Берлин, 10 октября 1935 года, был окутан туманом. Улицы, вымощенные серым булыжником, блестели от недавнего дождя, отражая золотые блики фонарей, чьи железные столбы отбрасывали длинные тени на фасады домов. Готические арки, лепнина и узкие окна с витражами, за которыми горели лампы, создавали ощущение города, застывшего между величием и тревогой. Площадь Паризер Платц гудела: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам, лошади цокали копытами, таща повозки с углём и дровами, а прохожие в тёмных пальто и фетровых шляпах спешили под чёрными зонтами, их шаги эхом отдавались в сырой тишине. Кафе на Унтер-ден-Линден, с зеркальными стенами, мраморными столиками и тяжёлыми бархатными шторами, пахли свежесваренным кофе, сигарами, ванильной выпечкой и лёгким ароматом ликёра. Официанты в белых фартуках звенели чашками, интеллигенция вела жаркие споры о Гитлере, Лиге Наций и итальянской войне, а шпионы, укрывшись за газетами, обменивались взглядами, их пальцы нервно теребили салфетки или ручки. Вечером город оживал: театры и кабаре сияли неоновыми вывесками, оркестры играли вальсы Штрауса, а в тёмных переулках шептались о будущем Рейха, о его амбициях и врагах, чьи тени мелькали за углами, растворяясь в тумане.
Мария получила приглашение на вечер в дворце Шарлоттенбург. Дворец, величественный, с барочными фасадами, окружённый садами, где тополя и клёны шелестели под порывами ветра, а гравийные дорожки хрустели под ногами, сверкал великолепием. Залы, украшенные мраморными колоннами с позолоченными капителями, зеркалами в золочёных рамах и гобеленами с изображениями Фридриха Великого и прусских битв, гудели от голосов. Полированные мраморные полы отражали свет тысяч восковых свечей, хрустальные люстры, подвешенные на бронзовых цепях, сияли, как созвездия, их грани переливались радугой. Длинные столы, накрытые белыми льняными скатертями с кружевной каймой, ломились от яств: жареная оленина с можжевеловым соусом, утка с апельсиновым конфитюром, устрицы на колотом льду, трюфели, уложенные на серебряных блюдах, копчёный лосось, украшенный укропом и лимоном, пирожные с кремом и марципаном, фруктовые корзины с виноградом, персиками, гранатами и инжиром. Бокалы с рейнским вином, шампанским и бордо искрились, их звон смешивался с гулом разговоров, шуршанием шёлка и скрипом струн. Официанты в чёрных ливреях с белыми перчатками сновали меж гостей, их движения были бесшумными, как тени, а серебряные подносы сверкали в свете свечей. Струнный оркестр в углу зала, одетый в чёрные фраки, играл Баха, Моцарта и Бетховена, скрипки пели, виолончели гудели, ноты плыли над толпой, заглушая шёпот интриг и смех, звенящий, как хрусталь.
Гости — элита Третьего Рейха: генералы вермахта в мундирах с золотыми эполетами, Железными крестами и красными лампасами, политики в чёрных смокингах с шёлковыми галстуками и орденами, офицеры СС и гестапо в угольно-чёрных формах с серебряными черепами на фуражках и значками на воротниках, дипломаты с орденами на лацканах. Женщины в шёлковых платьях — изумрудных, алых, сапфировых, с глубокими декольте и длинными шлейфами — носили жемчужные ожерелья, бриллиантовые броши и длинные атласные перчатки. Их веера из страусовых перьев колыхались, как крылья, а губы, накрашенные алой помадой, шептали сплетни о Париже, Риме и Мюнхене. Воздух был пропитан ароматами духов с нотами жасмина, сандала и розы. Дамы обсуждали моду, мужчины — политику, их голоса тонули в звоне хрусталя, шуршании платьев и аккордах скрипок.
Мария, в тёмно-синем шёлковом платье с кружевным воротом, подчёркивающим её тонкую шею, стояла у мраморной колонны, её волосы были уложены в элегантный пучок, украшенный жемчужной заколкой с сапфиром. В правой руке она держала бокал шампанского, но не пила, лишь слегка касалась его губами, чтобы не терять бдительности. Её глаза, скользили по толпе, выхватывая лица, жесты, обрывки фраз. Вильгельм Келлер, генерал вермахта, высокий, с сединой на висках и стальным взглядом, в мундире с Железным крестом и красными лампасами, подошёл, его шаги были размеренными, как на плацу, а сапоги блестели, отражая свет люстр:
— Фройляйн Мюллер, вы сияете ярче звёзд Шарлоттенбурга. Как Крупп отпустил вас на вечер? Его заводы дымят день и ночь, а вы здесь, среди света и музыки.
