В нескольких верстах от столицы, в стенах древнего монастыря находилась временная резиденция Верховного Имперского Инквизитора. Его келья не знала ни ковров, ни гобеленов, ни мягких кресел — лишь голый камень, источавший вечную промозглую сырость, грубо сколоченный стол да жесткая лежанка, покрытая вытертой конской попоной. Узкое, похожее на бойницу окно под самым потолком скупо цедило серый свет, который тонул в углах кельи.
Верховный Инквизитор Валериус поднял голову от разложенных на столе пергаментов. Его движение было медленным, лишенным суеты, это было движение человека, чьи мысли и действия подчинены непоколебимому ритму. Он был иссушен, словно пустынный ветер выдул из его тела все лишнее, оставив лишь кожу, кости и стальные сухожилия. На желтом лице, под сеткой тонких морщин, выделялись только глубоко посаженные глаза. Они горели холодным огнем абсолютной, непоколебимой веры. Для Валериуса не существовало оттенков серого — лишь ослепительная белизна божественного порядка и смоляная чернота ереси, лишь чистота Империи и гниль, разъедающая ее изнутри. Он не судил, он ставил диагноз. И почему-то всегда один и тот же: пораженную ткань следовало иссечь. Безжалостно. Окончательно. Он искренне считал себя лекарем, скальпелем в твердой руке Императора и в деснице самого Единого.
Перед ним лежали донесения. Плотный, пахнущий дорожной пылью и сургучом отчет графа Вяземского соседствовал с более тонкими, анонимными листками, доставленными лазутчиками. Валериус не сомневался в их подлинности — его информаторы редко ошибались. Он перебирал документы длинными пальцами, и обрывочные сведения, слухи и факты складывались в его сознании в единую, безупречно логичную и оттого еще более чудовищную картину болезни.
В глухой северной провинции, на задворках цивилизованного мира, появился гнойник. Молодой барон вдруг проявил себя с необъяснимой, противоестественной силой. Начинающий гнить Род, чьи магические способности едва позволяли заговаривать зубную боль, вдруг обрушил на соседа мощь, сопоставимую с умениями выпускников столичной Академии.
Валериус пробежал глазами строки допроса одного из выживших воинов Волконского. Тот, трясясь от ужаса, лепетал о «жалящем рое, исчадиях бездны, что высасывали жизнь», о «тенях, обретших плоть и преследовавших его товарищей». Простой солдат мог принять за чудо уловку, но для Инквизитора это были симптомы. Отчетливые признаки применения запретной магии — демонологии или, что еще хуже, некромантии, играющей с самой тканью жизни и смерти.
Далее. Возрождение проклятого артефакта. Фамильный меч Рокотовых, веками лежавший в склепе как памятник былому позору и упадку, вдруг воссиял. Магическое эхо этого события, по донесениям церковных наблюдателей, было подобно крику в тишине — мощное, чистое, но совершенно чуждое гармонии мира. Воскрешать проклятое — значит идти против воли Единого, значит, черпать силу из запретного источника.
И, наконец, логичный итог этого пути во тьму. Хладнокровное, вероломное убийство главы союзного Рода. Барон Шуйский, оплот порядка в тех землях, был устранен. И этот акт, отбросивший провинцию на грань полномасштабной войны, был закономерным проявлением хаоса, который всегда следует за ересью. Чернокнижник Рокотов, опьяненный своей новой силой, начал пожирать мир вокруг себя, сея смерть и раздор.
Политика? Интриги Орловых, о которых намекал в своем отчете осторожный Вяземский? Это все пена, рябь на воде. Валериус смотрел глубже, в самую суть. Он видел борьбу Порядка и Хаоса. И этот барон Рокотов был опухолью. Метастазом, который, если его не вырезать немедленно, даст новые ростки по всему телу Империи.
Валериус отодвинул от себя пергаменты. Решение было принято. В уголках его тонких губ залегло подобие удовлетворения. Это не будет карательная экспедиция, устроенная по прихоти обиженных лордов. Акт очищения.
