Трис Скарр лгал мне с самого начала. Он обещал, что в аэропорту Хитроу будет ждать лимузин, который и доставит меня в его имение Гэдпоул, что в графстве Суррей. Никакой лимузин за мной не приехал. В телефонном справочнике Суррея «Скарр Т.» не числился. Вот так. Делай что хочешь. Случившееся меня нисколько не удивило. В этом весь Трис Скарр. Ведь не случайно я, как и целое поколение фанатов рок-н-ролла, балдел от солиста группы «Мы», которого все называли просто Ти-Эс.
Я звякнул в «Блейкс» узнать, есть ли у них свободные номера. Оказалось, что есть. Туда я и отправился на такси. Был час пик, лило как из ведра. Дождь нисколько не смутил Лулу, мою собаку породы бассет-хаунд, желавшую проветриться. Я опустил окно. Она уперла задние лапы мне в пах, высунула наружу здоровенный черный нос и со счастливым видом втянула влажный, пропахший автомобильными выхлопами воздух. Оно и понятно — это ее первая поездка в Лондон, которую Лулу с нетерпением ждала.
«Блейкс» — маленький, тихий отель на маленькой, тихой улочке в Южном Кенсингтоне[1]. Гостиница мне всегда нравилась, хотя в последнее время цены там кусались. В этом отеле мы с Мерили провели наш медовый месяц. Гостиница стала мне нравиться еще больше, когда я узнал, что там открыт счет на имя мистера Тристама Скарра. Мне достался уютный номер на последнем этаже в задней части здания, даже с балконом. Повесив плащ и шляпу, я заказал чайник чая и бутерброды с копченым лососем. Затем связался с барменом. В тот год я решил заняться исследованием мира односолодовых виски. Мы с барменом остановились на том, что он пришлет мне в номер выдержанный «Гленморанджи»[2].
Затем я позвонил в Нью-Йорк — юристу Ти-Эса Джею Вайнтробу, и рассказал ему о загвоздке.
— Ну да, забыл отправить за тобой машину, — успокаивающе произнес Джей. — Не такая уж и большая проблема…
— Раз забыл, значит, для него это не важно.
— Важно. Слушай, Хоги, Ти-Эс личность сложная и многогранная. Двадцать лет кряду он был чуть ли не самой известной рок-звездой в мире. Сам понимаешь, нельзя к таким людям подходить с общим мерилом. Надо скидки делать.
— Джей, ты в курсе, что обычно происходит, когда начинаешь делать человеку скидки? Книга получается скучная до зевоты. Такую никто не захочет читать.
— Думаю, этого можно не опасаться, когда за дело берется писатель твоего уровня.
Против лести я бессилен.
— Хоги, прошу тебя, дай ему шанс. Прояви терпение. Ти-Эс много всего пережил и потому с недоверием относится к людям. Я, собственно, к чему это говорю… Мне рассказывали… Ну… у тебя репутация человека, который справляется даже с самыми тяжелыми случаями.
— Да, но при одном условии — если они искренне готовы довести дело до конца.
— Он готов, я уверен. Решился. У него в запасе куча сенсаций. Получится не книга, а бомба. Между нами говоря, думаю, ему не хватает внимания. Тоскует по огням рампы и толпам фанатов. Ну и деньги ему, само собой, тоже не повредят.
Издательство изъявило готовность выложить за автобиографию Триса Скарра почти два миллиона долларов. Кое-какие крохи от этих двух миллионов должны были достаться мне — за посильную помощь в этом деле. Ну и плюс покрытие моих расходов. Мне предстояло помочь Трису рассказать людям историю его жизни.
— Давай я позвоню в Гэдпоул, — предложил Джей. — Посмотрим, удастся ли мне что-нибудь сделать. Он с тобой свяжется. А ты… ну, потерпи. Может, не сразу.
— Так когда, Джей?
— Скоро.
— Когда?
— Да я и сам не знаю. Ты вот что — отдохни пока. Ну пожалуйста.
