Берлин октября 1935 года был городом контрастов, где роскошь и напряжение переплетались, как нити в сложном узоре. Унтер-ден-Линден бурлила: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам, автомобили ревели, их фары резали густой туман. Фонари, покрытые инеем, отбрасывали желтоватый свет на фасады зданий с готическими арками, их камни были холодными, как лёд, их тени дрожали в лужах. Витрины на Фридрихштрассе сверкали мехами, часами, шёлковыми платьями, их свет манил прохожих, спешивших в серых пальто, и шляпах. Кафе пахли свежесваренным кофе, сигарами, яблочным штруделем, их окна запотевали от тепла, голоса посетителей смешивались с джазовыми мелодиями, льющимися из граммофонов. На Вильгельмштрассе патрули СС в чёрных мундирах гремели сапогами по мостовой. Паризер Платц тонула в тумане, её фонари дрожали, отражаясь в лужах. Театры и кабаре сияли, их вывески мигали красным, золотым, синим, звуки скрипок, саксофонов, кларнетов лились на улицы, смешиваясь с запахом духов, вина и сигар. Берлин жил, дышал, но под его блеском скрывалась тревога: слухи о манёврах, новых танках, планах, обсуждаемых за закрытыми дверями, витали в воздухе, пропитанном страхом.
Мария Лебедева продолжала свою работу в Берлине, собирая данные для советской разведки. Кох, влюблённый в её обаяние, пригласил её в новый ресторан «Фалькенхоф» на Курфюрстендамм, где собирались офицеры, промышленники, дипломаты, их голоса тонули в звоне бокалов и звуках струнного квартета. Мария, чувствуя, что Кох может выдать ценные сведения, согласилась, её мысли были сосредоточены на задании: каждое слово, каждый намёк — это все могло быть важно для Москвы.
Ресторан «Фалькенхоф» на Курфюрстендамм был воплощением роскоши, символом новой Германии. Зал, просторный и величественный, сверкал под хрустальными люстрами, их свет отражался в зеркальных стенах, покрытых позолоченными узорами с прусскими орлами. Мраморные колонны, украшенные резьбой, возвышались над дубовыми полами, которые скрипели под каблуками официантов, их фраки были безупречными, движения — отточенными, как в балете. Столы, покрытые белыми льняными скатертями, были уставлены серебряными приборами, фарфоровыми тарелками с гербами, хрустальными бокалами, сверкающими, как бриллианты. Воздух был пропитан ароматами блюд: жареный гусь с яблоками и можжевельником, трюфельный суп с кремовой пенкой, запечённый карп с лимоном, тимьяном и сливочным соусом, картофель с розмарином, спаржа в ореховом масле, телятина в винном соусе, яблочный штрудель с ванильным кремом, крем-брюле с хрустящей карамельной корочкой, шоколадный торт с вишней, тарт с малиной и заварным кремом, профитроли с шоколадным соусом. Вина — рейнское белое, бордо красное, шампанское с тонкими пузырьками, мозельское розовое — лились в бокалы, их аромат смешивался с запахом сигар, духов с нотами жасмина, сандала, бергамота, розы, пачули. Официанты в чёрных фраках сновали между столами, их подносы сверкали, движения были быстрыми, но бесшумными. Посетители были элитой Берлина: офицеры вермахта в мундирах с орденами, с блестящими в огнях люстр погонами, их голоса были громкими, но тон сдержанным; промышленники в смокингах, их лица были горделивыми, руки украшали перстни с гербами; дамы в шёлковых платьях с бриллиантовыми брошами, их смех звенел, как хрусталь, а голоса тонули в звуках струнного квартета, игравшего Моцарта, Бетховена, Шуберта. Зал гудел, но разговоры были осторожными, слова подбирались тщательно, глаза гостей скользили по лицам, выискивая угрозу, улыбки скрывали тревогу.
