямого обвинения, лишь сплошные «опасения» и «тревожные сигналы». Но между строк читалось то, что и требовалось: ситуация на севере требует немедленного и жесткого вмешательства.
Решение было принято быстро. В столице не любили, когда провинциальные бароны начинали решать свои споры слишком громко, а уж когда в этих спорах фигурировали убийства глав могущественных Родов и слухи о чернокнижии, терпение Двора иссякало моментально. Объявлять Рокотова врагом Империи было бы преждевременно и создало бы опасный прецедент. Отправить на север карательный отряд — долго и дорого. Двор избрал третий путь, самый страшный в своей неотвратимой и холодной логике. Путь «законного правосудия».
В тот же день был подписан Императорский Указ о проведении «беспристрастного расследования». А для проведения этого расследования на север, в земли Рода Рокотовых, направлялся Высший Имперский Инквизитор.
Когда имя назначенного инквизитора стало известно в кулуарах Дворца, даже самые циничные и видавшие виды придворные невольно поежились. Инквизитор Валериус. Одно это имя заставляло умолкать самые оживленные беседы. О нем не говорили громко, о нем шептались. Легендарная, почти мифическая фигура, окутанная ореолом страха и благоговения. Человек без прошлого, без семьи, без слабостей. Его называли «Безмолвным Судьей», потому что он редко говорил, но его решения были окончательны и обжалованию не подлежали. Он был фанатиком веры и закона, доведенных до абсолюта. Для него не существовало полутонов, только черное и белое, праведность и ересь. За всю свою долгую карьеру он не вынес ни одного оправдательного приговора по делам, связанным с государственной изменой или запретной магией. Любое отклонение от канона, любая «нестандартная» практика для него уже были достаточным доказательством вины. Его прибытие в любую провинцию означало одно — скоро там запылают костры. И это решение Двора было, по сути, смертным приговором для «Безумного Барона», отложенным на короткий срок.
В замке Рокотовых в это время царила атмосфера напряженного оптимизма.
Борисыч, оставленный за главного принимал непрошенного гостя. Во двор замка въехал небольшой отряд, в котором был имперский глашатай в сине-золотом облачении, а по бокам его, словно две тени, застыли двое рыцарей. Их доспехи были из черненой стали, без единого украшения, кроме выгравированного на нагрудниках серебряного символа — меча, пронзающего весы. Это была личная гвардия Святой Инквизиции. Их лица были скрыты глухими шлемами.
В главном зале замка, где еще недавно пировали в честь победы, воцарилась мертвая тишина. Все разговоры стихли. Глашатай, не удостоив никого даже кивком, развернул тяжелый свиток пергамента с большой имперской печатью.
— Именем Его Императорского Величества, — его голос, усиленный акустикой зала, звучал безжизненно и торжественно, как приговор. — Заслушав прошения и свидетельства о волнениях и беззаконии, творящихся в северных землях, Двор постановляет.
Он сделал паузу, обводя застывшие лица тяжелым взглядом.
— Барон Михаил Рокотов из Рода Рокотовых, — каждое слово падало, как удар молота, — официально обвиняется в вероломном убийстве главы Рода Шуйских, барона Алексея, в развязывании войны и нарушении имперского мира, а также в практиковании темной и запрещенной магии, угрожающей благополучию и душам подданных Его Величества.
Борисыч схватился за сердце.
— Посему, — продолжал глашатай, не обращая ни на кого внимания, — для свершения высшего и беспристрастного правосудия, в земли Рода Рокотовых направляется Его Преосвященство, Верховный Имперский Инквизитор Валериус, по прозвищу «Безмолвный Судья». Его прибытие ожидается ровно через две недели от сего дня. До вынесения окончательного вердикта барону Михаилу Рокотову запрещается покидать пределы своих владений под страхом немедленного объявления вне закона и врагом Империи. Все активы и земли Рода Рокотовых замораживаются до особого распоряжения. Да свершится правосудие!
Глашатай свернул свиток. В повисшей, звенящей тишине раздался один-единственный звук, от которого у всех присутствующих по спинам пробежал холод. Один из рыцарей Инквизиции, стоявший справа от глашатая, медленно, с тихим, отчетливым щелчком, опустил забрало своего шлема, полностью скрыв лицо.
Этот звук был громче любого крика.
У «Безумного Барона» осталось всего две недели, чтобы доказать свою невиновность тому, кто не верит в невиновных.