Интерлюдия.
Столица встретила их равнодушным холодом, не похожим на резкую стужу северных ветров. Это был холод камня, веками впитывавшего в себя шепот интриг, лязг кандалов и шорох бесчисленных прошений, обратившихся в пыль. Борисыч, оказавшийся волею своего молодого господина в самом сердце имперской паутины, ежился от этой давящей, безразличной мощи. Он, привыкший к простору полей и прямоте суждений, здесь чувствовал себя неуклюжим медведем в лавке антиквара, где каждое неверное движение грозило обрушить хрупкое равновесие чужой игры.
Рядом с ним, в тесной, но приличной комнате на постоялом дворе, снятой за деньги, которые казались Борисычу целым состоянием, сидел его спутник. Афанасий Петрович. Человек, приставленный к ним леди Вероникой. Не воин, не вельможа, а нечто куда более опасное в этих стенах — профессиональный знаток всех подводных течений столичной бюрократии. Его гладко выбритое и непроницаемое лицо, не выражало ничего, кроме вежливой усталости. Он был винтиком в этой машине, знающим, как и куда подсыпать песка, чтобы заскрипели и остановились куда более крупные шестерни.
Вот уже неделю они бились лбом о стену. Стена эта была из пергамента, сургуча и отточенных до автоматизма вежливых отказов. Они обошли все пороги, которые только можно было обойти: Малую Канцелярию, Судебный Приказ, даже пытались пробиться в приемную Тайного Совета. Ответ был везде один, облеченный в разные слова, но неизменный по своей сути.
— Ваше прошение принято к рассмотрению, — цедил сквозь зубы очередной мелкий клерк с лицом, уставшим от всего на свете. Он даже не поднял глаз от бумаг, лишь небрежным жестом указал на высокую стопку таких же свитков. — Ожидайте. Сроки рассмотрения дел подобной важности строго регламентированы.
Признание Всеволода Орлова, казалось, должен был стать громом среди ясного неба, просто «потерялся» где-то в недрах архива. Амулет, снятый с ассасина, был принят как «доказательство», но тут же отправлен на «изучение», результат которого можно было ждать до второго пришествия. Их доводы тонули в этом бюрократическом болоте.
Вечером, после очередного унизительного и бесплодного дня, Борисыч не выдержал. Он с силой опустил на стол свой огромный кулак.
— Единый, да что ж это за напасть! — в голосе старика звучало отчаяние. — Мы им правду в лицо тычем, а они отворачиваются! У нас убийца на руках, признание есть, а им все равно! Будто и не было ничего!
Афанасий Петрович медленно поднял взгляд от чашки с остывшим травяным отваром. В его глазах тоже плескалась профессиональная досада.
— Все так, Борисыч. Я задействовал все связи. Результат нулевой. Паутина Орловых сплетена искусно, ее нити пронизывают все. Каждый клерк, советник, от которого зависит движение нашей бумаги, уже либо подкуплен, либо запуган, либо просто не хочет связываться с таким могущественным Родом. Наш прямой путь — тупиковый.
Борисыч сник. Надежда гасла.
— И что ж теперь? — прошептал он. — Все? Конец нашему барону?
Афанасий Петрович на мгновение задумался, а затем на его лице появилась едва заметная, сложная улыбка.
— Нет. Теперь мы перестанем ломиться в закрытую дверь. Как и предвидела леди Вероника.
— Предвидела? — Борисыч уставился на него, как баран на новые ворота.
— Она дальновидная женщина, — в голосе дипломата прозвучали нотки неподдельного уважения. — Она знала, что доказать невиновность вашего барона в столице будет почти невозможно. Поэтому, отправляя нас сюда, она дала мне иные инструкции. Запасной план. Она сказала: «Афанасий, если правда не работает, используйте страх. Если не можете сделать его героем в их глазах, сделайте его чудовищем. Таким, связываться с которым побоится любой здравомыслящий человек».
Старый слуга опешил, не в силах осмыслить услышанное.
