Пожалеют. Мыслишка-то, конечно, героическая. Только вот из активов — это хилое тельце, башка, трещащая по швам, да старик Борисыч.
Ладно, героизм — это, конечно, хорошо, но жрать он не просит, а вот информация — это как раз то, что нужно прямо сейчас. И побольше, побольше! Отставить панику, включить аналитический отдел моего многострадального мозга. Первым делом — инвентаризация. Что имеем на балансе, кроме голого зада и кучи смертельно опасных проблем?
— Борисыч, — я повернулся к старику. Голова гудела, каждый сраный мускул ныл, напоминая о недавней «стычке», в которой моё новое тело, похоже, отхватило по полной программе. — Присядь. И рассказывай. Всё, что знаешь о нашем… э-э-э… Роде. И о тех… Волконских. Подробно. И без вот этих вот «ах, ваше благородие, мы все умрём». Это я и сам уже почти понял.
Борисыч, похлопав глазами, опасливо примостился на краешек какой-то колченогой скамьи. Вид у него был жалкий.
— Д-да что ж рассказывать-то, ваше благородие… — начал он, с нотками вселенской скорби в голосе. — Сами всё видите… нищета, разруха…
— Нет, Борисыч, ни хрена я не вижу, — я постарался изобразить строгость. — Я после… этого… — я неопределённо ткнул пальцем в сторону своей многострадальной головы, — помню мало. Очень мало. Так что давай, как для особо одарённого. Начнём с наших сил. Кто у нас тут вообще есть, способный держать в руках что-то тяжелее ложки?
Старик тяжело вздохнул.
— Сил-то, ваше благородие… кот наплакал. Ополчение наше… так, десяток мужиков из деревеньки, что под замком. И те… — он замялся, подбирая слова, — больше по части вил да топоров умельцы. На медведя с рогатиной сходить — это они могут, а вот супротив латника… — Борисыч махнул рукой. — Запуганы все до смерти, после того как Волконские батюшку вашего… того…
Ну да, картина маслом: «Десять крестьян с вилами против профессиональной армии». Шансы, как у сборной Сан-Марино по футболу против сборной Бразилии.
— А воины? Были же какие-то… профессионалы? — я не сдавался. В конце концов, барон, даже самый захудалый, должен иметь хоть какую-то вшивую дружину.
— Были, — кивнул Борисыч, и в глазах его на миг мелькнула искра былой гордости, тут же, впрочем, потухшая. — Десятка два верных душ при батюшке вашем состояло. Да только почитай все там и полегли, рядом с ним. Осталось двое… старых. Дед Остап да Никифор-конюх. Они-то, конечно, помнят времена славные… да только песок из них уже сыплется, ваше благородие. Рука не та, глаз не тот. Так, для острастки разве что на стену поставить.
Великолепно. Два пенсионера и клуб «Умелые ручки» из местных алкашей. С такой армией только на тараканов в атаку ходить.
— Ладно, — я потёр лоб, пытаясь унять эту долбаную пульсирующую боль. — С живой силой всё понятно. Что с финансами? Казна?
Борисыч посмотрел на меня так, будто я спросил, не завалялось ли у него крыло от Боинга.
— Казна-то, ваше благородие… — он развёл руками. — Пустая. Всё, что было, до последней копейки, батюшка ваш, светлая ему память, потратил на… попытки откупиться от этих волков. Да на наёмников, которые разбежались при первом же запахе жареного. А что не потратил — то эти стервятники, люди Волконского, при последнем набеге растащили. Золотишко, утварь серебряную… даже портки батюшкины парадные, и те упёрли, ироды!
Ну, хоть чувство юмора у покойного барона-батюшки имелось, если он в парадных портках откупаться пытался. Хотя, скорее всего, Борисыч просто утрирует. Но суть ясна: денег нет, от слова «совсем».
Из грязи в князи, говорите? Тут скорее из князей в бомжи, причём со скоростью сапсана.
— Магия, — я ухватился за последнюю соломинку. — Ты говорил, у Рокотовых дар к целительству. Может, есть какие-то боевые заклинания? Артефакты защитные?