Мария, в тёмно-зелёном шёлковом платье, с жемчужным ожерельем, сидела напротив Вернера Коха, её глаза блестели в свете люстр, улыбка была тёплой. Её духи с нотами жасмина и бергамота смешивались с ароматом вина. Кох был в чёрном мундире с серебряными пуговицами, его голубые глаза сияли, он наклонился к ней, его голос был ласковым, но с ноткой тревоги, пропитанной вином:
— Хельга, ты сегодня восхитительна. Когда смотрю на тебя, то не хочется думать о политике. Но то, что происходит… Мир на грани, знаешь? Скоро в Европе может начаться большая война. Манёвры в Померании — это только начало.
Мария, сделала удивленное лицо и спросила:
— Расскажи подробнее, Вернер. Что еще за манёвры? Какие планы?
Кох вздохнул, его пальцы сжали бокал с рейнским вином, голос стал тише, он оглянулся, проверяя, не слушают ли их:
— Десять тысяч солдат готовы, танки, склады в Штеттине. Мы готовимся, Хельга. Европа не остановит нас — ни Франция, ни Англия. Заводы в Рурском бассейне работают день и ночь. Нам нужна сталь, нужны пушки, броня.
Мария наклонилась ближе, её голос был мягким, но настойчивым:
— Это так волнующе, Вернер. А что говорят генералы? Какие цели?
Кох, отпил вино, его голос понизился до шёпота, его пальцы дрожали, сжимая бокал:
— Бреслау готовит офицеров, новые танки тестируют в Силезии. Планы на восток, Хельга, но это тайна. Польша, Прибалтика — они не устоят. Мы строим новую Европу, где Германия будет первой.
Мария кивнула, её пальцы коснулись жемчужного ожерелья. Она перевела разговор на лёгкие темы — музыку, театр, моду, — чтобы Кох расслабился. Она знала: он уже сказал больше, чем должен, но главная встреча ждала её позже.
На следующий день Мария увиделась с Эрихом фон Манштейном. Его глаза, серые и холодные, смягчились при виде её. Он был стратегом, его разговоры были всегда интересными, но зачастую, он многого не договаривал, скрывая тайны, которые Мария должна была из него вытянуть. Она улыбнулась:
— Эрих, как приятно видеть вас. Скажите, почему все офицеры сейчас обсуждают какие-то приготовления? Слышала о Бреслау, что там происходит?
Манштейн улыбнулся, его взгляд скользнул по залу, где офицеры смеялись, а дамы звенели бокалами, его голос стал тише, а пальцы сжали бокал с бордо:
— Хельга, ты всегда знаешь, как задать правильный вопрос. Учения в Бреслау — это не просто манёвры. Мы готовим элиту для новой войны. Германия скоро заявит о себе в полной мере. Мы должны поквитаться за унижения. И я тебе вот что скажу: Европа не готова к тому, что грядёт.
Мария спросила:
— Как интересно, Эрих. А новые танки? Расскажите, что это за машины?
Манштейн наклонился ближе, его голос был едва слышен над звуками скрипок, а дыхание пахло вином:
— Panzer II, Хельга. Лёгкие, быстрые, с 20-миллиметровой пушкой. Они лучше французских, крепче английских. Мы тестируем их в Силезии, под Бреслау. Скоро они изменят обстановку на поле боя.
Мария улыбнулась, её пальцы сжали салфетку, она наклонилась ближе, её духи с нотами жасмина коснулись его обоняния:
— Это захватывающе. А какие планы, Эрих? Куда направите эти танки?
Манштейн, оглянулся по сторонам:
— Польша — это наш первый шаг. Мы готовим молниеносную войну, Хельга. Блицкриг. Ударим быстро, раздавим их за недели. Франция, Англия — они слишком медлительны и не успеют среагировать на наши удары по полякам. Наши генералы, Гудериан, Роммель, уже готовят карты. Восток — это наша цель, но пока это секрет.
Мария кивнула, она мягко сменила тему, чтобы не вызвать подозрений:
— Эрих, вы всегда так увлечённо говорите о стратегии. А что насчёт Парижа? Говорят, тамошние кафе не хуже наших.
Манштейн рассмеялся:
— Париж? Красивый город, но слишком уж ленивый. Их армия спит, Хельга. Мы пройдём через их линии, как нож через масло. Он сам то уходил от темы, то снова возвращался к ней. Было видно, что внутри него кипела страсть из-за скорых военных действий, и он, не хотел сказать лишнего, но и не мог держать все в себе.