— Чудовищем? Нашего барона? Да как же так…
— Мы перестанем доказывать, что он не виновен в убийстве Шуйского, — терпеливо пояснил Афанасий. — Мы начнем распускать слухи, что он виновен в чем-то куда более страшном.
Он достал из потайного кармана своего камзола туго набитый кошель. Золото глухо звякнуло. Это была часть тех «тайных средств», что предоставила им леди Вероника именно для этой цели.
— Понимаешь, Борисыч, — продолжил дипломат, и в его глазах появился холодный, расчетливый блеск, — мы не будем кричать на всех углах, что Орловы — убийцы. Нам все равно никто не поверит. Мы запустим другой слух. Тихий, вкрадчивый.
Следующие дни превратились в тихую, кропотливую, почти ювелирную работу. Афанасий Петрович, используя свои старые связи и золото Вероники, задействовал целую сеть «шептунов». Это были незаметные люди: трактирщики, цирюльники, мелкие торговцы, портовые грузчики — те, кто был ушами и языком этого города.
И пополз по столице, а оттуда и по всей Империи, новый, умело срежиссированный слух. Он не касался убийства Шуйского, он был куда страшнее. Говорили, что «Безумный Барон» Рокотов — носитель древнего проклятия увядания. Говорили, что его родовой меч, возрожденный запретной магией, высасывает силу из самой земли.
— Слыхал, у Волконских после той битвы поля стоят голые? — шептал один купец другому в шумной таверне. — Ни травинки не растет. Земля почернела, как после пожара. Говорят, это проклятие Рокотова. Оно землю портит.
— А я слышал, — подхватывал третий, понизив голос, — что и у Шуйских, на границе с землями Рокотова, скотина начала дохнуть без причины. И вода в колодцах стала горькой. Это зараза. Магическая чума.
История была продумана до мелочей. Проклятие было не агрессивным, оно не убивало людей напрямую. Оно било по самому больному для любого феодала — по земле. Оно делало ее бесплодной. Оно «заражало» владения любого, кто вступал в войну с Рокотовым. Даже победа над ним не сулила ничего, кроме разорения. Кто захочет захватывать земли, которые превратятся в пустыню?
Цель была проста и цинична. Если нельзя сделать Михаила героем, нужно сделать его настолько токсичным активом, чтобы любая война против него стала экономически невыгодной. Пусть мелкие и средние бароны, которых Орловы сейчас так активно подбивают на «крестовый поход», сто раз подумают, прежде чем отправлять своих людей на смерть ради куска проклятой земли. Пусть они поймут, что даже если Империя отдаст им Рокотова на растерзание, они получат лишь выжженную пустыню и голод.
Афанасий Петрович и Борисыч ждали. Они бросили в стоячую воду столичного болота камень, который им дала леди Вероника. Теперь оставалось только наблюдать за расходящимися кругами и надеяться, что эти круги дойдут до тех, кто принимает решения. Они не пытались выиграть суд, они пытались отменить саму войну, сделав ее бессмысленной. И это был их единственный, отчаянный шанс заставить Двор искать иное решение.
Конец интерлюдии.
Пока мои столичные гонцы решали задачи, поставленные мной (хорошо, что леди Вероника дала «усиление»), я не сидел сложа руки. Ждать, когда твои враги сами запутаются в расставленных тобой сетях, — роскошь, непозволительная для того, у кого над головой уже занесен топор Инквизиции. Наш хрупкий союз, сбитый на скорую руку из страха и общей ненависти к Орловым, требовал постоянного внимания. Барон Кривозубов каждый день смотрел на меня с немым укором. Его земли страдали. Мои обещания защиты пока что оставались лишь словами, а зарево на горизонте — его личной, ежедневной головной болью.
— Еще один набег, Рокотов, — пробасил он, когда мы в очередной раз стояли на стене его замка. — Мельница. Сожгли дотла. Мои люди ропщут. Говорят, твой союз принес им войну под самые ворота.
Я молчал, глядя на тонкую струйку дыма, что тянулась к серому небу. Я понимал его. Я понимал его людей. Легко быть героем, когда победа уже одержана. Куда сложнее сохранять веру, когда твой дом горит, а твой новый лидер, кажется, только и делает, что ведет бесконечные переговоры да рассылает гонцов.