Бутерброды с лососем мы разделили с Лулу. Она запила их водой, а я — чаем и стаканчиком «Гленморанджи». Оказалось, это не самый плохой скотч из тех, что мне доводилось пробовать за всю свою жизнь. Пожалуй, даже лучше, чем «Гленливет».
Я набрал себе ванну с пеной. Ванны и топленые сливки — уже ради этого имеет смысл приехать в Англию. Ванны тут такие большие, что в них можно растянуться во весь рост. Никогда не понимал, почему у нас в Америке такие короткие ванны — только крикливых младенцев топить. Налив себе еще «Гленморанджи», я залез в ванну и медленно, с наслаждением погрузился в воду.
Лично я не имею ничего против того, чтобы отдохнуть. Особенно учитывая тот факт, что через пару дней прилетает моя бывшая жена Мерили — ей предстоит играть Трейси Лорд в новой постановке «Филадельфийской истории»[3] в Театре Ее Величества на Хэймаркет[4]. В пару ей на роль Декстера Хэвэена назначили Энтони Эндрюса, прославившегося благодаря спектаклю по роману «Возвращение в Брайдсхед»[5]. Незадолго до отъезда я узнал из колонки Лиз Смит[6], что Мерили и ее новый муж, ультрамодный молодой драматург Зак (фамилия выпала у меня из головы), поссорились и в Лондон она летит одна.
И вот я лежу в ванне, потягиваю односолодовый виски и размышляю. Например, о том, будет ли Мерили рада меня видеть. Гадаю, завяжется ли у нас что-нибудь снова, если вообще такое возможно — сейчас, когда я вроде снова на коне. Мерили. Мы втрескались друг в друга в тот самый час, когда оба познали пьянящую силу первого успеха. В те времена она была Мерили Нэш — новая ослепительная звездочка Джо Паппа[7], а я Стюартом Хогом — статным молодцом и автором дебютного романа «Семейное дело», имевшего головокружительный успех и названный «Нью-Йорк таймс» «новой страницей в истории американской литературы восьмидесятых». Боже мой, какими же мы были потрясными. Мерили такой и осталась. Сперва получила «Тони»[8] за участие в постановке по пьесе Мэмета[9], потом «Оскара» — за фильм Вуди Аллена. Ее фотография появилась на обложке журнала «Тайм». А я иссяк, во всех смыслах. Ни тебе второго романа, ни брака. Я сломался. Впрочем, сейчас все позади. Теперь я счастлив — насколько только может быть счастлив человек, понимающий, что лучшие его дни уже в прошлом. Даже сел за второй роман, но дело шло туго, буквально по капле. Так что большой вопрос, что подойдет к концу раньше — моя жизнь или работа над рукописью. Может, мне надо чуть подрасти? Кто знает. Ну а пока я сводил концы с концами поденщиной, трудясь литературным негром. Гордиться тут нечем, но я идеально подходил на эту роль. Отчасти потому, что в словах звезд вымысла куда больше, чем правды, отчасти потому, что когда-то и сам купался в лучах славы, и это меня, в отличие от коллег, роднило с моими соавторами-знаменитостями. Как там говорила Норма в «Бульваре Сансет»? «У великих звезд и гордость непомерная». В яблочко. Лучше и не скажешь.
Ну и разумеется, то, чем я занимаюсь, сопряжено с определенным риском, пусть и небольшим. Будучи литературным негром, я роюсь в секретах и тайнах звезд — секретах как давнишних, так и нынешних. Время от времени подобные мои изыскания приходятся кому-то не по нутру. Но я вооружен не пистолетом, а пером и не ищу приключений и опасностей. Они сами находят меня.
Ужинать я решил в гостинице — а вдруг Ти-Эс все-таки соберется позвонить. Я выглядел ослепительно: темно-синий костюм от Джафранко Ферре, накрахмаленная белая рубашка, серебряные запонки, бордовый в белый горошек галстук-бабочка и подтяжки из телячьей кожи. Когда мы с Лулу спускаемся в подвал, где располагается роскошный обеденный зал, нас встречает шепоток.