Борисыч покачал головой.
— Дар-то наш, ваше благородие, он к жизни больше. Травки заговорить, рану исцелить, хворь отвести — это да. Батюшка ваш лекарем был отменным. А вот чтобы огнём швыряться или врагов молниями карать… нет, такого у Рокотовых отродясь не бывало. Сила наша тихая, мирная. А артефактов… — он обвёл рукой убогую комнату. — Сами видите. Какие тут артефакты? Старый поломанный меч в склепе? А последнюю серебряную чашу, из которой ещё прадед ваш вино хлебал, и ту Волконские унесли. Говорят, барон ихний из неё теперь помои для своих собак наливает. Издевается, аспид.
Картина вырисовывалась всё более удручающая. Ни людей, ни денег, ни магии боевой. Гол как сокол, и в придачу — смертельный ультиматум от соседа-отморозка. Впору было действительно лечь и помирать. Внутри меня, какая-то злая, упрямая пружина, не давала смириться. Может, это остатки моего прежнего, аналитического «я». А может, просто взыграла обычная русская упёртость: ах так, суки? Ну, погодите, гады!
— Хорошо, Борисыч, — я вздохнул, собирая остатки самообладания. — С нашими «богатствами» разобрались. Теперь давай про тех, кто нам эти три дня отмерил. Волконские. Что за птицы?
При упоминании Волконских старик как-то съёжился.
— Ох, ваше благородие… страшные люди, лютые, — зашептал он, понизив голос. — Силища у них… немеряная. Войска — сотни, если не тысячи душ. И не мужичьё с дрекольем, латники обученные, в железе с головы до пят. Десятка три-четыре у них таких точно есть, сам барон Волконский ими кичится. Как пойдут стеной — так всё на пути своём сметут.
Сотни… Латники… Это уже не смешно. Это похоже на полноценную армию вторжения. Против моих «двух с половиной инвалидов» и десятка крестьян с вилами. Расклад, что и говорить, не в нашу пользу.
— А сам барон? Волконский этот… Игнат? Что за фрукт?
— Фрукт тот ещё, гнилой да червивый, — сплюнул Борисыч с неожиданной злостью. — Жестокий. Непокорных на кол сажает. А ещё говорят… — он снова понизил голос до шёпота, оглядываясь, — что он маг сильный. Огненный. Как дыхнет — так всё в пепел обращает. Многие его боятся не только за дружину его головорезов, но и за колдовство его чёрное.
Огненный маг. Вот те и здрасьте. Мало мне железа, так ещё и файерболами кидаться будут. Ну просто полный комплект удовольствий.
— Тактика у них какая? Как они обычно… действуют? — я пытался выудить хоть какую-то полезную информацию.
— Да какая тахтика, ваше благородие? — пожал плечами Борисыч. — Навалятся всей гурьбой, числом задавят, огнём пожгут. Против слабых, таких как мы… Уверены, что и так возьмут, нахрапом. Батюшка ваш… он ведь тоже думал, что отсидится за стенами, да откупится… Не вышло.
В голове уже щёлкали невидимые шестерёнки. Мозг аналитика, привыкший работать с огромными массивами данных, жадно впитывал каждую деталь. Сотни воинов, латники, огненный маг, тактика массированного удара, пренебрежение разведкой против слабых противников… Каждое слово ложилось на свою полочку, формируя общую, удручающую картину.
Слабые места есть у всех. Даже у такого, казалось бы, несокрушимого монстра, как барон Волконский. Главное — их найти. И ударить туда, где больнее всего.
— Карта, — я прервал стенания Борисыча о несокрушимой мощи Волконских. Хватит уже причитать, делу это точно не поможет. Нужна конкретика, факты. — Карта наших земель есть? Хоть какая-нибудь?
Борисыч удивлённо моргнул. Явно не ожидал такого делового тона от «молодого господина», который только что был одной ногой в могиле.