Мария улыбнулась:
— Герр Келлер, я успеваю работать на Крупп, но не забываю любоваться красотой Берлина. А что сегодня обсуждают генералы? Абиссинию? Испанию? Или, может, Москву, которая так беспокоит Рейх?
Кох, пригубил шампанское, его пальцы сжали бокал, а взгляд стал острее:
— Африка — это целая кладовая сокровищ, фройляйн. Италия играет смело, их войска в Аксумском ущелье, но советские инструкторы и оружие им мешают. Их караваны через Судан доходят до Селассие, и это тревожит Рим. Мы наблюдаем, но не вмешиваемся… пока.
Мария спросила:
— А Германия? Как Рейх видит себя в Африке, среди песков и гор? Или в Испании? Я слышала, Мадрид горит, а коммунисты падают под пулями.
Кох, оглянулся, словно ища шпионов в толпе:
— Фройляйн, в Испании, по правда говоря, сейчас творится настоящий хаос, но фалангисты нам полезны. Они ослабят коммунистов PCE, и это нам на руку. Абиссиния — это тест для Италии. Если Рим победит, Африка откроет двери для Рейха.
— А если Лига Наций наложит санкции? Не боитесь, что Британия и Франция испортят игру?
Кох, усмехнулся, его голос стал тише, он почти перешел на шёпот:
— Лига Наций — это то еще болото. Никто не воспринимает ее всерьез. Лаваль играет на Рим, а Иден — на публику.
Альдо Риччи, итальянский дипломат, подошёл, держа бокал красного вина, его манжеты сверкали бриллиантовыми запонками.
— Фройляйн Мюллер, вижу, что вы очаровали генерала. Я краем уха услышал, что вы спрашивали про Африку. Смею вам заявить, что Италия гордится своей миссией в Абиссинии. Мы ведь несём туда цивилизацию. Наша цель установить там порядок, внедрить настоящие законы, построить дороги, школы, больницы.
Мария слегка наклонилась к Риччи:
— Синьор Риччи, цивилизация — это благо, вряд ли кто-то будет с этим спорить. Но, что пишут газеты, я слышала, ваши войска используют газ в Аксумском ущелье. Это разве не беспокоит Рим? Лига говорит о зверствах, о мёртвых детях в деревнях.
Риччи попытался улыбнуться, но его улыбка была натянутой, он поправил галстук, его пальцы немного дрогнули:
— Война требует жертв, фройляйн. Газ — это средство, а не цель. К сожалению, перед тем как начать что-то делать, нам надо свергнуть тех, кто этому препятствует. Но смею вас заверить, что все эти ужасы продляться не долго. Адис-Абеба падёт к весне.
В углу зала генерал Людвиг Бек, в мундире с орденами, говорил с дипломатом Константином фон Нейратом, одетым в строгий серый костюм с орденом на лацкане:
— Людвиг, Италия сильно рискует. Газ в Абиссинии? Лига наложит санкции, Иден уже кричит в Женеве.
— Константин, Лига слаба. Но СССР — вот это настоящая угроза. Их шпионы в Испании, их караваны в Абиссинии. Они лезут всюду. Мы должны быть готовы.
— Рейх не готов к войне. Италия — наш союзник, но их авантюра в Африке может нас затянуть.
Мария, проскользнув к группе офицеров СС, услышала оберштурмфюрера Ганса Ланге:
— Италия использует газ, и это смело. Я считаю, что Абиссиния падёт за месяц.
Мария, остановилась рядом, она поправила заколку:
— Герр Ланге, но газ — это так жестоко. Разве итальянцы не боятся осуждения мира?
Ланге шагнул ближе:
— Война не бывает мягкой, фройляйн. Селассие проиграет, итальянцы возьмут свое, а мир вскоре забудет.
Испания, 10 октября 1935 года, пылала, как факел. Мадрид, с его широкими бульварами и шумными площадями, был на грани взрыва. Пласа-Майор гудела: торговцы в потёртых пиджаках выкрикивали цены на оливки, хамон, корзины с инжиром и гранатами, их голоса тонули в звоне трамваев, ржании мулов и криках газетчиков, размахивающих свежими выпусками. Улицы, вымощенные булыжником, вились меж домов с облупившейся штукатуркой, где кованые балконы, увитые геранью и плющом, колыхались на ветру. Таверны, с деревянными столами, потемневшими от времени, и азулежу, изображавшими корриду, пахли красным вином, жареной рыбой, оливковым маслом и табаком. Гитаристы пели фламенко, их аккорды дрожали, как предчувствие беды, но их голоса заглушали слухи о путче. Фалангисты, в тёмных рубашках и с холодными глазами, собирались в переулках, их разговор был полон угроз, а руки сжимали ножи и винтовки.
