Когда Рябинин вышел из кафе, сумерки окутали Берлин. Фонари зажглись, отбрасывая длинные тени. Он направился к трамвайной остановке, но у выхода из переулка его остановил мужчина в штатском, с холодными взглядом и тонкими губами.
— Герр Вебер? Ваши документы, — произнёс он. На лацкане пиджака блестел значок с орлом — гестапо. Он представился как Герр Мюллер.
Рябинин, сохраняя спокойствие, протянул паспорт. Его сердце билось быстрее, но лицо оставалось невозмутимым. Мюллер изучал документ, переворачивая страницы, его пальцы задержались на швейцарской визе. — Цель вашего визита в Берлин? — спросил он, его глаза буравили Рябинина.
— Контракт с Siemens, консультации по двигателям, — ответил Рябинин, его баварский акцент был безупречен. — Я инженер, работаю с их новым проектом в Дрездене.
Мюллер прищурился. — Кто ваши контакты? Где вы остановились? Почему вы были в «Кранцлере»?
Рябинин почувствовал, как пот холодеет на спине.
Гестапо могло следить за ним уже давно. Он улыбнулся, сохраняя уверенность.
— Мои контакты — это инженеры Siemens, герр Шмидт и герр Краус. Остановился я в отеле «Адлон», номер 312. В «Кранцлере» пью кофе, ведь лучшего в Берлине не найти.
Мюллер вернул паспорт.
— Мы следим за вами, герр Вебер. Будьте осторожны. Он повернулся и исчез в толпе, оставив Рябинина в напряжении.
Рябинин продолжил путь, обходя людные улицы. Он зашёл в телефонную будку, проверил, нет ли слежки, и отправил шифровку через связного в швейцарском посольстве: «Зрительный контакт с Шульцем установлен. Гестапо на хвосте. Прошу инструкций».
На следующий день Рябинин сменил маршрут, избегая привычных мест. Он остановился в маленьком кафе на Александерплац, менее заметном, чем «Кранцлер». Пахло дешёвым табаком и жареной картошкой, а посетители, в основном, рабочие и мелкие клерки, не привлекали внимания гестапо. Он изучил записи: Шульц был ключом к чертежам, но его окружение состояло из военных и инженеров, и это делало подход к нему рискованным. Рябинин решил использовать контакт в швейцарской делегации, некоего Карла Фишера, торгового представителя, симпатизирующего левым идеям. Фишер мог организовать встречу, представив Рябинина как инженера, ищущего партнёрство с Круппом.
Вечером Рябинин встретился с Фишером в парке Тиргартен, под сенью голых деревьев. Фишер, невысокий мужчина с нервными манерами, передал записку: «Шульц согласен на встречу, ресторан „Хорхер“. Будьте точны». Рябинин кивнул, но заметил тень за деревьями — возможно, гестапо. Он сменил маршрут, уходя через боковые аллеи, и проверил, нет ли хвоста.
Виктор Рябинин, он же «Ястреб», шёл по Унтер-ден-Линден, где весенний ветер гнал пыль и обрывки газет с заголовками о «величии рейха». Берлин 1935 года был городом, пропитанным паранойей и показной роскошью. Фасады министерств, украшенные красными флагами со свастикой, сверкали мрамором, но в переулках Шарлоттенбурга и Нойкёльна шептались о ночных арестах, доносах и исчезновениях. Штурмовики СА маршировали по брусчатке, их песни звучали под фонарями, а на Курфюрстендамм витрины манили изысканными шелками и дорогими часами, скрывая страх, пронизывающий город. Рябинин чувствовал себя беспомощным в этом лабиринте: каждый шаг был риском, каждый взгляд прохожего мог быть взглядом шпика. Его серый костюм, фетровая шляпа и пальто делали его похожим на Ханса Вебера, инженера из Дрездена, а под пиджаком он прятал револьвер Наган, а в портфеле — микрофотокамеру, замаскированную под зажигалку, и шифровальный блокнот, где коды были основаны на стихах поэтов серебряного века.
Задача Рябинина была ясна, но смертельно опасна: выйти на Ганса Шульца, инженера фирмы Круппа, связанного с Эрихом фон Манштейном, и добыть чертежи новых 105-мм гаубиц, которые, по данным ОГПУ, могли быть переданы Японии в рамках секретного сговора. После встречи в кафе «Кранцлер» и проверки гестапо на Фридрихштрассе Рябинин знал: время истекает. Агент гестапо Мюллер, шел по пятам, а швейцарский связной Карл Фишер, работавший в посольстве, мог попасть под подозрение.