— Карта-то… есть, ваше благородие. Батюшка ваш… он её сам чертил когда-то. Не бог весть какой художник был, но… разобраться можно.
Он пошарил где-то в недрах своей мешковатой одежды и извлёк оттуда свёрнутый в тугую трубку, пожелтевший от времени кусок пергамента. Развернул его на грубом столе, придавив по углам какими-то деревяшками.
Передо мной лежал… ну, это с очень большой натяжкой можно было назвать картой. Скорее, детский рисунок, выполненный углем и какими-то ягодными соками. Кривые линии изображали речки, зелёные кляксы — леса, коричневые загогулины — холмы. Замок Рокотовых был обозначен нелепым квадратиком с кривыми зубчиками. Но даже этот примитивный план давал пищу для размышлений. А мой мозг, натренированный на анализе спутниковых снимков, сейчас вцепился в эту каракулю.
— Вот, ваше благородие, — Борисыч ткнул морщинистым пальцем в одну из зелёных клякс. — Это наши леса. А вот тут, — палец переместился на извилистую синюю линию, — Чёрный Ручей, земли, что Волконский отнять хочет. Самые плодородные у нас были. Хлебушек там родил — знатный!
Я вгляделся в этот участок «карты». Ручей извивался, а по обеим его сторонам, судя по зелёным кляксам, действительно простирались поля. Но что ещё важнее — местность вокруг была, мягко говоря, неровной. Лес, судя по рисунку, подступал довольно близко к ручью. И несколько коричневых загогулин, обозначавших холмы, образовывали что-то вроде узких проходов, дефиле.
Так-так-так. А вот это уже, блин, интересно. Местность — это твой самый верный союзник или самый коварный враг.
— Борисыч, — я оторвался от карты, чувствуя, как в мозгу начинают выстраиваться первые тактические схемы, — а эти холмы у Чёрного Ручья… они высокие? И лес там… густой? Труднопроходимый?
Старик задумался, почесав свою спутанную бороду.
— Холмы-то… не горы, конечно, ваше благородие, но повыше нашего замка будут. С них всю округу видать. А лес… да, густой там лес. Чащоба непролазная, бурелом, чёрт ногу сломит. Медведи там ещё водятся, и волки стаями бродят. Наши-то мужики туда без особой нужды не суются. Тропки есть, конечно, звериные, да охотничьи, но так чтобы войском пройти… проблематично будет.
Проблематично для большого войска, но идеально для небольших, мобильных групп, — мозг аналитика мгновенно выдал результат. — Идеально для засад. Идеально для партизанских действий.
Я снова уставился на карту. Перед моим мысленным взором уже не было кривых линий и разноцветных клякс. Я видел реальную местность. Лес, дающий укрытие. Холмы, как естественные наблюдательные пункты и огневые позиции — если будет чем стрелять. Узкие проходы, дефиле, где можно создать «бутылочные горлышки».
Тактические схемы, заученные ещё в военном училище, накладывались на эту примитивную карту. Принцип «разделяй и властвуй». Ударь и беги. Замани в ловушку. Используй фактор внезапности. Всё это здесь, на этой земле, которую я видел впервые, но которая уже становилась для меня полем будущей битвы.
Отчаяние начало отступать. Ему на смену приходил холодный, трезвый расчёт. И азарт. Да, чёрт возьми, азарт! Задача казалась невыполнимой, но тем интереснее было найти решение. Это как сложнейшая шахматная партия, где у тебя остался только голый король и пара пешек, а у противника — полный комплект фигур. Но если противник самоуверен и предсказуем… то у него могут возникнуть большие проблемы.
Мои глаза, должно быть, загорелись каким-то нездоровым блеском, потому что Борисыч посмотрел на меня с ещё большим опасением.
— Ваше благородие… вы чего это? Не задумали ли чего… супротив Волконского-то? С нашими-то силами… это ж верная погибель!
— Погибель, Борисыч, — я усмехнулся, чувствуя, как по венам разливается адреналин, — это сидеть сложа руки и ждать, пока нас поведут на убой. А если уж помирать — так с музыкой. С такой музыкой, чтобы врагу эта мелодия ещё долго в ушах звенела.
