Берлин, 25 ноября 1935 года, утро.
Утро в Берлине было сырым и холодным, улицы Вильгельмштрассе покрылись тонким слоем инея, а ветер, завывая между зданиями, нёс запах угля. Рейхсканцелярия, массивное здание с колоннами, возвышалась над улицей, её окна светились тусклым светом, отражая утренний полумрак. Внутри царила суета: адъютанты в чёрных мундирах сновали по коридорам, неся папки с документами, дипломаты в тёмных костюмах шептались в углах, их голоса сливались с шорохом бумаг и звоном кофейных чашек. Запах крепкого кофе и табака пропитал воздух, смешиваясь с едва уловимым ароматом воска, которым натирали мраморные полы. Сегодня здесь, в этом холодном великолепии, Италия, Япония и Германия должны были подписать Антикоминтерновский пакт — союз, направленный против Советского Союза, на год раньше, чем это произошло в реальной истории. Напряжение витало в воздухе, как перед грозой, и каждый, от адъютанта до министра, чувствовал, что этот день изменит ход истории.
Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел, стоял в своём кабинете на втором этаже, его длинные пальцы перебирали текст пакта, напечатанный на плотной бумаге с золотым тиснением. Его чёрный фрак, идеально выглаженный, контрастировал с бледным лицом, на котором проступали тёмные круги под глазами — следы бессонных ночей. Риббентроп был архитектором этого пакта, но его уверенность была хрупкой, как тонкий лёд. Он знал, что Адольф Гитлер не терпит ошибок. Риббентроп повернулся к своему адъютанту, молодому лейтенанту Карлу Фогелю, чей нервный взгляд выдавал страх перед начальником.
— Карл, проверьте, чтобы зал был готов. Фюрер не простит ни малейшего промаха. Японцы уже здесь?
Фогель кивнул:
— Да, герр министр. Посол Осима прибыл полчаса назад. Итальянцы будут через час.
Риббентроп бросил взгляд на бумаги:
— Хорошо. И убедитесь, что текст пакта на столе у фюрера. Он захочет зачитать ключевые пункты.
Фогель поспешил выйти, его шаги гулко отдавались по коридору. Риббентроп прошёлся по кабинету, его взгляд скользнул по окну, за которым мела позёмка. Он думал: «Этот пакт — мой личный триумф. Но если Гитлер решит, что я недостаточно твёрд, или если Чиано начнёт свои итальянские игры, мне конец». Он знал, что пакт — это не только союз против большевиков, но и хрупкий баланс амбиций: Германия хочет доминировать, Италия ищет престижа, Япония выжидает, как хищник перед прыжком.
В это время Галеаццо Чиано, итальянский посол и зять Бенито Муссолини, подъехал к Рейхсканцелярии на чёрном «Мерседесе». Его тёмно-синий костюм с алой гвоздикой в петлице был безупречен, гладко зачёсанные волосы блестели, но глаза, тёмные и острые, выдавали раздражение. Чиано был молод — всего 32 года, — но его высокомерие и амбиции делали его фигурой, которую невозможно было игнорировать. В машине он повернулся к своему секретарю, худощавому итальянцу с тонкими усами по имени Луиджи Мартино:
— Луиджи, немцы думают, что мы — их младшие братья, — его голос был пропитан сарказмом. — Муссолини ясно сказал: этот пакт должен показать силу Италии.
Мартино, его пальцы нервно теребили ручку, ответил тихо:
— Синьор Чиано, Абиссиния уже тянет наши ресурсы. Если мы свяжем себя с немцами, это может быть рискованно.
Чиано хмыкнул, его губы искривились в полуулыбке:
— Риск? Это наш билет в историю. Германия хочет доминировать, но мы не будем их пешками.
Он поправил гвоздику, его взгляд пробежал по фасаду Рейхсканцелярии, где немецкие солдаты в чёрных мундирах стояли, как статуи. Чиано думал: «Гитлер видит себя императором Европы. Но Муссолини не позволит Италии остаться в тени».
Хироси Осима, японский посол, уже находился в зале ожидания. Лицо Осимы, было непроницаемым, как маска, глаза внимательно изучали каждого, кто входил в зал. Он стоял у окна, глядя на заснеженную улицу, его мысли были о союзе: «Германия сильна, но её амбиции безграничны. Италия слаба, её хвастовство — это пустой звук. Япония должна быть осторожной». Его адъютант, молодой японец по имени Таро Ямада, в строгом костюме, подошёл ближе:
— Господин Осима, император ждёт, что пакт усилит наше влияние в Азии. Но немцы… они хотят слишком многого.