— Они нас провоцируют, барон, — ответил я спокойно. — Выманивают. Хотят, чтобы мы снова вышли в открытое поле, где они смогут задавить нас числом. Глупо поддаваться на такую примитивную уловку.
— Глупо — не глупо, а у моих крестьян скоро жрать будет нечего, — отрезал он. — Думай, «Безумный барон». Думай быстрее. Мое терпение, и терпение моих людей, не безгранично.
Он был прав. Мне нужна была информация, конкретные данные о тактике и силах этих карательных отрядов Орловых. Тимоха и его «воробьи» работали на износ. Они были моими глазами и ушами, но цена за каждый клочок сведений росла с каждым днем. Орловы тоже были не дураки. Они усилили патрули, их лагеря стали напоминать неприступные крепости, а их маги, казалось, научились чуять моих лазутчиков за версту.
И вот однажды, поздней ночью, когда я уже в сотый раз гонял по карте фигурки, пытаясь найти слабое место в обороне противника, в мою комнату без стука ворвался Тимоха. Он не был один. Двое его ребят, совсем еще пацаны, втащили третьего. Его звали Сенька, я помнил его — вертлявый, шустрый, самый отчаянный из всей их ватаги. Сейчас он был без сознания, его рубаха насквозь пропиталась кровью, а лицо было серым, как пепел.
— Что случилось? — я вскочил, опрокинув стул.
— Засада, — выдохнул Тимоха, и его голос, обычно ровный и уверенный, дрогнул. — Мы почти подобрались к их шатру с магами. Хотели подслушать. А они будто ждали. Сенька нас прикрывал, дал уйти… Его достали.
Я склонился над раненым. Рана была страшной. На его боку зияла рваная дыра с обугленными краями, от которой исходил едва уловимый запах озона и чего-то еще, отвратительно-сладкого, как от гниющего мяса. Искра что-то погудела про то, что не «осилит» такую магическую рану.
— Но мы притащили «подарок», — Тимоха кивнул на дверь. — Одного из них. Того, что Сеньку подстрелил. Мы его окружили, пока он добивал нашего. Он отбивался, как бешеный, но мы его камнями закидали. Живой. Пока что.
«Подарок» втащили следом. Это был человек в черной кожаной броне, без знаков различия. Лицо его было залито кровью из разбитой головы, он тяжело хрипел, находясь на грани жизни и смерти. Но даже в этом состоянии от него исходила аура холодной, мертвой силы. Это был один из их лучших. Их элита. Их маги-убийцы.
— Лекаря! Быстро! — крикнул я, но, взглянув на раны Сеньки, понял, что никакой лекарь тут уже не поможет. Некротическая магия здесь уже сделала свое дело. Она пожирала его изнутри.
Я положил руку ему на лоб. Он был холодным, как лед. Мальчишка открыл глаза, мутные и уже почти не видящие. Узнал меня. Попытался улыбнуться.
— Я… я их не выдал, ваше благородие… — прошептал он. И затих. Навсегда.
Это был мой пацан. Которого я послал на смерть. И эта смерть должна была иметь смысл.
Я повернулся к пленному магу. Он лежал на полу, и его дыхание становилось все более прерывистым. Он тоже умирал. И у меня было всего несколько минут.
— Искра, — я вынул меч из ножен. Он был в «тихом» режиме, обычный кусок стали. — Мне нужно то, что у него в голове. Все.
Контакт с объектом на грани угасания… нестабилен. Возможна… фрагментация данных. Искажение. — отозвался в моей голове бесстрастный голос.
— Делай, — приказал я.
Я опустился на колени рядом с умирающим магом и приложил лезвие Искры к его виску. Я закрыл глаза. И провалился в чужой ад.
Это не было похоже на чтение мыслей. Это было полное, абсолютное погружение. Я перестал быть собой. На одно ужасное мгновение я стал им.
