Берлин в декабре 1935 года был городом, где праздничная суета Рождества сталкивалась со страхом, который поселился в людях с приходом нацистской власти. Снег, выпавший за ночь, покрыл улицы толстым белым ковром. Унтер-ден-Линден, главная артерия столицы, сверкала под утренним солнцем, её фонари, украшенные еловыми венками, отбрасывали золотистые блики на витрины магазинов, где красовались стеклянные шары, деревянные игрушки и пряничные домики, обещающие уютное Рождество. Флаги со свастикой развевались над зданиями, их алый фон резко контрастировал с белизной снега, напоминая о режиме, который следил за каждым шагом. Запах жареных каштанов, глинтвейна и хвои смешивался с едким дымом угля, поднимающимся из труб домов, а звуки — скрип снега под ногами, звон колоколов Бранденбургских ворот, смех детей, лепящих снежные крепости — создавали иллюзию праздника. Но под этой поверхностью таилась тревога: подписание Антикоминтерновского пакта сделало Берлин центром шпионских игр, где каждый разговор мог быть подслушан, каждый взгляд — истолкован как угроза. Нацистские патрули в чёрных мундирах шагали по тротуарам, их сапоги оставляли чёткие следы в снегу, а прохожие, закутанные в шарфы, старались не встречаться с ними взглядом.
Мария, известная как Хельга Шварц, шла по Унтер-ден-Линден, её высокие чёрные сапоги утопали в снегу, а элегантное пальто с меховым воротником подчёркивало её стройную фигуру. Снежинки оседали на её длинных ресницах, но она не замечала холода — её разум был занят заданием. Сегодня она встречалась с полковником Вернером Кохом, её «другом» из Вермахта, который, не зная о её истинной миссии, был ценным источником информации.
Она остановилась у кафе «Кранцлер», их назначенного места встречи. Кафе было тёплым убежищем в холодном Берлине: витражные окна пропускали мягкий свет, запах свежесваренного кофе, ванильной выпечки и сигарет наполнял воздух, а звуки граммофона, игравшего рождественскую мелодию, смешивались с гулом разговоров. Столики были заняты: пары, офицеры в форме, дамы в меховых шубах, их смех и звон бокалов создавали иллюзию беззаботности. Мария выбрала столик у окна, её пальцы в тонких кожаных перчатках слегка постукивали по деревянной столешнице, глаза следили за входной дверью. Она заказала глинтвейн, его аромат гвоздики и апельсина успокаивал нервы, но её сердце билось быстрее, чем обычно.
Дверь отворилась, и вошёл Вернер Кох. Его лицо, смягчилось, когда он заметил Марию. Он снял фуражку, стряхнул снег с плеч и подошёл, его голос был ласковым, с лёгким баварским акцентом:
— Хельга, ты, как всегда, точна, как швейцарские часы. В этом снежном хаосе ты выглядишь как луч солнца.
Мария лучезарно улыбнулась ему:
— Вернер, ты всегда знаешь, как польстить.
Он сел напротив, заказал кофе и глинтвейн, его глаза светились радостью, но в них мелькала усталость:
— Знаешь, Хельга. Город меняется. Пакт, совещания, беготня… Но давай не о работе. Ты как? Мария, отпивая глинтвейн, его тёплый вкус согревал горло, ответила:
— О, обычная неделя. Документы, встречи, скука. А ты? Вермахт, должно быть, бурлит.
— Вермахт всегда бурлит. Но сегодня я свободен. Давай, после кафе, прогуляемся? Снег делает Берлин волшебным, как в сказке.
Они вышли из кафе, холодный ветер ударил в лицо, снег скрипел под их ногами. Унтер-ден-Линден была полна жизни: дети катались на санках у обочины, торговцы предлагали горячие каштаны, их голоса перекрикивали гул толпы, а рождественские ёлки, украшенные стеклянными шарами и серебряными лентами, сияли на каждом углу. Рука Марии в кожаной перчатке слегка касалась локтя Вернера, поддерживая иллюзию близости. Её глаза, скрытые под длинными ресницами, скользили по толпе, замечая всё: двух офицеров СС, шепчущихся у витрины, женщину с ребёнком, покупающую рождественскую звезду, и мужчину в сером пальто, который, кажется, мелькнул в толпе уже второй раз. «Слежка? Или я слишком подозрительна?» — подумала она, её сердце забилось быстрее, но улыбка осталась безупречной.
