В пригороде Мадрида, на широком поле, окружённом оливковыми рощами и редкими апельсиновыми деревьями, утро было жарким и пыльным. Солнце, едва поднявшееся над горизонтом, уже обжигало землю, поднимая красноватую пыль, которая оседала на потных лицах, потрёпанных куртках и стволах винтовок. Пахло оружейной смазкой, потом, сухой травой и дымом от костров, где готовили кофе и кукурузные лепёшки. Поле, изрытое следами гусениц, было усеяно деревянными мишенями, колючей проволокой и ящиками с боеприпасами. Советские инструкторы — Иван Григорьев, Алексей Смирнов и Сергей Лебедев — обучали отряд из восьмидесяти республиканцев, чьи лица, молодые и усталые, отражали смесь решимости и страха. Их оружие — винтовки, гранаты РГД-33, несколько пулемётов — лежало на брезенте, блестя под утренним солнцем. Четыре танка: их броня нагрелась, стояли в тени олив, их гусеницы оставляли глубокие борозды в сухой земле. Запах бензина смешивался с ароматом апельсинов, доносившимся из рощи.
Иван Григорьев, 40-летний, коренастый, с обветренным лицом, покрытым морщинами, и короткой стрижкой, в выцветшей гимнастёрке, стоял на деревянной платформе, сооружённой из ящиков. Его голос, хриплый от пыли и криков, гремел, перекрывая шум ветра и гул танковых моторов:
— Товарищи! Фашисты идут с немецкими винтовками, итальянскими танками, с дисциплиной, которой у вас пока нет! Но у нас есть советская техника, воля и правда! Сегодня вы учитесь, чтобы завтра бить врага! Винтовка — ваш друг, танк — ваш кулак. Запомните это и не подводите!
Его серые глаза, скользили по лицам бойцов. Среди них были юноши, едва достигшие двадцати, и девушки, чьи руки, загрубевшие от работы в поле, дрожали от тяжести винтовок. Пабло, молодой 22-х летний, с чёрными кудрями и шрамом на щеке, поднял винтовку, но его движения были неуклюжими, затвор заклинило. Он крикнул, его голос задрожал от волнения:
— Синьор Иван, она не стреляет! Что я делаю не так?
Григорьев, спустился с платформы, его сапоги захрустели по сухой земле. Его пальцы, натёртые от работы с оружием, ловко разобрали затвор. Пыль сыпалась, как песок. Он показал:
— Пыль — надо вычищать, Пабло. Чисти винтовку каждый день. Смотри: снимаешь крышку, вытираешь, смазываешь вот так. И жми курок плавно, а не дёргай, как козёл. Понял?
Пабло, покраснев от стыда, кивнул, повторяя движения. Его пальцы, загрубевшие от работы в поле, были неуклюжими, но он старался.
Рядом Кармен, 20-летняя девушка, с короткими тёмными волосами, в мужской рубашке и потрёпанных брюках, пыталась зарядить винтовку. Её руки дрожали, не от страха, а от усталости — она не спала двое суток, помогая в лагере с ранеными. Алексей Смирнов, 28-летний инструктор, худощавый, в пропылённой гимнастёрке подошел к ней:
— Спокойно. Ствол вниз, патрон вставляй вот так. Не торопись.
Кармен ответила:
— Я не тороплюсь, товарищ Алексей. Я хочу, чтобы фашисты заплатили за Гвадалахару, за моих братьев, за всё.
Алексей кивнул:
— Тогда учись быстро. Они не простят ошибок. Если ошибешься — тебе конец.
Кармен, сжав губы, вставила патрон, её движения стали увереннее. Она думала: «Я не подведу. Не ради себя — ради тех, кто уже не вернётся».
Сергей Лебедев, сидел на башне танка, вытирая пот с лица. Его гимнастёрка была расстёгнута, обнажая грудь, покрытую пылью и маслом. Он крикнул хриплым голосом:
— Пабло, не пялься на танк, как на корову! Это машина войны! Хочешь попробовать?
Пабло кивнул:
— Синьор Сергей, это как трактор, но с пушкой!
Лебедев рассмеялся:
— Не трактор, парень! Это смерть для фашистов! Залезай, покажу, как им управлять.
Пабло, забравшись на танк, тронул рычаги, его лицо озарила улыбка. Лебедев, направляя его, думал: «Мальчишка зелёный, но сердце у него доброе».