Первое, что я почувствовал, — холод пустоты. Ощущение, будто из тебя вырвали что-то важное, оставив на этом месте зияющую, сосущую дыру. А потом пришли образы. Рваные, хаотичные, как битое стекло.
…Темный, сводчатый зал. Десятки таких же, как он, стоят на коленях. Перед ними — фигура в черном, без лица. Лорд? Нет, кто-то из его жрецов. Жрец произносит слова на языке, от которого кровь стынет в жилах. И каждый из стоящих на коленях повторяет их. Это не молитва. Это клятва. Клятва отречения.
…Он видит свою собственную магию. Не как я, не как Елисей — не как потоки энергии, не как сложные схемы. Он видит ее как живое, теплое, пульсирующее сердце внутри себя. Его дар. Его суть. И он, произнося слова клятвы, берет в руки невидимый, ритуальный нож и вонзает его в это сердце.
Боль. Не физическая, а метафизическая, разрывающая душу. Я почувствовал ее так, будто это мое сердце пронзили. Ощущение, как рвется ткань реальности. Как из тебя выдирают саму основу твоего бытия. Он не просто подавляет свою магию. Он ее рассекает. Убивает. Он совершает акт магического самоубийства.
…А потом, в ту пустоту, что образовалась на месте его убитого дара, вливается что-то иное. Холодное, чужое, мертвое. Сила Ордена. Она заполняет его, как вода заполняет пустой сосуд. Она дает ему новую способность: не творить, а разрушать. Не создавать, а рассекать чужую магию, чужую жизнь. Он становится «Рассекающим». Живым воплощением энтропии.
…Видения сменились ощущениями. Я почувствовал его азарт во время боя. То, как он, направляя свою внутреннюю пустоту, гасит огненный шар врага. Это было не поглощение. Это было аннигиляция. Пустота встречала энергию, и они взаимоуничтожались. Он был живым антимагом. Ходячей «черной дырой» для любой магии.
Но я почувствовал и другое. Хрупкость. Нестабильность. Эта пустота внутри него была голодной. Она постоянно требовала подпитки, постоянно грозила выйти из-под контроля. И я увидел, как он, получив ранение, теряет этот контроль. Как пустота начинает пожирать его самого изнутри. Он не просто умирал от ран. Он распадался. Его собственная сила его убивала.
Я отдернул меч. Меня трясло. Я тяжело дышал, пытаясь избавиться от остатков чужих, мертвых ощущений.
— Ваше благородие! Что с вами? — Елисей подскочил ко мне, его лицо было испуганным.
— Я… я в порядке, — я с трудом поднялся на ноги. Я посмотрел на тело на полу. Пленный маг был мертв. Но он оставил мне свой последний, самый ценный, подарок. Знание.
Я подошел к столу, налил дрожащей рукой воды из кувшина. Сделал несколько больших глотков.
— Теперь я знаю, кто они, — сказал я, поворачиваясь к своим людям. — Я знаю, в чем их сила. И в чем их слабость.
Я рассказал им все. О ритуале. О пустоте. Об аннигиляции. Ратмир слушал, нахмурив свои густые брови. Елисей — с ужасом в глазах.
— Они не антимаги, — я закончил свой рассказ. — Они — живые бомбы замедленного действия. Их сила — это их же проклятие. Они именуют себя — «Рассекающие». Они постоянно балансируют на грани. И если их немного… подтолкнуть…
В моей голове, вытесняя боль от потери и холод от чужих воспоминаний, начала формироваться новая, безумная, абсолютно логичная идея. Я понял, как их можно победить.
Ночь после допроса была долгой. Я не спал. Образы, вырванные из умирающего сознания «Рассекающего», крутились в голове, как заевший механизм. Холодная пустота, ритуал саморазрушения, хрупкий баланс на грани аннигиляции… Это знание было не просто тактической информацией. Оно было ключом, чертежом вражеской технологии. И одновременно — тяжелым, давящим грузом. Я чувствовал себя инженером, который, разобрав до винтика оружие противника, понял, что оно гениально в своей разрушительной простоте, и теперь ломает голову, как создать эффективный контрприем.