— Но давай о приятном — ты была в опере? Новый «Тристан и Изольда» великолепен.
Мария кивнула:
— Недавно была, Эрих. Вагнер завораживает. Но скажи, эти танки — они уже на заводах? Мария знала, что сейчас самое время разговорить его.
Манштейн, его пальцы сжали бокал, он наклонился ещё ближе, его голос стал почти шёпотом:
— Заводы в Эссене и Дюссельдорфе работают день и ночь. Крупп поставляет сталь, Rheinmetall — пушки. Мы готовим тысячу машин к весне 1936 года. Это только начало, Хельга. Европа увидит нашу мощь.
Мария улыбнулась, её голос был лёгким, но внутри она дрожала от важности услышанного:
— Это впечатляет, Эрих. А как ваши офицеры? Готовы ли к таким планам?
Манштейн загорелся:
— Офицеры? Там лучшие военные умы Германии. В Бреслау мы тренируем их день и ночь. Тактика, манёвры, связь. Мы учим их думать быстрее, чем враг. Французы и англичане застряли в окопах прошлой войны, а мы движемся вперёд.
— Вы так уверены, Эрих. Это вдохновляет меня, как патриотку Германии. Но что говорят другие генералы? Есть сомнения?
Манштейн пожал плечами, его губы дрогнули в полуулыбке, он отпил бордо, его голос стал чуть резче:
— Сомнения? Есть те, кто боится. Генерал Бек считает, что мы торопимся. Но фюрер знает, что время пришло. Мы не можем ждать, пока Франция и Англия очнутся. Польша падёт первой, Хельга. Это решено.
Мария улыбнулась:
— Вы так увлечены, Эрих. Это заразительно. Расскажите ещё, что за планы на Польшу?
Манштейн помедлил, его пальцы постучали по столу:
— Хельга, ты слишком любопытна. Но ладно, для тебя скажу. Мы готовим удар с двух сторон — с запада и севера. Танки, авиация, пехота. Польские дороги узкие, их армия слабая. Мы пройдём через них за месяц.
Мария сменила тему, заговорив о музыке:
— Эрих, вы правы, давайте о приятном. Как вам новый спектакль в Staatsoper?
Манштейн рассмеялся:
— Вагнер лучше, чем война, Хельга. Но война — это искусство, и мы в нём мастера.
Испания октября 1935 года была на грани смуты, её города и деревни дышали тревогой, пропитанные слухами о заговорах, шёпотом предателей, взглядами, полными подозрений. Мадрид, с его узкими улочками, вымощенными скользким булыжником, барочными фасадами домов, шумными площадями, жил в напряжении, как перед ударом молнии. Воздух был тяжёлым, смешанным с пылью, запахом свежесваренного кофе из открытых таверн, сыростью от утреннего дождя, едким дымом от грузовиков, снующих по переулкам. Улицы гудели от шагов прохожих, скрипели под колёсами телег, гружённых бочками вина, мешками с оливками, ящиками с контрабандой. Таверны, с потемневшими деревянными столами, тусклыми лампами, пропахшими табаком, прогорклым маслом и потом, были ареной тайных сделок. Рынки на Пласа-Майор, с прилавками, заваленными апельсинами, рыбой, тканями, гудели слухами: торговцы, в выцветших рубахах, с мозолистыми руками, шептались о генералах, собирающих силы в казармах, их голоса тонули в звоне колоколов, цокоте копыт, криках разносчиков, предлагающих газеты с заголовками о беспорядках. Кафе, с треснутыми стёклами, укрывали заговорщиков, их столики хранили следы пролитого кофе, пепел сигарет, обрывки записок, спрятанных под салфетками. Оливковые рощи за городом, с их искривлёнными стволами, чахлыми ветвями, покрытыми пылью, были местами тайных встреч: мужчины в тёмных плащах, женщины с платками, закрывающими лица, обменивались шифрованными письмами, их шёпот тонул в шелесте листвы, вое ветра, далёком лае собак. Небо, серое, с тяжёлыми тучами, нависало над Мадридом, его тени падали на булыжник, пропитанный сыростью, ожиданием смуты, которая зрела в переулках, в тёмных углах и в сердцах людей.