Рябинин вошёл в ресторан «Хорхер» на Вильгельмштрассе, одно из самых дорогих заведений Берлина. Красные бархатные шторы, хрустальные люстры и запах жареного гуся создавали иллюзию уюта, но за столиками сидели офицеры Вермахта, промышленники и нацистские чиновники, чьи взгляды цеплялись за каждого новоприбывшего. Рябинин занял столик в углу, заказав бокал мозельского вина и развернув Völkischer Beobachter. Его глаза следили за входом, где должен был появиться Ганс Шульц.
Рябинин смотрел на газету, но мысли его были далеко. Он вспомнил Москву, тесную квартиру, где его жена Аня, готовила еду, а сын Миша играл с деревянным паровозиком. Он уехал, пообещав вернуться к лету, но Берлин был опасен в это неспокойное время. Шульц — это его единственный шанс добыть чертежи, но что, если это ловушка? Гестапо знало, как ломать людей. Если его вычислят, его жизнь оборвётся выстрелом в переулке. Рябинин чувствовал, как револьвер оттягивает карман, напоминая о цене провала. Он был готов умереть за дело, но мысль о Мише, ждущем отца, теребила душу. «Держись, Ястреб, — сказал он себе. — Ещё немного, и домой».
Шульц вошёл через пятнадцать минут — худощавый мужчина лет сорока с чернильными пятнами на пальцах и усталым взглядом. Его серый костюм был помят, галстук завязан небрежно, выдавая человека, погружённого в чертежи, а не в светские манеры. Он сел напротив, его голос был тихим, но дрожал от напряжения: — Герр Вебер, вы говорили о сотрудничестве с Siemens. Что именно вас интересует?
Рябинин улыбнулся, его баварский акцент был безупречен: — Герр Шульц, я представляю швейцарскую фирму, интересующуюся артиллерийскими системами. Нам нужны партнёры для производства 105-мм гаубиц. Ваша репутация в Круппе говорит сама за себя.
Шульц нахмурился, теребя салфетку. — Крупп работает на Вермахт, герр Вебер. Наши проекты… конфиденциальны. Но я слышал, швейцарцы предлагают хорошие контракты. Что вы можете дать?
Рябинин сделал глоток вина, его сердце билось быстрее, но голос оставался спокойным. — Мы предлагаем 2 миллиона франков за лицензии и чертежи. Плюс доступ к нашим сталелитейным технологиям. Вермахт давит на вас, герр Шульц, я знаю. Сроки, проверки, гестапо за каждым углом. Мы можем облегчить вашу работу.
Шульц побледнел, его глаза забегали. — Вы слишком много знаете, герр Вебер. Вермахт хочет 5000 гаубиц к 1937 году. Манштейн лично следит за проектом. Я… недоволен их методами. Нацисты давят на нас, требуют невозможного. Японский атташе, Хаяси, был в Эссене, просил у меня образцы. Если я соглашусь, мне нужны твердые гарантии.
Рябинин кивнул, доставая поддельный контракт от «швейцарской фирмы». — Вот гарантии: перевод через цюрихский банк, гарантированная анонимность. Передайте чертежи, и мы договоримся.
Шульц колебался, но кивнул. — Завтра, в парке Тиргартен, у фонтана, 16:00. Принесите задаток — 50 тысяч марок. Он встал и быстро ушёл, его пальто мелькнуло в дверях.
Рябинин допил вино, чувствуя, как напряжение сгущается. Он заметил официантку, слишком долго задержавшую взгляд, и чёрный «Мерседес» у входа. Рябинин вышел, повернув в переулок, и растворился в толпе.
Москва, апрель 1935 года
Сергей стоял у окна своего кремлёвского кабинета, глядя на Красную площадь, где апрельский снег сменился грязным месивом под ногами прохожих.
Вчера пришло тревожное сообщение из Харбина: взрыв на мосту через реку Сунгари разрушил 50 метров полотна КВЖД. Японцы тут же обвинили советских диверсантов, требуя немедленной передачи дороги. Это был их план «Тигр», о котором предупреждала разведка, и теперь ситуация балансировала на грани войны.