Вечером 10 октября фалангисты, ведомые Диего Лопесом, начали путч. В Мадриде они атаковали штаб PCE на улице Алькала, в Наварре захватили склады с продовольствием, в Севилье подожгли типографию коммунистов. Улицы Мадрида заполнил шум: повсюду были крики, звон разбитых стёкол, выстрелы из винтовок, треск горящих баррикад. Коммунисты, в рабочих куртках и кепках, отбивались кирпичами, палками, кулаками, но фалангисты стреляли без промаха. На мостовой Алькала лежали тела: семь коммунистов, их кровь текла по булыжникам, смешиваясь с дождевой водой, их глаза застыли в гневе и страхе. Женщины кричали, уводя детей, мужчины тащили раненых в переулки. В Севилье дым от пожара типографии поднимался над городом, окрашивая небо в багровый цвет, а запах гари чувствовался повсюду.
Виктор Рябинин, был в Мадриде, в отеле «Риц», добывая списки фалангистов. Ночью он пробрался на улицу Алькала, где фалангисты окружили штаб PCE. Рябинин, укрывшись за перевёрнутой телегой, подслушал Лопеса, кричавшего своим людям:
— Убейте всех! PCE не должно выжить! Санхурхо ждёт победы к утру!
Коммунист Хуан Гарсия, с кровью на лице, кричал, размахивая кулаком:
— Фашисты! Испания не ваша! Мы будем сражаться до последнего!
Рябинин заметил, как фалангист, Мануэль Перес, целится в Гарсию из винтовки. Рябинин бросился вперёд, сбив Переса с ног, его кулак врезался в челюсть фалангиста. Выстрел ушёл в воздух, пуля пробила вывеску таверны. Но другой фалангист, Хосе Рамирес, худощавый, с горящими гневом глазами, ударил Рябинина прикладом в висок. Кровь хлынула, заливая щеку, Рябинин упал на булыжники, его зрение помутнело. Улица гудела: коммунисты кидали камни и бутылки, фалангисты стреляли, их пули рикошетили от стен. Женщина в чёрном платке кричала, уводя ребёнка, чьи босые ноги скользили по мокрой мостовой. Рябинин, придя в себя, дополз до переулка, где Кармен Руис, схватила его за руку, её глаза были полны слёз:
— Пьер, ты жив? Они убили семерых наших! Хуан мёртв!
Рябинин, задыхался, кровь текла по щеке, его голос был хриплым:
— Еле ушёл. Лопес ведёт путч. Где Рауль?
Кармен, дрожащими пальцами, дала ему свёрток с бумагами:
— Рауль в безопасном месте, с PCE, в таверне «Эль Корсо». Вот списки фалангистов — тут имена в Севилье, Наварре, их планы на 12 октября. А теперь, Пьер, беги, они ищут тебя!
Рябинин, стиснул зубы, его рука сжала свёрток:
— Кармен, уезжайте с Раулем из Мадрида. Я остановлю Лопеса. Ты знаешь, где он будет?
— Лопес будет в таверне «Эль Соль» через час. Но там его люди, Пьер.
Рябинин, вытер кровь:
— Я найду его. Уходи.
Рябинин, укрывшись в таверне «Эль Корсо», перевязал рану куском ткани, оторванным от рубашки. Гитарист в углу пел фламенко, но его голос тонул в криках с улицы, где фалангисты разбивали окна. Рябинин отправил шифровку: «Путч начался: Мадрид, Наварра, Севилья. Семь коммунистов мертвы. Лопес в Мадриде, списки добыты».
В Севилье фалангист Антонио Рамирес, поджёг типографию PCE. Огонь лизал деревянные балки, дым поднимался к небу. Коммунистка Лола Мендес, пыталась спасти печатные станки, но пуля попала ей в плечо. Она упала, крича:
— Антонио, ты предал Испанию!
Рамирес ухмыльнулся:
— Коммунисты — это сорняки. Фаланга очистит Испанию.
Рябинин, покинув таверну, заметил погоню: два фалангиста, Перес и Рамирес, бежали за ним по переулку. Он свернул к Пласа-Майор, где толпа торговцев кричала, а кони ржали, пугаясь выстрелов. Пуля пролетела мимо, задев стену, осколки кирпича посыпались на мостовую. Рябинин, споткнувшись о корзину с апельсинами, упал, но вскочил, нырнув в толпу. Фалангисты потеряли его в толпе, их крики растворились в гуле площади. Рябинин, задыхаясь, укрылся в подворотне, где старуха в чёрном платке торговала каштанами. Он отправил вторую шифровку: «Еле ушёл. Лопес в „Эль Соль“. Путч усиливается».