За одним из столиков в обществе шикарной блондинки сидел Крис Рив[10], прилетевший в Лондон, без сомнения, на съемки очередного «Супермена». Кажется, уже одиннадцатого по счету. Как-то раз Мерили играла с ним в одной пьесе, в результате чего я узнал, что единственная сверхспособность, которой обладает Крис в реальной жизни, — навевать невероятную скуку. Я проскользнул в крошечный бар, где меня загнал в угол наследник стального магната из Питтсбурга и принялся уверять, что пару десятков лет назад, еще в студенчестве, мы соревновались в метании копья. Я его не помнил; впрочем, у меня в последнее время проблемы с памятью. Зашла речь о моем романе. Оказывается, он пришелся моему собеседнику по вкусу. Я угостил его. Точнее, это Ти-Эс его угостил.
Притаившись за угловым столиком, я поужинал утиным паштетом и отбивными из ягненка, запив их бутылочкой «Кот-дю-Рон». Лулу получила морского окуня, жаренного на гриле. На десерт я взял кусочек пирога с грушей, кофе и бокал кальвадоса. Лулу принесли еще порцию рыбы. Ти-Эс все не звонил. Тогда мы с Лулу отправились на небольшую прогулку по чистеньким улочкам Южного Кенсингтона. Дождь стих. На улице стоял туман и царила унылая, мрачная атмосфера. Такая подходит для людей глубоких, основательных, умудренных. Чистое небо — для волейболистов, арбитражеров и сценаристов. Лулу постепенно осваивалась в Лондоне. Она радостно обнюхивала кусты, деревья и фонарные столбы, не пропуская ни одного. Перемазала лапы в грязи. Спать мы улеглись поздно. Ти-Эс так и не позвонил.
На следующее утро я отправился на Джермин-стрит[11]. Зашел во «Флорис»[12] и купил одеколон и тальк. В магазине «Тернбулл энд Ассер» приобрел шелковый халат в клеточку. Старый у меня увела Мерили — как и многие другие вещи, что не очень меня расстраивало, особенно если учесть тот факт, что Мерили смотрелась в них гораздо лучше меня. Молодой щеголеватый продавец по имени Найджел пытался втюхать мне безвкусные полосатые рубашки, но поняв, что это бесполезно, предложил обычные, белые. Оттуда я прогулочным шагом направился на Сэвил-роу[13], где заказал серый шевиотовый костюм и новые броги из кордовской кожи. Вернулся в отель — никто так и не звонил. Остаток дня я провел на балконе в обществе лондонского тумана, Лулу, одеяла, чайника с чаем, «Гленморанджи» и томика «Шесть десятилетий» — сборника рассказов Ирвина Шоу, которые я перечитываю раз в несколько лет из желания напомнить себе, что такое подлинное владение пером. Телефон молчал. Я сходил на спектакль по новой пьесе Эйкборна[14]. По-прежнему никто не звонил.
Звонок разбудил меня посреди ночи.
— Похоже, произошла ошибка.
Голос в трубке звучал вежливо и культурно. Никаких следов знаменитого ливерпульского говора. Джей предупреждал, что в жизни Ти-Эс разговаривает вовсе не так, как на публике, — все это напускное.
— Видите ли, я думал, что вы приедете на следующей неделе.
В ответ я не проронил ни слова. Просто слушал его дыхание. Судя по звукам, трубка застряла у Ти-Эс где-то посередине горла.
— Накладка, в общем, вышла, понимаете? — повторил он, уже с оттенком беспокойства.
Я по-прежнему молчал.
Умолк и он. Наконец, после долгого, очень долгого молчания, он произнес:
— Извините.
— Я приеду на утреннем поезде, следующем до Гилфорда. Позаботьтесь о том, чтобы меня встретили.
— Да-да. Конечно. Разумеется.
— Вы больше ничего не хотите сказать?
— Например?
— Ну, например, может, вы признаетесь, что никакой накладки не было? Что вы намеренно проигнорировали мой приезд, чтобы выяснить пределы моего терпения. Мне бы хотелось взять с вас обещание, что больше такого не повторится.