Осима, сказал тихо, почти шёпотом:
— Мы подпишем. Но наши цели — это интересы Японии, а не тройственного союза. Япония не будет слугой Гитлера.
Он повернулся, его взгляд скользнул по немецким офицерам, выстроившимся вдоль стен. Осима знал, что этот пакт — лишь начало, и Япония должна использовать его, чтобы укрепить свои позиции против Китая и СССР.
Эрих фон Манштейн, стоял у другого окна, его орлиный профиль выделялся на фоне тусклого света. Он не участвовал в переговорах, но его присутствие в зале было значимым — Гитлер ценил его стратегический ум. Манштейн наблюдал за происходящей суетой, его мысли были тяжёлыми: «Этот пакт — шаг к войне. Но готовы ли мы? Италия увязла в Абиссинии, её армия не способна на серьезные сражения. Япония слишком далеко, её интересы в Азии. А мы… мы ещё не знаем, какую цену заплатим». Он заметил, как Риббентроп бросил на него быстрый взгляд, и подумал: «Он не знает, что я вижу дальше, чем они все». Манштейн поправил манжеты, его пальцы слегка дрожали — не от страха, а от осознания, что этот день изменит судьбу Европы и мира.
Берлин, 25 ноября 1935 года, день.
К полудню делегации собрались в малом зале для финальных переговоров. Стол был завален бумагами, воздух пропитался запахом чернил и табака. Риббентроп, сидя во главе, говорил:
— Господа, текст пакта согласован. Мы объявляем войну большевизму. Но детали требуют ясности. Германия готова взять на себя лидерство, но мы ожидаем полной поддержки.
Чиано, откинувшись на стуле, ответил с лёгкой насмешкой:
— Лидерство, герр Риббентроп? Италия хочет гарантий, что Германия не будет диктовать условия. Мы равные партнёры.
Риббентроп напрягся, его глаза сузились, но он подавил раздражение:
— Германия предлагает единство, синьор Чиано. Мы не собираемся диктовать вам свою волю.
Осима держался спокойно, он сказал почти без эмоциональным тоном:
— Япония согласна, но мы ожидаем равенства. Наши интересы в Азии должны быть учтены.
Напряжение в зале росло, как натянутая струна. Риббентроп думал: «Чиано играет на публику, Осима выжидает. Но фюрер не потерпит слабости». Чиано, постукивая пальцами по столу, добавил:
— Италия уже сражается в Абиссинии. Мы показываем силу. А чего хочет Германия?
Риббентроп ответил немного резко:
— Германия хочет порядок. Коммунизм — это наш общий враг. Или вы сомневаетесь, синьор Чиано?
Чиано улыбнулся:
— Сомнения? Нет. Но Италия не будет младшим братом.
Осима молчал, его взгляд скользил между ними. Он думал: «Они уже спорят о добыче, а война ещё не началась».
Берлин, 25 ноября 1935 года, вечер.
К вечеру зал Рейхсканцелярии наполнился людьми. Мраморные полы отражали свет люстр, их хрустальные грани дробили свет на сотни осколков. Золотые орлы на стенах, алые знамёна с чёрной свастикой и запах дорогих сигар создавали атмосферу холодного великолепия. Немецкие офицеры в чёрных мундирах стояли вдоль стен, их шаги гулко отдавались по мрамору. Адольф Гитлер вошёл последним, его тёмный костюм контрастировал с бледным лицом, глаза горели фанатичным огнём. Его голос, резкий и напористый, разрезал тишину:
— Господа, сегодня мы создаём щит Европы! Коммунизм — это чума, и мы выжжем её огнём!
Он поднял руку, его жест был резким, как удар хлыста. Делегаты, стоя у стола, затаили дыхание. Риббентроп, подписывая документ первым, чувствовал, как пот выступил на его ладонях. Чиано, с лёгкой улыбкой, подписал следом, но его глаза выдавали раздражение. Осима, его движения были медленными, почти ритуальными, подписал последним, его лицо осталось неподвижным.
Гитлер, подняв бокал с шампанским, провозгласил:
— За наш союз! За победу над красной чумой! За новый мир!
