Победа пахла потом, кровью и горелым тряпьем от моих «психологических» факелов. Эйфории не было. Была тяжелая, свинцовая усталость и горький привкус потерь. Мы победили, да. Но эта победа, как и любая другая, имела свою цену. Несколько моих ребят, крестьян, что еще месяц назад и не думали брать в руки ничего тяжелее косы, теперь лежали на земле, накрытые серыми плащами. У Кривозубова тоже были потери. Война, мать ее, никогда не бывает чистой.
Мы вернулись в мой замок, который стал временным штабом нашей хрупкой коалиции. Вернулись как уставшие работяги после тяжелой смены на заводе. На стенах висели новые стяги — к моему одинокому медведю присоединился клыкастый вепрь Кривозубова и еще пара-тройка гербов помельче. Но вместо праздничных речей в воздухе висело напряжение. Я прошел по двору, где мои люди и воины союзников, перемешавшись, чистили оружие и перевязывали раны. Они провожали меня взглядами, в которых читалось не только уважение, но и немой вопрос: «Что дальше, барон?». Они отвоевали свои дома, но что-то мне подсказывало, что это лишь первый акт трагикомедии.
Главный трофей — бледного, как сметана, и трясущегося, как осиновый лист, наследника Рода Орловых, Всеволода — Ратмир лично сопроводил в подземелье. А вместе с ним — еще с десяток пленных, включая пару их ошарашенных магов, которые до сих пор не могли понять, почему их «огненные шары» вдруг превратились в мыльные пузыри. Елисей, мой рыжий «Мерлин», уже крутился вокруг их одежды и артефактов (сами маги почти голые сидят в застенках — мало ли), пытаясь своим «магическим зрением» просканировать их артефакты и «магические схемы». Растет парень, уже не боится смотреть на вражеских колдунов, как на неведомых чудищ.
Я не стал откладывать дело в долгий ящик. Пока наши лекари (и Искра, работающая в режиме «полевого хирурга» на самых тяжелых случаях, от чего ее «батарейка» заметно подсела) латали раненых (меч покоился в лазарете), я спустился в камеру, где недавно ломал волю ассасина. Подвал, вырубленный прямо в скальном основании, был моим лучшим аргументом. С его стен сочилась вода, пахло плесенью и безнадегой. Идеальное место для душевных бесед. Всеволода привязали к вбитому в стену кольцу. Он сидел на полу, на охапке гнилой соломы, и пытался изображать из себя оскорбленную невинность.
— Ну, здравствуй, Всеволод, — я присел на краешек табуретки напротив него. Единственный факел в железном держателе отбрасывал на его лицо дрожащие, уродливые тени. Ратмир, молчаливый и суровый, как надгробный памятник, встал у меня за спиной, скрестив на могучей груди руки. Один его вид внушал больше ужаса, чем любой пыточный инструмент. — Как тебе прогулка? Понравились наши пейзажи? Долина Кровавого Ручья — очень живописное место, не находишь? Особенно когда там горят деревни твоего соседа.
Он молчал, только злобно сверкал глазами из-под спутанной челки. Губы сжал в тонкую нитку. Гордый, как все эти аристократы с многовековой родословной и пустотой в черепе. Думал, я его сейчас пытать начну. Наивный. Это было бы слишком просто и, честно говоря, не в моем стиле. Грязь, крики, никакой эффективности.
— Молчишь? — я усмехнулся. — Похвально. Верность папочке и все такое. Только вот папочка твой, я уверен, уже списал тебя со счетов. «Неизбежные потери» — так это, кажется, называется в большой политике. Он сейчас, наверное, уже прикидывает, кого из твоих двоюродных братьев сделать следующим наследником, того, что поумнее.
На его лице дрогнул мускул. Попал. Соперничество между отпрысками в знатных Родах — вещь вечная.