В Наварре фалангисты захватили склады, где хранились мешки с зерном и бочки с вином. Коммунист Пабло Ортега, пытался отбиться, но был застрелен. Его тело лежало у ворот, кровь текла по земле, а его жена, Мария Ортега, кричала, сжимая его руку:
— Пабло, нет! Фалангисты, будьте вы прокляты!
15 октября 1935 года война в Абиссинии пылала, как адское пламя. У Аксумского ущелья, где песок осыпался под ногами, итальянские войска под командованием генерала Эмилио Де Боно шли в наступление.
Рядовой Джузеппе Ломбарди, шел с винтовкой на плече, его сердце колотилось от страха:
— Лука, они используют газ. Я видел канистры у палатки Бьянки. Мы убийцы, Лука!
Лука Мартино махнул рукой:
— Джузеппе, молчи. Если не мы, то они. Нам надо победить, иначе нас всех перебьют.
Антонио Риццо задыхался от жары:
— Газ? Я не хочу умирать, кашляя кровью, как Пьетро в Адве!
Капитан Марио Бьянки, кричал:
— Ломбарди, Риццо, вперёд! Аксум наш! Пулемёты на скалы!
Абиссинские воины, ведомые вождём Оромо Кебеде, заняли ущелье. Их лагерь, у подножия скал, был окружён хижинами с соломенными крышами, где женщины пекли лепёшки на глиняных очагах, а дети прятались за матерями, их глаза были полны страха. Воины сжимали винтовки, их лица были суровыми. Кебеде собрал воинов на поляне:
— Алем, Тесфай, итальянцы идут травить нас газом! Держите скалы!
Алем, поправляя противогаз, ответил:
— Кебеде, мы выстоим. Но у нас нехватка гранат.
Тесфай, сжимая винтовку, сказал:
— Нас меньше, но тут наша земля. Нам некуда отступать.
Бой начался на рассвете, когда солнце окрасило скалы в багровый цвет. Итальянцы выпустили газ: жёлто-зелёное облако поползло по ущелью, его едкий запах разъедал глаза и горло, даже сквозь противогазы. Абиссинцы, кашляя, открыли огонь из винтовок, их пули рикошетили от скал, крики тонули в грохоте пулемётов. Итальянские танки, скрипя гусеницами, ползли вперёд, их броня блестела в утреннем свете. Алем бросил гранату, и один танк загорелся, чёрный дым поднялся к небу, а экипаж кричал, выбираясь из люка. Ломбарди, задыхаясь от газа, упал, его крик заглушил пулемёт:
— Лука, я не вижу! Спаси меня!
Мартино, тащил его за скалу, его руки дрожали:
— Джузеппе, держись! Мы отступаем к лагерю!
Риццо, стреляя из винтовки, кричал:
— Бьянки, газ не помогает! Они в противогазах! Танки горят!
Бьянки махнул рукой:
— Пулемёты! Стреляйте по скалам! Не отступать!
Алем, стреляя, поразил итальянского солдата; тот рухнул, его кровь смешалась с песком, глаза застыли в ужасе. Тесфай бросил гранату, но пуля попала ему в грудь, он упал, хрипя, его туника пропиталась кровью:
— Кебеде… за Абиссинию…
Кебеде, подхватил его:
— Тесфай, не умирай! Мы держим ущелье!
В деревне у Адвы женщины и дети прятались в хижинах, но газ добрался до них. Старуха в цветной тунике кашляла, её глаза слезились, ребёнок, цепляясь за её подол, кричал. Молодой солдат, Гебрей, пытался увести их, но упал, задыхаясь. Итальянский пулемётчик, стреляя с холма, был сражён пулей Алема, его тело скатилось по склону, оставляя кровавый след.
К вечеру ущелье усеяли тела: тридцать итальянцев и двадцать два абиссинца. Газ рассеялся, но стоны раненых эхом разносились по горам, смешиваясь с воем ветра. Итальянцы отступили, оставив два горящих танка, чёрный дым поднимался к звёздам. Абиссинцы, измождённые, держали позицию, их костры горели у скал. Кебеде, стоя над телами, крикнул:
— За Императора! Мы не сдадимся!
В штабе у Асмэры генерал Эмилио Де Боно, и полковник Карло Росси, обсуждали бой.
Де Боно, сказал:
— Карло, газ не сломил их. Противогазы от СССР, винтовки, гранаты. Их неплохо подготовили. Наши потери слишком велики — тридцать человек за день.
Росси указал на карту:
— Эмилио, их вожди знают каждую тропу. Надо больше танков, больше людей.
Де Боно ответил:
— Знаю. Завтра мы ударим снова. Я подготовлю большой отряд.