Вернер указал на огромную ёлку у Бранденбургских ворот, украшенную сотнями свечей и стеклянных шаров:
— Хельга, посмотри на эту ёлку. Она напоминает мне Мюнхен в детстве. Мы с братом строили снежные крепости до тех пор, пока мать не звала нас на ужин.
Вернер остановился, его глаза потеплели, он повернулся к ней, снег оседал на его фуражке:
— Знаешь, что я подумал… Может, сбежать от всего этого? В Баварские Альпы. Снег, лыжи, шале с камином. Только ты и я, Хельга. Без этого берлинского шума.
— В горы? Звучит как мечта, Вернер. Но твоя работа… Разве тебя отпустят на пару дней?
Вернер наклонился ближе, его дыхание коснулось её щеки:
— Для тебя — да. Работа может подождать.
Они свернули к Тиргартену, где деревья, усыпанные снегом, стояли, как молчаливые стражи. Дорожки были почти пустынны, лишь редкие прохожие, закутанные в шарфы, спешили домой. Запах мокрой хвои и дыма от каминов витал в воздухе, а звуки далёкого органа из Берлинского собора неподалёку добавляли меланхолии. Мария, думала: «Горы — идеальный шанс выведать больше. Но это риск. Если он заподозрит, я не выберусь». Она сказала:
— Баварские Альпы… Я представляю, как мы катаемся на лыжах, пьём глинтвейн у камина. Но, Вернер, ты правда сможешь оставить свои дела?
— Хельга, для тебя я найду время. Даже если весь Берлин будет гореть.
Они дошли до рождественского рынка у Жандарменмаркт, где толпы горожан сновали между деревянными лотками, украшенными гирляндами и фонариками. Лотки были завалены игрушками, свечами, оловянными фигурками, а торговцы в красных колпаках выкрикивали: «Glühwein! Bratwurst! Лучшие подарки к Рождеству!» Мария указала на лоток с деревянными ангелами, вырезанными с тонкой детализацией:
— Вернер, посмотри, какие милые. Напоминают мне детство.
Вернер, улыбаясь, купил ей маленького деревянного ангела:
— Для тебя, Хельга. Чтобы напоминал о нашей прогулке.
Мария, принимая фигурку, её пальцы коснулись его руки:
— Спасибо, Вернер. Ты очень милый.
Но её взгляд скользнул по толпе, заметив мужчину в сером пальто, который, казалось, следил за ними. Он быстро отвернулся, растворившись в толпе, но её сердце сжалось: «Слежка? Или я параноик? Я не могу ошибиться».
Они зашли в кафе «Адлон», роскошное и тёплое, где пахло свежей выпечкой, кофе и дорогим табаком. Официанты в белых перчатках скользили между столами, где сидели офицеры, дипломаты и элегантные дамы. Мария и Вернер сели у окна, заказав коктейли: «Сайдкар» для него, «Мартини» для неё. Вернер, отпивая, сказал:
— Хельга, в горах будет лучше. Без этого шума, без Берлина. Только снег и тишина.
Мария коснулась губами бокала, её голос был игривым:
— Тишина? Ты, Вернер, сможешь молчать? Вермахт, должно быть, держит тебя на коротком поводке.
Вернер закивал головой:
— Иногда я устаю от поводка. Но не будем о работе. Расскажи, что ты хочешь на Рождество?
Мария подумала: 'Он уходит от темы. Но я должна надавить:
— Мир, Вернер. Но это слишком сложно, да? А ты?
— Мир? Хороший подарок. Но я бы хотел просто побыть пару дней с тобой. Без всего этого.
Внезапно Вернер заметил фигуру у входа — полковника Абвера Ханса фон Бека, 42-х лет, высокого, с седеющими висками и острым взглядом, в тёмной форме с портфелем в руке. Бек, заметив Вернера, улыбнулся и подошёл:
— Вернер! Старый волк! Что ты делаешь в этом праздничном хаосе?
Вернер, встав, обнял друга:
— Ханс! Сколько лет! Хельга, это полковник Ханс фон Бек, мой товарищ по академии. Ханс, это Хельга Шварц, мой… близкий друг.
