И вот Сергей стоит у махоньких, в одну персону шириной ворот между указанными башнями. Вернее, перед рвом, за которым — небольшой бруствер, а уже за ним — узкая высокая щель в первой линии стен, запечатанная высокой и узкой окованной металлом дверцей. Она, эта первая линия, относительно невысока, чуть повыше крепостных стен в Киеве, за ней — терраса, а уж за террасой — стена настоящая, та, что и делает Константинополь действительно неприступным. В прошлой жизни Сергей бывал на константинопольских стенах. С той стороны, разумеется, и потому знал, что попасть за первую линию обороны можно только через мощную нижнюю башню, а уже из башни, по системе переходов, в сам город.
— Я — архонт Сергий Вартислав! — крикнул Сергей. — Патрикий Николай Пиперат знает меня! Я пришел!
Стражники на террасе засуетились. Потом дверца отворилась. И не просто отворилась, а упала, образовав мостик чуть больше метра шириной.
— Заходи, варвар! — крикнули сверху. — Но только ты. Об остальных ничего не сказано.
— Я — архонт! — рявкнул Сергей. — Я не хожу один. Со мной моя свита. Если ты не понимаешь таких вещей, то ты, ибер[24], тупее осла. Как думаешь, что будет, когда во дворце узнают, что ты отказал в доступе послу катархонта россов? Я ухожу!
Но с места не сдвинулся. И своим бойцам знака не подал, так что и они остались на месте.
— Откуда ты знаешь, что я — ибер? — крикнули сверху.
— Это все, что тебя интересует, декарх? — крикнул в ответ Сергей. — Не что будет с тобой, когда о твоей тупости узнает доместик, а только то, как я узнал, что ты — ибер? Ну так это просто. Запах коз, которых ты пас в детстве, ни с чем не спутаешь!
— Ладно, заходите все! — нехотя согласился декарх после минутного размышления, и «гости столицы» гуськом двинулись по мостику.
В щель-дверь протиснуться здоровенным нурманам, да еще с объемистыми мешками, набитыми «мздой», оказалось непросто, но — получилось.
Сразу за дверью начиналась лестница с крутыми ступеньками. На таких легко обороняться, а вот подниматься по ним — не очень. Хотя, если в тебя не стреляют сверху и не тычут всяким острым, задача упрощается.
— Драться здесь было бы скверно, — сказал Ярпи своему другу Трани.
— Здесь бы мы и легли, — отозвался Трани, показав на еле видимую щель в стене, обращенную по ходу лестницы.
— Хитро, — согласился Ярпи.
Через такую щель всаживать арбалетные болты в спины атакующих — милое дело. Главное, те не только ответить не смогут, но даже не сразу поймут, кто их убивает.
Сверху — еще одна дверь. Открытая, что не могло не радовать. За ней — человек двадцать стражников. Старший действительно ибер, в чем Сергей не сомневался, услыхав характерный акцент. Выходцев из кавказских провинций в армии Византии полно, и бойцы они отменные. Сергей видел их работу в прошлой жизни. Впечатлило.
— В мешках что?
Сергей уставился на декарха фирменным взглядом воеводы. Теперь это получалось намного легче, чем пару лет назад. Дождавшись, когда достойный представитель южнокавказского этноса отведет глаза, сообщил:
— Это подарки. Не тебе.
Окончательно отказаться от идеи досмотра декарха убедили державшие мешки нурманы, лица которых так и лучились желанием кого-нибудь порешить.
Если у иберов в Константинополе репутация отличных воинов, то северян-варангов в столице знают как кровожадных головорезов. Притом невероятно жадных. И самых высокооплачиваемых из этерии, а потому самых преданных. Именно из-за подобной репутации их и держат в императорской страже. Причем — с привычным северянам оружием. Так что от гвардии василевса гвардия Сергея отличалась только отсутствием значков и плащей. И несколько более качественным вооружением. Нет, задираться с такими красавцами городская и крепостная стража рискнет только при значительном численном перевесе. И то не факт.
— Веди наверх, — велел Сергей декарху.