Бокалы звякнули, эхо разнеслось по залу, но напряжение не рассеялось. Риббентроп думал: «Фюрер доволен, но Чиано уже строит планы, как обойти нас». Чиано шепнул своему секретарю:
— Немцы хотят всё контролировать. Мы им покажем, что Италия не так проста.
Осима молчал. Он думал: «Этот пакт лишь инструмент. Но Япония будет держать его в своих руках».
Манштейн, стоя у стены, допил шампанское, его мысли были не такими радужными: «Сегодня мы объединились. Завтра начнём делить добычу». Он покинул зал, направляясь к особняку на Тиргартенштрассе, где хотел представить Марию своим друзьям из элиты.
Особняк на Тиргартенштрассе сиял огнями, его окна отражали свет фонарей, а внутри пахло сигарами, коньяком и дорогим парфюмом. Зал, украшенный гобеленами с изображениями прусских битв, был заполнен элитой: там были партийные лидеры, офицеры, промышленники. Рояль в углу играл Шопена, но его мелодия тонула в гуле голосов. Эрих фон Манштейн, в безупречной форме, ввёл в зал Марию, в чёрном платье с открытыми плечами. Её волосы были уложены в элегантный узел, глаза скрывали расчёт, а улыбка была обворожительной.
Манштейн подвёл её к Рудольфу Гессу, заместителю фюрера, чьи холодные глаза изучали её, оценивая, что она из себя представляет. Рядом стоял Герман Геринг, массивный, в мундире с орденами, и Йозеф Геббельс, худощавый, с пронизывающим взглядом. Гесс сказал:
— Фройляйн, генерал говорит, вы интересуетесь политикой. Что вы скажете о Москве?
Мария внутренне напряглась, но не показав виду, улыбнулась:
— Москва — это очень скрытный город, герр Гесс. Мне трудно сказать, что там на уме у русских.
Геринг, стоящий рядом, спросил:
— Интересно, что русские думают о нашем пакте?
Мария ответила спокойным тоном:
— Я думаю, что они боятся, герр Геринг. Они еще не знают, как быстро Германия может двигаться к своей цели.
Манштейн, стоя рядом, шепнул ей:
— Фройляйн, вы только что пообщались с очень важными людьми. Но с ними надо держать ухо востро, политики не такие прямые люди, как мы, военные. Никогда не поймешь, что у них на уме.
Мария сказала:
— Я знаю, Эрих. А про себя подумала: «Но я играю лучше, чем они».
Кремль в это утро был окутан серым туманом, который оседал на Красной площади, покрывая булыжники тонким слоем влаги. В кабинете Сергея, пахло табаком, кофе и старыми книгами. Массивный дубовый стол, заваленный бумагами, картами и номерами «Правды», был освещён светом настольной лампы с зелёным абажуром. За окном, за тяжёлыми красными шторами, мела позёмка, а внизу, на площади, маршировали солдаты, их шаги гулко отдавались в утренней тишине. Сергей, в тёмно-зелёной гимнастёрке, стоял у окна, его пальцы сжимали трубку, дым поднимался к потолку, растворяясь в полумраке.
На столе лежал свежий номер «Правды», заголовок кричал: «Италия, Япония и Германия подписали Антикоминтерновский пакт». Сергей знал: в его истории, в его времени, этот пакт был подписан в ноябре 1936 года. Теперь, в 1935-м, история ускорилась, и война, унёсшая миллионы жизней, могла начаться уже в 1937 или 1938 году. Его сердце сжалось, мысли метались: «Почему всё пошло не так? Что я упустил? Если пакт подписан на год раньше, то Мюнхен, Польша, всё рухнет быстрее. Я должен остановить войну, но как? Моя власть огромна, но я до сих пор не смог ничего кардинально поменять».
Он подошёл к столу, его пальцы пробежали по карте Европы, где красные и синие линии обозначали границы, армии, возможные фронты. Его знания о будущем — о танках «Пантера», о Блицкриге, о ядерном грибе над Хиросимой — были не только его козырем, но и тяжёлым бременем. Он думал: «Я знаю, как всё закончится в 1941 году, если не вмешаюсь. Барбаросса, блокада Ленинграда, миллионы погибших». Он набил трубку свежим табаком, его пальцы слегка дрожали, не от страха, а от осознания, что каждый его шаг — это игра на грани пропасти.