— Послушай меня внимательно, мальчик, — я подался вперед, мой голос был тихим и вкрадчивым, почти дружеским, отчего, я знал, становилось только страшнее. — Я не буду тебя пытать. Это грязно, неэффективно и, честно говоря, у меня нет на это времени. Я не хочу слушать твои героические вопли, а потом пытаться угадать, где правда в том бреде, что ты наговоришь, лишь бы все прекратилось. Мне от тебя нужно всего одно. Признание. Чистосердечное, на пергаменте, с твоей родовой печатью. О том, что это твой папаша, барон Орлов, в союзе с каким-то мутным Орденом, убил старика Шуйского. О том, что это вы развязали эту войну. И о том, что сегодняшний ваш «визит» на земли барона Кривозубова был не «наведением порядка», а актом неприкрытой агрессии. Простая бумага. Пара строчек. И все.
Он фыркнул, и в его глазах блеснул огонек презрения, смешанного со страхом.
— Да никогда в жизни! — выплюнул он. — Мой отец — благородный человек! А ты — убийца и чернокнижник! Выскочка, который скоро сгорит на костре! Инквизиция уже в пути, я знаю! Они сотрут тебя в порошок!
А вот это уже интересно. Откуда он знает про Инквизицию? Значит, план Орловых включал и это. Они с самого начала рассчитывали на вмешательство Двора.
— Инквизиция? — я изобразил удивление. — Какая прелесть. А кто им об этом рассказал? Не твой ли «благородный» папаша? Написал жалобу, что какой-то мальчишка не дает ему спокойно грабить соседей? Очень по-мужски.
— Мой отец защищает устои Империи от таких, как ты! — его голос сорвался на визг.
— Устои? — я рассмеялся. — Парень, да твой отец сам эти устои подрывает, заключая сделки с сектантами, которые души жрут на завтрак. Или ты будешь отрицать, что твой папаша — на коротком поводке у какого-то таинственного Ордена? Амулетик показать, который мы сняли с вашего наемного убийцы? Или тот, что был у твоего командира? У нас их уже целая коллекция. Думаю, Инквизиции это тоже будет очень интересно. Как и то, что их цепные псы уже бегают по северным землям, выполняя ваши грязные поручения.
Он сжался. Я видел, как в его глазах мечется страх. Он не знал, что мы знаем так много. Он думал, что они — неуязвимы, что их тайны надежно сокрыты.
— Ну, что молчишь? — я поднялся и прошелся по камере. — Я так понимаю, от сотрудничества ты отказываешься. Что ж, твое право. Как я и говорил, у меня есть альтернативное предложение. Для твоего дальнейшего, так сказать, трудоустройства.
Я вздохнул.
— Благородный, значит? — я усмехнулся, и эта усмешка была острее любого клинка. — Благородный человек, который прячется за спинами наемных убийц и сектантов, жрущих души? Который стравливает соседей, чтобы захапать их земли? Очень благородно. Знаешь, я в своей недолгой, но бурной жизни видел много благородных людей. И ни один из них не был похож на твоего папашу. Ну, тогда давай так. Ты сейчас отказываешься. Я, естественно, расстраиваюсь. И отдаю тебя в руки барона Кривозубова.
Я видел, как его зрачки расширились. Он знал Кривозубова. Все знали.
— У него, знаешь ли, в одной из сожженных вами деревень жила сестра. С детьми. Они, к счастью, успели убежать. Но дом сгорел. И все, что было нажито. Думаю, у него к тебе найдется пара-тройка очень личных, очень неблагородных вопросов. И методы у него, я тебя уверяю, гораздо менее гуманные, чем у меня. Он не будет с тобой разговаривать. Он будет сдирать с тебя кожу. Медленно. Он любит слушать, как кричат его враги. Говорит, это успокаивает нервы.
Лицо Всеволода вытянулось, приобретая зеленоватый оттенок. Он посмотрел на Ратмира, ища поддержки, хотя бы тени сочувствия. Но тот лишь молча поправил на поясе свой тяжелый меч, и звук металла, скользнувшего по коже, прозвучал в тишине подвала как щелчок затвора.