Зал приёмов Большого Кремлёвского дворца был величествен. Высокие окна пропускали серый свет апрельского дня, отражавшийся на полированном паркете. Длинный стол, покрытый зелёным сукном, был завален бумагами. Вячеслав Молотов вошёл в зал. За ним следовали Максим Литвинов, нарком иностранных дел, и Борис Стомоняков, специалист по азиатским вопросам, чьё лицо выражало напряжение после бессонных ночей. Напротив, у дальнего конца стола, сидел Хирота Коки, японский посол. Его тёмный костюм был безупречен, лицо с тонкими чертами напоминало маску, а глаза, холодные и цепкие, выдавали опытного дипломата. Два переводчика — советский и японский — сидели по бокам, их карандаши были готовы фиксировать каждое слово.
Молотов начал говорить:
— Господин посол, Советский Союз стремится к миру и сотрудничеству. Мы готовы обсуждать торговые соглашения: поставки леса, угля, никеля, рыболовные концессии у Камчатки и Сахалина. Но КВЖД — это собственность СССР, и её передача не обсуждается. Взрыв на мосту Сунгари — это провокация, и наши данные указывают на белоэмигрантов, действующих под вашим покровительством.
Хирота слегка улыбнулся, его глаза заблестели. Он ответил на безупречном русском, выученном за годы работы в Москве:
— Господин Молотов, Япония также желает мира, но инцидент на КВЖД угрожает стабильности Маньчжоу-го. Ваши диверсанты — или те, кто действует под вашим флагом — подорвали мост, нарушив торговлю и безопасность региона. Мы предлагаем разумное решение: передача КВЖД Маньчжоу-го за 140 миллионов иен, плюс пакт о ненападении, который защитит вас от конфликта на востоке, особенно учитывая ваши… трудности на западе. В последней фразе сквозил намёк на угрозу Германии.
Молотов поправил очки, скрывая раздражение. Он знал: Хирота блефует, но Квантунская армия была грозной силой.
— Господин посол, СССР не причастен к взрыву. Наши агенты в Харбине подтверждают, что белоэмигранты, связанные с вашей армией, организовали диверсию. Мы готовы увеличить поставки угля на 20%, предложить 500 тонн никеля и открыть рыболовные зоны. Но КВЖД — это вопрос суверенитета, и он закрыт.
Литвинов, сидевший справа, вмешался, его тон был спокойным, но решительным:
— Господин Хирота, оккупация Маньчжурии в 1931 году нарушила международное право. В Лиге Наций мы представим доказательства японской агрессии и потребуем санкции на поставки нефти, стали и химикатов в вашу страну. Мир должен знать о ваших агрессивных планах.
Хирота нахмурился, его пальцы сжали дорогую ручку.
— Вы угрожаете санкциями, господин Литвинов, но сами нарушаете стабильность. Маньчжоу-го — независимое государство, признанное Японией. КВЖД мешает его развитию. Если вы откажете, Квантунская армия усилит свое присутствие на ваших границах. Подумайте о цене войны, господа. Он сделал паузу, его взгляд скользнул по лицам советских дипломатов.
— Я жду вашего ответа через три дня.
Стомоняков, до сих пор молчавший, не выдержал:
— Господин Хирота, ваши угрозы неуместны. Мы знаем о вашем плане «Тигр» — взрыв на мосту был организован вами, чтобы оправдать эскалацию. СССР не уступит под давлением. Наши гарнизоны на Дальнем Востоке готовы, и мы усилим их, если потребуется.
Хирота поднял бровь, но сохранил спокойствие.
— Обвинения без доказательств — это слабость, господин Стомоняков. Японский народ ценит решительность, а не пустые слова. Три дня, господа. Он встал, слегка поклонился и вышел, оставив в зале тяжёлое молчание.
Молотов повернулся к Литвинову и Стомонякову, его голос понизился до шёпота:
— Он играет на нервах, но времени у нас нет. Максим Максимович, готовьте резолюцию для Лиги Наций, с доказательствами японской вины. Упомяните белоэмигрантов, перехваты из Харбина, план «Тигр». Борис Спиридонович, удвойте агентов в Маньчжурии, найдите организаторов взрыва. Иосиф Виссарионович ждёт доклада через пять дней.
Литвинов кивнул, потирая виски:
— Я добавлю пункт о санкциях на химикаты и нефть. Британия колеблется, но если мы покажем, что Япония угрожает ее колониям — Сингапуру, Гонконгу, — они могут нас поддержать. Нужно давление через американцев. Они боятся японцев в Тихом океане.