В трубке послышалось хмыканье. Мне вспомнилась злобная ухмылка Джолли — героя рок-оперы группы Тристама на пиратскую тему. В начале семидесятых было продано то ли восемь, то ли девять миллионов пластинок, а потом Кен Рассел[15] снял по ней фильм, совершенно тошнотворный.
— Не надо давить на меня, корешок, — прорычал он. — Отдача замучает.
А вот теперь уже чувствовалось, что со мной разговаривает волчара, который прогрыз себе путь наверх с самого ливерпульского дна.
— Вот и договорились. Пусть отдача мучает кого-нибудь другого, а с меня хватит. Я с вами работать не буду.
Я повесил трубку и стал ждать, когда Ти-Эс перезвонит. Звезды всегда перезванивают, когда я бросаю трубку. Они не привыкли к подобному обращению. Звездам нравится, когда им бросают вызов.
Когда телефон зазвонил снова, я выждал три длинные трели и только после этого снял трубку. В ней снова послышалось тяжелое дыхание. Наконец, раздался голос:
— Больше такого не повторится.
— Благодарю вас. Спокойной ночи, Тристам.
— Спокойной ночи, Хогарт.
Я повесил трубку, улегся и снова уснул. Ну что ж, начало сотрудничеству положено.
В Гилфорде у вокзала меня ждал бордовый «Роллс-ройс-Силвер-клауд»[16] с мускулистым краснолицым и усатым шофером лет за сорок, одетым в форму. Я помог ему загрузить свои сумки в багажник, и мы с Лулу устроились на заднем сиденье. В машине обнаружился мини-бар — и это не считая холодильника, телевизора, отделки из кожи и редких пород дерева, а также стеклянной перегородки, отделявшей нас от водителя. Даже с точки зрения человека избалованного поездка прошла совсем неплохо.
На окраинах Гилфорда там и сям торчали безобразные современные жилые дома и торговые центры. В их уродливости британцы переплюнули даже нас. Впрочем, вскоре этот кошмар уступил место березовым рощам, вересковым пустошам и каменным оградам. Ну и, конечно же, деревням, дышавшим покоем и миром, — ну просто сошедшим со страниц романов. Шир. Гомшолл. Уоттон. За Доркингом на вершине холма громоздились крепостные валы лежащего в руинах норманнского замка. Миновав Блетчингли, мы свернули на узкую дорогу, обрамленную живой изгородью, и шофер открыл окошко в перегородке.
— Обратите внимание, сэр, — буквально нараспев произнес он, — справа Плейс-Фарм.
Повернув голову, я увидел замок столь колоссальных размеров, что он бы пришелся по вкусу и Дональду Трампу, реши он провести здесь остаток своих дней.
— Здесь жила Анна Киевская. Генрих VIII преподнес это имение ей в дар, когда они развелись в 1540 году.
— Боюсь даже подумать, сколько бы она стрясла с Генриха, если бы в те времена жил Марвин Митчельсон[17].
— Простите, что, сэр?
— Ничего.
Мы проехали еще километра два, и обрамленная живыми изгородями дорога уперлась в кованые железные ворота, у которых дежурили двое охранников в деловых костюмах. Один из них открыл багажник и принялся осматривать мои вещи, а другой вежливо попросил меня выйти из машины.
— Дальше пешком? — спросил я.
— Обычная проверка, сэр, — ответил охранник. — Ничего личного.
Выговор у него был американский. Как, собственно, и костюм. Охранник охлопал меня руками в поисках спрятанного оружия, после чего разрешил вернуться в автомобиль. Второй охранник хлопнул крышкой багажника. Ворота медленно открылись. Мы въехали в царство Тристама Скарра — царство, охраняемое неусыпной стражей.
Вдоль покрытой мелким гравием дорожки росли буки. Мы миновали луга, рощи, сады и озеро. Затем в окне промелькнули гаражи, конюшня, часовня и горстка небольших каменных домиков для охраны и прислуги. Практически целая деревенька. Удивительно, что так долго можно ехать по земле, принадлежащей одному-единственному человеку. Удивительно, но при этом приятно — если поместье принадлежит тебе. Мы перемахнули мост через речушку и остановились у Гэдпоул — трехэтажной кирпичной усадьбы XVIII века, середину которой венчал стеклянный купол. Думаю, в здании было комнат шестьдесят — не больше.