19-летний Рауль, анархист с длинными волосами, завязанными в хвост, стоял в стороне, скрестив руки. Его куртка, порванная на локтях, была покрыта значками с анархистскими лозунгами. Он отказался чистить винтовку:
— Синьор Иван, я сражаюсь за свободу, а не за ваши правила! Зачем мне чистить винтовку, если я готов умереть за дело?
Григорьев, шагнул к нему:
— Рауль, без дисциплины вся твоя свобода кончится в могиле. Чисть винтовку или убирайся из лагеря.
Рауль, сжал кулаки, его лицо покраснело, он ответил:
— Вы, русские, думаете, что всё знаете! Это наша война!
Кармен, стоя рядом, вмешалась, её голос был спокойным, но твёрдым:
— Рауль, не глупи. Фашисты не будут спрашивать, за что ты сражаешься. Они просто убьют тебя.
Рауль смягчился, он пробормотал:
— Я подумаю.
Он взял тряпку и начал чистить винтовку, хотя его движения были ленивыми. Григорьев, наблюдая, подумал: «Они молодые, горячие. Но без дисциплины быстро проиграют».
Хуан Гарсия, 35-летний испанский командир с густой бородой, подошёл к Григорьеву. Его форма, выцветшая и пропылённая, пахла потом и табаком. Его голос был хриплым, с ноткой отчаяния:
— Синьор Иван, ваши танки — чудо. Но мои люди боятся. Фалангисты уже в часе от Мадрида. Мы слышали, что немцы прислали им пулемёты MG-34 и итальянские гранаты.
Григорьев сказал:
— Хуан, страх — это нормально. Но если твои люди научатся хорошо воевать, фалангисты побегут, как крысы. Дайте им веру в победу. И держите винтовки чистыми.
Хуан кивнул, но его мысли были тяжёлыми: «Мы сражаемся за свободу, но сколько из нас доживёт до весны? Я потерял брата в Сарагосе. Теперь я должен отвечать за них всех».
Молодая девушка, с темными косами, по имени Луиза, была медиком. Она перевязывала раны бойцов, пострадавших на учениях. Её руки, двигались быстро, но глаза были полны боли. Она сказала Алексею, пока тот нёс ящик с патронами:
— Товарищ Алексей, я лечу их, но это пока только учения. Сколько ещё ран я увижу? Эти мальчики… они слишком молоды.
Алексей ответил ей тихим голосом:
— Луиза, они сражаются за вас, за Испанию. Делай своё дело, а мы сделаем своё.
Луиза кивнула:
— Я знаю. Но сердце все равно болит.
Алексей, уходя, подумал: «Она права. Прольется много крови. Но если мы остановимся, фашисты победят».
Учения продолжались весь день. Бойцы учились стрелять по мишеням, метать гранаты, ползать под колючей проволокой. Пыль поднималась столбом, запах пороха смешивался с жаром земли. Танк, под управлением Лебедева, проехал по полю, демонстрируя манёвры. Пабло, сидя в башне, крикнул:
— Эта машина как зверь! Фашисты не устоят!
К вечеру Григорьев ввёл ночные учения. Под светом костров, чей дым поднимался к звёздам, бойцы учились маскироваться в темноте, передвигаться бесшумно, использовать гранаты. Кармен, метнув гранату, попала в цель, деревянный ящик разлетелся в щепки. Её лицо осветила редкая улыбка. Алексей, наблюдая, подумал: «Она станет бойцом. Но сколько таких, как она, погибнет?»
В лагере, где бойцы ночевали, пахло жареной кукурузой и кофе. Палатки, натянутые между оливковыми деревьями, дрожали от ветра. Бойцы сидели у костров, делясь историями. Кармен рассказала о своём брате, убитом фалангистами в Гвадалахаре. Пабло, теребя шрам, говорил о своей деревне, сожжённой месяц назад. Рауль, всё ещё сердитый, но смягчившийся, добавил:
— Мой отец был анархистом. Его убили в Барселоне. Я сражаюсь за него.
Григорьев, слушая их, думал: «Они сражаются за свои дома. Мы — за будущее всего человечества. Но времени мало».
Он получил шифрованную записку от Москвы: «Ускорить обучение. Фалангисты готовят наступление». Его сердце сжалось: «Время уходит. Если они не будут готовы, всё пропало».
На следующее утро конфликт вспыхнул между Хуаном и Кармен. Хуан, раздражённый её упрямством, крикнул:
— Кармен, ты не солдат! Иди в палатку с Луизой, там твоё место!
Кармен вспыхнула гневом и ответила:
— Хуан, я стреляю лучше тебя! Если хочешь, проверь!