Мой первый, инстинктивный порыв был продиктован всей моей прошлой жизнью, всей логикой инженера. Если есть действие, должно быть и противодействие. Если есть «минус», его можно компенсировать «плюсом». Их сила — это пустота, негативная энергия, которая аннигилирует магию. Значит, нужно создать «инвертор». Зеркало, которое не просто отразит, а перевернет их атаку, отправив им обратно их же пустоту, но с обратным знаком.
— Елисей, — я растолкал своего мага, дремавшего в углу лаборатории, и ткнул пальцем в пергамент, испещренный схемами. — Смотри. Мы не будем пытаться их пробить. Мы их «отзеркалим».
Идея была, на мой взгляд, изящной. Мы должны были создать артефакт, который работал бы как фазоинвертор. Он должен был поймать их «рассекающий» импульс, пропустить через сложную систему рунических контуров и выдать на выходе точно такой же импульс, но с инвертированной «полярностью». По моей логике, две противоположные силы должны были либо нейтрализовать друг друга, либо, что еще лучше, создать резонансный каскад, который ударит по источнику.
Мы убили на это почти двое суток. Елисей, поверив в мою «научную» теорию, с энтузиазмом собирал этот «инвертор». Мы использовали полированные пластины из нашего «чудо-минерала» в качестве отражателей, самые чистые кристаллы в качестве «фазовращателей». Конструкция получилась сложной, красивой и, как мне казалось, безупречной с точки зрения магической механики.
Для теста мы использовали один из амулетов Ордена, снятый с убитого ассасина. Он излучал ту самую «мертвую» энергию, хоть и очень слабо. Мы поместили его на одном конце лаборатории, а наше «зеркало» — на другом.
— Давай, Елисей, — скомандовал я. — Активируй амулет. Легонько.
Елисей направил на амулет тонкий лучик маны. Тот вспыхнул тусклым, некротическим светом, и в сторону нашего устройства метнулась едва заметная волна пустоты. Я напряженно следил за «зеркалом». Оно должно было поймать волну, обработать ее и…
И ничего. ВолнА просто врезалась в наш артефакт и… исчезла. Растворилась. Наше хваленое «зеркало», на которое мы потратили кучу драгоценных ресурсов, просто поглотило атаку, как черная дыра. Оно даже не нагрелось. На поверхности не осталось ни царапины. Оно просто «съело» ее.
Я уставился на бесполезную конструкцию. И до меня дошло. С оглушительной, унизительной ясностью.
Я пытался инвертировать то, у чего нет полярности. Я пытался отразить то, что является абсолютным отсутствием. Их сила — не «минус», который можно превратить в «плюс». Это ноль. Абсолютный ноль. Пустота, которая просто аннигилирует все, с чем соприкасается. Пытаться ее «отразить» — все равно что пытаться отразить вакуум. Моя аналогия была в корне неверна.
— Все впустую, — пробормотал я, опускаясь на стул. Чувство было такое, будто я бился головой о стену, и стена победила.
— Не получилось? — с надеждой спросил Елисей.
— Хуже, — я потер виски. — Я понял, что это и не могло получиться. Мы пытались построить вечный двигатель. План провалился. У нас нет оружия против них.
Я был в тупике. Настоящем, глухом. В моей голове не было ни одной свежей идеи. Все мои знания, вся моя логика оказались бесполезны против этой чужеродной, противоестественной силы. Я вышел во двор, чтобы проветрить голову. Ходил кругами, как тигр в клетке. Я снова и снова прокручивал в голове образы из своего мира. Неуязвимая броня… танк. Что мы делали против танков?
Господи, ну какой же я кретин! Я все это время думал, как пробить броню, вместо того чтобы подумать, как уничтожить сам танк!
Дроны! Маленькие, юркие, почти невидимые. Они не пытались пробить броню в лоб. Они были системой доставки. Они несли смерть не в себе, а с собой. Они били по уязвимым местам!
Я ворвался обратно в лабораторию, едва не сбив с ног Елисея.