Я снова склонился над картой. Чёрный Ручей. Какое, однако, ироничное название для места, которое может стать либо нашей общей могилой, либо началом чего-то совсем другого. Я ещё не знал, чего именно. Но я точно знал, что просто так я эти земли не отдам. И свою новую, пусть и донельзя хреновую, жизнь — тоже. Хрен им!
Мозг лихорадочно просчитывал варианты. Лес — для скрытного передвижения и маскировки. Холмы — для… чего? Камни кидать? Маловато будет. Нужны какие-то стрелы. А ещё лучше — что-нибудь поэффективнее. Узкие проходы — идеальные места для простых действенных ловушек, чтобы эти хвалёные латники в своих железных консервных банках почувствовали себя очень неуютно.
Главное — не дать им использовать своё численное преимущество. Растянуть их силы. Заставить их бояться каждого куста, каждой тени. Превратить их победный марш по нашей земле в сущий ад. Да, это будет не классическая битва стенка на стенку. Это будет война крыс против слона. Но, как известно, даже самый маленький комар может довести огромного слона до бешенства.
Я провёл пальцем по извилистой линии Чёрного Ручья. Да, здесь. Именно здесь всё и решится. И у меня есть всего три дня, чтобы подготовить барону Волконскому и его бравой дружине такой «тёплый» приём, чтобы они его надолго запомнили. Если, конечно, выживут, чтобы было кому помнить.
Не успел я толком насладиться первыми, робкими проблесками надежды, как реальность решила снова дать мне под дых, причём в самом неприятном и предсказуемом виде. Оказывается, Борисыч был не единственным обитателем этого, с позволения сказать, «замка». И остальные его обитатели, как выяснилось, были далеко не так преданы идее «умереть с музыкой» и показать Волконскому, где раки зимуют. Скорее, они были готовы этих раков ему на блюдечке с голубой каёмочкой принести, лишь бы их шкуры остались целы.
Из каких-то дальних, пыльных закоулков нашего «родового гнезда», которое больше смахивало на заброшенную голубятню с протекающей крышей, на шум ультиматума и мои последующие оживлённые расспросы начали выползать… родственнички. Дальние, как мне тут же шепнул на ухо Борисыч, но, достаточно близкие, чтобы считать себя вправе совать свой любопытный нос в дела Рода. И, судя по их кисло-испуганным физиономиям, на которых читался весь спектр отчаяния, новости им ой как не понравились. Прямо скажем, вызвали у них коллективный запор.
Первой материализовалась тётка. Пожилая, сухая, как вобла, с поджатыми губами и глазами-буравчиками, способными прожечь дыру даже в каменной стене. Звали её, если память моего нового тела мне не изменяла (а она, зараза, начала подкидывать всё больше интересных деталей), Аглая Еремеевна, и она, вроде как, числилась учителем при мне. Она, видимо, успела крепко привыкнуть к власти и расставаться с ней не собиралась.
Следом за ней, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и обильно потея, вылез двоюродный братец. Имя у него было какое-то цветастое и нелепое — Евлампий, но больше ему подошло бы прозвище «Трусливый Заяц» или «Мокрая Курица». Пухлый, рыхлый, с бегающими глазками и вечно влажными, липкими ладошками. Судя по всему, этот экземпляр тоже метил на какое-то «влияние» и «место под солнцем», хотя какое влияние может быть у человека, который боится собственной тени и чихает от сквозняка, я, честно говоря, не представлял.
Узнав об ультиматуме Волконских, эта сладкая парочка, да ещё несколько примкнувших к ним приживал и дармоедов, чьи имена и степень родства я даже не пытался запомнить, ибо мой мозг и так был перегружен, подняли такой вой и визг, что древние стены замка задрожали и грозили обрушиться нам на головы.