Он поднялся и подошел к маленькому алтарю в углу кельи, где стоял единственный символ его веры — простой железный меч, пронзающий весы. Он коснулся холодного металла.
— Воля твоя свершится, — прошептал он, обращаясь не то к своему богу, не то к своему Императору.
Он, Валериус, станет этой волей. Он еще не знал, и не мог знать, что идеальный инструмент тем и хорош, что ему все равно, чья рука сжимает его рукоять. И его собственная рука уже давно покоилась в чужой, невидимой перчатке.
Походный лагерь Инквизиции двигался на север, подобно медленно ползущей тени. Черные шатры, черные доспехи гвардии, молчаливые, сосредоточенные лица. Все в этом лагере было подчинено единой воле, единой цели, и эта воля была сосредоточена в центральном шатре.
Внутри шатер был так же аскетичен, как и монастырская келья Валериуса. Железная походная кровать, складной стол, заваленный картами и свитками, да пара грубых табуретов. Единственным живым существом, кроме самого Инквизитора, здесь был его личный секретарь и архивариус — Брат Иеремия.
Иеремия был человеком, которого легко было не заметить. Невысокий, с гладко причесанными редкими волосами, с постным, ничего не выражающим лицом и глазами, вечно устремленными в пол. Он двигался бесшумно, говорил тихо, его присутствие было почти неощутимым. Его приставили к Валериусу из Императорской Канцелярии для «помощи в работе с документами» перед самой отправкой. Идеальный помощник для сурового, не терпящего суеты Инквизитора. Человек-тень, человек-функция. Никто не знал, что эта тень была длиннее и темнее, чем казалась, и что в ее молчании скрывалась воля, куда более древняя и страшная, чем воля любого императора.
Неделю они двигались на север. И каждый вечер Брат Иеремия, разбирая почту, доставленную специальными курьерами, с тихим, почтительным покашливанием откладывал в сторону несколько свитков.
— Ваше Преосвященство, — его голос был бесцветным. — Пришли новые донесения. От наших тайных братьев, что несут службу в северных землях. Боюсь, известия тревожные.
Валериус отрывался от своих размышлений и брал свитки. Его лицо оставалось непроницаемым, но Иеремия, как опытный садовник, знающий, в какую почву и когда сажать семена, видел, как огонь в глазах Инквизитора разгорается все ярче.
Это были искусно сплетенные сети, где правда была так тесно переплетена с ложью, что отделить одно от другого было уже невозможно. Первыми были допросы. Протоколы бесед с «беженцами» с земель разгромленного Рода Волконских. Простые крестьяне, якобы спасшиеся от резни, со слезами на глазах и с ужасом, который казался неподдельным, рассказывали страшные вещи.
— Он… он шел по полю после битвы, Ваше Преосвященство… — захлебывался словами один из «свидетелей», чьи слова записывали в донесение. — И где он проходил, от мертвых поднималось такое… такое сияние… туман… И он впитывал его в себя! Становился сильнее, а наши мальчики… они… они истлевали, как будто и не было их вовсе! Он пожирал их души! Самим Единым клянусь!
Валериус читал, и его губы сжимались в тонкую, безжалостную линию. Он понимал, что простой люд склонен к преувеличениям. Но в этом первобытном ужасе он видел подтверждение своих худших опасений. Некромант. Похититель жизненной силы. Такое даже в самых гнусных гримуарах описывалось как тягчайшее из преступлений против естества мира.
Затем на стол ложилось «заключение». Некий отшельник-магистр, чье имя было известно в узких кругах как имя великого знатока магических аномалий (и который по совместительству был высокопоставленным членом Ордена), прислал свой анализ. Он «изучил» остаточные эманации от битвы у перевала и пришел к «неутешительным выводам».