Через пять минут, пройдя узкими коридорами башни, они вышли на площадку последней стены, откуда открывался замечательный вид на сам Константинополь, его предместья, пролив Золотой Рог, оба берега Боспора и, разумеется, обширный лагерь русов. Сергей не без ностальгии глядел на тесно прижавшиеся друг к другу крыши, прорезанные узкими щелями улиц, овал ипподрома с «разделительной линией», украшенной статуями и колоннами, императорский дворец с сияющей на солнце крышей, на купола Святой Софии, на тридцатипятиметровую порфировую колонну Константина Великого посреди круглой площади-форума того же имени с конной статуей первого византийского императора на вершине…
Дворцы, церкви, башни, колоннады, колоссальный мост через пролив…
Кесарьград. Царский город. Царьград.
— Я здесь от патрикия Николая, — сказал подошедший к Сергею прилично одетый ромей, продемонстрировав перстенек с гербом, который Сергей уже видел на перстне патрикия Николая. — Спускайся… — поглядел на сопровождавший Сергея отряд и поправился: — Спускайтесь. Я вас провожу к дому господина.
Мощеные мостовые, портики, множество людей, повозки, носилки, вечная сутолока…
Сопровождающие Сергея бойцы активно вертели головами, несмотря на полцентнера дополнительного веса за спиной. Почти все ходили с Сергеем к франкам, где тоже кое-какая имперская архитектура имелась, но в сравнении с Константинополем тот же Руан — просто деревня с частоколом вокруг.
Трани мимоходом подставил ладонь под струйку воды, льющуюся из клюва каменной птички-фонтанчика. Удовлетворенно кивнул. Пить можно.
От двух десятков вооруженных варваров римский народ шарахался. Заранее. Не дожидаясь, пока путь расчистит пара здоровяков — слуг из дома Пиперата, вышагивающих впереди.
Возы тоже поспешно сворачивали к краю улицы, один даже в сточную канаву съехал.
Пару раз навстречу попались аристократы — носилки с занавешенными окнами, с которыми просто разминулись, и кавалькада из дюжины всадников. Главный, судя по всему патрикий, придержал коня, с интересом глядя на странного иноземца, сопровождаемого огромными северянами. Сергей приветствовал его взмахом руки: равный — равного. Аристократ после секундной заминки ответил тем же.
В воздухе смешивались запахи еды и нечистот. Из открытых дверей храма пахнуло ладаном. Сергей подавил рефлекс: осенить себя крестным знамением. Неуместный жест для варяга. Главное, свои-то как удивятся. Хотя… Пусть привыкают. Сергей перекрестился. Здесь ему снова предстоит стать христианином. Официально.
— Вот скромный дом моего господина! — торжественно сообщил проводник.
Пришли.
— Убийца, отдай свой мешок Хрейну, — распорядился Сергей по-нурмански. — Будешь моим кентархом, сотником то есть.
Дом, да. Скромный. Трехэтажная громадина с портиком, колоннами, статуями и прочими атрибутами.
У Сергея в прошлой жизни тоже был похожий, только на набережной. «Нет, все же мой был попроще», — решил он, когда вошли внутрь, миновали пару залов и оказались в уютном зеленом дворе с приличных размеров бассейном, посреди которого две каменные обнаженные красотки обливали друг друга водой из кувшинов.
Патрикий Пиперат ждал.
Обнимать не стал.
Даже руки не протянул. Ограничился формальным приветствием: равный равному. И на том спасибо.
Грозную свиту Сергея патрикий принял, мягко говоря, без восторга. Полагал, наверное, что росс возьмет с собой пару человек. А тут две декурии. Возмущаться, однако, не стал. Политик. Только уточнил:
— Кто-нибудь из них говорит по-ромейски, архонт Сергий?
По знаку Сергея Лука сделал шаг вперед.
— Разместишь их в левом крыле, — велел патрикий слуге. — Там, где гостевые для младших.
— Лука, проконтролируй, — сказал Сергей Ореусу по-ромейски. И, патрикию: — Лука Ореус — мой декарх. А вот кентарх. Дёрруд, сын Сигтрюгга, по прозвищу Убийца, — слово «берсерков» Сергей опустил, поскольку не знал ромейского аналога. — К сожалению, он не говорит на имперском.