— Погибель! Это погибель наша! Конец всему! — заголосила тётка Аглая, картинно заламывая свои костлявые руки, хотя слёз в её сухих глазах я что-то не заметил. Актриса погорелого театра, не иначе. — Надобно немедля соглашаться! Отдать им всё, что просят, до последней нитки! Может, хоть жизни наши жалкие пощадят, смилостивятся!
— Да-да, тётушка, вы абсолютно правы! Мудрейшая женщина! — поддакнул Евлампий, вытирая со лба обильный пот рукавом своего засаленного, воняющего кислятиной кафтана. — Зачем нам эти земли у Чёрного Ручья? Одни хлопоты от них да налоги! А так… может, барон Волконский смилостивится… примет нас под свою могучую руку… будем жить тихо-мирно…
Ага, примет. Как рабов на плантацию. Или как живые мишени для тренировки своих огненных шаров. Или просто прирежет, чтоб не путались под ногами.
Они обступили меня, галдя. Обвиняли в безрассудстве, в том, что я, «сопляк неопытный, молоко на губах не обсохло», хочу погубить их всех из-за своей мальчишеской гордыни и упрямства. Требовали немедленно отправить гонца к Волконскому с изъявлением полной и безоговорочной покорности, слёзными мольбами о прощении и предложением лизать ему сапоги.
Я слушал этот балаган и во мне снова закипал гнев, который я испытал при виде наглого гонца Волконских. Кричать на них, вступать в перепалку — значило опуститься до их уровня. А этого я себе позволить не мог. Если я собираюсь здесь что-то изменить, мне нужно утвердить свой авторитет.
— Успокойтесь, — властно заявил я. Шум на мгновение стих. Они уставились на меня. — Давайте разберёмся по порядку, без истерик.
Я сделал паузу, давая им возможность немного прийти в себя.
— Вы предлагаете капитулировать. Отдать Волконскому всё, что он требует. А что дальше? Вы всерьёз думаете, что он оставит нас в покое? Человек, который только что убил главу нашего Рода, вашего родственника, который открыто глумится над нами, который считает нас «сопляками»?
Тётка Аглая фыркнула:
— А что нам остаётся? Силы неравны! Он нас сотрёт в пыль! Никто за нас не заступится!
— Возможно, — согласился я, кивнув. — Но давайте подумаем, что будет, если мы сдадимся без боя. Земли у Чёрного Ручья — это последнее, что приносит хоть какой-то доход этому баронству. Отдав их, мы останемся ни с чем. Волконский, получив своё, не остановится. Он заберёт всё остальное. А нас… в лучшем случае, сделает своими рабами. В худшем — просто перебьёт. Вы этого хотите? Быть рабами у человека, который презирает вас? Или стать удобрением для его полей?
Мои слова, похоже, произвели некоторый эффект. Паника в их глазах не исчезла, но к ней добавилась тень неприятной задумчивости. Они, видимо, не рассматривали ситуацию под таким углом. Привыкли думать только о сиюминутной выгоде.
— Но… но у нас нет шансов! — проблеял Евлампий, снова начиная потеть. — У него сотни воинов, латники, магия! А у нас что? Десяток крестьян с вилами да два старика?
— А у нас есть три дня, — я посмотрел ему прямо в его бегающие глазки, и он трусливо отвёл взгляд. — И у нас есть голова на плечах. По крайней мере, у некоторых. Волконский силён, да. Но он самоуверен. Он считает нас лёгкой добычей. И в этом его главная слабость.
Я говорил с такой внутренней уверенностью, которой сам от себя не ожидал. Каждое слово было взвешено. Я пытался показать им, что капитуляция — это не выход, а лишь отсрочка неизбежного, с ещё более плачевными последствиями.
Но тётка Аглая была не из тех, кто легко сдаётся.
— Ты мальчишка! — взвизгнула она, и её глаза-буравчики буквально впились в меня. — Ты ничего не понимаешь! Твой отец был добрым человеком, но плохим стратегом! И ты, похоже, такой же! Ты погубишь нас всех своей глупой гордыней!
А вот это уже интересно. Тётушка, похоже, о своей драгоценной шкуре печётся и о той власти, которую она так боится потерять.