— Оказывается, на роке можно неплохо заработать, — сказал я.
— Еще как, сэр, — согласился шофер. — Не то слово.
У дверей особняка стояли еще двое охранников. Впоследствии я узнал, что всего их в поместье четырнадцать. Все — бывшие агенты ФБР.
Пухленькая, розовощекая и седовласая экономка щеголяла в свитере и плиссированной юбке из кашемира одного и того же бутылочно-зеленого цвета. На ногах ее красовались темные бугорчатые полуботинки. На вид ей перевалило за шестьдесят. Когда я выбрался из машины, экономка одарила меня улыбкой и приветливо помахала рукой.
— Здравствуйте-здравствуйте, мистер Хог, — веселым голосом крикнула мне женщина. — Прошу вас, проходите. Он еще долго не проснется. Прежде чем улечься спать, он попросил меня окружить вас заботой, чтоб вы тут себя чувствовали уютно. Меня зовут Памела.
— Зовите меня просто Хоги, — бросил я, переступив порог дома. — Знакомьтесь — это Лулу.
— Ух ты! Здравствуйте, мисс Лулу.
Лулу тут же с готовностью растянулась на мраморном полу фойе и задрала все четыре лапы, чтобы ей почесали пузико. Она всегда удивительно тонко чувствовала людей, из которых можно вить веревки.
Памела, умиленно глядя на собаку, наклонилась, чуть слышно деликатно закряхтев, и погладила Лулу.
— Ты моя красавица, — протянула экономка и повернулась ко мне. — Знаете, у нее из пасти так странно пахнет…
— У нее достаточно своеобразные кулинарные пристрастия, — пояснил я. — Вскоре вы о них узнаете.
Гэдпоул впечатлял. Стены фойе, украшенные лепниной, вздымались на высоту двух этажей. На второй этаж, изгибаясь, вела мраморная лестница достаточно широкая для того, чтобы на нее въехал «рейндж-ровер». За высоким дверным проемом, обрамленным колоннами и треугольным фронтоном, открывалась огромная гостиная, также украшенная лепниной, навевавшей ассоциации с кремовыми украшениями на свадебном торте. На потолочном плафоне плясали нимфы и плыли лебеди. Покрытая тускло поблескивающим лаком мебель застала эпоху Людовика XV. Столы покрывал золоченый лиственный узор, а обитые красным шелком стулья украшала причудливая резьба. Все это в стиле рококо и, по всей видимости, подлинное. На стенах висели многочисленные парадные портреты покойных англичан. Пол покрывали яркие персидские ковры. Для меня оказалось достаточно неожиданным, что именно этот дом избрал себе для жилья человек, который некогда спустил с себя кожаные штаны перед восемнадцатью тысячами вопящих поклонников в Мэдисон-сквер-гарден и крикнул полиции: «Рискните, арестуйте меня!» (Полиция рискнула.) Я бы сказал, что такой дом больше бы подошел Трумэну Капоте, родись он лордом. Как знать, может, он им и родился.
Лулу чихнула. Она дрожала как, собственно, и ее хозяин.
Теплом и уютом дом вполне мог составить конкуренцию рефрижератору.
— Я распорядилась подготовить покои для гостей в западном крыле — все строго по вашим инструкциям, — промолвила Памела. — Надеюсь, вам понравится.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, главное, чтобы отопление работало.
— Американским гостям вроде вас у нас всегда холодно, — усмехнулась экономка.
— А мистеру Скарру?
На лице Памелы промелькнула тень тревоги, она прикусила губу:
— Боюсь, мистер Скарр вообще мало что сейчас чувствует.