— А после Кривозубова, если от тебя хоть что-то останется, — продолжал я свой «дружеский» разговор, с наслаждением наблюдая за его муками, — я отдам тебя людям Шуйских. Тем, из «партии войны». Ты ведь знаешь, что они думают о тех, кто убил их главу? Думаю, их фантазии на тему «что сделать с убийцей» будут побогаче, чем у меня. Они будут держать тебя в живых очень долго. Будут отрезать по кусочку и кормить этим собак у тебя на глазах. А потом, когда им надоест, они привяжут то, что от тебя осталось, к двум лошадям и пустят их в разные стороны. Так что, выбирай. Либо ты подписываешь бумагу и, возможно, я сохраню тебе твою никчемную жизнь в качестве заложника. Либо… либо я просто умываю руки и позволяю справедливости свершиться. Народной справедливости. Она, знаешь ли, бывает очень изобретательной на выдумку.
Я оставил его думать. Один на один со своими страхами и с тяжелым, молчаливым присутствием Ратмира. Я знал, что он сломается. Это был лишь вопрос времени. Он не герой. Он просто избалованный мальчишка, который впервые в жизни столкнулся с реальностью, где его титул не стоит и ломаного гроша. Я поднялся, разминая затекшие ноги.
— Перо и пергамент, — бросил я через плечо Ратмиру и вышел, плотно прикрыв за собой тяжелую дверь.
Именно в этот момент, когда я, уставший, злой и вымотанный, вышел из подземелья, вдыхая свежий вечерний воздух, который после подвальной вони казался амброзией, меня и нашел гонец. Запыхавшийся, в дорожной грязи по самые уши. Но на нем был не герб Шуйских или кого-то из моих союзников. На его груди красовался имперский орел.
Я вскрыл пергамент дрожащими от усталости руками. Буквы плясали перед глазами. И чем больше я читал, тем шире становились мои глаза, а сердце ухало куда-то в пятки. Орловы, эти проклятые пауки! Получив весть о нашем «теплом приеме» и пленении своего отпрыска, они не стали собирать новую армию. Зачем? Это долго, дорого и результат не гарантирован. Они ударили с другой стороны. Они использовали свой главный козырь — влияние при дворе. И они выиграли.
Указ был написан сухим, канцелярским языком, но от каждого слова веяло холодом имперской стали. Империя вмешивалась. Назначалось официальное расследование. Но вести его будет не Инквизитор Валериус. Нет, все было гораздо тоньше. И хуже. Вести его будет специальный Императорский Легат, граф Илларион Голицын. Человек, известный своей педантичностью, неподкупностью и холодным, как лед, прагматизмом. Он ехал сюда, чтобы «установить истину» и «прекратить кровопролитие». На бумаге это выглядело как спасение. Как шанс на справедливый суд. Но я-то, со своим опытом анализа политических игр, понимал, что это — ловушка. Гораздо более страшная, чем костер Инквизиции.
Я стоял посреди двора, сжимая в руке этот проклятый пергамент. Вокруг меня суетились мои люди, празднуя победу. Они смеялись, хлопали друг друга по плечам, тащили трофеи. Кривозубов, уже успевший пропустить пару кружек эля, громогласно рассказывал, как его «орлы» гнали орловских «щенков». Мои крестьяне, еще вчера дрожавшие при виде меча, теперь с гордостью рассматривали добытое оружие. Эйфория, дешевая и хмельная, как молодое вино, кружила им головы. А я смотрел на них и понимал, что мы выиграли лишь одну битву. А настоящая война только начинается. И она будет куда страшнее.
Это была одновременно и лучшая, и худшая новость.
Лучшая — потому что угроза со стороны Инквизиции, этого фанатичного молота, который сметает все на своем пути, миновала. Инквизитор Валериус — это скальпель, который не спрашивает, а режет. Он бы приехал сюда с уже готовым приговором, и все мои доказательства, все мои логические построения разбились бы о его железобетонную веру. Теперь же у меня появился шанс. Шанс быть выслушанным, представить свои доказательства, апеллировать к закону, а не к мечу. Граф Голицын, судя по слухам, был человеком системы. А любая система имеет свои правила, свои протоколы. И если знать эти правила, ее можно попытаться взломать.