Рябинин ходил по улицам, его глаза, замечали всё: тени патрулей, лица прохожих, обрывки разговоров. Утром 15 октября он вошёл в таверну «Эль Корсо», где пахло прогорклым маслом, дешёвым вином и сыростью от мокрых плащей, висящих у входа. За угловым столом, под тусклой лампой, чей свет отражался в лужицах пролитого вина, его ждал Антонио, библиотекарь, республиканец, одетый в выцветшую куртку и нервно теребящий сигарету. Антонио передал Рябинину свёрнутую газету, внутри которой лежала записка с адресами трёх конспиративных встреч франкистских офицеров в Мадриде и Толедо. Рябинин спросил:
— Это проверено? Если это ловушка, мы подставим всех.
Антонио, потирая виски, ответил:
— Мой человек подслушал их в кафе на Пласа-дель-Соль. Они говорили о немецких деньгах и итальянских винтовках. Двое упомянули Толедо.
Рябинин, запомнив адреса, сжёг записку над свечой, её пепел осел на стол, запах смешался с табаком, его глаза пробежали по таверне, заметив бармена, слишком внимательно следившего за ними. Он кивнул Антонио, шепнув:
— Уходи через задний выход. За нами следят.
Антонио, побледнев, исчез в тени кухни. Рябинин вышел на улицу. На углу улицы он заметил франкистского агента, молодого, в чёрной шляпе, чьи глаза слишком долго задержались на нём. Рябинин, ускорив шаг, свернул в переулок, где булыжник был скользким от дождя, его пальто намокло, рука сжимала наган под тканью. Агент последовал за ним, его шаги шаркали по камням, но Рябинин, затаившись за углом, в тени мусорного бака, оглушил его ударом в висок, оставив лежать в луже. Обыскав карманы, он нашёл записку с именами республиканцев, которых франкисты планировали устранить, и адресом тайной встречи в Мадриде. Рябинин, спрятал записку в подкладку пальто.
К полудню Рябинин пробрался к особняку франкистского офицера, чьё имя нашёл в записке — капитан Альварес, фигура в заговоре, связанная с итальянскими агентами. Особняк, на окраине Мадрида, с высокими окнами и резными ставнями, был окружён садом с пожухлыми розами, чьи лепестки осыпались на влажную землю. Рябинин, сменив пальто на рабочую куртку, представился садовником, его руки, перепачканные землёй, сжимали секатор, а глаза следили за окнами. Служанка, женщина за 50, с морщинистым лицом, впустила его, с недовольным выражением лица:
— Не копайтесь долго. Хозяин не любит чужих.
Рябинин, кивая, ответил:
— Только подрежу кусты, сеньора.
В саду, под видом работы, он заметил открытое окно кабинета, где Альварес, мужчина, примерно 45 лет, с сединой на висках, говорил с мужчиной в тёмном костюме — итальянским агентом, чьи жесты были резкими, но голос при этом был приглушённым. Рябинин, подползая к окну, спрятавшись за кустами, подслушал их:
— Муссолини даст винтовки Carcano, — говорил итальянец, — но вы должны захватить Толедо к весне.
Альварес ответил:
— Деньги уже в Мадриде. Немцы пришлют пулемёты.
Рябинин сфотографировал их лица, камера щёлкала тихо, как тиканье часов. Внезапно собака, чёрный лабрадор, залаяла, её лай эхом разнёсся по саду. Рябинин, затаив дыхание, бросил кусок хлеба, отвлекая пса. Альварес выглянул в окно, его глаза сузились, но Рябинин, пригнувшись, исчез за кустами. Он покинул сад, оставив секатор. Он думал: «Италия и Германия уже здесь. Нужно найти их склад».