Покои для гостей в западном крыле располагались на втором этаже — в самом конце устланного ковром коридора — настолько длинного, что, мне показалось, я шел по нему целую вечность. Гостиная оказалась выдержанной в стиле английских клубов, вплоть до репродукций картин со сценами охоты, уютно потертого кожаного дивана и кресел, расставленных у камина, в котором — о чудо! — горел огонь. Пишущая машинка, наличие которой я оговорил особо, стояла на массивном столе из орехового дерева, возле окна, выходившего на парк и лабиринт из живой изгороди. Не вызывало никаких сомнений, что человек, разместивший подобным образом стол с пишущей машинкой, никогда, в отличие от меня, не пытался написать второй роман. Памела открыла дверцы шкафа, продемонстрировав мне телевизор, видеомагнитофон, стереосистему и маленький холодильник. Имелся в гостиной и шкаф, заставленный книгами, выглядевшими, по крайней мере со стороны, весьма занимательно, и сервант, за стеклянными дверцами которого виднелись не менее занимательно выглядевшие бутылки.
В спальне обнаружилась широкая кровать с балдахином. Там же стоял еще один шкаф — на этот раз для одежды. Кто-то уже успел принести сюда мой багаж.
— Если желаете позавтракать, я буду на кухне, — промолвила Памела.
— Благодарю. Лулу отыщет кухню в один миг.
Лулу, о которой шла речь, залезла в кожаное кресло — то что стояло поближе к камину, и всем своим видом показывала, что не собирается никуда идти. Да и вообще, судя по тому, как она выглядела, ей тут нравилось гораздо больше, чем в нашей маленькой грязной квартирке на пятом этаже в доме без лифта на Девяносто третьей улице. И, надо сказать, не одной ей.
— Уборка у вас будет проводиться ежедневно, — бодро продолжала Памела. — Если вам нужно что-то почистить или постирать — положите у двери, я обо всем позабочусь. Надеюсь, Хоги, вам у нас понравится.
— Думаю, лет двадцать-тридцать я протяну здесь без особых проблем.
В серванте отыскалась бутылка односолодового виски «Макаллан». Скотч был почти моим ровесником, разве что куда как мягче норовом. Смакуя его, я достал из сумки вязаный шерстяной костюмчик, который заказал для Лулу, когда она однажды зимой подхватила бронхит. Мне не хотелось, чтобы у нее снова начались проблемы с дыханием, потому что она от этого начинает храпеть. Я это знаю, потому что она любит устраиваться у меня на голове. С признательностью на меня посмотрев, Лулу втиснулась в костюмчик. Затем я поставил ее миски для еды и воды в ванную комнату. Туда же я отнес единственные в мире консервы, которые она ест: скумбрию марки «Девять жизней» для кошек. И для собак с большими странностями. Потом, развесив свою одежду, я решил отправиться на разведку.
В западном крыле помимо запертых дверей ничего интересного не нашлось. Восточное крыло оказалось полностью под замком. Лестница, что вела на третий этаж под купол, привела меня на маленькую площадку, где я уперся в массивные двухстворчатые двери. Закрытые. Возле них сидел еще один охранник, читавший газету «Ю-эс-эй тудей». Он поднял взгляд и без всякой улыбки посмотрел на меня.
— Комната мистера Скарра? — спросил я, кивнув на двери.
— А также студия звукозаписи. И кухня. И хранилище его работ. Все тут. А вы, значит, Хог.
Я кивнул.
— Он сейчас спит. Или просто не хочет, чтоб его беспокоили. Приходите позже.
На первом этаже я отыскал библиотеку, парадную столовую, отделанную панелями бильярдную и бальный зал, который размерами превосходил даже гостиную. Здесь можно было бы незаметно провести баскетбольный матч. Как я и ожидал, кухню отыскала именно Лулу. Памела мыла ягоды, что-то напевая себе под нос. Кухня оказалась современной и тоже далеко не маленькой. В ней имелось аж три холодильника и вытяжка таких размеров, словно тут готовили на целую армию.
— Вы уже ели?
— Нет, мэм.
— Тогда плесните себе кофе и присаживайтесь, — распорядилась она, показав на простой сосновый стол, — вам его еще долго ждать. Видите ли, днем он спит, а ночью — бодрствует.
Как граф Дракула?
— Так вы с ним знакомы?