— Отставить уныние! — заорал я, хватая чистый лист пергамента. — У меня новая идея! К черту зеркала, к черту защиту! Мы будем нападать!
Я снова начал рисовать.
— Это «Стрекоза», — я обвел контур небольшого, крылатого конструкта. — Смотри. Это не оружие. Это носитель. Курьер. Нам не нужно пробивать их защиту. Нам нужно доставить им «посылку». Прямо в руки.
— Какую «посылку»? — не понял Елисей.
— Бомбу, — я хищно улыбнулся. — Маленькую, но очень злую. Вспомни наш «камень-хлопушку». Он взрывается, создавая хаотичный выброс энергии. Это не структурированная магия. Это просто… шум. Белый шум в эфире. Их пустота создана, чтобы аннигилировать порядок. А что будет, если столкнуть ее с абсолютным хаосом?
Елисей задумался, а потом его глаза расширились.
— Произойдет… цепная реакция? — прошептал он. — Пустота попытается поглотить хаос, но не сможет его «переварить», потому что у него нет структуры… И тогда… она начнет поглощать саму себя?
— Короткое замыкание, — кивнул я. — Система пойдет вразнос. Нам нужно лишь доставить «катализатор» для этой реакции. И наши «Стрекозы» этим займутся.
В этот раз работа пошла по-другому. Мы не пытались создать что-то сложное. Мы собирали простое и эффективное устройство.
Шасси: Легкая рама из зачарованного ивового прута, обтянутая тонкой кожей. Минимальный вес, минимальная магическая сигнатура. Своего рода «стелс-технология» местного разлива.
Силовая установка: Тут пришлось попотеть. Ресурсов на полноценный «двигатель» у нас не было. Но мы нашли выход. Мы использовали энергию сжатого воздуха. Елисей с помощью магии создавал внутри небольшого кристалла-резервуара зону высокого давления. При активации воздух вырывался через сопло, создавая реактивную тягу. Примитивно, но этого хватало, чтобы наша «Стрекоза» пролетела несколько сотен метров. Недолго, но быстро.
Система наведения: Самая сложная часть. Мы встроили в «нос» дрона маленький кристалл, настроенный как компас. Но не на магнитное поле, а на магическое. Он реагировал не на тепло или свет, а на ту самую аномалию, на «холодное пятно», которое создавал вокруг себя «Рассекающий». Наш дрон был самонаводящейся ракетой, которая летела на источник пустоты.
Боеголовка: Наш старый знакомый, «камень-хлопушка». Но доработанный. Мы вставили в него осколок нестабильного кристалла и снабдили руной-детонатором. Она срабатывала не от удара, а от контакта с полем аннигиляции. Как только «Стрекоза» влетала в ауру «Рассекающего», происходил взрыв хаоса.
Мы создали всего пять таких устройств. Пять. На большее у нас просто не хватило ресурсов и времени. Это были не супероружие. Это были пять отчаянных шансов. Пять хирургических скальпелей, которые должны были нанести удар с ювелирной точностью.
Я держал в руках одну из «Стрекоз». Легкая, хрупкая, похожая на детскую игрушку. Но я знал, какая разрушительная сила скрыта в ее сердце. Это был не «Камертон». Это был осиновый кол. Предназначенный для очень специфического вида вампиров. И я очень надеялся, что у нас получится вонзить его точно в цель.
Четырнадцать дней, отпущенные мне Императорским Указом, пролетели как один. Это было время лихорадочной, почти безумной деятельности. Пока мои гонцы и «шептуны» Афанасия Петровича наводняли северные земли слухами о «проклятии Рокотовых», а мои немногочисленные союзники, скрепя сердце, стягивали к моему замку свои лучшие отряды, я и моя команда готовились к встрече. Не к войне, нет. К суду.
Замок Рокотовых не возводили новые баррикады (терять большую часть людей ради призрачной маловероятной победы, если действовать в лоб — я не хочу). Мы приводили в порядок каждый угол. Выметали дворы, чинили крыши, даже пытались разбить какие-то жалкие подобия клумб. Я хотел, чтобы мой дом выглядел не как крепость, готовая к осаде, а как резиденция законопослушного, пусть и бедного, барона, которого оклеветали. Каждый мой воин был одет в чистое и выглаженное, оружие сияло. Мы репетировали. Не боевые построения, а ответы на каверзные вопросы. Я хотел, чтобы каждый, от последнего конюха до барона Кривозубова, знал, что говорить, если его вызовут на допрос.