Мария посмотрела на Бека, её улыбка была обаятельной, но глаза внимательно изучали Бека, она протянула руку:
— Приятно познакомиться, полковник. Вернер рассказывал о вас.
Бек посмотрел ей в глаза:
— Приятно, фройляйн Шварц. Вернер всегда выбирает лучших. Давайте посидим? У меня есть полчаса.
Они сели, заказав ещё коктейлей. Бек сказал:
— Фройляйн Шварц, как вам Берлин в снегу? Волшебно, не так ли?
— Волшебно, полковник. Но холод пробирает до костей. А вы? Любите Рождество?
— Люблю. Снег, ёлки, семья, разве плохо. Но в этом году, боюсь, работы больше, чем праздника.
Вернер, смеясь, вмешался:
— Ханс, не начинай! Расскажи лучше о той охоте в Баварии. Помнишь, как мы загнали оленя? Бек широко улыбнулся:
— О, та охота! Снег был по колено, мы с Вернером замерзали, но олень ускользнул. А потом мы грелись в шале, пили шнапс…
Вернер предложил:
— Ханс, давай встретимся завтра? Посидим, вспомним старые времена.
Бек, кивнув, ответил:
— С удовольствием. С фройляйн Шварц, разумеется.
Мария заулыбалась:
— Буду рада, полковник. Люблю хорошие истории.
В кафе «Адлон» свет хрустальных люстр отражался в зеркалах, создавая золотистый полумрак. Запах свежесваренного кофе, дорогого табака и ванильной выпечки наполнял воздух, смешиваясь с тонким ароматом духов, которыми пропитались меховые шубы посетительниц. Звуки фортепиано, игравшего рождественскую мелодию, вплетались в гул разговоров, звон бокалов и шаги официантов в белых перчатках, скользящих между столами. Мария сидела напротив Вернера Коха, её пальцы в кожаных перчатках сжимали бокал с «Мартини. Её глаза внимательно следили за полковником Хансом фон Беком, который только что присоединился к ним, его тёмная форма Абвера с серебряными эполетами контрастировала с белоснежной скатертью. Вернер, отпивал 'Сайдкар», его цитрусовый аромат смешивался с запахом коньяка:
— Ханс, ты всё такой же. Помнишь, как мы в академии спорили о тактике? Ты всегда был за осторожность, а я рвался вперёд.
Ханс отхлебнул кофе:
— Вернер, ты не изменился. Всё ещё хочешь бежать впереди паровоза. Но время учит осторожности.
Мария сказала:
— Полковник фон Бек, Вернер говорил, вы мастер историй. Расскажите что-нибудь из академии. Или, может, что-то из вашей работы? Абвер, должно быть, полон интересных историй.
Бек взглянул на нее, словно оценивая, и ответил уклончиво:
— Фройляйн Шварц, работа — это скучные бумаги и бесконечные совещания. А истории… Я же не рассказал вам вчера до конца про охоту в Баварии.
Вернер, смеясь, кивнул, его глаза блестели:
— Ханс, ты тогда чуть не утонул в реке! А потом мы грелись шнапсом в шале. Хельга, он до сих пор жалуется на тот холод.
Мария подумала «Бек уходит от темы. Он знает больше, чем говорит. Нужно надавить, но осторожно»:
— Полковник, вы с Вернером как братья. Но охота — это одно, а работа… Неужели в Абвере всё так скучно?
— Скучно? Иногда. Но в Рождество я предпочитаю думать о семье, а не о бумагах. А вы, фройляйн Шварц? Как планируете праздновать?
— О, ничего грандиозного. Может, останусь в Берлине. А вы?
Бек, отпивая кофе, ответил:
— Семья в Дрездене. Ёлка, дети, подарки. Простые радости.
— Простые радости — это то, чего нам всем не хватает. Вернер предлагал съездить в Баварские Альпы. Звучит заманчиво.
Вернер наклонился ближе:
— Хельга, я серьёзно. Шале, снег, лыжи. Мы могли бы уехать на пару дней. Ханс, что скажешь? Поедешь с нами? Бек ответил с лёгкой насмешкой:
— Вернер, ты и романтика? Не думал, что доживу до этого. Но Альпы… Звучит заманчиво. Если Абвер не завалит меня делами.