Ночью Мадрид стал лабиринтом теней, его улицы освещались редкими фонарями, их свет дрожал на мокрых булыжниках. Рябинин, в тёмном плаще, пробирался к заброшенному складу на окраине, где, по данным Антонио, франкисты хранили документы о поставках. Склад, с обшарпанными стенами, был окружён колючей проволокой, чьи шипы блестели под луной. Рябинин, крадучись, разрезал проволоку ножом. Внутри он нашёл ящик с документами, его замок был ржавым, но оказался довольно крепким. Используя отмычки, он взломал его. Внутри лежали письма от итальянского консульства, в которых указывались списки поставок: 200 винтовок Carcano, 30 пулемётов Fiat-Revelli, обещания немецких танков Panzer I к весне 1936 года. Рябинин, сфотографировал документы, камера защёлкала в темноте. Внезапно луч фонаря осветил склад — это был франкистский патруль, двое, с винтовками Mauser, их шаги загремели по гравию. Рябинин, затаив дыхание, спрятался за ящиками, чувствуя, как сердце бешено застучало. Один из патрульных, молодой парень с узким лицом, сказал:
— Здесь кто-то был. Проверь ящики.
Рябинин, сжав наган, дождался, пока патруль прошёл мимо, их фонари осветили стены, тени заскользили по полу. Он выскользнул через разбитое окно. На конспиративной квартире, в подвале с тусклой лампой, он передал плёнку связной, Исабель, 27-летней коммунистке. Она сказала:
— Я передам это руководству. Мы можем остановить их до мятежа.
Рябинин ответил:
— Надо найти их связного в Толедо. Он ключ к их планам.
К утру 17 октября Рябинин, сменив плащ на рабочую куртку, прибыл в Толедо, где франкисты встречались с немецким агентом, координирующим поставки оружия. Город, с его средневековыми стенами, узкими улочками, был полон шпионов. Рябинин, под видом торговца, с телегой, гружённой мешками с зерном, пробирался к кафе «Эль Рио» у реки, где, по данным Антонио, франкисты обсуждали планы. На рынке, где пахло специями и рыбой, он встретил Пабло, республиканца, чьи мозолистые руки труженика, сжимали шляпу. Пабло, теребя край рубахи, шепнул:
— Немец в сером костюме, с ним офицер. Они в кафе, столик у окна.
Они двинулись к кафе. Рябинин, усевшись за дальний столик, заказал вино, его глаза следили за немцем, и франкистским офицером, чьи ордена блестели под пиджаком. Он подслушал их разговор:
— Гитлер даст пулемёты MG34, — говорил немец, — но вы должны держать Толедо.
Офицер ответил:
— Деньги уже здесь. Склады готовы.
Когда офицер вышел, Рябинин последовал за ним. В переулке офицер встретился с курьером, передав ему свёрток. Рябинин, затаившись за углом, сфотографировал их. Курьер, заметив тень, ускорил шаг, но Рябинин, обогнав его через соседний переулок, перехватил свёрток, оглушив курьера ударом в затылок. В свёртке были чертежи немецких пулемётов и список складов в Мадриде. Рябинин спрятал свёрток в куртку, его шаги растворились в шуме рынка. Он передал данные Пабло:
— Это должно дойти до Мадрида. Они не начнут без оружия.
Пабло ответил:
— Ты рискуешь всем. Спасибо тебе, товарищ.
Днём Рябинин, сменив куртку, пробрался к заброшенной мельнице у реки, где, по данным курьера, хранились немецкие ящики. Мельница была окружена зарослями камыша, чьи стебли шуршали на ветру. Рябинин, крадучись, обошёл здание, его глаза заметили следы шин, он понял, что грузовик недавно был здесь. Через окно он проник внутрь. В углу он нашёл ящики с маркировкой «Rheinmetall». Он открыл его, внутри были немецкие гранаты, патроны, пулемётные ленты. Он сфотографировал их, затем спрятал несколько патронов в карман, их холодный металл оттягивал ткань. Он аккуратно вылез через окно и пройдя через заросли бесшумно ушел. На рынке он передал патроны и плёнку Пабло, и сказал:
— Это доказательства. Передай их сегодня в штаб.
На следующий день он вернулся в Мадрид, в город, который затаил дыхание, слыша шаги грядущей войны.