— Привет тебе, Лука, — уронил Пиперат. И, Сергею: — Любой из твоих людей украсил бы этерию. Но этот, — кивок на Дёрруда, — и впрямь Убийца. Взглянешь ему в глаза, и сразу рука к спате[25] тянется.
— Зря тянется, — усмехнулся Сергей. — Он убивает быстрее, чем я делаю глоток вина. Кстати о вине…
— Прости, забыл долг хозяина, — без малейшего раскаяния повинился патрикий. — Пойдем, тебе подготовили комнату на втором этаже с видом на сад. Твоему кентарху мой домоправитель тоже что-нибудь подыщет. — И не без гордости: — У меня просторный дом. Следуй за мной.
Дом действительно оказался просторным. И гостеприимным.
Покои из трех комнат. Легкий перекус, вино, бронзовая ванна с ароматизированной цветочными лепестками водой, смена белья рядом.
— Вечером я собираю друзей, — сообщил патрикий. — Близких друзей. Не сочти за труд: надень эту прекрасную броню, — патрикий постучал согнутым пальцем по кольчуге. — Я пришлю слугу, чтобы начистил и умаслил и твою, и твоего кентарха.
— Хочешь показать варваров-россов во всей красе? — усмехнулся Сергей.
— Ты против?
— Ничуть.
— Тогда отдыхай пока. О твоих людях позаботятся.
И ушел.
А поговорить?
Торжественный обед. Ножки стола, наверное, гнутся от нагрузки — столько на нем яств. Вино в высокие кубки-диатреты[26] наливают слуги. Перед Сергеем поставили два. Оба — с красным. На одном бокале написано на латыни: «цени мгновение», на втором по-ромейски[27]: «жизнь прекрасна, и красота ее внутри меня».
Тот, который «цени мгновение», Сергей забраковал. Пригубил, поморщился и велел заменить. Такое вино не в драгоценный кубок наливать, а в глиняную чашку. А когда слуга поинтересовался, какое именно вино желает господин, махнул рукой небрежно и велел принести белого муската подобающей выдержки, не слишком сладкого, подходящего к первому блюду — изысканному рыбному супу.
В винах Сергей разбирался недурно. Но виноград, из сока которого будут выдержаны те вина, которые он хорошо знал, еще не скоро созреет. Лучше не рисковать. А вот всякую дрянь ему предлагать — это неуважение. Стоит поставить на вид.
Сергей взглянул на Николая Пиперата.
Патрикий улыбался. Можно не сомневаться: именно Коля Перчик стоял за этим маленьким розыгрышем.
— Всякий человек подаёт сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее, — сказал Сергей Пиперату. — А ты, я вижу, захотел сберечь хорошее вино до конца пира?
Чуть подправленная библейская цитата, знакомая здесь каждому.
Пиперат не обиделся. Он наслаждался изумлением гостей.
Дикарь, не потрудившийся даже кольчуги снять, различает вина не только по крепости, вдобавок еще и Евангелие цитирует.
Крепость вина, впрочем, тоже учитывалась. Сергей попросил полегче. Не забывал, что он чужак в чужой стране.
Нет, пришел он на пир не один. С ним был Дёрруд. Вот уж кто в точности соответствовал тому образу варвара, который насаждала византийская пропаганда. Бородатый длинноволосый громила с мертвым, вернее, мертвящим взглядом светло-голубых прищуренных глаз, заплетенная в косицы светлая борода, мозолистые лапищи в татуировках, меч, с которым он категорически отказался расставаться, и нож почти в локоть длиной, который заменял Убийце весь набор столовых приборов.
Ах, как смотрели на него изысканные константинопольские дамы! Безразличных не было. Полный спектр эмоций — от откровенного ужаса до столь же откровенного вожделения. А вот кое-кто из патрикиев, судя по брезгливым мордам, охотно бы выгнал дикаря из-за стола.
Пиперат был доволен. Какой контраст между манерными столичными аристократами и кровожадной зверюгой в человеческом облике.