— Лично? Нет.
Но я его знал. Знал, как и вся Америка с 1964 года, когда он впервые появился в программе «Шоу Эда Салливана»[18]. Страна увидела его хмурое рябое лицо, наглые бесстыжие глаза, глядящие в камеру, раздувающиеся ноздри, услышала резкий надрывный голос, напоминающий крик дикого зверя. В тот вечер он исполнил хит своей группы — песню Литл Ричарда[19] «Ух ты, Боже, ну и ну!». Сколько таких хитов еще будет! «Иди ко мне, крошка», «Мне нужно больше», «Может, это любовь?», «Новая эра», «Мисс Элоиз», «Двойное лихо»… Ну как мне его не знать? Это же Ти-Эс — такой талантливый! Преисполненный гнева. Напыщенный. Самодовольный. Заводящий толпу. Глумящийся над толпой. Тогда, на шоу у Салливана, он был с Рори Ло, который, тряся нечесаной гривой золотых волос и прикусив кривыми зубами нижнюю губу, безжалостно терзал гитару, вытряхивая из нее надрывное соло, ставшее визитной карточкой группы. Ти-Эс и Рори. Друзья с детства. Они вместе основали группу «Мы». Их называли «Двойное лихо». За их спинами, истекая потом и скалясь, Паппи Джонсон лупцевал ударную установку. Паппи, уроженец Луизианы, стал первой чернокожей рок-звездой Британии. За его образ жизни и неистовство на барабанах журналисты дали ему прозвище «дикарь с Борнео». Рядом с ним с бас-гитарой стоял Дерек Грегг — высокий красавчик с ангельским голосом и лицом мальчика из церковного хора.
Гадкие, мерзкие хамы. Бунтари. Четверка прокатилась по гребню волны, ударившейся о берег Америки — второй, после «Битлз». Именно эта вторая волна принесла нам «Роллинг Стоунз», «Ху», «Энималз». «Мы» протянула не дольше других. Впрочем, они пережили эпоху блюза, рокабилли, эйсид-рока, регги, хэви-метала и диско. Их музыка была неповторимой, и никто не смог их превзойти. Впрочем, это была не единственная причина, в силу которой они привлекали к себе столько внимания. Они отвратительно себя вели. Они были ужасны. Они ни в чем не знали меры: наркотики, драки, разврат. Они сражались против всего мира, время от времени переключаясь друг на друга. Создавалось впечатление, что в группе вечно царили раздор и свары. Скандалы, насилие и смерть неотступно преследовали их. Всего через год после того, как группа впервые появилась на шоу у Салливана, Паппи Джонсона задержали в Литтл-Роке, что в штате Арканзас, за секс с несовершеннолетней пятнадцатилетней белой девушкой. Группе запретили давать концерты в Штатах. Через два года Паппи передознулся и умер. Группа выжила. Познала сладость высочайшего триумфа. Распалась. Воссоединилась. Снова достигла зенита славы. А потом одним вечером летом семьдесят шестого на концерте в Атланте Рори Ло прямо на сцене застрелил один из бывших членов секты Чарльза Мэнсона[20]. Так Ти-Эс остался один. Он выпустил альбом «Сумеречный человек» и попытался выступать соло. Но после того, как кто-то во время концерта швырнул в него шутиху и она взорвалась прямо у его ног, Ти-Эс ушел из шоу-бизнеса и больше не возвращался. Он купил Гэдпоул и стал отшельником. После убийства Джона Леннона он нанял постоянную охрану. Ти-Эс теперь редко показывался на людях. Да что я говорю, последние лет десять он вообще не выходил в свет.
Ну как мне было его не знать? Одно время Трис Скарр был моим кумиром. Я взрослел под его музыку. Она стала частью меня.