Память моего нового тела подкинула пару пикантных деталей о тётушкиных методах управления (она еще и управляла тут всем, пока барона не было). Кое-какие недоимки, которые осели в её бездонных карманах. Кое-какие тёмные делишки с управляющим соседнего поместья, связанные с незаконной вырубкой леса… И Евлампий тоже был не так прост. Поговаривали, что он водил тесную дружбу с какими-то сомнительными личностями из ближайшего городка, промышлявшими контрабандой (и не скажишь — с видю тюфяк тюфяком).
Я усмехнулся про себя. Кажется, у меня появились кое-какие рычаги давления.
— Тётушка Аглая, — я посмотрел на неё. — Вы, безусловно, очень опытны в делах управления. И, я уверен, всегда действовали исключительно в интересах Рода Рокотовых. Особенно когда дело касалось… справедливого распределения доходов. И вы, братец Евлампий, — я перевёл взгляд на вспотевшего родственничка, — ваши… коммерческие таланты тоже широко известны в узких кругах. Хотя, возможно, не всем известно, с кем именно вы предпочитаете вести свои прибыльные дела.
На их лицах отразилось такое искреннее изумление. Они явно не ожидали от «мальчишки» такой осведомлённости. Борисыч, стоявший рядом, тоже удивлённо посмотрел на меня, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на одобрение. Видимо, и ему были известны некоторые «маленькие секреты» этой предприимчивой семейки.
— Я не собираюсь никого губить, — продолжил я уже более жёстко, чувствуя, как инициатива переходит ко мне. — Но и сидеть сложа руки, ожидая, пока нас вырежут, я тоже не намерен. Решение принимаю я. Я — барон Рокотов. И я выбираю борьбу. Нравится вам это или нет.
Я обвёл их всех тяжёлым, немигающим взглядом.
— Те, кто готов сражаться за свой дом и свою честь, останутся со мной. Те, кто предпочитает молить о пощаде Волконского, могут убираться прямо сейчас. Двери замка открыты. Но учтите, если вы выберете второй путь, путь трусости, назад дороги не будет. И не ждите от меня никакой помощи, когда Волконский решит, что вы ему больше не нужны.
Наступила тишина. Тётка Аглая побагровела от злости. Евлампий что-то невнятно пробормотал себе под нос и уставился в пол. Остальные приживалы тоже притихли, опасливо поглядывая то на меня, то на своих бывших лидеров.
Я не убедил их полностью. Страх перед Волконским был слишком силён.
Пока «семейка Адамс» местного разлива переваривала мои слова, мой мозг уже работал на полных оборотах. Карта местности, скудные сведения о противнике, удручающая оценка собственных «сил» — всё это смешивалось, анализировалось, и из этого хаоса начал вырисовываться слегка безумный план.
Это не будет классическая битва стенка на стенку. У нас нет ни единого шанса в открытом столкновении. Это будет асимметричная война. Война слабого против сильного, Давида против Голиафа, только вместо пращи у нас будут хитрость и отчаяние. Война, основанная на знании местности, на психологии врага, на его же ошибках. Партизанские вылазки под покровом ночи. Ловушки, хитроумно расставленные в самых неожиданных местах. Дезинформация, способная посеять панику и недоверие в их стройных рядах. Удары по самым уязвимым точкам — по обозам с провиантом, по спящим лагерям, по заносчивым командирам. Мы будем использовать их самоуверенность, предсказуемость, пренебрежение к нам против них самих. Они ждут от нас либо трусливой капитуляции, либо глупой героической гибели. Мы не дадим им ни того, ни другого. Мы заставим их играть по нашим правилам, на нашей территории.
План был безумным. Шансы на успех — минимальные.
Лучше уж погибнуть, пытаясь, чем жить на коленях.
— Борисыч, — я подозвал старого слугу, который всё это время стоял молча.
Он подошёл, всё ещё с опаской поглядывая на притихших «родственничков».
— Слушаю, ваше благородие.