Стомоняков листал отчёт из Харбина, его пальцы дрожали от усталости.
— В Харбине нужна группа из агентов, под прикрытием, можно под видом торговцев или инженеров. Белоэмигранты работают через вокзал, их база на улице Лигутина. Японский офицер, капитан Танака, координирует их действия. Если возьмём его, получим доказательства.
Молотов собрал бумаги, его лицо было мрачным.
— Решено. Тянем время с Хиротой, держим КВЖД крепко, давим в Лиге Наций. По США — отправляем Сергея Васильева в Вашингтон, пусть встретится с Уорбургом и Фордом. Намекнём, что японцы угрожают их торговым путям. Проверьте лояльность Васильева перед отправкой, это приказ Сталина. Усиливаем Дальний Восток. Докладываем Иосифу Виссарионовичу через пять дней.
Комната затихла. Молотов чувствовал, как напряжение сгущается, словно перед грозой. Япония была не просто угрозой — это был тест на выживание СССР.
За день до этого, Сергей получил шифровку из Харбина. Взрыв на мосту через реку Сунгари разрушил 50 метров железнодорожного полотна, парализовав движение на КВЖД. Японцы, не теряя времени, обвинили советских диверсантов, требуя передачи дороги и угрожая усилить Квантунскую армию. Разведка ОГПУ подтверждала: операция «Тигр» была спланирована японским штабом в Мукдене, с участием белоэмигрантов из Харбина, связанных с атаманом Семёновым. Взрывчатку — 20 килограммов тротила доставили через китайского посредника, подкупленного японцами. Агент ОГПУ, внедрённый под видом торговца рисом, перехватил разговор капитана Танаки, координатора операции, который упомянул «следующий удар» — возможную атаку на пограничный пост у Благовещенска.
После встречи Молотова с японским послом, Сергей вызвал Молотова и Тухачевского к себе в кабинет. На столе лежала карта Дальнего Востока, где красные и чёрные стрелки обозначали советские и японские силы. Сергей постучал пальцем по линии КВЖД:
— Вячеслав, что с Хиротой? Михаил Николаевич, что с армией? Японцы хотят, чтобы мы повелись на провокации, но мы не дадим им повода. Докладывайте.
Молотов кратко пересказал встречу с Хиротой, его очки поблёскивали в свете лампы.
— Хирота намекает на эскалацию, дал три дня. Я предложил ему лес, уголь, концессии на рыболовство, но он настаивает на КВЖД. В Лиге Наций готовим резолюцию с доказательствами японской агрессии. Васильев завтра вылетает в Вашингтон, встретится с Уорбургом и Фордом. Намекнём на угрозу их торговым путям. По Харбину: отправляем агентов, ищем Танаку и белоэмигрантов, замешанных в провокации.
Сергей кивнул, его взгляд был прикован к карте.
— Хорошо. КВЖД не отдаём. Тяни время с Хиротой, предлагай всё, кроме дороги. В Лиге жми на санкции — нефть, сталь, химикаты. Разведку в Харбине удвоим, нам надо найти Танаку, и взять его живым. Доложи мне о результатах.
Тухачевский, стоявший у карты, развернул свои чертежи и отчёты.
— Иосиф Виссарионович, Дальний Восток — слабое звено. Наши силы — это ничто против Квантунской армии. Японцы могут ударить по Владивостоку, Хабаровску или Благовещенску. Мой план: создать три укрепрайона — по 10 тысяч солдат в каждом, с окопами, артиллерией и аэродромами. Нужны 10 мобильных бригад по 1000 человек для защиты КВЖД. Предлагаю установить 20 складов топлива и боеприпасов, задействовать 50 поездов для переброски войск, и выделить10 километров проволоки для связи.
Сергей изучал его, пытаясь разглядеть правду в глазах. Тухачевский был хорошим полководцем, архитектором военных реформ, но подозрения Ежова — письмо от Манштейна и его троцкисткое прошлое, не давали ему покоя.
— Михаил Николаевич, начинай делать все, что необходимо. Я скажу Ворошилову, чтобы выделил все, что нужно.
Тухачевский кивнул, его лицо было напряжённым. Он собрал бумаги и вышел, его шаги эхом отдавались в коридоре. Сергей знал: Тухачевский незаменим, но если он предатель, армия окажется под ударом.
Николай Ежов вошёл в кабинет. В руках он сжимал папку с красной надписью «Совершенно секретно».