— … Использованная магия, — писал магистр витиеватым, полным сложных терминов языком, — не принадлежит ни одной из известных школ Империи. Ее структура хаотична, деструктивна. Она искажает саму ткань реальности, внося в нее диссонанс, подобный фальшивой ноте в божественной симфонии. Это эхо Хаоса.
Для Валериуса это было последней каплей. Одно дело — быть бароном-убийцей. Другое — быть проводником Хаоса. Это выводило преступление Рокотова на совершенно иной, метафизический уровень.
И тут Иеремия, с видом человека, наткнувшегося на нечто невероятное, наносил последний, решающий удар. Однажды вечером, разбирая старые монастырские архивы, которые он предусмотрительно захватил с собой для «изучения истории северных ересей», он с тихим возгласом удивления подозвал Инквизитора.
— Ваше Преосвященство, взгляните… Невероятно… Я никогда не видел упоминаний об этом тексте…
На потертом, пожелтевшем пергаменте, вставленном между страниц обычного жития святых, был фрагмент апокрифического пророчества. Древние, полустертые руны гласили:
«И когда равновесие мира пошатнется, придет Несущий огонек Дисбаланса. Из пепла он возродит проклятое оружие, что зовется огоньком, и в руке его она станет не мечом, но ключом. Ибо через него, через эту точку приложения сил, откроются врата для Истинного. И тень его падет на мир…»
Валериус склонился над пергаментом. Его дыхание стало прерывистым.
Огонек?
Михаил Рокотов. Его возрожденный меч — единственное оружие, о котором что-то упоминалось в последнее время. Все совпало с пугающей, дьявольской точностью.
Все сомнения, если они и были, исчезли. Валериус смотрел на карту северных земель и видел линию атаки в вечной войне. Он ехал спасать мир, остановить предвестника Апокалипсиса, пока тот не успел повернуть ключ в замке, за которым таился предвечный ужас.
Его миссия приобрела священный смысл.
Брат Иеремия, стоя в тени и наблюдая за преображением своего повелителя, позволил себе едва заметную, мимолетную улыбку. Цель была достигнута.
Далеко от тракта, по которому двигался караван Инквизиции, в самом сердце древнего, заросшего мхом леса, стояли руины старой часовни. Крыша давно провалилась, сквозь пустые глазницы окон пробивались цепкие ветви плюща, а каменные плиты пола покрывал толстый слой прелой листвы. Это было заброшенное, забытое богами и людьми место, идеальное для тайных встреч.
Под покровом ночи, когда луна скрылась за тяжелыми тучами, из тени деревьев выскользнули две фигуры. Одна — Брат Иеремия, облаченный в простой дорожный плащ, ничем не отличающийся от сотен других монахов-пилигримов. Вторая фигура была его полной противоположностью: приземистая, мускулистая, двигающаяся с хищной грацией зверя. Это был один из ассасинов Ордена, который сумел уйти от Ратмира и Михаила в ночном лесу. Его лицо, скрытое капюшоном, было неподвижно.
— Ты опоздал, — голос Иеремии был таким же тихим, как и в шатре Инквизитора, но сейчас в нем прорезались властные оттенки.
— Цель оказалось сложнее, чем мы предполагали, — хрипло просипел ассасин. — Он не один. С ним воин, очень опытный. И мальчишка-маг. И сам Рокотов… он другой. Его меч… он живой. Он чувствует. Мы потеряли одного.
Он ждал упрека, гнева, возможно, даже наказания за провал. Прямое устранение цели — простейшая, казалось бы, задача — не было выполнено. Но Иеремию, к его удивлению, это, похоже, ничуть не расстроило. Наоборот, на его постном лице промелькнуло что-то, похожее на удовлетворение.
— Провал? — архивариус издал тихий, сухой смешок, похожий на шелест осенних листьев. — Кто сказал, что это провал? Убийство Рокотова никогда не было нашей главной целью, глупец. Это был лишь один из вариантов. Самый простой и, если честно, самый скучный. Простое удаление фигуры. А мы играем в более сложную игру.