Сергей в очередной раз убедился: посадить Дёрруда за общий стол было правильной мыслью. Равно как и прихватить с собой в столицу два десятка бойцов. Это же ромеи. Тут зарезать исподтишка или травануть — обычное дело. Плевать, что патрикий Николай представил Сергея как своего друга и одного из высших архонтов страшных россов, чья армия стоит у стен столицы. Стены неприступны, а у сторонников переговоров наверняка есть противники. Которые будут против только потому, что соперники — за.
Но одно дело: глядеть на россов со стен, а совсем другое — видеть за столом напротив их реального представителя. Сразу хочется крепко подумать: стоит ли ссориться с такими, как этот. С десятками тысяч таких, как этот.
А вот от патрикия Николая подвоха ожидать не стоит. Он сам заинтересован в положительном результате. Ну и такая мелочь, как пара соболей, что вручил ему Сергей перед ужином, тоже сыграла позитивную роль. Каким бы лицедеем ни был Пиперат, а полностью скрыть восторга не сумел. Именно после подарка Сергей и был назван другом благородного ромея. Это в Белозере соболья шапка у супруги каждого уважаемого купчины имеется. А здесь такой мех — ценность невероятная.
Примерно такая же, какой стали бы в Белозере здешние столовые приборы. Все эти серебряные, эмалевые, инкрустированные камешками блюда, блюдца, кубки, ножички, ложечки, двузубые вилочки. Кое-что у Сергея уже имелось в белозерском доме, но попроще. Тоже понятно. Простые северные парни не особо тянулись к чеканкам и инкрустациям. Тонкая ювелирная работа не про них. Вот и нет спроса. Но это исправимо. Если удастся наладить нормальные отношения с империей, Сергей позаботится о том, чтобы варяжские князья научились ценить прекрасное.
— Никогда бы не подумал, что буду вот так принимать в моем доме росса, мой друг Сергий, — патрикий Николай улыбнулся Сергею.
Дружелюбия в этой улыбке были примерно столько же, сколько в змеиной. Сергей не обольщался. И не беспокоился. Он знал, что умная змея не станет без необходимости кусать того, кого не в состоянии съесть. А тот, кто был личным представителем империи в Самкерце, и должен был быть именно такой змеей. Холодной, скользкой, изворотливой. И умной. Умеющей продумать партию на десяток ходов вперед.
Другие в кубле византийских интриганов не выживают. Перчик — выжил. И здесь, и там, в Самкерце.
Сергей помнил, как Пиперат мгновенно переобулся в «друзья», когда увидел, что русы победили. Не запаниковал, не впал в ярость, а быстренько сориентировался и отыграл по новым правилам, заключив от лица империи договор не абы какой, не «я на все согласен, только не убивайте», а взаимовыгодный. Сохранив тем самым и жизнь и имущество, причем не только свои, но и всей ромейской диаспоры, включая и церковников.
Как позже узнал Сергей от самого патрикия, Николай и здесь, в Константинополе, сумел превратить проигрыш в победу: ухитрился так подать информацию, что его провал сочли заслугой, а виновным стал фемный стратиг Иоанн.
Последний тоже, конечно, был не лыком шит: политик прожженный и искушенный, написавший на Николая донос сразу после провала операции «захват Самкерца-Таматархи».
Вот только Перчик успел нажаловаться первым. А фемный стратиг Иоанн Вога крупно облажался, проиграв сначала русам, а потом — хузарам, вернувшим контроль над городом.
Версия Пиперата гласила: он помог русам отнять Таматарху-Самкерц у хузар, причем добился от скифов гарантий неприкосновенности византийской диаспоры (что обеспечило Николаю лояльность торговцев) и неприкосновенности христианской общины (одобрение церкви). То есть защитил интересы имперцев на тот краткий период, когда город принадлежал россам. Краткий, потому что гарнизон россов в городе по численности и по качеству даже рядом не стоял с тем, который был у прежнего владыки Таматархи Булана. Приходи и бери город тепленьким.
А фемный стратиг довести такое простое дело до ожидаемого финала не сумел. Провозился под стенами города, который, считай, остался без защитников, до подхода хузарской армии. И не просто отдал созревший и почти упавший в руки плод Песаху, но и ухитрился так разобидеть хузарского военачальника, что тот, не ограничившись Таматархой, железными граблями прошелся по феме до самых херсонских стен.