Григорьев, вмешавшись, сказал:
— Хватит! Хуан, Кармен — женщина, но она такой же боец, как и ты. Сражайтесь вместе, а не друг против друга или фашисты всех перебьют.
Хуан, пробормотав извинения, отошёл. Кармен, сжав кулаки, подумала: «Я докажу им всем».
Барселона тонула в сумерках, её узкие переулки у порта были пропитаны запахами мазута и рыбы. Фонари отбрасывали дрожащие тени на облупленные стены, где краска слезала, обнажая кирпич. Рябинин пробирался к таверне «Эль Тибурон». Его волосы были скрыты под поношенной фетровой шляпой, а серый костюм, мятый и выцветший, делал его похожим на местного рабочего. В кармане лежал блокнот, карандаш, небольшой нож и камера. Его миссия была смертельно опасной: собрать данные о поставках оружия фалангистам из Германии и Италии, чтобы помешать их наступлению на Барселону.
Таверна, деревянное здание с облупленной синей краской, гудела, как улей. Портовые рабочие в засаленных куртках спорили за столами, контрабандисты с хитрыми глазами шептались в углах, а старый граммофон скрипел, играя фламенко. Запах дешёвого вина, жареной рыбы и табака висел в воздухе, смешиваясь с солёным ветром с моря. Рябинин сел за столик в углу, заказал стакан красного вина и раскрыл газету, делая вид, что читает. Его глаза, скрытые под полями шляпы, следили за Хосе, толстым контрабандистом с потным лбом и красным носом, который сидел за стойкой. Хосе шептался с Куртом, немецким связным в кожаном пальто, чьи голубые глаза холодно блестели в тусклом свете масляных ламп. Их разговор был едва слышен, но Рябинин, обострив слух, уловил:
— Винтовки Mauser, пять тысяч штук, — голос Хосе был хриплым, пропитанным вином. — Придут через Аликанте в декабре. Немцы платят щедро, Курт.
Курт говорил на испанском с сильным немецким акцентом:
— Фалангисты хотят больше. Пулемёты MG-34, сто штук. Гранаты, миномёты. Сможете?
Хосе, вытирая пот грязным платком, хмыкнул:
— Если деньги будут, всё смогу. Но порт проверяют. Нужны люди на причале, чтобы отвлечь охрану.
Рябинин, записал в блокнот, спрятанный под газетой: «Аликанте, Mauser, 5000, декабрь. MG-34, 100. Гранаты, миномёты». Его мысли были об одном: «Если я ошибусь, фалангисты вооружатся, и Барселона падёт. Если меня поймают, я не доживу до утра».
Он допил вино, вкус которого оказался кислым, оставил монету на столе и вышел, его шаги были быстрыми, но бесшумными. В переулке, где тени фонарей дрожали на стенах, он услышал шаги за спиной. Обернувшись, заметил Курта и Диего, испанца в тёмной куртке, наёмника фалангистов с узким лицом и шрамом под глазом. Рябинин свернул в другой переулок, его рука сжала нож в кармане. Сзади послышались ускоренные шаги. Он нырнул в толпу на набережной, и растворился среди портовых рабочих. Курт отстал, но Диего, продолжал идти, его рука сжимала револьвер под курткой.
Рябинин свернул к старому складу у пирса, где хранились ящики с рыбой и контрабандой. Запах гниющей рыбы и мокрых досок бил в нос, пол был скользким от морской воды. Он спрятался за ящиками. Диего вошёл, его шаги гулко отдавались по бетонному полу. Его голос, низкий и угрожающий, разнёсся в темноте:
— Приятель! Я знаю, ты здесь. Выходи, или я найду тебя и прикончу.
Рябинин, прижавшись к ящику, думал: «Он один. Если я его выведу из строя, у меня будет шанс». Он бросил камень в дальний угол, звук эхом разнёсся по складу. Диего повернулся, его револьвер блеснул в свете фонаря. Рябинин прыгнул, выбив оружие. Завязалась борьба, кулаки Диего были тяжёлыми, его дыхание пахло табаком и ромом. Рябинин ударил ножом в плечо, Диего зашипел, его кровь закапала на пол, тёмная, как мазут. Он застонал и отступил, схватившись за рану, и Рябинин выбежал оттуда с мыслями: «Теперь они знают моё лицо. Нужно передать данные и исчезнуть».
На конспиративной квартире, Рябинин встретился с Мигелем, 25-летним шифровальщиком с дрожащими руками и бледным лицом. Мигель взял записку:
— Синьор, это слишком опасно. Немцы следят за портом. Если они поймают меня, меня убьют.