Ассасин молчал, недоуменно глядя на своего куратора.
— Нам не нужна его смерть, — продолжал Иеремия, медленно прохаживаясь по заросшему полу часовни. — Нам не нужны его земли, не нужно золото Орловых. Все это — лишь пыль, инструмент. Лорду нужно иное. Ему нужна… Жатва.
Он остановился и повернулся к ассасину. Лунный свет, пробившийся сквозь пролом в крыше, упал на его лицо, и на мгновение в его обычно пустых глазах отразился фанатичный огонь.
— Ты думаешь, мы просто интриганы, помогающие одному барону сожрать другого? Как примитивно. Предстоящий суд Инквизиции, показательная казнь этого «еретика» Рокотова — это прелюдия. Затравка. Это как первый удар в колокол, который должен разбудить всех.
Его голос понизился до зловещего шепота.
— Конфликт между Рокотовыми и Шуйскими, в который мы сейчас так старательно втягиваем и других, должен перерасти в войну. Настоящую, кровавую бойню. Тысячи погибнут. Их будут резать на полях, жечь в замках, они будут умирать от ран и голода. И каждый предсмертный крик не исчезнет бесследно. Это чистая, концентрированная энергия боли и страха.
Ассасин невольно поежился. Даже для него эти слова звучали жутко.
— И эта энергия, — продолжал Иеремия, и его голос чуть вибрировал от сдерживаемого восторга, — это топливо для великого ритуала, который готовит Лорд. Вся эта агония целой провинции будет собрана с помощью нашей сети, с помощью сотен таких амулетов, как тот, что ты носишь. Они маяки, которые впитают в себя эту энергию и направят ее в одну точку. В Мертвые Горы.
Он указал рукой куда-то на север.
— Там, под вечными льдами, спит Он. Тень Единого. Первобытный Хаос, запертый в темницу с сотворения мира. Древние Печати, что сдерживают его, ослабли за тысячелетия. Но чтобы их окончательно разрушить, нужна колоссальная сила. Сила тысяч и тысяч душ, принесенных в жертву на алтарь войны. Лорд не хочет править этой Империей, глупец. Он хочет ее сжечь и на ее пепелище построить новый мир. По своим законам. Выпустив на волю истинного, древнего бога разрушения.
В его голосе звучал такой экстаз, что ассасину стало по-настоящему страшно. Он понял, что служит чему-то гораздо более древнему и ужасному.
— А Инквизиция… — Иеремия снова усмехнулся. — О, Инквизиция в этой схеме — наш лучший инструмент. Наш верный, не ведающий сомнений слуга, который соберет для нас первый урожай. Валериус, этот фанатик Порядка, сам, своими руками, разожжет костер, который должен превратиться во всепожирающий пожар. Какая восхитительная ирония, не находишь?
Он повернулся и пошел к выходу из часовни.
— Возвращайся в лагерь. Наблюдай. И жди приказов. Представление только начинается. Надеюсь теперь ты понимаешь насколько все важно…
Вернувшись в походный лагерь Инквизиции, Брат Иеремия снова стал тенью. Он бесшумно скользил по своему шатру, раскладывая пергаменты, подливая масло в светильник, исполняя свои обязанности с безукоризненной точностью. Никто, глядя на это постное, смиренное лицо, не мог бы и предположить, что всего час назад этот человек говорил о пересоздании мира и жатве из тысяч душ.
Когда лагерь погрузился в сон, нарушаемый лишь мерным шагом часовых и потрескиванием догорающих костров, Иеремия остался один. Он не молился, молитвы были для тех, кто ищет утешения или просит о милости. Его бог не нуждался ни в том, ни в другом.
Он расстелил на столе карту. Это была не та грубая схема местности, которую изучал Валериус — сложнейшая, многослойная магическая диаграмма, где вместо рек и лесов были начертаны потоки силы. Синие линии обозначали течения земной маны, красные — узлы ее пересечения, места силы, а черные — зоны упадка, где сама жизнь истончалась, уступая место чему-то иному.