— Времени у нас в обрез, — я говорил тихо, но чётко. — Так что слушай внимательно. Первое: собери всех мужчин, кто ещё может хоть как-то передвигаться. Крестьяне из деревни, те двое стариков-воинов, даже подростки, если они не совсем уж сопливые. И старики, если у них ещё есть порох в пороховницах. Каждый, кто может быть полезен. Пусть собираются здесь, в замке. Быстро.
Борисыч удивлённо вскинул свои кустистые брови.
— Всех, ваше благородие? И мальцов, и дедов? Да на что они нам… сгодятся?
— На всё, Борисыч, — я прервал его. — Сейчас каждый человек на счету. Второе: нужны верёвки. Любые. Старые, ветхие, новые — всё, что сможешь найти. Чем больше, тем лучше. Третье: масло. Лампадное, пищевое, для смазки телег — любое. Всё, что есть в запасах. Четвёртое: сухие ветки, хворост, смола. Если есть дёготь — тащи и его. Пятое: старые мешки, ненужная ветошь, тряпьё всякое. Всё, что хорошо горит или может быть использовано для… разных интересных нужд.
Я смотрел на Борисыча, и он смотрел на меня. В его глазах читалось полное недоумение. Верёвки, масло, ветки, тряпьё… Что за бред несёт этот «молодой барон»? Уж не повредился ли он умом окончательно? Я видел эти мысли в его глазах, но сейчас у меня не было времени на долгие объяснения.
— И ещё, Борисыч, — я понизил голос до заговорщицкого шёпота, — мне нужны точные сведения. Сколько у нас зерна в амбарах? Сколько скотины осталось? Есть ли запасы соли, муки? Инструменты какие-никакие — топоры, пилы, лопаты, кирки? Оружие — хоть какое-то, кроме вил? Может, завалялись где старые луки, арбалеты, хоть ржавые мечи? Мне нужно знать всё. Полная инвентаризация.
Вот тут Борисыч, кажется, немного пришёл в себя. Вопросы были конкретные, деловые. Он нахмурился, вспоминая и подсчитывая в уме.
— Зерна-то… на пару недель хватит, если экономно. Скотины — коровёнка одна осталась, да десяток кур. Соль есть немного, муки почти нет. Инструмент… кой-какой найдётся. А вот с оружием… совсем плохо, ваше благородие. Луков пара штук, да и те без тетивы. Мечи… что не утащили Волконские, то ржавые да тупые.
Он отвечал, а я видел, как в его глазах удивление и недоверие сменяются чем-то похожим на уважение, а может, даже на слабую надежду. Этот «юноша» задавал вопросы, которые задавал бы опытный военачальник.
— Хорошо, — кивнул я. — Собирай людей и всё, что я просил. И жду от тебя подробный отчёт по запасам. Быстро, Борисыч. У нас каждая минута на счету.
Старый слуга ещё мгновение смотрел на меня, потом тяжело вздохнул, но в этом вздохе уже не было прежней безнадёги. Он кивнул.
— Будет сделано, ваше благородие.
И он пошёл. Пошёл выполнять мои странные приказы. Качая головой, что-то бормоча себе под нос, но пошёл. А это уже было маленькой победой.
Я остался один, если не считать притихшей «семейки», которая теперь смотрела на меня с ещё большим недоумением. Я снова повернулся к карте. План был дерзкий, рискованный, почти самоубийственный. Он держался на волоске, на множестве «если». Если Волконский будет действовать так, как я предполагаю. Если мне удастся убедить этих напуганных людей последовать за мной. Если мы успеем хоть что-то подготовить за эти ничтожные три дня.
Слишком много «если».
Время утекало. Каждый час, каждая минута приближали нас к неминуемой гибели.
Смогу ли я? Чужак в этом мире, в этом слабом, чужом теле. Я устало потер виски, и зажмурился. И где-то на краю сознания всплыло воспоминание реципиента — яркое, отчетливое воспоминание. Короткий обрывок: отец склоняется надо мной, в его руке — странный, пульсирующий кристалл, и слова:
— Помни, сын, твой истинный дар… не в целительстве…