Худшая — потому что поле битвы изменилось кардинально. Я умел воевать с солдатами. Я научился противостоять магам. Но теперь мне предстояло сражаться с бюрократами и юристами. Мне нужно было противостоять не огненным шарам, а хитросплетенным интригам, подтасованным фактам и политическому давлению. Это была война, где побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто хитрее, у кого длиннее язык и толще кошелек. Моим главным оружием теперь должны были стать не Искра и «Демпферы», а ум, логика, факты и умение убеждать. А моим противником был не просто барон Орлов. Моим противником была вся мощь одного из самых влиятельных Родов Империи, с их вековыми связями при дворе, с их армией подкупленных чиновников и продажных судей.
Исход этой новой, тихой войны был совершенно непредсказуем. Я поднял голову и посмотрел на небо. Оно было таким же, как и вчера — серое, равнодушное, с проплывающими по нему рваными облаками. Но я знал, что там, за горизонтом, по пыльным имперским трактам, ко мне уже ехала моя судьба. И у нее было имя — граф Илларион Голицын. Инквизитор был бы проще. С ним все ясно: либо ты докажешь, что ты не верблюд, либо сгоришь. А вот с прагматиком, слугой закона и системы, все будет гораздо сложнее. Он будет взвешивать, оценивать, искать выгоду. Не для себя — для Империи. А что выгоднее Империи: поддержать наглого выскочку, нарушившего все писаные и неписаные законы, или принести его в жертву ради сохранения хрупкого мира и спокойствия могущественного Рода Орловых? Ответ, как мне казалось, был очевиден.
Я сжал пергамент в кулаке. Хватит рефлексировать. Время — самый ценный ресурс, и у меня его почти не осталось. Нужно действовать.
— Ратмир! Кривозубов! — мой голос прорезал веселый гвалт, заставив всех обернуться. — Собирайте всех. Немедленно. В главном зале. Есть разговор.
Когда все собрались — мои новые союзники, мои командиры, мой «ближний круг» — я вышел вперед. Я не стал зачитывать им указ. Я рассказал все своими словами. Без прикрас. О том, что Империя вмешалась. О том, что к нам едет Легат. И о том, что этот суд, скорее всего, будет для нас показательной поркой.
— Они думают, что загнали нас в угол, — я обвел взглядом их помрачневшие лица. — Что мы будем сидеть здесь, как кролики в клетке, и ждать, пока придет охотник. Но мы не кролики. Мы — медведи. И мы покажем им наши зубы.
— Что ты предлагаешь, Рокотов? — пробасил Кривозубов, его лицо было мрачнее тучи. — Пойти войной на Легата? Это измена.
— Нет, — я покачал головой. — Мы встретим его с почестями. С хлебом-солью. Мы покажем ему, что мы — верные подданные Империи. Но мы превратим этот суд в фарс. Мы завалим его такими доказательствами вины Орловых, что он не сможет их проигнорировать. Мы должны быть готовы. К приезду графа Голицына наш замок должен стать не крепостью, а залом суда. Где обвиняемыми будут не мы, а они. Нам нужно подготовить каждого свидетеля, каждую бумажку, каждый аргумент. Нам нужно быть безупречными. И нам нужно больше союзников. Не военных. Политических. Тех, кто сможет замолвить за нас слово в столице.
Я повернулся к Борисычу.
— Старик, тебе предстоит самое трудное путешествие в твоей жизни. Ты поедешь в столицу.
Мой план начал обретать форму. Это будет спецоперация. Сложная, многоуровневая, где каждый должен будет сыграть свою роль. И я очень надеялся, что мы успеем подготовиться к выходу главного актера на эту кровавую сцену.