Мария сказала:
— Тогда решено. Завтра в «Кранцлер» обсудим детали. Полковник, вы должны рассказать больше историй:
— С удовольствием, фройляйн Шварц. Но только про охоту. Работа остаётся в кабинете.
Разговор продолжался, но Мария чувствовала, как напряжение нарастает. Бек был слишком осторожен, его уклончивость подтверждала, что он скрывает что-то важное. Вернер, напротив, казался расслабленным, его влюблённость в неё делала его менее бдительным, но это тоже был риск: если он станет слишком близок, он может начать задавать вопросы. Она думала: «Вернер доверяет мне, но Бек — это человек иного склада. Он видит во мне угрозу, даже если не говорит этого. Завтра я должна быть безупречной».
Они покинули «Адлон», снег снова закружился в воздухе, падая мягкими хлопьями на их плечи. Вернер предложил продолжить прогулку, его голос был полон энтузиазма:
— Хельга, давай пройдёмся до Потсдамской площади? Там тоже рынок, и фонари красиво светят в снегу.
— Конечно, Вернер. Берлин в эту пору прекрасен.
Они направились к Потсдамской площади, где город кипел жизнью. Снег покрывал трамвайные пути, но трамваи, звеня, пробивались сквозь сугробы, их красные вагоны контрастировали с белым пейзажем.
Они остановились у лотка, где пожилая женщина с красными от холода щеками продавала имбирные пряники в форме сердец. Вернер купил два, протянул один Марии:
— Попробуй, Хельга.
Мария, откусив кусочек, почувствовала сладость имбиря и корицы:
— Вкус детства. Ты знаешь, как меня удивить.
Они продолжили прогулку, направляясь к Берлинскому собору. Снег падал гуще, покрывая их пальто белым налётом. Собор возвышался над городом, его купол, покрытый снегом, блестел в лучах закатного солнца. Внутри пахло ладаном и воском, а звуки органа, исполняющего рождественский гимн, эхом разносились под сводами. Мария и Вернер сели на скамью, её глаза пробежали по витражам, где ангелы и святые смотрели на них с холодной торжественностью. Она шепнула:
— Здесь так тихо. Можно забыть о суете большого города.
— Поэтому я люблю соборы. Они напоминают, что есть что-то выше всей этой суеты.
Они недолго посидели в тишине. Марию встала:
— Вернер, давай вернёмся на рынок? Хочу ещё глинтвейна.
Вернер, кивнув, ответил:
— Хорошо. Я не против согреться.
Они пришли к лотку, где пожилой торговец с красным от холода носом наливал дымящийся глинтвейн в глиняные кружки. Запах гвоздики, корицы и апельсина ударил в ноздри, согревая изнутри. Мария взяла кружку, её пальцы ощутили тепло через перчатки, но её взгляд заметил патруль СС, остановившийся неподалёку. Два офицера, с суровыми лицами, проверяли документы у молодого парня в потрёпанном пальто. Парень, с глазами полными страха, что-то бормотал, пока один из эсэсовцев не ударил его кулаком в живот. Толпа вокруг замерла, но никто не вмешался — все отвернулись, словно ничего не видели. Мария подумала: «Это Берлин. Праздник и страх идут рука об руку». Она сказала:
— Вернер, посмотри, как дети лепят снежную бабу. Напоминает тебе твое детство? Вернер шел задумчивый:
— Да, Хельга. В детстве мы с братом делали такие же. Мы еще вешали на снеговика старый шарф отца.
Они двинулись дальше по рынку, снег скрипел под их ногами, а толпа становилась гуще. Лотки сверкали игрушками: деревянные солдатики, оловянные ангелы, стеклянные шары, переливающиеся в свете фонарей. Торговец, толстый мужчина с густыми усами, выкрикивал: «Рождественские свечи!» Мария остановилась у лотка с вышитыми платками, её пальцы пробежали по мягкой ткани. Она повернулась к Вернеру, её голос был игривым:
— Вернер, как насчёт платка? Или ты думаешь, мне больше подойдут перчатки? Вернер, улыбаясь, взял платок с узором:
— Платок. Он очень идет тебе, Хельга.