И все это безобразие, по версии Пиперата, произошло исключительно по вине фемного стратига.
Возражать было некому. Трудно спорить, когда твой оппонент на дистанции тридцати шагов от императора, а ты — с другой стороны Понта Эвксинского. Не удивительно, что предложенный патрикием Николаем вариант был безоговорочно принят Палатином.
Удивительно, что стратиг Иоанн после такого фиаско остался стратигом.
Ходили слухи: патриарх заступился. Тогда он еще мог это сделать, поскольку был у Льва в фаворе: самолично крестил его внебрачного сына. Причем по всем правилам, фактически введя незаконнорожденного младенца, будущего знаменитого императора Константина Багрянородного, в этот императорский род. Другое дело, что перед обрядом патриарх Николай Мистик поставил папе младенца условие: император должен отослать маму будущего василевса и свою любовницу Зою подальше от Палатина и собственного императорского тела. А ведь император ее любил, свою Зою Карбонопсину, то есть Угольноокую. И хотел — по-честному. Жениться. Ну да, это был бы его четвертый брак, но разве он не император? Разве не глава империи и входящей в нее церкви?
Оказалось — не совсем. Патриарх Николай решил, что трех браков более чем достаточно даже для василевса.
Опрометчивое решение — ставить условия императору. Даже если ты патриарх.
Лев хотел жениться — и женился.
Патриарх тут же сделал свой ход: исключил священника, который венчал монаршую чету, из священного сана, а императора отрешил от святых таинств. И даже в церковь велел не пускать.
Лев рассердился. Мягко говоря. Но решил действовать корректно. Не зря его прозвали Мудрым. Да, церковь — сила. Она как-никак представляет инстанцию повыше императорской. Однако в самой церкви есть инстанция повыше патриаршей. К этой высшей инстанции, то есть к Папе Римскому, Лев и обратился. А также на всякий случай воззвал и к другим патриархам: мол, вправе ли их константинопольский «сослуживец» запрещать монарху жениться, пусть даже и в четвертый раз. И все вышеперечисленные дружно ответили: «женись на здоровье, твое величество». А вот тогда Николай Мистик обиделся по-настоящему. На патриархов, ни один из которых даже близко не приближался к его возможностям. И на Папу, кой формально стоял выше византийского патриарха, но по факту — не факт. Византийская империя — это не какая-нибудь сборная солянка из итальянских доменов, а истинная наследница Великого Рима. И главный в ней по духовным вопросам он, Николай Мистик.
Была ли это вера в собственную правоту или грех гордыни, сказать трудно. Никто, кроме самого патриарха Николая, так и не узнал, что творилось в голове у владыки, когда он лично встал на пути императора, не позволив тому войти в Святую Софию. И не в какой-нибудь будний день, а на Рождество!
«Если ты не уйдешь, а применишь силу, тогда уйдем мы!» — провозгласил патриарх. Имея в виду не только себя, но и прочих церковных иерархов.
Сказал. И ушел.
Правда, без иерархов. Созванный Собор единогласно одобрил и «добровольное» отречение Николая, и брак Льва с Зоей, и законность рождения младенца Константина. И нового патриарха Евфимия. По совместительству императорского исповедника, то есть человека доверенного во всех смыслах.
Вот такие страсти по-императорски.
Иберы (иверы, иберийцы) — так в Византии называли грузин. Не путать с иберами испанскими.
Спата — обоюдоострый меч, пригодный и пешему, и всаднику. Известна со времен Галльских войн и, говорят, у галлов же и позаимствована римлянами. В описываемый период, насколько мне известно, перестала быть штатным оружием всадника, сменившись на более практичную саблю, но сохранилась в качестве личного оружия.
Диатрета — колоколообразный стеклянный сосуд, заключенный в оболочку из ажурного, нередко цветного стекла сетчатой или иной формы.
Напомню, что основным языком Византии, особенно на востоке, был греческий. Хотя официальным языком по-прежнему оставалась латынь.