И вот, на исходе четырнадцатого дня, прибыли «гости».
Звук горна, чистый и пронзительный, разорвал утреннюю тишину. На холме показался отряд. Он был небольшим, но от него веяло такой ледяной, неотвратимой силой, что даже самые закаленные ветераны Ратмира невольно поежились. Впереди, на вороных конях, ехали два всадника. Они были как день и ночь.
Один — в сверкающих, богато украшенных доспехах столичной знати, на его гербовой накидке красовался золотой грифон. Высокий, статный, с лицом римского патриция и холодными, умными глазами. Это был Императорский Легат, граф Илларион Голицын. Человек-система, человек-закон.
Второй был его полной противоположностью. Иссушенный, облаченный в простую черную рясу, без единого украшения. Он сидел на тощей, неказистой кобыле, но его прямая, как стрела, спина и взгляд, горящий из-под глубоких надбровных дуг, делали его фигуру доминирующей. Верховный Имперский Инквизитор Валериус. Скальпель в руке правосудия.
За ними, чеканя шаг, двигалась их охрана: закованные в золото гвардейцы Легата и безмолвные, облаченные в черную сталь, рыцари Инквизиции. Две силы, два подхода, две ветви имперской власти, прибывшие вершить мою судьбу.
Я встретил их у ворот замка. Без оружия, в простом, но чистом камзоле. Рядом со мной — мои союзники, изображающие из себя не армию, а группу поддержки.
— Граф Голицын, Ваше Преосвященство, — я склонил голову, соблюдая все формальности. — Добро пожаловать в мои скромные владения. Мы ждали вас. И готовы ответить на любые вопросы, дабы доказать свою невиновность и верность Императору.
Голицын смерил меня цепким, оценивающим взглядом. Он увидел лорда, который встречает представителей власти с подобающим уважением. В его глазах промелькнуло удивление.
Валериус же смотрел сквозь меня. Его взгляд был направлен не на мое лицо, а куда-то вглубь, в мою душу. Я почти физически ощутил, как его магическое зрение, острое и холодное, пытается пронзить мою сущность. На его шее, на тонкой серебряной цепочке, висел небольшой, тусклый кристалл. Зеркало Души. Легендарный артефакт Инквизиции, способный, по слухам, видеть ложь и тьму.
Я почувствовал, как Искра, висевшая на поясе в «тихом» режиме, едва заметно вибрирует, реагируя на это вторжение.
Я не знал, что именно увидел Инквизитор. Может, отголоски моей прошлой жизни, память о другом мире. Может, саму мою чужеродную для этого мира душу. Но выражение его лица стало еще более жестким. Он увидел то, что и ожидал увидеть. Нечто иное. Чужое. А все, что было чужим, для него было враждебным.
— Орловы уже ждут, — холодно произнес он, и его голос был похож на скрежет металла по стеклу. — Они представят свои доказательства.
— Не стоит спешить, — вмешался Легат Голицын, и его голос, в отличие от голоса Инквизитора, был голосом прагматика. — Барон, слухи, которые ходят по северным землям, весьма тревожны.
Я понял, о чем он. Наша «информационная кампания» сработала (до меня дошли слухи, которые леди Вероника, а с ней надо будет отдельно потолковать, распространяла). Легат, как человек государственный, боялся не столько моей «вины», сколько последствий. Полномасштабная война, которая, если верить слухам, могла превратить целую провинцию в проклятую пустыню, была для Империи куда большей угрозой, чем смерть одного барона.
Переговоры, или, вернее, допрос, состоялись в главном зале. Атмосфера была тяжелой. Валериус метал в меня обвинения, как камни. Голицын задавал каверзные, юридически выверенные вопросы. Я отвечал спокойно, логично, не срываясь, хотя внутри все кипело. Я представил им показания пленного ассасина, амулет, логические выкладки.