Он заплатил торговцу, протянул ей платок, их пальцы соприкоснулись, и Мария почувствовала, как её сердце дрогнуло. «Он искренен, — подумала она. — Но я не могу позволить себе чувствовать симпатию. Это слабость». Она сказала:
— Спасибо, Вернер. Ты знаешь, как сделать день особенным.
На следующий день Мария, Вернер и Ханс фон Бек встретились в кафе «Кранцлер». Снег всё ещё падал, но уже мягче, покрывая улицы тонким слоем. Кафе было переполнено: офицеры, дамы в мехах, студенты, спорящие о политике, — все они создавали гул, который заглушал рождественские мелодии граммофона. Мария, в тёмно-синем платье, сидела напротив Вернера и Бека, её «Мартини» сверкал в свете лампы. Вернер, его форма была слегка помята после долгого дня, поднял бокал с «Сайдкаром»:
— За Рождество, Друзья. И за хорошую компанию.
Бек поднял свою чашку кофе:
— За Рождество. За старых и за новых друзей.
Мария широко улыбнулась:
— За Рождество. И за новые знакомства.
Она посмотрела на Бека, её глаза пытались проникнуть в его мысли.
— Полковник, вы обещали истории. Расскажите что-нибудь ещё.
Бек, улыбнувшись, ответил:
— Фройляйн Шварц, хотите расскажу про ту зиму в Дрездене, когда мы с Вернером катались на санках.
Вернер, смеясь, вмешался:
— Ханс, ты тогда сломал сани и винил меня! Хельга, он до сих пор не простил.
Вернер продолжил:
— Ханс, ты всё ещё должен мне реванш за ту игру в шахматы в академии. Помнишь, как ты меня обыграл?
Бек отхлебнул кофе, его голос был спокойным и сдержанным:
— Вернер, ты всегда преувеличиваешь мои победы. Но если ты желаешь отыграться, то я готов к реваншу. Только не сегодня — неохота много думать.
Внезапно Мария заметила тень у входа в кафе — мужчину в сером пальто, того же, которого она подозревала в слежке. Он стоял у стойки, делая вид, что заказывает кофе, но его взгляд мельком скользнул по их столику. Её сердце сжалось: «Он здесь. Это не случайность. Абвер или гестапо? Я должна узнать». Она встала, её голос был спокойным:
— Простите, господа, мне нужно припудрить нос.
Вернер, кивнув, сказал:
— Не задерживайся, Хельга. Мы ещё не обсудили Альпы.
Мария направилась к дамской комнате, её каблуки стучали по деревянному полу, но она намеренно замедлила шаг, проходя мимо мужчины в сером пальто. Его лицо было частично скрыто шарфом, но она заметила шрам на виске и холодные серые глаза. «Гестапо, — подумала она. — Или агент Абвера». Она вошла в дамскую комнату, её пальцы сжали холодный металл маленького пистолета, спрятанного в подкладке сумки. Она вернулась к столику, её улыбка была безупречной, но внутри она была готова к худшему.
Вернер, заметив её возвращение, сказал:
— Хельга, ты выглядишь взволнованной. Всё в порядке? Мария ответила:
— Просто холод, Вернер. Давай закажем ещё коктейлей? Бек сказал:
— Хорошая идея, ребята. Но я, пожалуй, пойду. Завтра тяжёлый день.
Вернер сказал:
— Ханс, ты всегда убегаешь. Мы еще не договорились про Альпы, не забудь!
Бек, кивнув, ответил:
— Не забуду. Фройляйн Шварц, до скорых встреч.
Мария кивнула:
— До скорых встреч, Ханс.
Бек ушёл, его шаги растворились в гуле кафе. Вернер, отпивая коктейль, сказал:
— Хельга, ты сегодня какая-то задумчивая. Что-то беспокоит?
Мария ответила:
— Просто устала, Вернер. Погода такая, что меня тянет в сон.
Они покинули кафе. Вернер проводил её до дома, маленькой квартиры на тихой улице недалеко от Тиргартена. У подъезда он остановился:
— Хельга, подумай про Альпы. Это будет наше лучшее Рождество.
Мария улыбнулась:
— Я подумаю, Вернер. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Хельга.
Он ушёл, его шаги растворились в снежной тишине.