Эмма рванула в больницу прямо из парка. Заперев Гиннесс у себя в кабинете, она тут же принялась за работу. В неотложке царил настоящий аврал. Койки с уже находившимися в отделении больными выкатили в коридор, чтобы освободить палаты для раненых. Вроде бы хорошая тактика, вот только в коридорах стало очень тесно, и посетители, явившиеся проведать родных и близких, страшно мешали, путаясь под ногами.
Пострадавших привозили и на скорых, и на обычных машинах. Некоторые приходили сами. В больницу устремились добровольцы, предлагая свою помощь. Приемный покой был забит под завязку. Медперсонал метался от одного пациента к другому, ободряя, замеряя пульс, зажимая кровоточащие раны.
Сортировку больных перенесли к месту заезда карет скорой помощи. Это правильно. Сортировка — это целый процесс.
Энн и Курт были на высоте. Они окидывали беглым взглядом пострадавших и бросались к тем, кому требовалась безотлагательная помощь, а остальных отправляли в приемные. Одного раненого уже перенаправили в отделение ортопедии. Двое других дожидались своей очереди.
Весь персонал больницы пришел на помощь неотложному отделению. Уборщики наводили порядок в палатах. Священник отец Мерфи беседовал с родственниками пострадавших в приемном покое. Даже ординаторы пытались чем-нибудь подсобить. Шум стоял дикий, словно в отделении врубил двигатели «Боинг-747». Кровь бурлила от адреналина.
Джуди и Бен занимались сортировкой больных, а в чрезвычайных случаях звали докторов. Эмма отправила им в помощь двух молоденьких ординаторов. Детишки толковые, но у них нет многолетнего опыта Джуди и Бена. Ничего, сегодня молодежь многому научится.
Сама Эмма отправилась осматривать старых пациентов. Энн и Курт были слишком заняты пострадавшими в аварии — сейчас им не до обходов. По дороге Эмма попыталась хоть чуть-чуть снизить накал сутолоки в коридорах, упрашивая посетителей перейти в приемный покой. На нее косились с удивлением и не спешили выполнять ее просьбу. Я ведь в джинсах и худи. Все дело в них. Надо поскорее надеть униформу. Как всегда, встречают по одежке. Эмма вызвала службу безопасности и велела охранникам выпроводить посторонних, а затем приступила к обходу, проверяя жизненные показатели больных и давая жаждущим воду. Главное, чтобы сегодня никто не умер.
Она остановилась у третьей палаты. Ребенок с интубацией, белее простыни. Надрывались датчики тревоги. Показатели сатурации и давления на мониторах уже отсутствовали. Эмма попыталась прослушать легкие ребенка, но стетоскоп, висевший у койки, оказался неисправен. Что за ерунда! У Тейлор в детстве был игрушечный стетоскоп, так и тот работал лучше!
Когда она нагнулась над мальчиком, чтобы проверить пульс, писк кардиомонитора смолк. Безумные зигзаги сердечного ритма на экране сменились прямой линией. Сердце остановилось. Асистолия. Эмма нажала на кнопку вызова экстренной помощи, после чего окинула мальчишку взглядом, силясь сообразить, что произошло. Она о нем ничего не знала, кроме того, что он был интубирован. И очень юн. И уже мертв.
Эмма будто окоченела. И вдруг, словно из ниоткуда, в ушах зазвучал голос ее наставницы Газалы. Ее лекцию об особенностях дыхательной системы детей Эмма прослушала раз десять, не меньше.
«Многие врачи говорят: если у интубированного пациента происходит остановка сердца, помните мнемоническое правило поиска причины случившегося: СОПКА. „С“ — смещение трубки, „О“ — обструкция дыхательных путей, „П“ — пневмоторакс, „К“ — кислород и проблемы с его подачей, „А“ — аппаратурная неисправность. Я с этой последовательностью не согласна. Да и близким пациента она не понравится. Ну представьте, вы стоите рядом с родным для них человеком и бубните себе под нос: „СОПКА, СОПКА“. Я предпочитаю другую последовательность. Запомните мнемоническое правило ПОЭТ. Именно на такие показатели следует обратить внимание. „П“ — пневмоторакс, „О“ — обеспечение кислородом, „Э“ — эндотрахеальная трубка, „Т“ — техническая неисправность».
Трубка выглядела вполне нормально. Подача воздуха была включена. Эмма отсоединила трубку от нагнетателя и убедилась, что он работает. Потом она опустила ладони на грудь мальчика и нажала, чтобы вытеснить скопившийся воздух. Результат нулевой.
В палату влетели врачи и медсестры.
Эмма полностью отсоединила эндотрахеальную трубку, осмотрела манжету, после чего вытащила трубку из трахеи. Да, правильно, с трубкой все в порядке. Эми приготовилась делать непрямой массаж сердца.
Возможно, трахея у мальчика чуть левее. Напряженный пневмоторакс? Между стенкой грудной клетки и легкими скопился воздух. Он повысил давление в грудной клетке настолько, что количества крови, которое возвращается к сердцу, недостаточно для сердцебиения. Это смертельно опасно, если не провести декомпрессию.
Надеюсь, ребенок родился под счастливой звездой.
— Скальпель.
Эмма обнажила правую часть груди маленького пациента. Натянула стерильные перчатки. В полураскрытую правую ладонь лег скальпель.
Кто-то плеснул йода на грудь ребенка. Белоснежная кожа сделалась желто-коричневой, словно запеклась от нестерпимого жара.
Эмма наклонилась, выбирая место, где делать надрез.
— Что это ты тут делаешь, а?
Энн.
Эмма даже не подняла на нее взгляд. На это у нее просто не было времени.
— Это мой пациент! — взвизгнула Энн.
Эмма отыскала нужную точку. Средняя подмышечная, она же аксиллярная линия, чуть ниже соска. Указательным пальцем левой руки она нащупала мягкое место между ребрами.
— А ну отойди от него!
Эмма глубоко вздохнула и сделала надрез. Серебристое лезвие вошло в плоть легко, словно в масло. Надрез вышел слишком длинным. Не меньше трех с половиной сантиметров. Неважно, сейчас не время думать об эстетике. Каждая секунда на счету.
Потекла кровь. Поблескивала желтым жировая ткань, обнажая темно-красную мышечную. Не помешал бы зажим.
Нет времени. Палец ткнулся в плоть меж ребрами. Надо пробить плевру и выпустить воздух. Плоть не поддавалась. Эмма нажала еще сильнее.
Тонкая пленка, покрывающая легкое и внутреннюю поверхность грудной стенки, лопнула с громким хлопком. Будто пробка из шампанского.
Эмма почувствовала пальцем выходящий воздух. Убрала руку. Кровь брызнула ей в лицо. Все получилось: сердце ребенка снова забилось.
Эмма выпрямилась. Энн, бледная, как привидение, уставилась на нее полыхающим от ненависти взглядом.
Она мне никогда этого не простит.
— Да, это твой пациент.