Валериус отметал все это, как мусор. Для него все было ясно. Я — еретик, и точка.
Но Голицын колебался. Он видел, что мои аргументы не лишены смысла. И он понимал, что отдать меня на растерзание Орловым — значит разжечь пожар, который потом придется тушить всей Империи. Он искал компромисс. Решение, которое позволило бы и «сохранить лицо» правосудию, и избежать большой крови.
— Я вижу, что стороны непримиримы, — наконец произнес он после нескольких часов споров. — Обычный суд здесь превратится в бесконечную тяжбу. Поэтому, волею Императора и для скорейшего разрешения этого губительного конфликта, я предлагаю иной путь. Испытание Боем.
В зале повисла тишина.
— Не армий, — уточнил Легат, видя, как напряглись мои союзники. — Это было бы бессмысленной резней. А поединок элитных отрядов. Десять лучших воинов и все маги с каждой стороны. Это будет чистый суд, где не хитрость и не число, а истинная сила и воля Единого решат исход. Победитель будет признан правым. Проигравший — примет свою участь. Это позволит избежать большой войны и минимизировать кровопролитие.
Это был капкан. Искусно расставленный, юридически безупречный. Он ставил меня в заведомо проигрышное положение. У Орловых было больше магов, их воины были опытнее. Это было предложение, от которого я не мог отказаться. Отказ означал бы признание своей слабости и вины.
Я посмотрел на Валериуса. На его лице, похожем на посмертную маску, было выражение триумфа. Он был уверен, что я проиграю. Я перевел взгляд на Голицына. Прагматик смотрел на меня с холодным сочувствием, предлагая не шанс на спасение, а возможность быстрой смерти вместо долгой агонии на костре.
Капкан захлопнулся. Они оставили мне только один путь — принять их правила, их поле, их приговор.
— Место? — мой голос прозвучал на удивление ровно.
— Долина Пепла, — ответил Легат. — Нейтральная земля. Через три дня.
Елисей, стоявший позади меня, тихо ахнул, и я почувствовал, как его буквально затрясло.
— Но… ваше благородие, — прошептал он так, чтобы слышал только я, — это же… проклятое место! В древних книгах сказано, что именно там, в незапамятные времена, упокоилась Тень Единого, его темная ипостась… Там сама земля мертва!
Я медленно кивнул, чувствуя на себе взгляды моих побледневших союзников. Чувствуя ледяное удовлетворение Инквизитора. Чувствуя, как сжимается петля. Тень Единого, значит? Как символично.
— Я согласен.
Это был не шанс. Это была казнь, обставленная как поединок. И я только что добровольно положил голову на плаху в самом сердце тьмы.
Ночь перед Испытанием была тихой и черной. Я стоял на стене своего замка, глядя на далекие огни в лагере Орловых. Они праздновали. Они уже считали себя победителями. А я пытался понять, как можно выиграть партию, в которой твой король уже стоит под шахом и матом.
Внезапно за спиной послышался тихий шорох. Из тени выступила фигура в темном плаще. Один из людей Ратмира.
— Барон, — прошептал он, протягивая мне маленький, запечатанный воском цилиндр. — От леди Вероники. Срочно.
Я сломал печать. Пробежал глазами по стремительным строчкам, написанным ее рукой. И снова перечитал. И еще раз. Холодный пот выступил у меня на лбу. Внутри все перевернулось.
Эта хитрая, невероятная лиса нашла лазейку. Юридический казус, древний, почти забытый параграф имперского кодекса. Она не просто нашла его. Она им воспользовалась.
Завтра на поле боя будет не два игрока. А три.
Я поднял голову, глядя на далекие огни вражеского лагеря. На моих губах появилась улыбка. Злая, хищная, полная абсолютного, ледяного безумия.
Они думали, что загнали меня в угол. Они не учли одного.
Иногда лучший способ выбраться из капкана — это затащить в него самого охотника. Надеюсь, я не слишком самонадеян…