Сергей вызвал наркомов: Климента Ворошилова, наркома обороны, Вячеслава Молотова, наркома иностранных дел, и Глеба Бокия, наркома ОГПУ. Встреча была назначена в малом кабинете, где стены, обшитые дубовыми панелями, поглощали звук, а портрет Ленина в углу смотрел с немым укором. Первым вошёл Ворошилов, коренастый, с красным лицом, в шинели, слегка помятой от долгой дороги. Его голос был громким, с ноткой раздражения:
— Товарищ Сталин, этот пакт — провокация! Немцы готовят войну, я говорил об этом ещё летом! Нужно ускорить производство танков, укрепить западные границы!
Сергей, сидя за столом, пыхнул трубкой, дым заклубился, его голос был спокойным, с лёгким грузинским акцентом:
— Климент Ефремович, армия — это наш приоритет. Но война ближе, чем вы думаете. Испания — это наш первый фронт. Усильте поставки оружия и инструкторов для республиканцев. Я хочу, чтобы Мадрид стал крепостью.
Ворошилов кивнул:
— Фалангисты уже получают оружие от немцев.
Сергей ответил:
— Вот поэтому нам надо поторопиться. Если Испания падёт, Гитлер двинется дальше. Действуйте.
Молотов сказал:
— Товарищ Сталин, дипломатия ещё может замедлить их. Лига Наций слаба, но мы можем использовать Францию и Британию, чтобы надавить на Гитлера. Теперь, когда немцы заключили союз, они видят всю серьезность Германии. Они ведь понимают, что этот договор не только против нас, это уже дележка пирога в будущем. Так что пакт — это угроза, но не повод для паники.
Сергей, пыхнув трубкой, ответил:
— Лига Наций — это пустой звук, Вячеслав Михайлович. Они будут говорить до тех пор, пока танки Гитлера не войдут в Париж.
Глеб Бокий заговорил следующим:
— Товарищ Сталин, наши агенты в Берлине плодотворно работают. Наш агент внедрена в окружение немецких генералов и постоянно держит нас в курсе их намерений.
Сергей ответил:
— Я знаю, Глеб Иванович. Разведка работает хорошо. Но одной информации мало, надо еще уметь ее правильно применить.
После ухода наркомов Сергей остался один. Он прошёлся по кабинету, его шаги гулко отдавались по деревянному полу. Он думал: «Мы должны остановить Гитлера как можно раньше. Франция, Британия и Штаты уже показали, что не готовы к серьезным действиям до начала войны. Переубедить их так и не удалось. Но мы должны сделать так, чтобы итальянцы теряли силы и увязли в Абиссинии. Мы должны изменить ход истории в Испании. Была еще Япония и ее планы на Китай, но сейчас нужно было направить силы хотя бы на Европу».
Поздним утром Сергей созвал ещё одну встречу — с секретарём ЦК Андреем Ждановым и начальником Генштаба Александром Егоровым. Жданов, коренастый, с густыми бровями, был осторожен:
— Товарищ Сталин, вы настаиваете на Испании. Но партия волнуется — не слишком ли мы рискуем? Ресурсы нужны на внутренние дела, на промышленность:
Сергей, пыхнув трубкой, ответил:
— Андрей Александрович, фашизм — это не только внешняя угроза. Если мы не остановим его в Испании, он придёт к нам.
Жданов сказал, настороженно:
— Но ресурсы… Мы не можем разбрасываться ими.
Сергей ответил, повысив тон:
— Ресурсы найдутся. А вот Фашизм ждать не будет.
Егоров добавил:
— Товарищ Сталин, армия готова, но Испания — это не наш фронт. Мы можем потерять больше, чем выиграть.
Сергей нахмурился, его пальцы сжали край стола:
— Александр Ильич, Испания — это как раз наш фронт. Если фалангисты победят, Гитлер получит плацдарм. Усильте подготовку инструкторов. Я хочу, чтобы они были в Мадриде через две недели.
Егоров кивнул.
Ночью, когда Кремль затих, Сергей сидел в кабинете, глядя на карту. Его мысли были мрачными: «Я видел фотографии Сталинграда, руины Берлина, Хиросиму. Я знаю, что будет, если я ошибусь. Но как повернуть историю? Он взял чай, который был уже остывший и горький, и убрав чашку в сторону, написал ещё одну директиву: 'Ускорить поставки оружия в Испанию. Любой ценой».