— Иосиф Виссарионович, новые улики. Письмо к Тухачевскому — второе, через швейцарское посольство. Некий «друг из Цюриха» пишет: «Ваши реформы вдохновляют. Германия ценит таких лидеров». Это измена. Я настаиваю на его аресте.
По Каменеву: охрана, чтобы была у него в тюрьме, сейчас под следствием, записка на экспертизе. Он упоминал троцкистов в Ленинграде, но, к сожалению, о деталях умолчал. Или не успел все сказать.
Григорьев был застрелен в Минске, при попытке оказать сопротивление. На этот раз он точно мертв. Не удалось его взять живым, к сожалению, он начал стрелять первым и был убит нашими сотрудниками.
По Смольному: Смирнова, Иванов и Сидоров дают показания — они брали деньги за документы, но клянутся, что не знали о заговоре против Кирова.
Сергей сжал кулак. Смерть Каменева была слишком странной — его показания могли раскрыть сеть заговорщиков. Эта странная смерть Григорьева, теперь уже настоящая, была тоже не кстати. Почему-то умирали люди, которым было что сказать.
Новое письмо к Тухачевскому пахло немецкой интригой, письма слишком зачастили и все примерно с одинаковым содержанием.
Сергей заговорил.
— Николай, мне не нужно больше, чтобы умирали важные свидетели. Сделай так, чтобы эти смерти прекратились. По поводу Тухачевского, я слежу за ним. Я дам знать, если против него нужны будут действия. Все важные действия предпринимай только после моего согласия. И запомни, за все просчеты твоих людей я буду спрашивать лично с тебя. Переложить ответственность не получится.
Ежов послушно кивнул.
— Будет сделано, Иосиф Виссарионович.
Он собрал документы, положил их в папку и вышел. Сергей знал: Ежов рвётся к жёстким мерам, но его рвение могло посеять раздрай в партии и сыграть на руку врагам.
Поздним вечером Сергей сидел один в кабинете. Он вспомнил слова из своего времени: «История повторяется, если не учить её уроки». Он решил создать тайную комиссию под руководством Глеба Бокия, заместителя главы ОГПУ, чтобы проверить действия Ежова и подлинность писем к Тухачевскому. Ежов не должен был этого знать, его рвение могло спровоцировать панику в партии. Сергей взял лист бумаги и написал короткую записку: «Глеб, создай комиссию по Каменеву, Ежову и письмам к Тухачевскому. Докладывай только мне. Даю 48 часов». Он запечатал её в конверт, вызвал курьера и передал с указанием доставить лично Бокию. Затем он подошёл к окну, глядя на тёмную Красную площадь. Москва спала, но он чувствовал, как буря сгущается.
На следующее утро Тухачевский вошёл в кабинет Сергея. Лицо его было напряжённым, под глазами залегли тени, но голос оставался твёрдым. В руках он держал портфель с чертежами и отчётами, его пальцы слегка дрожали — не от страха, а от усталости и гнева. Он знал о подозрениях Ежова, о письмах, которые могли стать его приговором, но его мысли были заняты армией и угрозой с востока.
— Иосиф Виссарионович, армия не готова к войне, — начал он, разворачивая карту Дальнего Востока. Он снова начал перечислять недостатки армии и то, что по его словам, необходимо было сделать. Сергею нравилось, что Тухачевский не только жалуется, но и сразу предлагает, что можно сделать. Оперируя точными цифрами. Было видно, что он знает армию досконально и вникает в ее проблемы.
Письма из Германии и от «друга из Цюриха» могли быть немецкой провокацией, но они подрывали доверие.
— Михаил Николаевич, что с письмами? Пришло уже второе. Объясни, сказал Сергей.
Тухачевский побледнел, его голос стал тише:
— Иосиф Виссарионович, это фальшивка. Я никогда не связывался с немцами или швейцарцами, минуя Ворошилова или вас. Я знаю, что Ежов копает под меня, но я не предатель. Проверьте меня, допросите, если надо.
— Мы все проверяем, — сказал Сергей, его голос был усталым. — Начинай укрепление на Дальнем Востоке, Михаил. Ворошилов уже подготовил ресурсы. Держи все под своим контролем и докладывай мне все важные изменения. Ты можешь идти.
Тухачевский отдал честь и вышел, его лицо выражало растерянность. Он знал: каждый день под подозрением был испытанием, которое он должен был пройти достойно.