Его тонкий, почти прозрачный палец лег на одну из точек на карте. Маленький, едва заметный кружок, обозначавший замок Рокотовых. А затем медленно прочертил линию на самый север, туда, где карта становилась почти черной, к зловещему пятну, подписанному древними рунами: «Мертвые Горы».
Он расстегнул ворот своей грубой монашеской рясы и извлек на свет амулет, висевший у него на груди. На первый взгляд он был похож на те, что носили другие агенты Ордена. Он был выточен из материала, похожего на полированный обсидиан, и в его центре, в переплетении зловещих символов, тускло пульсировал крошечный багровый огонек.
Иеремия прикрыл глаза, сосредоточившись, и коснулся амулетом карты. Багровый огонек вспыхнул ярче, и в сознание архивариуса, минуя мысли и слова, полился безмолвный поток воли. Это было не общение, это был приказ, отчет, настройка инструмента. Послание от Лорда.
В потоке информации была спокойная, ледяная констатация фактов, которая раскрывала весь дьявольский замысел во всей его чудовищной полноте.
Лорд знал о мече.
Он знал его истинную, сокровенную суть, о которой не догадывался ни сам Михаил Рокотов, ни его рыжий маг, ни даже хитроумные Шуйские. Из безмолвного послания Иеремия понял, что меч — это Ключ.
Один из двух артефактов-близнецов, созданных на заре времен, чтобы запирать и отпирать самые древние замки. И замок, который он был способен отпереть, находился там, в Мертвых Горах. Это была Печать, сдерживающая Истинного.
Второй ключ — Ключ Льда, артефакт, чья сила была противоположна Искре, — не был утерян. Он находился там же, в Мертвых Горах, в самом сердце вечной зимы, сокрытый магией и манящий своей силой — «Драконий кристалл Холода».
План Лорда предстал перед Иеремияом во всем своем пугающем великолепии. Он был похож на многоходовую партию, где каждая фигура, считая, что делает свой собственный ход, на самом деле лишь следовала воле невидимого гроссмейстера.
Лорд не собирался убивать Михаила Рокотова, он его вел.
Лорд, как опытный пастух, гнал его к цели, используя для этого самую лучшую свою «собаку» — Святую Инквизицию. Все это давление — политическое со стороны Орловых, военное со стороны обманутых Шуйских, а теперь и высшее, юридическое, в лице Валериуса — было направлено на одно — загнать «Безумного Барона» в угол. Лишить его союзников, отрезать пути к отступлению. Поставить его в положение, когда единственным выходом, единственным шансом на спасение станет отчаянный поиск силы.
В Мертвые Горы. За вторым ключом, который, как он будет думать, нужен ему для победы.
Лорд хотел, чтобы Михаил Рокотов, носитель Ключа Пламени, ненавидящий Орден и все, что с ним связано, сам, своими собственными руками, нашел второй ключ. Чтобы он, в своем стремлении защитить мир, соединил их и повернул в замке, отпирая врата в преисподнюю.
Иеремия убрал палец с карты. Поток воли от Лорда иссяк. На его постном, бесстрастном лице появилась легкая, едва заметная улыбка.
Пешка двигалась по доске именно туда, куда и было нужно.
Судья, одержимый священной миссией, мчался вершить свой суд, не зная, что он лишь готовит почву для жатвы. А герой, готовясь к отчаянной борьбе за свою жизнь и справедливость, не подозревал, что каждый его шаг к спасению — это шаг к исполнению самого страшного плана его врага.
Брат Иеремия аккуратно свернул свою магическую карту и убрал ее в потайной карман рясы. Завтра будет новый день в пути. И каждый шаг будет приближать их всех — и праведников, и грешников, и героев — к неотвратимому финалу, задуманному тем, кто наблюдал за этой игрой из самой глубокой тьмы.