И при всем при этом я его совсем не знал. Его никто не знал. Джей Вайнтроб про него все правильно сказал: Ти-Эс человек сложный, многоликий, противоречивый, преисполненный гнева и ярости. Живое воплощение рок-н-ролла. Он охотно заводил знакомство с представителями высших слоев общества и отличался взыскательными вкусами, но при этом открыто презирал выходцев из богатых привилегированных классов. Он устраивал дикие вечеринки с наркотиками, громил гостиничные номера, и при этом слыл интеллектуалом и тонко чувствующим поэтом. За последние тридцать лет он крутил романы с самыми известными красавицами, в том числе с Тьюлип, лондонской супермоделью, на которой в итоге женился. В этом был весь Ти-Эс. Он все изведал, все испытал. Он являл собой настоящий кладезь историй и вот теперь был готов поведать их миру. О сварах. О женщинах. О наркотиках. Одним словом, обо всем.
— Вас устроят яйца и бекон, мистер Хог? — спросила Памела.
— Никогда ничего против них не имел. И зовите меня Хоги. Очень вас прошу.
— Как Кармайкла?[21]
— Как сэндвич[22].
— Ясно, — чуть нахмурившись, промолвила Памела. Она удалилась в кладовую и вскоре вернулась с упаковкой яиц и куском бекона.
— Вам как сварить яйца, Хоги? — спросила экономка.
— Всмятку, — ответил я, помешивая кофе, — люблю, знаете ли, когда они внутри мягкие. Как, собственно, и все остальное.
Кенсингтон — район, занимающий западную часть центрального Лондона.
«Гленморанджи» — односолодовый виски из одноименной винокурни Шотландии, известной тем, что на ней установлены самые высокие в регионе перегонные аппараты.
«Филадельфийская история» — американская романтическая комедия, снятая в 1940 году.
Хеймаркет является частью Вест-Энда, который считается театральным районом Лондона.
«Возвращение в Брайдсхед» — роман английского писателя Ивлина Во, написанный в 1944 году. Входит в сотню лучших англоязычных романов XX века.
Мэри Элизабет Смит (1923–2017) — американская журналистка, специализировавшаяся на светской хронике и писавшая колонки для «Космополитен», «Вашингтон пост» и т. д.
Джозеф Папп (1921–1991) — американский театральный продюсер и режиссер.
«Тони» — популярное название премии, ежегодно присуждаемой за достижения в области американского театра.
Дэвид Алан Мэмет (род. в 1947 г.) — американский киноактёр, кинорежиссёр, киносценарист, кинопродюсер, драматург и эссеист. Лауреат Пулитцеровской премии 1984 года.
Кристофер Д’Олье Рив (1952–2004) — американский актёр театра, кино и телевидения, режиссёр, сценарист, общественный деятель.
Джермин-стрит — улица в Лондоне, известная своими магазинами товаров для мужчин, в частности одежды.
«Флорис» — самый старый из ныне существующих английских парфюмерных магазинов. Открыт в 1730 году.
Сэвил-роу — улица в Лондоне, известная портняжными мастерскими, в которых шьют одежду на заказ
Алан Эйкборн (род. в 1939 г.) — популярный английский драматург, многократный лауреат различных наград и премий, автор 72 пьес и более 20 книг для детей.
Кен Рассел (1927–2011) — британский кинорежиссёр, актёр, сценарист, которого называют «патриархом британского кино» и одним из ведущих режиссёров Великобритании.
Роллс-ройс «Силвер-клауд» — основная модель автомобиля компании Rolls-Royce Limited с апреля 1955 года по март 1966 года. Всего было произведено 7372 автомобиля.
Марвин Митчельсон (1928–2004) — известный американский адвокат, услугами которого в основном пользовались звезды.
«Шоу Эда Салливана» — американское телешоу, которое транслировалось в Нью-Йорке с 20 июня 1948 года по 6 июня 1971 года.
Литл Ричард (1932–2020) — американский певец, пианист и композитор, который стоял у истоков рок-н-ролла и фанка.
Чарльз Мэнсон (1934–2017) — создатель и руководитель деструктивной секты «Семья», члены которой, подчиняясь его приказам, совершили ряд жестоких убийств.
Хоги Кармайкл (1899–1981) — американский композитор-песенник, дирижер и киноактер.
Сэндвич в длинной булочке, который чаще всего называют «субмарина» или «саб», в Филадельфии известен как «хоги».