Рябинин сказал:
— Опасно будет, если фалангисты получат эти винтовки, Мигель. Передай в Мадрид. Сегодня. Никаких задержек.
Мигель кивнул, его пальцы дрожали, шифруя сообщение на старом шифровальном блоке. Рябинин, глядя в треснутое окно, где тени кораблей качались на воде, думал: «Я хожу по краю. Один неверный шаг — и всё кончено. Но если Барселона выстоит, значит все было не зря».
На следующий день Рябинин проник на склад в порту, где разгружали немецкие ящики. Он заметил маркировку: «Mauser, 5000». Его сердце забилось быстрее: «Это они». Он достал камеру, и сделал снимки. Внезапно рядом мелькнула тень — это был охранник, молодой фалангист, лет двадцати, с винтовкой на плече. Рябинин спрятался за ящиком, стараясь не дышать. Охранник, напевая, прошёл мимо. Рябинин, выскользнув, направился к выходу.
Осторожно выйдя со склада, он побежал через порт. Когда он выбежал оттуда на улицу, его мысли были: «Я все-таки это сделал».
Позже он встретился с Мануэлем, пожилым рыбаком и информатором, чьё лицо было изрезано морщинами, как старая карта. Они сидели в тёмной таверне у пирса, где пахло ромом и рыбой. Мануэль, сказал своим хриплым, от многолетнего курения, голосом:
— Амиго, я видел корабль. Немецкий, должен будет привести винтовки и пулеметы. Он придёт завтра ночью, пирс номер три.
— Сколько всего охраны? Кто там будет?
Мануэль сжал стакан:
— Фалангисты, человек десять. И немец, офицер, кажется. Высокий, с неприятным взглядом. Будь осторожен, Амиго. Они убьют без разговоров.
Рябинин кивнул, его голос был спокойным, но внутри всё кипело:
— Спасибо, Мануэль. Если я не вернусь, передай данные Инес.
Мануэль покачал головой:
— Ты вернёшься. Ты всегда возвращаешься, везунчик.
Инес, 30-летняя, подпольщица с тёмными волосами, заплетёнными в тугую косу, ждала Рябинина в заброшенной квартире, где пахло сыростью и старыми газетами. Увидев его, она сказала:
— Русский, ты рискуешь слишком многим. Если тебя поймают, то мы все окажемся под ударом. Порт просто кишит фалангистами.
Рябинин, снял шляпу, его волосы были влажными от пота. Он сказал:
— Инес, если я не рискну, то фалангисты получат оружие, и Барселона падёт. Ты знаешь, что это значит — будут тысячи мёртвых, и улицы утонут в крови.
Инес поджала губы:
— Знаю. Но мне не нравится то, что ты ходишь на опасные задания один. И ты не местный. Возьми Антонио, он хорошо знает порт.
Рябинин ответил:
— Я хожу один, потому что так безопаснее. Для вас. Если я попадусь, то они возьмут только одного человека, а вы продолжите дело.
Инес вспыхнула:
— Безопаснее? Ты думаешь, что я боюсь? Я потеряла мужа в Сарагосе. Я готова умереть за дело.
Рябинин положил руку на её плечо:
— Я знаю, Инес. Но дай мне сделать это так, как я считаю нужным. А ты, передай снимки в Мадрид.
Инес кивнула, но думала: «Он храбрый, но слишком упрямый. Если он погибнет, то кто продолжит дело? Я не смогу его заменить».
Ночью Рябинин проник на пирс три, где немецкий корабль разгружал ящики. Тени охранников двигались в темноте, их голоса были приглушёнными. Он спрятался за бочками, его камера щёлкала, фиксируя маркировку: «MG-34, 100». Внезапно луч фонаря осветил его. Раздался голос фалангиста, хриплый и злой:
— Кто там? Стой, или стреляю!
Рябинин побежал, пули просвистели, одна оцарапала плечо, другая разбила бочку, мазут потёк по земле. Он нырнул в переулок, его дыхание было тяжёлым, кровь пропитала рукав: «Ещё немного, и я бы не ушел ушёл», подумал он. Он передал снимки Инес, его голос хриплый от бега:
— Передай в Мадрид. Немцы везут пулемёты. Если мы не остановим корабль, всё пропало.
Инес испугалась увидев его рану:
— Ты ранен. Останься, я вызову врача.
Он, отмахнулся:
— Пустяки. Работай, Инес. Время не ждёт.